Текст книги "Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования"

Автор книги: Галина Коган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 65 страниц)

И. Ф. Тюменев. Из дневника. Публикация Н. Н. Фоняковой

Памяти Э. Э. Язовицкой

Среди авторов мемуарной литературы о Достоевском имя Ильи Федоровича Тюменева (1855-1927) до сих пор не было известно. Между тем, в истории русской культуры этот человек – литератор, композитор и либреттист – оставил заметный след. Его неопубликованный дневник в десяти томах со многими дополнениями («Моя автобиография)», а также другие материалы по истории, географии, фольклору, истории театра, музыки, искусства, хранящиеся в ГИБ[656]656
  Архив И. Ф. Тюменева. – ГПБ. – Ф. 796. – Оп. 1. – Ед. хр. 1-285; Оп. 2. – Ед. хр. 1-807.


[Закрыть], являются ценным источником сведений для советских музыковедов и искусствоведов; они уже использованы в разных работах[657]657
  Например: Орлова А. Труды и дни М. П. Мусоргского. Летопись жизни и творчества. – М., 1963; М. А. Балакирев. Летопись жизни и творчества / Сост. А. С. Ляпунова и Э. Э. Язовицкая. – Л., 1967.


[Закрыть].

"Моя автобиография" содержит не только свидетельства современника о людях и быте своего времени, о музыкальной, театральной, художественной и литературно-общественной жизни Петербурга более чем за полвека (с начала 1870-х годов до 1927 г.), но и ряд документов эпохи: письма композиторов и художников, портреты разных лиц, программы литературных и музыкальных вечеров, театральные афиши, рисунки самого разнообразного содержания (в том числе виды Петербурга и других городов России и заграницы, иллюстрации к произведениям классиков русской и зарубежной литературы, бытовые сцены, интерьеры и пр.), а также фотографии и газетные вырезки.

В 1880 г. Тюменев поступил в Академию художеств на живописное отделение. Здесь он учился под руководством П. А. Черкасова (см. о нем ниже) и закончил курс в 1883 г.[658]658
  Кондаков С. Н. Юбилейный справочник имп. Академии художеств. 1764-1914. – <СПб., 1914>. – Ч. II. – С. 201.


[Закрыть]

Многочисленные автоиллюстрации Тюменева и рисунки, вклеенные в рукопись "Дневника", говорят о том, что хотя он и не получил звания художника, однако обучение в Академии развило его способности рисовальщика и дало необходимые профессиональные навыки.

Воспоминания Тюменева о похоронах Достоевского представляют большой интерес. Живой, непосредственный и образный рассказ его вносит новые штрихи в описание похорон по сравнению с уже известными мемуарами. Он выражает также отношение учащейся молодежи к писателю, дополняя общую картину, вводя новые имена участников похоронной процессии, новые подробности, а зарисовки автора дают и ее зрительное изображение.

Кроме того, самый дух и характер этих выдержек из дневника Тюменева, писавшего для самого себя, наглядно свидетельствуют, насколько злободневным было творчество Достоевского, насколько остры были для современников поставленные им вопросы.

К "Автобиографии" Тюменева приложены рукописные журналы "Дело и шутки", "Баян", "Непризнанный", "издававшиеся" Тюменевым и его друзьями.

Из них журнал "Непризнанный" № 12 за 1881 г. целиком посвящен памяти Достоевского. В статьях отразилось восприятие современниками творчества и личности писателя. Заслуживают внимания и иллюстрации к романам "Преступление и наказание", "Братья Карамазовы" и к рассказу "Честный вор" (одни из самых ранних к произведениям Достоевского) с их типажами и бытовыми аксессуарами конца 1870-начала 1880-х годов.

<Кончина Достоевского>

<1881 г.> 29 января, четверг. Сегодня мы с глубоким прискорбием узнали из газет, что вчера в 8 ч. 40 м. вечера скончался Федор Михайлович Достоевский.

Мне кажется, скончайся теперь Тургенев, Гончаров, Островский, никого бы не было так жалко, как именно Федора Михайловича, который только что начал завладевать вниманием общества, только что крайне заинтересовал всех своими "Карамазовыми", только приготовился повествовать дальше о судьбе Алеши, этого, по его намерению, нового русского евангельского социалиста, только было все мы приготовились слушать его вдохновенное слово… Как вдруг смерть разбила все замыслы, все ожидания, все надежды…

Венок. У нас в Академии собрали 110 р. на венок незабвенному писателю.

Дело было так: вечером в рисовальном классе подходит ко мне ученик нашего курса Архипович[659]659
  Афанасий Алексеевич Архипович (1860-1889) – ученик Академии художеств, окончил курс в 1883 г.


[Закрыть], малоросс, простоватый парень, но в сущности теплый и задушевный. – «Вы знаете, что Достоевский умер?» – обратился он ко мне. – «Знаю». – «Что же вы на это скажете?» – «Что же сказать? Грустно!» – «Да этого мало, – заговорил он. – Надо что-нибудь сделать, давайте соберем ему на венок». – Я удивился, почему эта мысль не пришла мне раньше, и, конечно, отнесся к предложению с полным сочувствием, подписав тут же на венок 5 рублей. Сбор начался сразу во всех трех рисовальных классах (в головном – Архипович, в фигурном – Вершинин[660]660
  Илья Евгеньевич Вершинин (1859-1913) – ученик Академии художеств; впоследствии (с 1887 г.) художник-мозаичист.


[Закрыть], в натурном – Чирка[661]661
  Филипп Антонович Чирка (род. 1859 г.) – ученик Академии художеств с 1879 по 1891 г.; получил звание классного художника 2-й степени.


[Закрыть]; они все трое живут вместе на казенной квартире в Академии). Все ученики с большой готовностью внесли свои лепты на венок великому учителю. (Подписав 5 р. Архиповичу, я встретил Чирку с листом – и тому внес еще добавочный рублик.) Конечно, и у нас нашлись люди, которые спрашивали сборщиков: – «Кто же это такой, Достоевский?» – но таких было очень мало и с таких собиратели денег не спрашивали, а просто шли дальше, оставив их без ответа (кто-то из них, услыхав такой вопрос, будто бы даже плюнул с досады).

За два дня собрано 110 р., из которых часть решено употребить на венок, а остальные сдать в "Новое время", где уже открыт сбор на памятник[662]662
  Кончина Ф. М. Достоевского // Новое время. – 1881. – № 1768. – 29 января.
  В дальнейшем сбор пожертвований продолжался по призыву Д. В. Григоровича, выступившего от имени друзей и почитателей покойного на Пушкинском вечере в зале Кононова (ныне Мойка, д. 61), где был выставлен только что написанный И. Н. Крамским портрет Достоевского на смертном одре и собравшиеся почтили его память, (Там же. – № 1769. – 30 января).


[Закрыть].

30 января, пятница. Вынос тела Ф. М. Достоевского в Лавру. Депутация от наших учеников была на панихиде в квартире покойного (на Кузнечном – ныне улице Ф. М. Достоевского[663]663
  Автор ошибается: не Кузнечный пер., а Ямская ул., на которую также выходит д. 5, переименована в улицу имени Достоевского.


[Закрыть]) и со слов Дмитрия Васильевича Григоровича[664]664
  Д. В. Григорович был главным распорядителем на похоронах Достоевского.


[Закрыть] объявила в классах, что вынос тела будет завтра в 10 1/2 ч. утра и что понесут прямо в Невскую лавру (в газетах время выноса и церковь были показаны неверно; вероятно, после напечатания произошла перемена)[665]665
  Это объясняется тем, что по желанию Достоевского его жена предполагала похоронить его тело в Новодевичьем монастыре, рядом с Некрасовым, но во время переговоров с настоятельницей монастыря наместник Александро-Невской лавры предложил бесплатное место на любом из кладбищ Лавры (Достоевская А. Г. Воспоминания. – С. 383-384; Достоевский в изображении его дочери Л. Достоевской / Перев. с нем. Л. Я. Круковской. Под ред. и с предисл. А. Г. Горнфельда. – М.-Пг., 1922. – С. 100-103).


[Закрыть].

Вечерние классы прошли у нас в приготовлениях к завтрашнему дню и в переговорах: где, как и когда собираться. На вынос наших обещалось прийти человек до 60-ти, все больше живописцы.

31 января, суббота. Часов в 10 утра подъехали мы с Федором Федоровичем[666]666
  Федор Федорович Светлов, близкий знакомый Тюменева; окончил научный куре Академии художеств в 1880 г. по классу живописи.


[Закрыть] к Владимирской церкви и принуждены были оставить извозчика: весь Кузнечный и даже часть Владимирской площади были покрыты народом. По Кузнечному стройными линиями стояли уже десятка два или три венков, вплоть до самого дома, где находилась квартира Федора Михайловича.

У одного венка густою толпою стояли гимназисты. (Д. Н. Соловьев[667]667
  Дмитрий Николаевич Соловьев – преподаватель латинского языка в 1-й Петербургской мужской гимназии, брат К. Н. Соловьева. О нем – в «Моей автобиографии» Тюменева. – Т. III. – лл. 145, 439 об.


[Закрыть] рассказывал, что ученики их первой гимназии, несмотря на запрещение директора[668]668
  Первой мужской гимназии в списке похоронного шествия за гробом Достоевского нет (Новое время. – 1881. – № 1770. – 31 января). Директором гимназии, помещавшейся на углу ул. Кабинетской и Ивановской, в 1881 г. был действительный статский советник Александр Иванович Чистяков.


[Закрыть], собрали деньги на венок и старшие из них ушли тайком из гимназии, чтобы участвовать в процессии.) Другой венок окружали ученики реального училища. Тут же неподалеку был венок от Бестужевских курсов, окруженный дамами и девицами. Далее в глубину, по направлению к дому, находился венок от Общества выставок, около которого о чем-то хлопотал И. Н. Крамской[669]669
  Иван Николаевич Крамской (1837-1887) написал портрет Достоевского на смертном одре, исполненный с натуры 29 января 1881 г. (итальянский карандаш, соус); ныне хранится в Литературном музее ИРЛИ.


[Закрыть], тут же был Лемох[670]670
  Кирилл (Карл) Викентьевич Лемох (1841-1910) – художник, живописец-жанрист, один из учредителей Товарищества передвижных выставок и активный его член.


[Закрыть] и другие художники. За ними стоял венок от артистов русской оперы и подле него виднелась длинная фигура В. И. Васильева 1-го[671]671
  Владимир Иванович Васильев 1-й (1828-1900) – певец (бас) и общественный деятель. С 1858 по 1882 г. пел в Мариинском театре в Петербурге. Один из лучших исполнителей партии Сусанина.


[Закрыть], рассуждавшего о чем-то с Морозовым[672]672
  Вероятно, Александр Яковлевич Морозов (1839-1915) – режиссер оперной труппы; служил в Мариинском театре с 1857 г. почти до своей смерти.


[Закрыть] и Мельниковым[673]673
  Иван Александрович Мельников (1832-1906) – певец (баритон) и педагог. С 1867 по 1892 г. пел в Мариинском театре; первый исполнитель ряда партий в операх Чайковского.


[Закрыть] (потом рассказывали, будто бы Мельников получил от Кистера[674]674
  Карл Карлович Кистер (ум. 1893)-помощник управляющего имп. театрами в Петербурге.


[Закрыть] выговор, что пошел на вынос без разрешения: он мог там простудиться, осипнуть, заболеть и нарушить репертуар). За оперным стоял венок от русской драматической труппы. Здесь мы увидели Бродникова, Сазонова[675]675
  Константин Григорьевич Бродников и Николай Федорович Сазонов (1843-1902) – драматические артисты Александрийского театра.


[Закрыть], Петипа[676]676
  Мариус Иванович Петипа (1822-1910) – балетмейстер, танцовщик и педагог; с 1862 по 1904 г. – главный балетмейстер Мариинского театра.


[Закрыть] и др. Тут же стоял Каразин[677]677
  Николай Николаевич Каразин (1842-1908) – художник, этнограф, писатель. Основатель и действительный член Общества русских акварелистов, о котором, вероятно, и идет речь.


[Закрыть] с венком от Клуба художников, уже дышавшего на ладан и существовавшего чуть ли не в лице одного Николая Николаевича, который, кажется, перевез к себе и всю движимость Клуба за неимением средств платить Павловой[678]678
  Зал Павловой – театрально-концертный зал на Троицкой ул. (ныне ул. Рубинштейна, д. 13).


[Закрыть] за помещение, – остальные члены разбрелись «розно».

Мы принялись разыскивать наших учеников и, наконец, увидели их подле венка от передвижных выставок. Но нашего венка еще не было; его ждали с нетерпением, почти с тревогою. Почти вместе с нами явился и венок. Прибежал запыхавшийся Архипович (которому поручено было заказать венок и распорядиться его доставкою). Нетерпение и ажитация были так велики, что, не дожидаясь, пока артельщик развяжет бумагу, обертывавшую ленту, Архипович сам ухватился за веревку с целью сразу разорвать ее и так сильно стал ее дергать, что в кровь изрезал себе руку. Наконец бумага была снята, синяя лента, на которой серебряными буквами было напечатано: "Ученики императорской Академии художеств", распущена, венок поставлен в ряд и сердца наши поуспокоились.

С шумом и громким говором прибыли студенты университета, неся свой громадный венок, украшенный пальмовыми ветвями наподобие лиры, и стали впереди нас. Они оканчивали 4-ю группу по церемониалу, мы начинали 5-ю. Распорядителем у них был любимый ими профессор Орест Федорович Миллер. Из толпы студентов выделился хор и занял место в цепи, составленной нами и студентами; хор стал позади своего венка, к нему присоединилось человек 20 наших певцов.

Распорядитель нашей группы Дмитрий Васильевич Аверкиев[679]679
  Дмитрий Васильевич Аверкиев (1836-1906) – писатель, драматург и театральный критик. Сотрудничал в журналах «Время» и «Эпоха».


[Закрыть] принес толстую пачку листков с автографом Федора Михайловича и начал раздавать их[680]680
  Траурный листок был отпечатан по заказу А. Г. Достоевской, как она пишет, "по желанию почитателей таланта Ф. М. Достоевского" (Музей памяти Ф. М. Достоевского в имп. Российском историческом музее им. имп. Александра III в Москве. 1846-1903 / Сост. А. Достоевская, с портретами и видами. – СПб., 1906. – С. 68).


[Закрыть]. Идея была прекрасная: выходило, будто бы сам покойный писатель благодарит нас за посещение и посылает на память автограф. Я вообще толкаться и протискиваться не мастер и потому, когда дошел по очереди до Аверкиева, листки были уже все розданы. Но Федор Федорович (Светлов) отдал мне свой (помещен в «Непризнанном»), а вечером Михаил Андреевич[681]681
  Михаил Андреевич: Берман (род. 1841) – учитель пения; служил в петербургской городской училищной комиссии с 1877 г., руководил певческим хором при Городской думе (Русская старина. – 1887. – № 10. – С. 179-180).


[Закрыть] дал мне еще листок, который и приложен рядом[682]682
  В «Мою автобиографию» Тюменева, т. III вклеен траурный листок (л. 439).


[Закрыть]. (М. А. взял этот листок специально для меня.)

Между тем публика все прибывала. Часы показывали уже четверть двенадцатого. В глубине от дома послышалось пение: гроб вынесли из квартиры. – Вперед! – раздались голоса; венки поднялись, толпа заколыхалась, и через две-три минуты процессия тронулась.

На колокольне Владимирской церкви загудел колокол, и почти вслед за первым ударом рядом с нами раздалось торжественное "Святый боже": пел университетский хор, подкрепленный десятками голосов из окружающей, движущейся толпы. При первых звуках молитвы головы всех обнажились. Медленные печальные звуки "Святый боже" так сильно хватали за душу, что у многих из нас к горлу подступили слезы. На меня эти звуки подействовали с особенною силою <…>

Наш думский первый бас с видом богатыря, Михаил Павлович Иванов[683]683
  М. П. Иванов – участник кружка любителей хорового пения, устраивавшего музыкальные вечера с благотворительными целями в зале петербургской Городской думы в конце 1870-начале 1880-х годов.


[Закрыть], бывший в толпе, рассказывал потом Берману, что принужден был отойти к сторонке, так как расплакался как ребенок. Такие минуты, подобные вышеописанной, случаются, конечно, редко и озаряют нас недолго, так было и здесь. Хотя пение не умолкало до самой Лавры, но того потрясающего впечатления оно уже не производило. По мере движения и шапки при новом запевании «Святый боже» стали сниматься все туже и туже, а в самой цепи на Невском стали и покуривать (как будто нельзя было отходить на это время к панели). Вскоре и сами певцы перестали во время пения снимать шапки и, в конце концов, молитва в шапках, под гул и разговоры окружавшей толпы, над которой носились облачка папиросного дыма, обратилась в какую-то холодную формальность, занимавшую разве одного только дирижера, который почему-то именно теперь яро размахивал руками, пятясь задом во время пения. Словом, теперь впечатление куда-то расплылось и точно испарилось, но первого момента «Святый боже» на Кузнечном я не забуду никогда. В тот момент все действительно как-то ощутили веяние божества, и верующие, и неверующие, это чувствовалось всеми, а чувство подчас является тоньше и прозорливее самого зрения глазами.

У Владимирской церкви была отслужена лития[684]684
  Лития (греч.) – усердная молитва в православном богослужении. Особый ее род установлен для моления об умершем, совершаемый при выносе тела из дома и по дороге на кладбище.


[Закрыть], процессия на некоторое время остановилась. Я в это время встал в цепь вместе с двумя другими нашими учениками и все время до Лавры шел уже боком, держась за руки с соседями. Вокруг самого гроба род цепи составляли гирлянды из еловых ветвей, которую несли на палках, как один громадный венок, окружавший и гроб, и провожающих.

Погода была прекрасная: 1 или 2° тепла; ветра ни малейшего, сырости под ногами тоже не было. День выдался исключительно теплый, точно по заказу для проводов Федора Михайловича. На другой же день настал опять мороз и задул ветер; ранее такого тепла также не было.

Невский был буквально запружен народом. Экипажи могли двигаться только на узком пространстве для двух рядов, остальная часть проспекта была занята процессией и толпами народа, сплошною стеною стоявшего по сторонам.

На вопросы некоторых старушек: "Кого это хоронят?" – студенты демонстративно отвечали: "Каторжника". Одно время между ними произошло движение, послышались голоса: "Господа, пропустите, пропустите ректора". Толпа их раздвинулась, давая место старику с седой бородою, в шубе, который, несколько как бы конфузясь, поспешил пройти вперед. Это был ректор университета Бекетов[685]685
  Андрей Николаевич Бекетов (1825-1902) – ботаник, общественный деятель, профессор Петербургского университета (1863-1897), в 1876-1883 гг. был его ректором, дед А. А. Блока.


[Закрыть].

Процессия растянулась на огромное расстояние и походила на какое-то триумфальное шествие: гроб только что выносили на Невский, а первые венки подходили уже к Знаменью[686]686
  Церковь «Знамения Пресвятой Богородицы» была на углу Невского пр. и Знаменской ул. и площади (ныне ул. и пл. Восстания); на ее месте сейчас станция метро «Площадь Восстания».


[Закрыть]. Тротуары, окна, балконы были покрыты зрителями. На остановленных вагонах конки вверху происходила форменная давка. Во время движения процессии к ней присоединились еще два венка из Москвы от студентов Московского университета и от Катковского лицея.

Венок от русской драматической труппы несла вместе с Сазоновым М. Г. Савина, и эта дань уважения к покойному пришлась многим по сердцу. Молодежь вела себя безукоризненно, вполне покойно и прилично (если не считать курения, но в нем повинны и артисты, и многие из публики). У Знаменья была отслужена новая лития.

На время литии наше пение замолкало и все останавливались; затем снова крики: "вперед!", снова "Святый боже", и процессия трогалась в путь.

На Лаврской площади я вышел из цепи и пропустил гроб и всю процессию. Перед гробом несли венки от литераторов и редакций разных журналов. (Венок "Русской речи" (рисунок ниже) помещался на хоругви, которую, как говорили потом, поставили в Духовской церкви[687]687
  Церковь Святого духа в Александро-Невской лавре, где происходило отпевание Достоевского.


[Закрыть] на хорах, и она красиво склонялась над толпою молящихся). Были венки от «Нового времени», «Петербургского листка», «Всемирной иллюстрации» и от некоторых других, которых я уже не помню.

Сам гроб, вместе с провожавшим его народом, как я уже говорил, был очень красиво окружен зеленою гирляндой, тянувшейся от венка Славянского общества[688]688
  «Славянское благотворительное общество» образовалось в Петербурге в 1877 г., во время русско-турецкой войны и имело целью помощь балканским славянам и добровольцам, отправлявшимся на войну.


[Закрыть], несенного впереди самого гроба.

Тут я земным поклоном простился с дорогим умершим и долго провожал глазами золотую, покрытую венками крышку гроба, которая высоко в воздухе как бы царила над окружающей толпой.

У ворот Лавры гроб встретил лаврский наместник[689]689
  Гроб встречали наместник монастыря архимандрит Симеон и ректор Духовной академии И. Л. Янышев.


[Закрыть], по слухам бывший хорошим знакомым покойного. У ворот произошла давка. Говорят, чуть было в тесноте не задавили маленькую дочь Федора Михайловича, которая на другой день произнесла такой чудный, трогательный экспромт. Алексей Потехин[690]690
  Алексей Антипович Потехин (1829-1908) – беллетрист и драматург.


[Закрыть] вытащил ее на руках из толпы. Григорович в воротах просил публику не входить в Лавре в самую церковь, так как места едва ли хватит на 2000 человек.

Когда процессия прошла ворота, в них послышались крики, оханье и пр. Это толпа тискалась в ворота.

Я повернулся и пошел домой. На углу против Лавры какой-то писатель продавал по полтиннику 5-копеечные Везенберговские карточки[691]691
  «Везенберг и Ко» – фотографическая фирма в Петербурге (отделения на Вознесенском пр. 26/30 и на Фонтанке № 55), специализировавшаяся на изготовлении переснимков с портретов деятелей русской культуры и особенно писателей. Переснимки были разных размеров, увеличенные и уменьшенные. Последние, на визитных паспарту, стоили очень дешево.


[Закрыть] покойного. Не утерпел, чтобы не купить и себе карточку на память об этой дне, и до самого вечера мы оба с Федором Федоровичем <Светловым> были полны впечатлениями пережитого. Я много играл подходящих к настроению вещей Бетховена, Шуберта, а он сидел и слушал.

Вечером Соловьевы[692]692
  Соловьева – Константин Николаевич (дирижер хора) и его жена Анна Федоровна (Нюша) – близкие друзья Тюменева.


[Закрыть] справляли новоселье. Были Берман и Черкасов[693]693
  Павел Алексеевич Черкасов (1834-1900) – академик живописи, автор картины «Вид на Неву и Зимний дворец». С 1869 по 1875 г. исполнял обязанности инспектора академических классов; с 1875 по 1892 г. состоял надзирателем академических классов.


[Закрыть], оба присутствовавшие на выносе. Понятно, что целый вечер речь шла только о впечатлениях дня. После ужина гости разошлись, а мы: Михаил Андреевич <Берман>, Светлов, хозяин Костя и я, продолжали разговоры, говорили об идеализме и реализме, проводили параллель между Достоевским и Щедриным, между Шиллером и Гейне и добеседовались незаметно до 7 1/2 ч. утра! Пример даже в наших летописях небывалый!

Похороны Ф. М. Достоевского

На другой день (1 февраля, воскресенье) Федора Михайловича похоронили. В церкви были только два депутата от наших, при венке и П. А. (Черкасов).

Схоронили его неподалеку от ворот на правой стороне при самом въезде в Лавру[694]694
  Достоевский похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры, у самой ограды, отделяющей кладбище от дороги, ведущей от ворот к собору.


[Закрыть]. Место будто бы бесплатно дано митрополитом. Говорят, очень сильное впечатление произвел экспромтный крик маленькой дочери Федора Михайловича, кричавшей к нему в могилу: «Прости, милый, добрый, хороший папа! Прости!»

В газетах писали, что университетский венок обвил могилу, а наш академический помещен в головах.

Относительно оставшихся от покупки венка 48 рублей в собрании кассы учеников был поднят вопрос, куда их лучше употребить. Толковали, толковали и ни на чем не решили. На этом собрании я не был и пишу по рассказам участников. Проектов и предложений (даже порою комичных) была масса. Один предлагал на эти деньги купить сочинения Достоевского, а на остаток – еще другого писателя и основать ученическую библиотеку (!). Другой (из евреев) с большим апломбом предложил отдать деньги вдове какого-то титулярного советника, на которую обращается внимание благотворителей в какой-то газете. Шум, гвалт, споры, крики, а толку никакого. Ни о школе имени Федора Михайловича, ни о стипендии никто, очевидно, не читал, а о памятнике как будто позабыли.

Третий экзамен и вечер, посвященный Ф. М. Достоевскому

<…> 7 февраля, в субботу был у нас третий экзамен.

<…> В этот же день наш субботний вечер был посвящен памяти Ф. М. Достоевского. Из журналов вышел один "Непризнанный", но весь номер целиком был посвящен покойному. Вот программа вечера: Marche funebre из 3-й симфонии Бетховена – на двух роялях – мы с Нюшей[695]695
  Жена К. Н. Соловьева.


[Закрыть].

Чтение номера "Непризнанного" – читали авторы. В номере были статьи: Ф. М. Достоевский – характеристика писателя – моя. Из дневника ученика Академии художеств (о выносе – моя же). Мои впечатления при чтении произведений Достоевского (Костя Соловьев). Памяти Ф. М. Достоевского (С. Ф. Светлова)[696]696
  Брат Ф. Ф. Светлова, приятель Тюменева.


[Закрыть]. Стихотворение – папаша[697]697
  Федор Ильич Тюменев (ум. 1893) – отец И. Ф. Тюменева.


[Закрыть]. Рисунки: портрет Федора Михайловича (Ф. Ф. Светлов). Эскиз к рассказу «Честный вор» (мой). Эскиз к «Братьям Карамазовым» (Митя и Грушенька – Ф. Ф. Светлов). Эскиз к «Преступлению и наказанию» (Мармеладов и Раскольников) – мой.

Духовные песни Бетховена пел я.

Квартет "Над могилой" – Даргомыжского.

Чтение рассказа "Честный вор" – и после ужина – Исповедь Мармеладова – читал я (и, кажется, сносно).

Народу было мало, но вечер провели прекрасно[698]698
  Тюменев И. Ф. Моя автобиография. Дневник с автографами. – Т. III (1877 сентябрь-1881). – ГПБ. – Ф. 796. – Оп. 1. – Ед. хр. 12. – Лл. 438-442 об.


[Закрыть].

ПИСЬМА О ДОСТОЕВСКОМ. ДОСТОЕВСКИЙ В НЕИЗДАННОЙ ПЕРЕПИСКЕ СОВРЕМЕННИКОВ (1837-1881)

Имя Достоевского было известно каждому образованному современнику. Не все, конечно, понимали истинные масштабы его дарования; никто, или почти никто, не догадывался о роли, которую суждено было сыграть творческому наследию Достоевского в истории мировой культуры. На многое в продолжение своей труженической и страдальческой жизни мог бы пожаловаться Достоевский, но только не на отсутствие интереса к себе как к художнику, мыслителю, публицисту и просто как к человеку. С первых же шагов на литературном поприще он привлек к себе внимание всей читающей России. Произведения его горячо обсуждались. Знакомства с ним добивались. Его личность, его творческие планы, его образ жизни возбуждали живое любопытство. Трагический перелом в судьбе Достоевского, превращение одного из корифеев молодой литературы в политического «преступника», смертника, каторжника, солдата углубил этот сочувственный интерес. Возвращение к литературной деятельности, совпавшее с зарождением и бурным развитием общественно-политической жизни в России, с расширением и демократизацией читательской аудитории, появление «Записок из Мертвого дома», «Униженных и оскорбленных», «Преступления и наказания» превратили Достоевского в одну из центральных фигур 1860-х годов. В последнее десятилетие жизни Достоевского его популярность приобретает еще большие размеры. Три события возносят до апогея его славу и влияние: издание «Дневника писателя», печатание в «Русском вестнике» романа «Братья Карамазовы», державшее в продолжение двух лет десятки тысяч читателей в состоянии неослабевающего напряженного ожидания, и, наконец, потрясшая современников речь на Пушкинских празднествах 1880 г. Это выступление, закончившееся беспримерным апофеозом, торжественно завершила тридцатипятилетнюю литературную деятельность писателя; ее неслыханный успех явился как бы зарницей, предвещавшей всемирно-исторический характер посмертной славы Достоевского.

Подобно Белинскому, Достоевский был "человеком экстремы", человеком с темпераментом трибуна и общественного деятеля, борца. Писатель-пролетарий, прикованный к своему письменному столу, обреченный на непрерывный, лихорадочный, изнуряющий труд, он никогда не терял связи с современностью, чутко воспринимал все, что волновало общество, и отвечал на запросы жизни своим художественным творчеством и воинственной публицистикой.

"Дневник писателя", как известно, пользовался огромным и все возраставшим успехом. Значительная часть подписчиков поддерживала это уникальное издание вопреки его политическим тенденциям. Большинству импонировала своеобразная форма задушевной беседы умудренного жизнью старого писателя с "другом-читателем" о проблемах текущей действительности. Вызывала симпатию не столько идеологическая интерпретация этих проблем, сколько субъективность оценок, проявление личности Достоевского, теплота и сердечность тона. Известная деятельница в области народного образования X. Д. Алчевская вспоминала впоследствии: "Достоевский всегда был одним из моих любимых писателей. Его рассказы, повести и романы производили на меня глубокое впечатление. Но когда появился в свет его «Дневник писателя», он вдруг сделался как-то особенно близок и дорог мне. Кроме даровитого автора художественных произведений, передо мною вырос человек с чутким сердцем, с отзывчивой душой, человек, горячо откликавшийся на все злобы дня" (Передуманное и пережитое. – М., 1912. – С. 63). "Любящее сердце, душу, понимающую всё" особенно ценила в «Дневнике писателя» и талантливая корреспондентка Достоевского, Е. Ф. Юнге (С. 402).

Достоевский получал в эти годы особенно много писем от читателей. В нем видели не только художника и публициста, но и мудрого руководителя в лабиринтах современности, чуть ли не пророка. Разрыв создателя "Бедных людей", бывшего "мечтателя-социалиста", бывшего петрашевца, со свободолюбивыми традициями 1840-1860-х годов болезненно и остро воспринимались революционной молодежью, "семидесятниками". Зато те, кому претили демократические и "филантропические" (как выражались некоторые критики) тенденции ранних произведений Достоевского, рассыпались в похвалах, надеясь закрепить этот благоприятный для них поворот в мировоззрении писателя, являвшийся, быть может, лишь этапом в развитии его взглядов.

Сложность идейной эволюции Достоевского не могла не отразиться в основных биографических источниках – в воспоминаниях современников и в их переписке.

Вся (или почти вся) мемуарная литература о Достоевском уже выявлена и опубликована. С эпистолярными материалами, т. е. с перепиской современников, содержащей упоминания о Достоевском, дело обстоит иначе. Я имею в виду не письма крупнейших деятелей литературного мира, эпистолярное наследие которых издается и переиздается в собраниях их сочинений и публикуется на страницах периодических изданий в дни юбилеев или просто как дань уважения к громкому имени, а письма "маленьких", забытых и полузабытых людей из окружения Достоевского, рядовых читателей и свидетелей его публичных выступлений. За девяносто лет, протекших со дня смерти Достоевского, подобного рода материалы появлялись в печати чрезвычайно редко. Планомерного изучения архивных фондов в этом направлении никогда не производилось. Между тем, эпистолярные свидетельства современников не только обогащают биографию писателя новыми фактическими данными – они воссоздают ту общественную и психологическую атмосферу, в которой проходили его жизнь и деятельность.

В "Былом и думах" Герцен красноречиво доказывает, что письма – "больше, чем воспоминания": "На них запеклась кровь событий, это само прошедшее, как оно было, – задержанное и нетленное".

П. А. Вяземский, выдающийся мастер эпистолярного жанра, как бы развивает эту мысль Герцена: "Самые полные, самые искренние Записки не имеют в себе того выражения истинной жизни, какими дышат и трепещут письма, написанные беглою, часто торопливою и рассеянною, но всегда, по крайней мере, на ту минуту, проговаривающеюся рукою. Записки, то есть мемуары <…>, все-таки не что иное, как обдуманное воссоздание жизни. Письма – это самая жизнь, которую захватываешь по горячим следам ее" (Вяземский П. А. Полн. собр. соч. П. А. – Т. VII. – СПб., 1882. – С. 135). В отличие от мемуаров, письма почти всегда пишутся без расчета на их опубликование, без заботы о цензуре. Они гораздо более достоверны, чем мемуары, которые создаются уже в другую эпоху, под влиянием посторонних, нередко эгоистических факторов и порой испытывают на себе, вольно или невольно, воздействие литературных источников и печатных историко-биографических материалов.

Публикуемая работа – итог изучения эпистолярной части архивных фондов современников Достоевского в основных архивохранилищах Москвы, Ленинграда и Киева. Выдержки из писем родственников писателя – отца, братьев, сестер, племянников – и многочисленных литературных деятелей, журналистов, художников, ученых, педагогов, студентов, курсисток, врачей, редакторов, книготорговцев, адвокатов, финансистов, светских дам, типографских рабочих и пр. – образуют основной фонд публикации.

Как моя аналогичная публикация "Гоголь в неизданной переписке современников" (Лит. наследство. – Т. 58. – 1952), она построена по плану, разработанному редакцией "Литературного наследства" еще в 1934 г. при подготовке пушкинского тома (т. 16-18)[699]699
  Публикации М. А. Цявловского «Пушкин по документам архива М. П. Погодина», В. Б. Враской «Пушкин в переписке родственников» и др.


[Закрыть], а также в двух коллективных (при моем участии) публикациях 1949-1952 гг. – «Белинский в неизданной переписке современников» (т. 56, 1949) и «Пушкин в неизданной переписке современников» (т. 58, 1952). Эти обширные своды не известных ранее документальных материалов, сопровождаемых подробными комментариями, также насыщенными неизданными документами, широко используются и, вероятно, еще будут использоваться исследователями. Ни одна сколько-нибудь полная биография Пушкина, Белинского и Гоголя не может обойтись без этих историко-литературных и бытовых материалов. Можно надеяться, что и предлагаемая работа окажется полезной в этом отношении, тем более что подлинно научная биография Достоевского до сих пор еще не создана. Читатели, интересующиеся отдельными аспектами жизни и деятельности Достоевского и историей его эпохи, также найдут здесь многообразные факты.

Публикация охватывает почти всю жизнь Достоевского – с момента поступления его в Инженерное училище. Юность и молодость писателя представлены преимущественно письмами родственников. Суровая кара, которой подвергся Достоевский в 1849 г., репрессивная политика царизма в последующие годы заставили многих перепуганных и просто осторожных людей, так или иначе соприкасавшихся с петрашевцами, подвергнуть уничтожению все следы своего знакомства с "крамольным" писателем. Следующее десятилетие – когда Достоевский был заживо погребен в Сибири, также не отличается обилием откликов. Резко меняется картина после возвращения писателя в Петербург. Его личность, его взаимоотношения с родными и близкими, семейная жизнь, горестные утраты, литературные успехи, идейные искания, материальные невзгоды, цензурные преследования, подвижнический творческий труд, редакторская и издательская деятельность находят отражение в выявленных письмах, расширяя границы прежде известных фактов и по-новому их освещая.

Семидесятые годы, как я уже отмечал, характеризуются огромным ростом популярности Достоевского, и число выявленных свидетельств современников увеличивается в соответствующей пропорции, причем на кульминационные пункты последнего периода жизни писателя приходится особенно значительная в количественном отношении и наиболее содержательная часть откликов современников.

Как же вырисовывается личность Достоевского из новонайденных писем? Шестнадцатилетний юноша после тягостных хлопот и изнурительных экзаменов принят, наконец, в число воспитанников Петербургского Инженерного училища. По словам его старшего брата Михаила, он "выглядит молодцом" в своем новехоньком "кондукторском" мундире. Но с первых же дней Достоевский томится, "скучает фронтом; ибо перед всяким офицером надобно вытягиваться!" (п. 3). Этот штрих предвещает многое. Здесь уже намечается та неожиданная для посторонних, но вполне закономерная коллизия, которая завершится выходом в отставку двадцатитрехлетнего военного инженера, ненавидящего свое служебное ярмо. Брат характеризует молодого Достоевского как человека "очень, очень" доброго, "с сильным, самостоятельным талантом, с глубокою эрудицией", "с сильною душою и энергическим характером" (п. 11 и 13).

После долгих лет, проведенных на каторге и в солдатских казармах, Достоевский возвращается к насильственно прерванной литературной деятельности.

"Как этот человек в душе сохранил все добрые качества! – восклицает в одном из писем его младший брат Николай. – Столько еще у него надежд на будущее! Он, кажется, спит и бредит о своей литературе. Его призвание настоящее, он не ошибся в нем" (п. 22). "Это превосходнейший человек во всех отношениях, – пишет о Достоевском в 1860 г. его брат Михаил. – Талант его вы знаете, знаете отчасти его мягкую душу из его сочинений, но не знаете вполне всей доброты, всего ума, всей обворожительности разговора этого человека" (п. 24). В его произведениях "вся его душа, вся его жизнь видна, как на ладони. Этот человек готов всегда жертвовать собою для блага ближнего" (из письма брата Николая, 1862 г., п. 37). "Он такой добрый, прекрасный и любящий человек, что, право, невозможно его не любить и не быть с ним вечно счастливой", – пишет молодая жена Достоевского Анна Григорьевна в 1868 г. (п. 66).

Не все характеристики Достоевского, выявленные в письмах его современников, апологетичны.

Аполлона Николаевича Майкова Достоевский относил к числу своих ближайших друзей. Письма, публикуемые ниже, дают возможность несколько уточнить и объективировать характер их взаимоотношений. В письме к своей жене, датированном 26 мая 1879 г., Майков высказывает убеждение, будто Достоевский готов помогать друзьям "только в идее". "А на практике и оскорбит, и обидит, и рассердит, это уж такой человек". "Он в вечной лихорадке, – добавляет Майков, – и сам нуждается в уходе за собой от всех близких ему людей, которые в состоянии оценить и высоту его понятий, и высоту его таланта" (п. 171). Отнюдь не дружеским настроением проникнуто одно из следующих писем Майкова, в котором он говорит о "невозможности" характера Достоевского, о "грубом проявлении" им "любви, ревности, всяческих требований, смотря по минутной фантазии".