Текст книги "Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования"

Автор книги: Галина Коган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 65 страниц)

В. Г. Короленко – критик Достоевского

I. Короленко о Достоевском. Статья Т. Г. Морозовой

Трудно назвать имя другого большого русского писателя, которому Достоевский был бы более чужд, чем Короленко.

Глубокие различия отделяют друг от друга этих двух художников. Достоевский – создатель больших сложных романов, предельно насыщенных психологически и фабульно. В творчестве Короленко преобладает жанр очерка, рассказа, повести, сравнительно простых по сюжетам и структуре образов. Достоевского отличают болезненные изломы, бросающийся в глаза дисгармонией, запутанность переживаний и страстей. Весь склад личности Короленко характеризуется редчайшим душевным здоровьем, цельностью, обаятельной гармонией, отразившейся и в его созданиях. Достоевский – в постоянных метаньях, столкновениях крайностей, он, по выражению Л. Толстого, "весь борьба". Короленко, несмотря на то, что и он прошел непростой путь становления взглядов, свойственна внутренняя устойчивость, непоколебимая твердость основ сложившегося мировоззрения, он всегда и во всем верен себе. В произведениях Достоевского господствует трагическое начало, нередко звучат пессимистические ноты. Печать светлого и глубокого оптимизма лежит на всем творчестве Короленко. В романах Достоевского нашел себе яркое воплощение урбанизм – городская стихия. Короленко известен как большой мастер пейзажа, насыщавший свои произведения тонкими и лиричными описаниями "пустынных мест".

Вместе с тем идейные и творческие соприкосновения Короленко с Достоевским не подлежат сомнению. Достоевский, наряду с другими великими русскими писателями, ощутимо вошел в идейную и творческую биографию Короленко.

Однако тема "Короленко и Достоевский" в дореволюционном и советском литературоведении едва задета.

В старом литературоведении настойчиво сближал Короленко с Достоевским Ф. Д. Батюшков, автор целого ряда работ о Короленко, хорошо знавший писателя и лично. В статье "В. Г. Короленко", написанной в 1903 г., но опубликованной посмертно в 1922 г., Ф. Д. Батюшков прямо утверждал: Достоевский "имел огромное влияние" на Короленко[1757]1757
  Начала. – 1922. – № 2. – С. 210.


[Закрыть]. Особенно настаивал Батюшков на близости "школе Достоевского" одного из последних произведений Короленко – повести «Не страшное», в которой писатель, по словам Батюшкова, "проявил чрезвычайную глубину психологического анализа" и "дал новую и вполне оригинальную обработку" идеи Достоевского – "о взаимной нравственной ответственности людей друг за друга"[1758]1758
  Там же.
  См. также: Батюшков Ф. Д. Основные мотивы творчества Короленко // Русское слово. – 1913. – № 163. – 16 июля. – С. 2, и его книгу "Короленко как человек и писатель". – М., 1922. – С. 47.


[Закрыть].

Советский исследователь творчества Короленко, Г. А. Бялый, тоже не прошел мимо интересующей нас темы. Но он более сдержан, чем Батюшков, в своих утверждениях. Отметив сложность отношения Короленко к Достоевскому, он признает, что "Достоевский сыграл некоторую роль в идейной жизни молодого Короленко", что "Короленко надолго сохранил интерес к Достоевскому", что "он задумывался и над методом Достоевского"[1759]1759
  Бялый Г. А. В. Г. Короленко. – М., 1949. – С. 316.


[Закрыть].

Еще два-три беглых сопоставления (так, И. Н. Кубиков отмечал, что "простой Камыншнский мещанин[1760]1760
  Из рассказа Короленко «Яшка».


[Закрыть] бесстрашно договаривает, в чем боится признаться себе Иван Карамазов у Достоевского: раз нет в жизни справедливости, значит нет и бога"[1761]1761
  Кубиков И. Н. Великие писатели России. – М.: «Пролетарий», 1925. – С. 76.


[Закрыть]; Н. К. Пиксанов в комментариях к рассказу «Ат-Даван» заметил: "Быт и психология разночинцев-чиновников зарисованы здесь очень рельефно, в стиле Достоевского"[1762]1762
  Короленко В. Г. Избранные сочинения / Ред., вступ. ст. и коммент. Н. К. Пиксанова. – Изд. 2. – Л., 1935. – С. 679.


[Закрыть]; сходную мысль по поводу этого же рассказа мы находим в рецензии Андрея Платонова на том избранных сочинений Короленко[1763]1763
  Детская литература. – 1940. – № 11-12. – С. 91 (за подп. Ф. Человеков).
  То же в кн.: Платонов А. Размышления читателя. – М., 1970. – С. 76.


[Закрыть]; В. Ф. Переверзев в книге о Достоевском упомянул об отличии изображений природы, встречающихся у автора «Преступления и наказания», от прочувствованных пейзажей Короленко[1764]1764
  Переверзев В. Ф. Творчество Достоевского. – М., 1912. – С. 55.


[Закрыть]; прямое противопоставление Короленко и Достоевского содержится в статье А. В. Луначарского «Праведник»[1765]1765
  Луначарский А. В. Праведник // Красная нива. – 1924. – № 1. – С. 19.


[Закрыть]; с противопоставления двух писателей начинается статья о Короленко А. и Е. Редько[1766]1766
  Редько А., Редько Е. Короленко // Задруга: Памяти Вл. Г. Короленко. – М., 1922. – С. 8-9.


[Закрыть]), – и этим исчерпывается постановка и разработка темы «Короленко и Достоевский» в нашем литературоведении. Мы видим, что она едва намечена. Вместе с тем это – большая тема, позволяющая сделать интересные обобщения. Она обозначит еще одну грань в восприятии и оценке творчества великого писателя его младшими собратьями по перу. Изучение этой темы откроет совершенно новые стороны в творчестве самого Короленко, для которого характерно как великое притяжение к автору «Преступления и наказания», так и великое отталкивание от него – прямая идейно-художественная с ним полемика. Настоящая статья – только подступ к разработке интересующей нас проблемы. Мы рассмотрим опубликованные и неопубликованные высказывания Короленко о Достоевском.

С произведениями Достоевского Короленко познакомился в конце 60-х годов, когда творческий путь великого писателя был далеко еще не закончен. В ровенской гимназии, где Короленко учился тогда в одном из последних ее классов, появился новый, молодой и талантливый учитель, поклонник Белинского и Добролюбова, В. В. Авдиев. Он и приобщил будущего писателя к сокровищам русской литературы – к созданиям Гоголя, Тургенева, Некрасова, Гончарова, Достоевского, Помяловского, и художественная литература перестала быть в глазах юноши "только развлечением, а стала увлекательным и серьезным делом"[1767]1767
  Короленко В. Г. История моего современника // Собр. соч. в десяти томах. – Т. 5. – М., 1954. – С. 266.


[Закрыть].

Под воздействием страстного увлечения книгой и тяготения к собственному художественному творчеству у Короленко в юности возникла склонность воспринимать явления действительности сквозь призму литературы, и когда в 1871 г., окончив гимназию, Короленко отправился в Петербург, то прежде всего в его сознании ожили литературные ассоциации.

"Петербург! Здесь сосредоточено было все, что я считал лучшим в жизни, потому что отсюда исходила вся русская литература, настоящая родина моей души…"

"Это, конечно, Невский… Вот, значит, где гулял когда-то гоголевский поручик Пирогов… А где-то еще, в этой спутанной громаде домов, жил Белинский, думал и работал Добролюбов <…>. Здесь и теперь живет Некрасов, и, значит, я дышу с ним одним воздухом"[1768]1768
  Там же. – Т. 6. – С. 42-43.


[Закрыть].

Но когда юноша впивал в себя ощущение Петербурга, огромный город вставал в его восприятии по преимуществу в образах Достоевского.

"Мне здесь нравилось все – даже петербургское небо, потому что я заранее знал его по описаниям, даже скучные кирпичные стены, загораживавшие это небо, потому что они были знакомы по Достоевскому… Мне нравилась даже необеспеченность и перспектива голода…"[1769]1769
  Там же. – С. 73.


[Закрыть].

И когда он еще только мечтал о поездке в Петербург и его воображению рисовалось "что-то неясное и великолепное", то из всего этого "великолепия" перед ним прежде всего "выступала маленькая комнатка где-то очень высоко…" – совсем как комнатка-шкаф Раскольникова[1770]1770
  Там же. – Т. 5. – С. 320.


[Закрыть].

По приезде Короленко действительно устроился на "мансарде", под крышей, с тремя товарищами-студентами.

"Из окна характерный вид петербургской окраины – крыши, пустыри, дворы, заводские трубы"[1771]1771
  Там же. – Т. 6. – С. 51.


[Закрыть].

И собственное настроение в первые дни жизни в Петербурге Короленко, правда, полушутя, был готов выразить в образах Достоевского. Однажды у Короленко, который шел с приятелем по улице, внезапно созрела дерзновенная решимость сесть на верхушку конки. Приятель пытался его остановить:

"Посмотрите: никто не садится… <…> Но я отчаянно отмахнулся и стал подыматься по лесенке".

"Оба мы, – пишет Короленко, – в ту минуту немного напоминали господина Голядкина из «Двойника» Достоевского, когда этот бедняга подымался на лестницу доктора Крестьяна Ивановича Рутеншпица. Корженевский был Голядкин, робкий и сомневающийся в своем праве, а я – Голядкин горделивый, уверявший себя, что мы «как и все», не лишены права ехать на империале этой великолепной конки"[1772]1772
  Там же. – С. 45.


[Закрыть].

Среди обитателей мансарды, где поселился Короленко с товарищами, был жилец, который привлек внимание молодого студента, – "художник" из "шпитоннев", существо жалкое, тщедушное, с разбитой грудью и слезящимися глазами. Он жил на большом сундуке между печкой и дверью в комнате хозяев. На сундуке он ночью спал, а днем устраивал мастерскую – раскрашивал ламповые абажуры. Иногда он выползал из своего угла с видом человека, "стыдящегося собственного существования". "Мне, – вспоминает Короленко, – этот бедняга казался интересным. От него веяло Достоевским. Мне казалось, что если бы Кузьму Ивановича вызвать на откровенность, то он мог бы рассказать что-то глубоко печальное и значительное"[1773]1773
  Там же. – С. 67-68.


[Закрыть]. Кузьма Иванович погиб, как погибали герои Достоевского: в пьяном виде он чуть не попал под лошадь, сказал дерзость господину, ехавшему на лихаче, тотчас был отправлен в участок, откуда не вернулся.

Когда один из товарищей Короленко внезапно запил, Короленко разыскал его в грязном и темном кабачке.

Описав сцену, здесь разыгравшуюся, Короленко в одном из черновиков "Истории моего современника" добавляет:

"Когда я вспоминал о сцене в кабачке, мне рисовался почему-то Раскольников из Достоевского"[1774]1774
  ЛБ. – Ф. 135.I.28. – Л. 22 об.
  См. также в кн.: Короленко В. Г. История моего современника. – М., 1965. – С. 955.


[Закрыть].

Вскоре по приезде в Петербург сам Короленко попал в положение одного из центральных героев Достоевского – Раскольникова. Менее десяти лет отделяло голодавшего петербургского студента Владимира Короленко от голодного студента Родиона Раскольникова. Мать Короленко с детьми, как и мать Раскольникова с дочерью, жила в далекой провинции, получая скромную пенсию, и не могла помогать сыну. За первый год пребывания в Петербурге Короленко довелось пообедать в кухмистерской только пять раз. Скоро голод сказался признаками настоящего истощения. Короленко пытался не отставать от курса, но вскоре он прекратил посещать лекции и целые дни проводил в публичной библиотеке. Он не ходил к ростовщице закладывать колечко или мнимую табакерку, у него не возникла идея убить старуху. Но однажды и он познал жгучее чувство унижения и ненависти к сытым.

Как-то на улице им настолько овладел приступ слабости, что он решил зайти в лавочку на Садовой и предложить нашедшуюся у него почтовую марку, чтобы на полученные деньги купить хлеба. Толстый купчина оглядел юношу "презрительно-испытующим взглядом, а потом, помолчав еще несколько времени, сказал самым уничтожающим тоном:

– Не надо-с, не требуется, господин студент. Мы марочки покупаем в государственном почтамте-с, а отнюдь не у голодных студентов".

"Из лавочки, – вспоминает Короленко, – я уходил опутанный, точно сетями, взглядами приказчиков и публики, и в моей памяти всплыла прочитанная где-то пламенная, полная ненависти цитата из Фурье о хищном пауке-торгаше… Ненависть к этому «пауку» так воодушевила меня, что я и не заметил, как прошел длинный путь до нашей мансарды"[1775]1775
  Короленко В. Г. История моего современника // Собр. соч. – Т. 6. – М., 1954. – С. 90.


[Закрыть].

Показательно, что и в позднейшее время пребывание в Петербурге оживляло в памяти писателя образы Достоевского.

Так, в 1897 г., когда после мултанского процесса Короленко лечился от бессонницы, он сообщал жене:

"…Доктор Черемшанский живет на 11-й версте в больнице всех скорбящих, и мне пришлось ехать туда около 1 1/2 часов по Петергофскому шоссе, тому самому, по которому доктор Крестьян Иванович Рутеншпиц некогда вез беднягу Голядкина (у Достоевского)"[1776]1776
  13 сентября 1897 г. Письмо не опубликовано // ЛБ. – Ф. 135.II.3.50.


[Закрыть].

Все это частности, но и они свидетельствуют, как глубоко внедрились в сознание Короленко произведения Достоевского – они возникают в его памяти по самым разным поводам.

Короленко внимательно следил за дальнейшим развитием творчества Достоевского, читая и по разным поводам перечитывая его произведения, в том числе публицистические. В личной библиотеке Короленко было полное двенадцатитомное собрание сочинений Достоевского (1861-1892 гг.), из которого до наших дней сохранилось четыре тома, содержащие разнообразные пометки – следы вдумчивого чтения[1777]1777
  См. в настоящ. томе публикацию И. А. Кронрод «Пометы В. Г. Короленко на книгах Достоевского».


[Закрыть].

В 1877 г. Короленко довелось слушать речь Достоевского на похоронах Некрасова. В мемуарной литературе о Достоевском нет более впечатляющих строк, посвященных этому событию, чем те, которые принадлежат Короленко.

Речь Достоевского падала на подготовленную почву. В этот период Короленко, глубоко увлеченный народничеством, готовился "окунуться в море народной жизни". Некрасов был любимым его поэтом, как и всей демократически настроенной молодежи его поколения. Стихотворения великого поэта, публиковавшиеся в период его болезни, волновали особенно сильно. "Достоевский в своем «Дневнике писателя», – вспоминает Короленко, – говорит, что эти последние стихотворения не уступают произведениям лучшей поры некрасовского творчества. Легко представить себе, как они действовали на молодежь. Все знали, что дни поэта сочтены, и к Некрасову неслись выражения искреннего и глубокого сочувствия со всех сторон"[1778]1778
  Короленко В. Г. История моего современника // Собр. соч. – Т. 6. —М., 1954. – С. 197-198.


[Закрыть].

Естественно, что похороны Некрасова проходили при огромном стечении народа и вылились в мощную демонстрацию. "Петербург, – утверждает Короленко, – еще никогда не видел ничего подобного". На могиле говорили много речей. Но, – пишет Короленко, – "настоящим событием была речь Достоевского".

На Короленко и его сверстников наибольшее впечатление произвело то место речи, "когда Достоевский своим проникновенно-пророческим <…> голосом назвал Некрасова последним великим поэтом из «господ». Придет время и оно уже близко, – говорил Достоевский, – когда новый поэт, равный Пушкину, Лермонтову, Некрасову, явится из самого народа…

– Правда, правда! – восторженно кричали мы Достоевскому"[1779]1779
  Там же. – С. 198-199.


[Закрыть].

Впоследствии Короленко пришел к ясному пониманию, что Достоевский весьма расходился в оценке настроений народа со своими восторженными слушателями. Но и "долго потом" писатель вспоминал слова Достоевского на могиле Некрасова "как предсказание близости глубокого социального переворота, как своего рода пророчество о народе, грядущем на арену истории"[1780]1780
  Там же. – С. 199.


[Закрыть].

Воздействие речи Достоевского на Короленко было очень сильным. Влившись в общий поток народолюбивых настроений, эта речь утвердила Короленко в стремлении отдать свою жизнь борьбе за "наступление этого пришествия".

Высказывания Короленко о Достоевском как о писателе, о его художественном методе, о его произведениях немногочисленны, отрывочны. Воссоздать по ним понимание Короленко творчества Достоевского нелегко. Но в своем большинстве они носят принципиальный характер, органически связаны с концепцией искусства Короленко, а также его мировоззрением в целом.

Для Короленко, разумеется, ни в малейшей мере не подлежала сомнению значительность дарования Достоевского и оставленного им наследства.

В статье, посвященной 50-летию Литературного фонда (1909), опровергая "басню", сочиненную князем Мещерским, будто фонд отказал Достоевскому в пособии, Короленко писал:

"Достоевскому не только не было отказано ни в одной его просьбе <…> Комитет, ввиду серьезности обстоятельств и исключительных заслуг «нелиберального» писателя, взял на себя ответственность нарушить устав: по уставу, члены комитета сами не могут пользоваться пособиями ни в какой форме, а Достоевский был тогда членом комитета и секретарем его".

"Конечно, – заключал Короленко, – это одно из тех «нарушений», которые история фонда ему в вину не поставит"[1781]1781
  В. Г. Короленко о литературе. – М., 1957. – С. 223.


[Закрыть].

В 1910 г. к Короленко, уже всемирно известному писателю, обратились за разрешением опубликовать его "жизнеописание" для детей. Он ответил: "…Едва ли уместно делать жизнеописание Короленка предметом детской книги", когда нет "таких жизнеописаний Тургенева, Достоевского, Чехова. Из живущих Толстого <…> Мне кажется, – заявил он, – при таких условиях «жизнеописание Короленка» для детской литературы было бы некоторым нарушением перспективы"[1782]1782
  Письмо к Круковской 29 января 1910 г. // В. Г. Короленко о литературе. – С. 565.


[Закрыть].

Отношение к Достоевскому здесь выражено не только закономерным помещением его имени среди имен первостепенных русских художников, но и признанием его жизнеописания достойным предметом книги для детей.

Имя Достоевского встречается и в рекомендациях чтения, которые давал Короленко начинающим писателям из народа, в ряду имен "лучших писателей", русских (Гоголь, Пушкин, Лермонтов, Грибоедов, Тургенев, Гончаров) и иностранных (Шекспир, Шиллер, Гете, Байрон, Сервантес, Свифт)[1783]1783
  См., например, письмо 17 августа 1896 г. // В. Г. Короленко о литературе. – С. 512.


[Закрыть].

Насколько высоко Короленко оценивал творчество Достоевского, свидетельствует черновой вариант статьи о Л. Н. Толстом (1908).

Короленко писал:

"…Мы, русские, можем действительно считать себя если не счастливыми (это слово теперь звучит странно), то гордыми тем, что наша родина дала всемирной литературе двух таких писателей, как И. С. Тургенев и Л. Н. Толстой, – можно прибавить и третье имя – Достоевский"[1784]1784
  Не опубликовано // ЛБ. – Ф. 135.13.723. – Л. 8.


[Закрыть].

Мы видим, значение Достоевского как величины первостепенной оценивается Короленко не только в пределах отечественной, но и в широких масштабах всемирной литературы.

Однако для Короленко была столь же несомненной и противоречивость творчества великого писателя, сочетание в его произведениях выдающихся достижений и сторон, вызывающих чувство глубокого неудовлетворения.

Так, в одной неопубликованной критической заметке Короленко прямо выражал намерение говорить не только о том, за что он ценит произведения Достоевского, но и о том, чего он в них не приемлет.

"– Как, – замечал Короленко его воображаемый читатель, – вы решаетесь отрицать художественные достоинства у Достоевского?

– Нет, я хочу только сказать, что у него, при крупных достоинствах, есть и очень крупные недостатки"[1785]1785
  Короленко В. Г. К статье об Альбове. Записная тетрадь 1885-1887 гг. // ЛБ. – Ф. 135.5.182. – Л. 93.


[Закрыть].

Поводом для наиболее развернутого высказывания о Достоевском послужило для Короленко второе издание повестей и рассказов М. Н. Альбова[1786]1786
  Альбов М. Повести и рассказы / Второе дополн. изд. – СПб., 1888.


[Закрыть], которого он признал одним из "сильных и талантливых подражателей" Достоевского.

В архиве писателя сохранились два наброска "критического этюда" об Альбове, предназначавшегося для журнала «Северный вестник». Хотя Короленко был увлечен работой ("Кажется выйдет интересно и не лишено оригинальности <…> работается порядочно", – писал он жене 4 августа 1887 г.[1787]1787
  Короленко В. Г. Полн. собр. соч. / Посмертное издание. – Т. I. Письма. – К.: ГИЗ Украины, 1923. – С. 178.


[Закрыть], статья осталась незаконченной. Первый набросок не опубликован. Хотя он менее завершен и менее обработан, чем второй, он содержит ряд четких формулировок и многое проясняет в ходе мыслей писателя[1788]1788
  ЛБ, шифры: ф. 135.5.182 и второй набросок: ф. 135.13.703.


[Закрыть]. Второй вошел в книгу «В. Г. Короленко о литературе» (М., 1957. – С. 304-312).

В 80-е годы, вернувшись из ссылки после 10 лет скитаний, Короленко серьезно размышлял над теоретическими вопросами искусства, и в частности, – о задачах искусства в период общественной реакции. Вероятно, поэтому он не прошел мимо сборника произведений, которые показались ему для литературы 80-х годов типичными. Поэтому же он оценку рассказов Альбова стремится дать в свете своего понимания общественной роли искусства и выяснения своего отношения к Достоевскому.

Отправным положением "этюда" является утверждение, что чтение Достоевского приносит "мало наслаждения и много страдания". Это обстоятельство расценивается Короленко как "признак не художественных достоинств, а художественных недостатков"[1789]1789
  ЛБ. – Ф. 135.5.182. – Л. 93.


[Закрыть].

Короленко ссылается на одного "большого поклонника" Достоевского, который всегда со страхом принимался за новое его произведение и признавался, что при чтении ему "хочется кончить поскорее, чтобы освободиться от этих ужасов, изображенных с такой силой, хочется выйти на свежий воздух, поскорее вздохнуть и разобраться. Наконец, просто хочется освободиться поскорее от головной боли, которая, право, почти всегда следует за этим чтением"[1790]1790
  В. Г. Короленко о литературе. – С. 304.


[Закрыть].

Нельзя не заметить, что переживания этого "поклонника" Достоевского весьма напоминают ощущение, которое испытывал при чтении его произведений Г. И. Успенский и которое он так образно передал в беседе с Короленко.

"…Знаете ли… – говорил Успенский Короленко, – иногда едешь в поезде… И задремлешь… И вдруг чувствуешь, что господин, сидевший против тебя… самый обыкновенный господин… даже с добрым лицом… И вдруг тянется к тебе рукой… и прямо… прямо за горло хочет схватить… или что-то сделать над тобой… И не можешь никак двинуться.

Он говорил это так выразительно, – вспоминает Короленко, – и так глядел своими большими глазами, что я, как бы под внушением, сам почувствовал легкие веяния этого кошмара и должен был согласиться, что это описание очень близко и ощущению, которое испытываешь порой при чтении Достоевского"[1791]1791
  Там же. – С. 71.


[Закрыть].

Подтверждением того, что Короленко сам разделял подобные ощущения, служит также выражение "мучительный талант", которое, вольно или невольно перефразируя название известной статьи Н. К. Михайловского («Жестокий талант»), он неоднажды употреблял, говоря о Достоевском.

Чтобы вскрыть источник тягостных ощущений, вызываемых чтением Достоевского, и обосновать отрицательное отношение к этой особенности его творчества, Короленко и обращается к своему пониманию задач искусства и критериев художественности.

Как и Белинский, Добролюбов, Чернышевский, – Короленко считал, что всякое подлинное произведение искусства служит познанию действительности. При этом у искусства, как и у науки, "едва ли есть область, куда оно не должно входить". Художник "изучает не только душевную доблесть или состав ароматного лесного воздуха, но и душевное разложение, болезнь, как и ядовитую атмосферу клоак и подвалов"[1792]1792
  Там же. – С. 306-307.


[Закрыть].

Однако правдивое изображение действительности писатель полагает только одним и отнюдь не единственным условием художественности. Он допускает даже, что произведение, "чрезвычайно верное действительности", может быть "совершенно не художественным".

"Художник, – рассуждает Короленко, – должен носить в душе широкую, как сама жизнь, общую концепцию этой жизни. Только тогда он художник"[1793]1793
  Первый черновой набросок статьи об Альбове // ЛБ. – Ф. 135.5.182. – Л. 93.


[Закрыть].

В понятие "общей концепции жизни" Короленко включает как философские воззрения, так и "те или другие идеалы" общественного характера, "с возвышенной точки зрения" которых художник и изображает жизненные явления.

Эта "художественная концепция", по мнению Короленко, не привносит в произведение субъективного элемента. Наоборот, именно она обеспечит "настоящую объективность" изображения: глубоко продуманная концепция жизни создает правильный аспект изображения, познание предмета осуществится в "верной перспективе", "в верном соотношении к более широким жизненным категориям"[1794]1794
  Там же. – Л. 92 об.


[Закрыть].

"…Душа художника, – пишет Короленко, – отразит для вас целый микрокосм", и "вы увидите здесь горе в верном соотношении к вечному и никогда не умирающему началу жизни"[1795]1795
  Там же. – Л. 92.


[Закрыть].

Общая концепция жизни, если она верна, поможет художнику выполнить "дальнейшую, более возвышенную", цель[1796]1796
  В. Г. Короленко о литературе. – С. 307.


[Закрыть], чем простое отражение действительности: "…Искусство, – пишет Короленко, – имеет конечной целью, вводя свой материал в душу человека, расширить ее, укрепить, сделать более устойчивой в борьбе, более способной к деятельному совершенству. Одним словом, – заключает писатель, – <…> мы ищем в нем психически деятельного момента"[1797]1797
  Там же. – С. 306.


[Закрыть].

Как бы ни была горька истина, художник должен дать ее, но дать в отражении, – пишет Короленко и утверждает:

"Так, нарисованный разврат не вызывает разврата. Так, нарисованное отчаяние не рождает отчаяния, так, нарисованная душевная болезнь не заражает читателя…"[1798]1798
  Там же. – С. 644.


[Закрыть]

Ссылаясь на "Лаокоон" Лессинга, Короленко обращается к важнейшему "мотиву" в искусстве – к понятию красоты, которая, по убеждению писателя, воплощая "вечно животворящее жизненное начало", органически, как ее неотъемлемый элемент, входит в "общую концепцию жизни" художника. Красота не просто "смягчает впечатление сама по себе, непосредственно", она, "отражая изображенное страдание, боль, слабость и смерть <…> дает еще рядом бодрящее и поднимающее представление о личности художника, о его душе, о его сдержанности…"[1799]1799
  ЛБ. – Ф. 135.5.182. – Лл. 91 об.-92.


[Закрыть].

Создатель знаменитой скульптуры "жертв мертвящего змея" не забывал, по мнению Короленко, об этом основном законе искусства.

Поэтому фигуры охваченных ужасом смерти внушают зрителю не ужас и не отвращение, а здоровое сочувствие:

"Вы чувствуете силу, которая даст вам побуждение к борьбе за жизнь…"[1800]1800
  Там же. – Л. 91.


[Закрыть].

"Истинно художественное отражение, художественный образ – полный, цельный, данный в верной перспективе, – утверждает Короленко, – всегда является произведением здоровым, то есть производящим нравственное, положительное действие на душу" и "подвигающим ее к положительному действию…"[1801]1801
  В. Г. Короленко о литературе. – С. 308.


[Закрыть].

Если же при чтении "в вас зарождаются разлагающие душевные процессы", если "вы увлекаетесь в область душевного тумана и слякоти", "тогда недостатков нужно искать в отсутствии полноты, перспективы и т. д., то есть в недостатках художественной концепции"[1802]1802
  Там же. – С. 307-308.


[Закрыть].

Исходя из этих положений, Короленко и обращается к "психиатрическому этюду" М. Альбова «День итога», который признает сильным и талантливым, но совершенно выходящим из сферы художественности.

Оставив место для предполагающейся цитаты из рассказа Альбова, Короленко спрашивает: "Узнаете вы этот язык?" и, характеризуя его как нервный, туманный, проникнутый какой-то аффектированной простотой, замечает: "Тот, кто так говорит <…>, не знает ни остановки, ни меры <…> Он <…> вслушивается в движение собственного сердца. И будет говорить долго, длинно, с повторениями, будет поворачивать каждое ощущение, возвращаться к нему, оттенять его еще раз. По временам этот голос немного окрепнет, зазвучит с какой-то мрачной твердостью, из-за туманных ощущений и слов вдруг сверкнет, как молния, сильное и мрачное чувство и исчезнет опять в тумане <…>".

"Так говорил и писал Достоевский", – утверждает Короленко и заключает: "Это своего рода мрачный лиризм разлагающейся и больной души. Когда дело доходит до такой степени, до ощущений такого рода, – это уже конец художественности. Тут художник не отражает, не изображает, а пишет скорбный лист собственной души, не поучает, а заражает читателя"[1803]1803
  Там же. – С. 311-312.


[Закрыть].

Такое художественное произведение, но мнению Короленко, напоминает, отражение горящего предмета в зеркале, сделанном из легко воспламеняющегося материала. В ясной поверхности зеркала, – пишет он, – "вы видите изгибы пламени, видите его цвет и блеск, его угасание или разгар <…> Но представьте, что зеркало сделано из неогнеупорного материала, и оно само вдобавок начнет поддаваться более глубокому действию огня. Оно начнет спекаться, по нему пойдут пузыри, наконец, оно вспыхнет само тем же пламенем. Результатом такого явления будет, во-первых, то, что по искаженной поверхности пройдут косые и фальшивые изображения и, наконец, вы отскочите с ужасом, чувствуя, что зеркало начинает палить вас, как пламя, и что из наблюдателя вы превращаетесь в жертву.

Художник представляет собой такое зеркало, пока оно не горит само. Лирик пессимизма и отчаяния – это зеркало горящее, от которого нужно держаться подальше…"[1804]1804
  Там же. – С. 312.


[Закрыть]

На этом рукопись обрывается. Многое осталось недосказанным. Но основные положения Короленко ясны.

Разумеется, отрицательные выводы, намечающиеся в статье, непосредственно относятся к Альбову, а не к Достоевскому, хотя определить, где в ней проходит грань, отделяющая одного писателя от другого, довольно трудно. Но построение статьи говорит о том, что Альбов интересует Короленко прежде всего как подражатель Достоевского. Не случайно критический этюд начинается с суждений о Достоевском.

Короленко и прямо пишет:

"…На примере талантливейшего из его последователей покажем его недостатки. Ведь известно, что обыкновенно недостатки мастера всего резче сказываются на его учениках"[1805]1805
  ЛБ. – Ф. 135.5.182. – Л. 93-93 об.


[Закрыть].

Но в последующей части статьи Короленко предполагал говорить о преимуществах "мастера" и противопоставить его "ученику"[1806]1806
  Между прочим, Короленко далек от ошибки, которую совершил В. М. Гаршин, поставивший повесть М. Альбова «День итога» выше произведений Достоевского (см. Гаршин В. Г. Собр. соч. – Т. III. – M.: Academia, 1934. – С. 177).


[Закрыть].

Весь ход рассуждений и прямо высказанные положения убеждают, что внимание Короленко привлекла одна из самых существенных черт творчества Достоевского: необычайная экспрессивность его изображений: или, как выражается Короленко, "сила художественного творчества"[1807]1807
  ЛБ. – Ф. 135.5.182. – Л. 87.


[Закрыть], направленная при этом на изображение тяжелых явлений жизни. Хотя, по-видимому, Короленко рассуждает о критериях художественности вообще, в центре его размышлений на протяжении всей статьи – вопрос о принципах эстетического изображения горя, болезни, отчаяния, душевного разложения, смерти – всякого рода страданий, то есть тех жизненных явлений, которые составляют главный объект творчества Достоевского. В плане первого варианта статьи как важнейший его пункт прямо отмечена присущая Достоевскому "сила воспроизведения болезненных явлений"[1808]1808
  Там же.


[Закрыть]. Упоминанием об "этих ужасах, изображенных с такой силой"[1809]1809
  В. Г. Короленко о литературе. – С. 304.


[Закрыть], открывается и второй вариант статьи. Естественны здесь упоминания о Лаокооне, а также образ горящего предмета – выразительный символ катастрофичности запечатленных переживаний и событий, а также исключительной – "жгучей" яркости их художественного воплощения.

Как можно заключить из намеченных писателем теоретических положений, он считает, что необычным по впечатляющей силе изображениям Достоевского недостает здорового "отражения", верной перспективы. По-видимому, Короленко не нашел в творчестве Достоевского художественного воплощения тех действенных и животворных сил, которые противостояли бы миру человеческих страданий, изображенных великим писателем с такой потрясающей силой. Или же он не почувствовал в произведениях Достоевского того идейно-эстетического начала, которое позволило бы писателю, говоря словами А. В. Луначарского, "претворить жизненные противоречия в красоту"[1810]1810
  Луначарский А. В. Праведник. – Указ. изд. – С. 19.


[Закрыть]. Лишенные идейно-эстетического опосредствования, воспроизводимые им страдания выступают как бы в обнаженном виде. Из-за отсутствия необходимого "отражения" сдвигаются широкие перспективы реальной действительности, нарушается истинное распределение в ней света и теней, искажается "общая картина жизни"[1811]1811
  ЛБ. – Ф. 135.5.182. – Л. 88.


[Закрыть] и создается, как думает Короленко, неверное о ней представление. Это накладывает печать ярко выраженной субъективности на творчество Достоевского и порождает его пессимистическую тональность. В этом, по всем данным, Короленко и видит причины угнетающего воздействия на читателя произведений Достоевского, в которых такое большое место занимают человеческие страдания.

Отсутствие идейно-художественного опосредствования выражается, по мнению Короленко, в самом способе подачи материала у Достоевского: утрачивается необходимая в художественном произведении дистанция между изображаемым и изображающим. "Зеркало вспыхивает само тем же пламенем", цвет и блеск которого призвано отражать. В этом же смысле в неопубликованном варианте статьи Короленко говорил о способности некоторых писателей "заражаться посредством художественной восприимчивости" чужой болью и, давая ее так, "как дал бы сам больной", то есть без всякого художественного преломления, "заражать ею читателя"[1812]1812
  Там же.


[Закрыть].

Нельзя не признать, что здесь верно схвачена особенность повествовательной манеры Достоевского, необыкновенно повышающая эмоционально-впечатляющую силу его произведений. Она была отмечена уже Белинским по отношению к "Двойнику". "Автор, – пишет Белинский, – рассказывает приключения своего героя от себя, но совершенно его языком и его понятиями: это <…> показывает способность, так сказать, переселяться в кожу другого, совершенно чуждого ему существа…"[1813]1813
  Белинский В. Г. Петербургский сборник, изданный Н. Некрасовым // Полн. собр. соч. – Т. IX. – М.: Изд-во АН СССР, 1955. – С. 565.


[Закрыть].