Текст книги "Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования"

Автор книги: Галина Коган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 65 страниц)

И современники, и архивные документы свидетельствуют о принятии правительством решительных мер, о создании комиссий, о публикации различных постановлений, и все это сводится исключительно к репрессиям. Объясняется это тем, что путь к реакции был намечен уже ранее, и теперь он только расширялся.

Уже 4 июня Долгоруков в публикуемом нами письме сообщал Валуеву:

"Только вечером, вернувшись от императора, я получил вашу вчерашнюю записку, дорогой Петр Александрович. Я увижу его только в Петербурге между 11 и 12. Но аресты могут производиться, если они признаны необходимыми, без всяких колебаний и если у нас будет место для задержанных. Во всяком случае я уполномочен сегодня же посовещаться с вами, Паниным, Горчаковым и другими"[88]88
  ЦГИАЛ. – Ф. 908. – К. 62. – Л. 12. – Оригинал по-французски.


[Закрыть].

Хотя аресты и допросы не дали никаких доказательств виновности левых, правительство не считало нужным опровергнуть ложные слухи. Наоборот, оно старалось подтвердить клевету. Особенно резко это выявилось в отношении обвиненных студентов.

С. А. Рейсер в статье "Петербургские пожары 1862 года" привел не известную ранее переписку министра народного просвещения Головнина с Валуевым от 30-31 мая 1862 г., в которой Головнин ставил перед Валуевым вопрос об опубликовании правительством заявления о том, что "в числе заподозренных в поджогах нет студентов" и что "обвинение, которое распускается против них в поджоге, несправедливо". Валуев ответил отказом[89]89
  Каторга и ссылка. – 1932. – № 10. – С. 101-102.


[Закрыть].

В настоящее время мы имеем возможность познакомить читателя с этой перепиской несколько шире.

Головнин поднял этот вопрос в своем всеподданнейшем докладе 30 мая:

"…В городе весьма распространился слух между народом, будто бы главные виновники в поджогах здешние студенты, и положение молодых людей даже сделалось опасным".

Головнин одновременно ставит царя в известность, что "Общество для пособия бедным учащимся решилось приобрести на 2500 р. статского платья, чтоб раздать неимущим студентам, которые кроме старых форменных сюртуков и мундиров, не имеют другой одежды", и тем предохранить студентов от возможных последствий народного гнева[90]90
  ГПВ. – Ф. Головнина. – № 100. – Л. 80-80 об.


[Закрыть].

Ответ Валуева уже известен. Остальные три ответа по существу совпали с ответом Валуева.

Резолюция царя гласила:

"Распоряжение одобряю. Вот последствие безрассудного поведения нашей университетской молодежи".

Таким образом, царь ответил лишь на один вопрос и умолчал о другом, основном. На официальную защиту студенчества и он не согласился и даже косвенно возложил на него вину. Ответ Долгорукова был схож с валуевским. Это был отказ с еще более циничной формулировкой.

Долгоруков писал:

"…С тех пор как здешний университет закрыт, студентов нет, и если бывшие студенты будут одеваться, как прочие граждане, то между ними и сими последними разница исчезнет, а вместе с тем они освободятся и от опасности, которой теперь подвергаются. Кроме того подозрение в поджигательстве распространяется на лица всех сословий, смотря по свойству людей, которых подозревают…"[91]91
  Там же. – Лл. 81-84.


[Закрыть]

Несколько иначе преподнес свой отказ петербургский генерал-губернатор А. А. Суворов. "Отвечайте студентам", – писал он Головнину. – Sic transit gloria mundi[92]92
  Так проходит слава мира (лат.).


[Закрыть] 1861 г. – вся публика была на их стороне. 1862 г. – совершенный контраст и без пожаров. Напрасно некоторые думали, что пьедестал, который им возведен был неосторожно, не разрушится, виноваты некоторые, терпят все, я говорю здесь о студентах. Нельзя сравнить их с медиками в холеру[93]93
  Сравнение было использовано Головниным в докладе царю. – Н. Р.


[Закрыть]. Публиковать невозможно. Кружки не чужды пожарам, а в кружках есть и студенты…[94]94
  Там же. – Лл. 85-86.


[Закрыть]"

Итак, четыре отказа, и все они свидетельствуют о том, что не в интересах правительства было пойти на официальную реабилитацию студенчества. Лишь позднее, когда появились требования опубликовать результаты следствия, а сделать это не было возможности, поскольку в руках правительства не было ни одного доказательства виновности обвиняемых, оно вынуждено было пойти на частичную, неофициальную реабилитацию. Эту роль взяли на себя, по выражению А. Н. Пыпина, те самые "мутные органы печати"[95]95
  Записка А. Н. Пыпина по делу Н. Г. Чернышевского // Красный архив. – 1927. – № 22. – С. 219.


[Закрыть], которые ранее способствовали распространению клеветы.

Так поступила "Северная пчела", которая постепенно начинает отходить от высказанного ею 30 мая. Уже в № 151 она пишет: "Здравый ум публики, растерявшейся в первые минуты испуга, уже начинает видеть, до какой степени преувеличены прежние слухи", на что получает резкую отповедь от «Искры»: "Кто растеривается во время народных бедствий, тому вовсе не следует выходить на общественную арену, а следует сидеть за печкой, дома"[96]96
  Искра. – 1862. – № 22. – 15 июня.


[Закрыть].

Несколько позднее ту же позицию займет и "Наше время". Поворот этой газеты особенно любопытен. В № 122, 9 июня, и № 127, 15 июня, помещены описания петербургских пожаров в виде писем "К редактору газеты", подписанных буквой X.

9 июня X. писал:

"…Во всех сословиях обвиняют в поджогах политических деятелей – уверенность в этом общая <…> В комиссии целая комната завалена зажигательными снарядами различных свойств…"

И тот же X. через 6 дней, 15 июня, высмеивает все слухи, называет их фантастическими, описывает случай "с представленным в полицию" заподозренным в поджигательстве, у которого "при обыске из зажигательных орудий открыта только колбаса с перцем и чесноком". Тут же X. хвалит следственную комиссию за то, что она "не спешит отсылать обвиняемых в военный суд, взвешивает улики и свидетельства. Иногда двое, трое свидетелей показывают, что видели, как поджигал подсудимый, да на видение-то их положиться трудно". «Journal de St. Petersbourg» (№ 136, 18 и 19 июня) предостерегал читателей от "преувеличенных заключений": "пожары всегда случались очень часто в России", "следствие производится весьма деятельно, но… в случаях такой важности нельзя ограничиваться одними подозрениями".

Раз следствие ничего не дало и опубликовать результаты его правительство не могло, не оставалось ничего другого, как идти на попятный. Например, Валуев в записке 9 июня 1862 г. предлагал сообщить "о найденных у разных студентов горючих материалах", когда ни одного такого случая не было[97]97
  Процесс Н. Г. Чернышевского. – С. 36.


[Закрыть]. В докладе Суворова, представленном царю 11 сентября 1862 г., с предельной ясностью показано, что все обвинения "левых" кончились скандальным провалом. Очевидно поэтому в проекте высочайшего повеления вопрос о пожарах не нашел себе места[98]98
  ЦГИАЛ. – Ф. 1275. – Оп. 1 (93). – Ед. хр. 41. – Лл. 42-44.


[Закрыть].

"…С открытием комиссии, – писал Суворов, – полиция передала в ее распоряжение 48 лиц разного звания, взятых под стражу по подозрению в поджигательстве. В числе арестованных находились

а) лиц податного состояния – 19,

б) нижних воинских чинов – 5,

в) солдатских жен – 1,

г) детей – 1,

д) чиновников – 5,

е) разночинцев – 6,

ж) бывших студентов С.-Петербургского университета – 1,

з) студентов императорской Медико-хирургической академии – 2,

i) домашних учительниц – 1

и) уроженцев остзейских губерний – 3,

к) иностранцев – 3.

В ведение комиссии передан был также и бывший учитель Лугского уездного училища Викторов, арестованный за поджоги, сделанные в городе Луге. Вместе с арестованными препровождаема была в комиссию и вся переписка о них, заключавшая в себе первоначальные сведения о причине заарестования лиц, взятых под стражу.

По рассмотрении в комиссии означенной переписки и по внимательном обсуждении свойства причин, возбудивших подозрение в поджигательстве или в намерении совершить иное, по некоторым делам оказалось, что подвергшиеся аресту лица были заподозрены публикою без всяких юридических обоснований и что самое задержание тех лиц произведено полициею преимущественно с целью избавления заподозренных людей от насильственных действий со стороны толпы народа, раздраженного бывшими тогда пожарами. Такие лица безотлагательно освобождались следственною комиссией из-под стражи и затем всякое дальнейшее производство в отношении их прекращалось.

В тех случаях, когда собранные при первоначальном дознании факты представляли юридические основания к раскрытию причин бывших здесь пожаров или к обличению лиц, подозреваемых в поджигательстве, комиссия производила формальное следствие и следственные дела по окончании представляла ко мне на рассмотрение <…>

В настоящее время следственная комиссия закончила свои действия и из донесения председателя оной генерал-адъютанта Ланского оказывается, что бывшие в С.-Петербурге в мае и июне сего года пожары, по убеждению комиссии, основанному на имевшихся в виду ее данных, происходили большею частию от поджогов. Определить безошибочно побуждения и цели, руководившие поджигателями в их преступных действиях, по мнению следственной комиссии, весьма затруднительно, тем не менее с некоторою достоверностью можно полагать, что в числе поджогов были и такие, которые произведены исключительно с целью расхитить имущество во время пожара, или воспользоваться страховою премиею, превышающею стоимость застрахованных вещей. Допустить существование других побуждений возможно только на том основании, что некоторые из лиц, подвергшихся обвинению в поджигательстве, по своему званию и общественному положению не могут не быть изъяты от подозрения в преступно-корыстных целях. К убеждению в справедливости такого предположения служит распространение злонамеренных идей в рассеиваемых прокламациях и в особенности в известной под заглавием «Молодая Россия». Ввиду такого брожения умов есть повод полагать, что некоторые из бывших пожаров имели связь с заблуждениями людей, стремящихся к осуществлению своих преступных целей.

Впрочем, действительные причины злоумышленных поджогов могли бы быть определены с полною достоверностью лишь в том случае, когда бы преступники были обнаружены и, сознавшись в своем преступлении, объявили о целях, руководивших ими при совершении поджигательств. Между тем почти все арестованные по подозрению в поджогах, несмотря на старание следственной комиссии привести их к чистосердечному сознанию, упорно запирались при допросах в возникшем против них обвинении и изобличить их в том не представлялось никакой возможности по неимению в виду фактов. Вообще комиссия при производстве исследования о причине бывших здесь пожаров и при собрании доказательств для улик лиц, обвинявшихся в поджигательстве, постоянно встречала препятствия к достижению своей цели по недостатку необходимых для того данных и в особенности свидетельских показаний"[99]99
  Там же. – Лл. 37-41.


[Закрыть].

Итак, арестованные освобождены, поскольку невиновны, суду преданы лишь учитель Викторов, спьяну пытавшийся поджечь школу в Луге[100]100
  О дальнейшей судьбе Викторова, о жизни его в Сибири см.: Валескалн П. И. Революционный демократ Петр Давидович Баллод. – С. 237.


[Закрыть], и "опасный преступник" 12-летний солдатский сын Ненастьев. О таких "результатах" можно было келейно сообщить царю, но публиковать их к всеобщему сведению, конечно, было невозможно, а потому правительство молчало.

Власти молчат, а реакционное и перепуганное умеренно-либеральное "общество" продолжает обвинять в поджогах левых. Об этом пишут не только историк А. А. Куник Погодину[101]101
  Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. – Кн. XIX. – СПб., 1905. – С. 129.


[Закрыть] и Тютчев жене[102]102
  Русский архив. – 1899. – № 8. – С. 594.


[Закрыть], но и Тургенев Анненкову[103]103
  Письмо 8 июня 1862 г. // Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем. – Т. V. Письма. – М.-Л., Изд-во АН СССР, 1963. – С. 11-12.


[Закрыть] и Кавелин Спасовичу[104]104
  Герцен. Псс. – Т. XI. – С. 202.
  13/25 июля Кавелин из Карлсруэ писал Н. А. Милютину: "Случайно узнав, что Ковалевский Егор в Бадене, я запиской просил навестить меня, что он самым любезным образом и исполнил, и пробыл здесь часа два. Рассказы его так же мало утешительны, как и всех, приезжающих из России: Викторов, уездный учитель в Луге, приговорен к повешению за поджигательство, в котором уличен, и приговор утвержден. Исполнение было приостановлено только для очных ставок со студентом-литовцем (забыл фамилию), против которого есть тоже сильная улика в поджигательстве и который окончательно уличен в печатании и распространении прокламаций. Ненависть народа к студентам так велика, что общество литераторов должно было сшить 200 пар партикулярных платьев, только чтоб избавить юношей от побоев на улице. Само общество было в величайшей опасности быть закрытым <…> только благодаря участию Конст<антина> Ник<олаевича> и кн. Горчакова удалось отклонить бурю…" (ЦГИАЛ. – Ф. 869. – Оп. 1. – Ед. хр. 1147. – Л. 117-117 об. – Копия рукой М. А. Милютиной).


[Закрыть]. Обвиняя революционные круги, все они оправдывают наступившую реакцию, большинство требует репрессий[105]105
  В. И. Ламанский писал 2/14 июля 1862 г. Ивану Аксакову: "Не вдаваясь в оптимизм, думаю, однако, что в хорошей, честной молодежи нашей, прогрессивной, пожары произвели сильный раскол. Подлецы, настоящие тушинцы; но когда подумаешь о наших петербургских дураках, то, право, страх берет и сомненье, не усилят ли они еще этих тушинцев?…" (Архив Академии наук СССР. – Ф. 35. – Оп. 1. – Ед. хр. 1727. – Л. 52).
  А. А. Краевский, в отличие от большинства, писал Погодину: «…между поджогами и тайной прессой не может быть никакой солидарности. Это я говорил с самого начала пожаров и даже напечатал… Слухов ходит, разумеется, множество, но ни один из них не может иметь основания» (Барсуков Н. Жизнь и труды Погодина. – Кн. XIX. – С. 141).


[Закрыть]. В этих письмах опять-таки чувствуется влияние газетных статей.

К известным уже ранее письмам-откликам на пожары мы добавляем еще два, публикуемые ниже: Ивана Аксакова к Самарину и Аркадия Россета к Валуеву. По вопросу о виновниках они одного мнения, расходятся лишь в тактике, которой должно придерживаться правительство. Один требует гласности, дающей возможность бороться с левыми, другой – репрессий. Второе письмо представляет особый интерес, поскольку, как мы увидим далее, Валуев не только учел высказывания Россета в своих дальнейших действиях, но мысли и отдельные фразы использовал в ряде своих распоряжений и даже в докладах царю. Это неизвестное нам ранее письмо показывает, как Валуев прислушивался к мнению правых кругов и в соответствии с ним поворачивал свой административный рычаг.

12-13 июля 1862 г. Аксаков в огромном письме, извлечения из которого мы приводим, писал Самарину:

"…Посылаю тебе «Молодую Россию» и еще другие две прокламации. Последние обе совершенно бледнеют в сравнении с первой! «Молодая Россия», к несчастью, была довольно сильно распространена в столицах, и едва ли есть в Москве лавочник, который бы не слыхал или не прочел ее. Эта прокламация (еще до пожаров) наполнила народ ужасом, в точном смысле слова. Я это знаю от людей наших, слышавших о ней в трактире, от полотеров, натирающих полы у нас в доме, и проч. Она заподозрила еще сильнее в глазах народа грамоту, науку, просвещение – дары, исходящие из наших, господских рук. Прибавь к этому слухи о заговорах на жизнь царя, создавшие целые легенды. Полотер, например, рассказывал у нас в доме людям, как царь делал смотр в Петербурге солдатам после того, как открыт был заговор, и объявил им, т. е. нижним чинам и унтер-офицерам, что он надеется на них, а не на офицеров, потому что "вы (солдаты)веруете в бога, так же как и я верую, а офицеры не веруют". То же самое деление на верующих и неверующих применяет народ к себе и к «господам» <…> Народ, разумеется, не понял прокламации, но разобрал в ней только то, что она проповедует безбожие, неуважение «к отцу и матери», брак не вменяет ни во что и хочет зарезать царское семейство <…> Положение публицистов теперь очень щекотливо. Писать правду нет возможности: это значило бы указывать пальцем раздраженному народу на сословие и без того сильно им заподозренное – сословие ученых и учащихся. Мне говорили люди, заслуживающие доверия, что правительство затрудняется в оглашении следствия именно потому, что главными виноватыми в поджогах оказываются – студенты Медико-хирургической академии и учитель уездного училища. Впрочем, студенты, кажется, не сознаются. Тургенев рассказывал мне (он был на пожаре Щукина двора) – он слышал собственными ушами, как самый простой серый мужик кричал: это профессора поджигают. «Профессора, студенты» – эти слова стали уже знакомы народу! И немудрено. Студенты своими демонстрациями в Москве и Петербурге отрекомендовались народу с самой невыгодной стороны: он тогда познакомился с ними.

Разумеется, целая партия в Петербурге и в журналистике упорно отрицает существование политического характера в поджогах и даже самые поджоги, но я думаю, что никто, по совести, этого не думает, а считает нужным так говорить, чтобы удержать правительство от реакции. Но это маневр ошибочный: самое лучшее требовать гласности суда над обвиняемыми и полнейшей свободы печати. Не знаю, что докажет следствие, но что поджог, как средство, возможен в принципе и истекает логически из учения «Молодой России» – это вполне доказывается самою этою прокламацией). Кажется, ты получаешь «Русское слово». Прочти в майской книжке (последней) статью о французской революции какого-то Попова. Это оправдание террора и возведение террора в учение, в принцип! Разумеется, я не думаю, чтобы «Современник» и «Русское слово» были в связи с авторами прокламации и с поджигателями, – но что последние суть их законнорожденные духовные детища, хотя и не желаемые, в этом нет сомнения. Также нет сомнения и в том, что при свободе книгопечатания эти детища были бы убиты в самом зародыше <…> Конечно, лучшей услуги оказать правительству нельзя было, какую оказали эти господа – «Молодая Россия». Действительно, народ еще теснее сблизился с царем, и не только с царем, но и с петербургским правительством. Недоверие к образованному сословию возросло еще более. А правительство бестолковым запрещением журналов и закрытием всех воскресных школ еще более утвердило народ в этом недоверии"[107]107
  ИРЛИ. – Ф. 3. – Оп. 2. – Ед. хр. 48. – Лл. 63 об.-66.


[Закрыть].

Судя по письму, Аксаков мог бы протянуть руку Суворову и повторить его фразу из ответа Головнину:

"1861 г. – вся публика была на их стороне. 1862 г. – совершенный контраст и без пожаров"[108]108
  См. примеч. к с. 31.


[Закрыть].

Правда, в отличие от Суворова, он настаивает на гласности и свободе книгопечатания, но нужны они ему для того, чтобы при них – и в первую очередь благодаря последнему – враждебное направление, как он надеется, будет убито "в самом зародыше"[109]109
  18 июня 1862 г. Аксаков писал Самарину: "«Современник» и «Русское слово» приостановлены на 8 месяцев, все равно что запрещены. Вот страшная ошибка! Теперь нельзя будет полемизировать с ними, ни с направлением их, и каждая книжка этих журналов будет продаваться на вес золота" (ИРЛИ. – Ф. 3. – Оп. 2. – Ед. хр. 48. – Л. 42 об.). В письме ему же 21-22 июня он добавлял: "Направление «Современника» от этого нисколько не потеряет, напротив, выиграет, и пропаганда будет продолжаться с тою же силой" (Л. 54 об.).


[Закрыть].

Поневоле вспомнишь отзыв Боборыкина в письме к Пыпину:

"Иван Сергеевич Аксаков, как и прежде, производит на меня впечатление тупого чиновника по славянофильским делам"[110]110
  ГПБ. – Собр. А. Н. Пыпина. – Письма П. Д. Боборыкина к А. Н. Пыпину. – 15 января 1873 г.


[Закрыть].

Развернутую программу правых кругов дает в письме к Валуеву 3 июня (по ошибке датированного 3 мая) брат А. О. Смирновой и знакомый Пушкина и Гоголя, Аркадий Осипович Россет, в 1860-х годах генерал-лейтенант и председатель Временного распорядительного комитета по устройству южных поселений Министерства государственных имуществ:

"<…> Пишу под впечатлением скорбного чувства последнего пожара и толков, возбужденных им в обществе. Кажется, правительство и наше легкомысленное общество наконец убедилось, что пожары – поджоги, а поджоги – в связи с воззваниями, прокламациями и подложными манифестами, которые, как ходят слухи, десятками тысяч уже проникли во внутренние губернии. Вчера приехавший из Москвы Д. Н. Свербеев мне говорил, что там положительно утверждают, что их уже видели на улицах.

Одно из необходимых и самых редких правительственных свойств, свойство прозорливости, свойство предвидения и предупреждения. Дело теперь не в том, чтобы толковать о расположении дровяных дворов в середине города или нападать на полицию и пожарные команды, а в том, чтобы предупредить последующие пожары в Петербурге и еще более страшные пожары разных родов и видов, которые могут разлиться по всей России. Что было – то было; как допустило правительство – не время об этом говорить. Должно надеяться, что учреждение особого Комитета с подразделением города на кварталы, деятельность городского начальства и полиции и бдительность напуганных обывателей оградят Петербург от дальнейших поджогов <…>

Пора, право пора, прозреть, прямо глядеть на врагов, прямо на них указать, побороть их и рассеять несчастное убеждение всех и каждого, что правительство, сбитое с ног параличом, без рук и языка.

Настоящий случай самый для того удобный. Он дает правительству возможность и право, налагает даже на него обязанность зажать рты, кому нужно, уничтожить, что нужно – всё его затрудняющее и ему препятствующее. Оно доказывает положительно и ясно, что враги правительству – враги и России. Других у него нет. Прислушиваясь к толкам, люди различных мнений и партий, либералы и консерваторы, читающие и пишущие, обличители и обличаемые, все одинаково гнушаются поджогами и соединились в одном чувстве и мысли: остановить и прекратить. Кто же враги, как не те, кто в пять лет успели поджечь некоторых высоких лиц [111]111
  Подразумевался, очевидно, В. Кн. Константин Николаевич.


[Закрыть] и правителей, увлекшихся писателей и литераторов, всю нашу пылкую молодежь, огромное число различного рода дураков, вроде флигель-адъютанта Ростовцева, и, наконец, в настоящее время, чтобы поджечь народ, одною рукою поджигают его жилища и другою поджигают его взяться за пожары для истребления всей царской фамилии, духовенства, дворянства, всех правительственных и служебных лиц. Как не воспользоваться такими уродливыми воззваниями, соединенными с таковыми уродливыми действиями, которых не одобрят в Европе даже самые отчаянные революционеры <…>

Как не сказать гласно народу, что те самые, которые его возмущают, сжигают его дома и добро. Подобного счастливого в бедствиях случая не представляла история революции ни одного государства…"

Дальше идет предложение опубликовать в виде манифеста или рескрипта о реформах, уже осуществленных и подготовляемых, и подчеркнуть, что "нашлись предатели, изменники ему (царю) и России, которые найдя приют в Лондоне, столице Англии, высылают оттуда печатные возмутительные воззвания, даже подложные манифесты, как бы подписанные собственною его рукою, возбуждая народ к мятежу и восстанию, что нашлись в самой России сообщники, которые, следуя этим воззваниям, сжигают дома и достояние бедного, несчастного народа и конечным разорением домогаются восстановить его против державной власти и существующего порядка"[112]112
  ЦГИАЛ. – Ф. 908. – Оп. 1. – Ед. хр. 559. – Лл. 35-38.


[Закрыть].

Правые круги больше пожаров в буквальном смысле слова боялись пожаров "разных родов и видов", о которых писал Россет. К предупреждению таковых он и призывает Валуева.

Любопытно сравнить всеподданнейший доклад Валуева 1864 г.[113]113
  Герцен. Псс. – Т. XV. – С. 224.


[Закрыть], статью официозных «С.-Петербургских ведомостей» (№ 122, 8 июня 1862 г.) и воспоминания о Валуеве директора департамента полиции графа Толстого[114]114
  Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. – Кн. XIX. – С. 133.


[Закрыть] с некоторыми разделами письма Россета.

В ряде строк мы обнаружим много сходного. Разве слова Валуева в докладе о связи "между поджигателями, старавшимися распространить смятение и неудовольствие в народе путем материальных опустошений, и теми другими преступниками, которые усиливались возжечь нравственный пожар правительственного и социального переворота", не напоминают фразу Россета, "что те самые, которые его возмущают, сжигают его дома и добро?" Разве утверждение «С.-Петербургских ведомостей»: "Если бедствие народа идет не от власти, то оно ведет не к разрыву, а к более тесной и близкой связи народа с властью" – не повторение мысли Россета о том, что "сопоставление действий правительства, прошлых и будущих, с действиями поджигателей и возмутителей" обратит общественное мнение? Наконец, разве за словами Толстого, что ему "приятно вспомнить, как ясно смотрел на это дело Валуев", что он "сознал, что правительство должно воспользоваться этим обстоятельством, чтобы восстановить свой авторитет, столь сильно поколебленный последнее время", мы не различаем взглядов и слов Россета[115]115
  Там же.
  Из последней фразы Толстого о Валуеве; "Если меры, принятые им для сего (обнаружение поджигателей), были неуспешны, в этом виноват не министр внутренних дел, который не был главным распорядителем в этом «деле»". Рейсер в статье «Петербургские пожары 1862 г.» делает вывод, что "Последнее замечание, очень глухое и неясное, дает повод к предположениям, что Толстой знал об истинных виновниках поджогов больше, чем им написано" (С. 103). Возможно, что он и знал, но эти слова следует понимать в том смысле, что "главным распорядителем в этом деле" был не Валуев, а Суворов, и его-то и винит Толстой в неуспехе.


[Закрыть]? Не следует думать, что только требования консервативных кругов заставили Валуева пойти еще далее по пути реакции, но они несомненно облегчили выбранный им путь, и многое он делал по прямому их указанию.

Публикуемые нами письма Карташевской, Аксакова и Россета схожи с ранее известными откликами на пожары: виновны в поджогах левые, и репрессии не только оправданны, но и необходимы.

В письме 21-22 июня 1862 г. Аксаков писал Самарину:

"…Но как гнусно наше общество и наше молодое поколение: только в России может быть серьезный спор о том, позволительно или не позволительно прибегать к поджогам. А немолодое поколение требует николаевщины"[116]116
  ИРЛИ. – Ф. 3. – Оп. 2. – Ед. хр. 48. – Л. 54 об.


[Закрыть].

На этом фоне очевидно мужество редакторов журнала "Время". В дни, когда Петербург еще горел, когда газеты кричали, что поджигают студенты-революционеры, какой смелостью нужно было обладать, чтобы решиться писать, что до слухов о студентах-поджигателях дошел не сам народ, а очень может быть, они перешли в него "извне" и еще неизвестно "чьими подземными <…> стараниями укрепиться могло это мнение?" «Время» не скрывало, что статьи – "наше обвинение, наш протест".

Обе статьи журнала "Время" были запрещены цензурой; лишь небольшие извлечения, сделанные III Отделением из первой статьи "Пожары", были впервые опубликованы Б. П. Козьминым в 1929 г. в его статье "Братья Достоевские и прокламация "Молодая Россия""[117]117
  Печать и революция. – 1929. – Кн. 2. – С. 71-72.


[Закрыть].

Другая статья до настоящего времени была известна лишь по первой фразе:

"Мы прочли передовую статью в № 143 «Северной пчелы»".

"Пожары" были запрещены 1 июня, вторая статья – 3 июня. Для публикации Козьмин пользовался выписками, сделанными в журнале следственной комиссии от 6 июня.

В настоящее время мы имеем возможность познакомить читателей с обеими статьями целиком. В ЦГИАЛ, в делах канцелярии министра внутренних дел, сохранились гранки этих двух статей с правкой и добавлением одного абзаца рукой М. М. Достоевского.

На первой статье "Пожары" имеется карандашная надпись царя:

"Кем написана?"

На полях чернилами:

"Запрещено 1 июня 1862".

На одной из последующих гранок статьи пометы: "Время" и "г-ну цензору 1 мая" (ошибочно вместо 1 июня). На гранках второй статьи «Мы прочли передовую статью в № 143 „Северной пчелы“» карандашная надпись царя: "Кем написана? Сообщить К. Долгор<укову>".

На полях чернилами:

"Запрещено 3 июня"[118]118
  ЦГИАЛ. – Ф. 1282. – Оп. 1. – Ед. хр. 69. – Лл. 8-8а.


[Закрыть].

Далее дело развивалось следующим образом: после запрещения Головнин, по распоряжению царя, направил статьи в III Отделение, откуда они были пересланы в следственную комиссию. Последовал допрос М. М. Достоевского, вызванного в комиссию 8 июня, после чего Голицын 10 июня, докладывая о статьях царю, предложил запретить издание журнала "Время" на срок до восьми месяцев. Предложение вызвало резолюцию царя: "Согласен"[119]119
  Жизнь и труды Достоевского. – С. 114.


[Закрыть].

12 июня Голицын направил обе статьи Валуеву со следующим отношением, отдельные фразы которого уже приведены Лемке в примечаниях к Собранию сочинений Герцена, Б. П. Козьминым в статье "Братья Достоевские и прокламация "Молодая Россия"" и Б. В. Томашевским в Собрании сочинений Достоевского (XIII. – 612-613). Голицын писал:

"Секретно

Милостивый государь Петр Александрович

Главный начальник III Отделения собственной его императорского величества канцелярии передал 6 сего июня на усмотрение высочайше учрежденной под моим председательством следственной комиссии доставленные к нему по высочайшему повелению управляющим Министерством народного просвещения две приготовленные для напечатания в журнале «Время», но запрещенные 1 и 3 июня сего года статьи, написанные редактором сего журнала Достоевским.

В одной из этих статей под заглавием «Пожары», особенно направленной к осуждению действий правительства по случаю последних событий, автор, разбирая ходящие в Петербурге о бывших пожарах слухи, наводящие в поджогах подозрение на студентов, и упоминая о возмутительном воззвании «Молодая Россия», выразился, что это воззвание напечатали и разбросали «три золотушных школьника».

Комиссия вследствие сего призывала Достоевского в свое присутствие и требовала, чтобы он наименовал этих школьников, но Достоевский отозвался, что их не знает и что употребленное о них в статье выражение есть не что иное, как просто литературное выражение, хотя, впрочем, по его изъяснению, лучше было бы, конечно, выразиться: три-четыре.

Отзыв сей комиссия приняла к сведению и, вместе с тем находя, что самая статья содержит в себе вредное направление, предоставила мне представить о сем на высочайшее государя императора благоусмотрение.

Высочайше утвержденными в мае текущего года правилами предоставлено министрам внутренних дел и народного просвещения по взаимному соглашению в случае вредного направления какого-либо периодического издания запрещать печатать в оном рассуждения о несовершенстве существующих у нас постановлений и о недостатках администрации и прекращать самое издание на срок не долее восьми месяцев.

Его императорское величество по всеподданнейшему докладу моему о сем высочайше повелеть соизволил: о настоящем обстоятельстве сообщить вашему превосходительству для зависящего распоряжения.

Исполняя сим таковую высочайшую волю и препровождая к вам, милостивый государь, упомянутые выше две статьи, возобновляю уверение в совершенном моем почтении и преданности

Князь Александр Голицын"[120]120
  ЦГИАЛ. – Ф. 1282. – Оп. 1. – Ед. хр. 69. – Лл. 7-9.


[Закрыть].

Получив отношение Голицына, Валуев переслал его Головнину, и 15 июня получил ответ.

Головнин сообщал:

"Возвращая вам, почтеннейший Петр Александрович, отношение князя Голицына, могу уведомить, что я просмотрел несколько книжек журнала «Время» и не нашел в них вредного направления, которое могло бы оправдать какие-либо строгие меры против этого издания. Прилагаю письмо по сему предмету председателя цензурного комитета с просьбой потрудиться возвратить. Преданный Головнин".

На отношении Головнина от 15 июня имеется карандашная помета Валуева:

"Возвратить письмо г. Цеэ с<татскому) с(оветнику) Головнину, присовокупляя, что я разделяю вышеуказанное в нем мнение и о сем лично не премину объясниться с г. Головниным, а затем и довести до высочайшего сведения"[121]121
  Там же. – Л. 6.
  См. также "Жизнь и труды Достоевского" (С. 115), где приведена строка из ответа Валуева Головнину. Датировка Л. П. Гроссманом этого письма 26-м июня ошибочна. Оно было, очевидно, послано 16 июня, поскольку помета о посылке его сделана Валуевым на письме Головкина от 15-го, да и само мнение Головнина о журнале "Время" было "доведено до высочайшего сведения" 22 июня.


[Закрыть].

Валуев докладывал царю по этому вопросу 22 июня.

На отношении Голицына к Валуеву от 12 июня имеется помета Валуева:

"Сообщить с.с. Головнину, что я доводил до высочайшего сведения о содержании его отзыва и омоем по сему предмету мнении. Государь император изволил разрешить не прекращать издания журнала «Время» ныне, но с тем, чтобы за ним имелось надлежащее наблюдение. Царское Село 22 июня 1862 г."[122]122
  ЦГИАЛ. – Ф. 1282. – Оп. 1. – Ед. хр. 69. – Лл. 7-9.
  См. также: Жизнь и труды Достоевского. – С. 115.


[Закрыть].

Итак, "Время" не было приостановлено, но "надлежащее наблюдение" привело к тому, что в мае 1863 г. журнал был закрыт.

Прежде чем перейти к самим статьям, необходимо в первую очередь поставить вопрос: кто же автор запрещенных цензурой статей "Пожары" и "Мы прочли передовую статью в № 143 "Северной пчелы"…"? Первым, кто упоминал о них, был Лемке[123]123
  Герцен. Псс. – Т. XV. – С. 334.


[Закрыть] и он говорил о них, как о статьях Ф. М. Достоевского. Правда, при этом Лемке допустил ряд ошибок, отмеченных позднее Козьминым в статье «Братья Достоевские и прокламация „Молодая Россия“». Показания М. М. Достоевского в следственной комиссии Лемке приписал почему-то Ф. М. Достоевскому и смешал статью «Пожары» с опубликованной в «Сборнике статей, недозволенных цензурою в 1862 г.». статьей «Пожары и зажигатели», которую позднее, в полной уверенности, что она принадлежит Ф. М. Достоевскому, перепечатал в приложении к своей книге «Политические процессы в России в 1860-х годах».

На наш взгляд, Лемке, спутав статьи, невольно допустил и третью ошибку, написав в примечании:

"Приводимая статья, написанная в июне 1862 г. для журнала «Время», имеет двоякий интерес: как еще одно произведение изломанного самодержавием писателя и как показатель громадного поворота, совершенного фурьеристом 1840-х годов к «почвенному» консерватизму 1860-х"[124]124
  Лемке М. К. Политические процессы в России 1860-х годов. – С. 624.


[Закрыть].

Публикуемые ниже статьи и в особенности статья "Пожары" написаны с такой страстностью и мужеством, с которым никто не посмел выступить в тот момент. Даже смелая статья "Искры", местами, повторяющая высказывание запрещенных статей "Времени", написана была не в конце мая, а 15 июня, когда правительство уже было склонно к затушевыванию вопроса о виновности студенчества и левых элементов.

Публикуя отрывки из запрещенной статьи "Пожары", Козьмин приводил отношение III Отделения в комиссию Голицына, в которой автор именовался "известным литератором Достоевским", и не пояснялось, кого из двух братьев Достоевских имеет в виду III Отделение[125]125
  Козьмин Б. П. Братья Достоевские и прокламация «Молодая Россия» // Печать и революция. – 1929. – Кн. 2. – С. 71.


[Закрыть]. Козьмин считал, что "известным литератором" могли называть и М. М. Достоевского, хотя Ф. М. Достоевский и имел на это больше прав, но что не этим решается вопрос об авторстве, и что статью «Пожары» можно приписать скорее перу Ф. М. Достоевского, чем его брата: за авторство Ф. М. Достоевского говорит и содержание статьи, и ее стиль. Еще одно основание считать автором Ф. М. Достоевского Козьмин видел в том, что в эти годы писатель, как известно, поместил в журнале «Время» ряд своих публицистических статей, откликавшихся на события, волновавшие общество[126]126
  Там же. – С. 73.


[Закрыть].

Козьмин, говоря о вызове "известного литератора Достоевского" в следственную комиссию, писал:

"Решили пригласить Михаила Достоевского"[127]127
  Там же. – С. 72.


[Закрыть].