Текст книги "Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования"
Автор книги: Галина Коган
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 56 (всего у книги 65 страниц)
Успех "Раскольникова" пробудил в Германии интерес и к другим произведениям Достоевского. С середины 80-х годов начинается процесс активного усвоения его творчества. На немецком языке выходят не только все большие романы, но и повести и рассказы Достоевского[2011]2011
О росте популярности Достоевского в Германии в 80-90-е годы дают представление данные, которые, однако, не являются исчерпывающими, – см. прилож. к настоящему обзору.
[Закрыть]. К 1895 г. общий тираж произведений писателя, изданных в Германии, достигает 60 тысяч экземпляров, из них 25 тысяч приходится на долю «Преступления и наказания» – весьма красноречивое свидетельство необычайной популярности романа.
Обращает на себя внимание тот факт, что произведения русского писателя издавали крупнейшие издательства – О. Янке, Г. Миндена, С. Фишера, В. Фридриха.
В издательстве В. Фридриха (основано в 1878 г.) печатались произведения мюнхенского кружка натуралистов – К. Альберти, К. Блайбтроя, В. Кирхбаха, Г. Конради, М. Г. Конрада, а сам он до 1902 г. был издателем и центрального органа этого кружка – журнала "Die Gesellschaft". Кроме того Фридрих купил в конце 80-х годов один из наиболее солидных немецких журналов "Magazin fur die Literatur…" (который стал редактировать Блайбтрой).
Издатель С. Фишер был теснейшим образом связан с берлинским кружком натуралистов. Он был одним из основателей "Freie Biihne", ее редактором и издателем. Наряду с современными немецкими авторами (М. Крецер, Блайбтрой и др.) его издательство выпускало книги Достоевского, Толстого, Ибсена[2012]2012
E
[Закрыть]
Число изданий резко возрастает начиная с 1885 г. и достигает максимума в 1890 г. Интерес к Достоевскому в Германии достиг своего апогея именно в тот период немецкого натурализма, когда его ведущим жанром был роман. Этот период начинается с момента выхода в свет журнала "Die Gesellschaft" (1885), который провозглашает роман важнейшим жанром современной литературы и пропагандирует творчество зарубежных романистов, в том числе и Достоевского. Достоевский упоминается уже в первых номерах этого журнала.
С 1889 г., т. е. со времени основания в Берлине театра "Свободная сцена", немецкий натурализм вступает в свой завершающий период – период драмы. На первый план выдвигаются Ибсен и Толстой. Внимание к Достоевскому заметно ослабевает. И если в 1890 г. было издано 12 его книг, то в 1891 г. всего лишь одна, зато вспыхнувший интерес к драме повлек за собой первую в Германии попытку инсценировать Достоевского. Инициатором этой идеи был Цабель, предпринявший (совместно с театральным критиком Э. Коппелем) инсценировку "Преступления и наказания" ("Раскольников", 1890). Однако на этом поприще Цабеля постигла неудача. Бесспорный знаток русской литературы, Цабель все же был скорее популяризатором, нежели интерпретатором творчества Достоевского. Инсценировка "Преступления и наказания" свидетельствует, что Достоевского он воспринимал неглубоко. Гениальный роман превратился у Цабеля и его соавтора в сентиментальную мелодраму, костюмированную a la russe.
Убийство ростовщицы становится в пьесе центральным событием, а сама Алена Ивановна в первых двух актах делается одним из главных действующих лиц. Смысл таких перестановок состоит, очевидно, в том, что старуха должна "заслужить" свою участь. И тут она преуспевает. Выступая в роли сводницы, она приносит Соню в жертву Свидригайлову, а ее мачеху обвиняет в краже ста рублей.
Убийство ростовщицы в пьесе Цабеля – это всего лишь акт личной мести. Теория Раскольникова как основной мотив преступления в ней не реализуется.
Правда, Цабель пытается подчеркнуть и социальный мотив преступления, когда вкладывает в уста героя следующую патетическую тираду:
"Чаша терпения переполнена! О, нищета, я вступаю в борьбу с тобой, пусть даже это будет стоить мне жизни!"[2013]2013
Zabel E., Koppel E. Raskolnikow. – Berlin, 1890. – S. 25.
[Закрыть]
Хаусведель назвал пьесу Цабеля и Коппеля "журналистской поделкой"[2014]2014
Hauswedell E. Die Kenntnis von Dostojewski und seinem Werke… – S. 69.
[Закрыть].
"Идея инсценировать «Раскольникова», как он полагает, могла возникнуть лишь из стремления выгодно использовать популярность русских писателей – слава же Достоевского в конце этого десятилетия достигла своей вершины – и во что бы то ни стало вызвать сенсацию"[2015]2015
Там же. – С. 67.
[Закрыть].
Крупнейшие журналы натурализма ("Die Gesellschaft" и "Freie Biikne") дали резко отрицательные отзывы о "Раскольникове" Цабеля и Коппеля. Брам возмущенно пишет о "беспрецедентной бесталанности" авторов инсценировки, называет их "дилетантами", превратившими "самый глубокий психологический роман в русской литературе в скучнейшую и пустейшую театральную волынку". "А этот язык, – восклицает он, – этот пустой и ничтожный книжный язык, который не постыдились вложить в уста героев Достоевского!"[2016]2016
Brahm О. Theater // Freie Buhne. – Jg. I. – 1890. – № 44. – S. 1158-1159.
[Закрыть]
С этими отзывами можно только согласиться. Но немецкая критика, насколько известно, не обратила внимания на то, что эта пьеса была не только поделкой, но и, в известной степени, подделкой.
В 1889 г. в театре "Свободная сцена" с огромным успехом шла драма Л. Толстого "Власть тьмы". Особенно сильное впечатление произвела ее финальная сцена – раскаяние Никиты. Учитывая конъюнктуру и литературную моду, Цабель подлаживается под Толстого; он строит действие своей пьесы по схеме Толстого: преступление-раскаяние, сочиняя при этом сцену раскаяния, которая обнаруживает несомненное сходство с финалом "Власти тьмы".
Премьера пьесы Цабеля и Коппеля состоялась в Лейпциге 23 августа 1890 г. и небезуспешно. Ее спасли, очевидно, знаменитые актеры, выступившие в роли Раскольникова (Адальберт Малковски) и Порфирия (Эрнст Поссарт). Позже она была поставлена в Берлине с Йозефом Кайнцем в главной роли и в венском Бургтеатре – с Фердинандом Бонном.
В период расцвета натурализма "Раскольников" был самым известным в Германии произведением Достоевского. Наибольшей популярностью после "Преступления и наказания" пользовались "Записки из Мертвого дома". Так как тираж первого издания этого произведения (1864) был почти полностью уничтожен, то спрос возрастал до тех пор, пока, наконец, не появился перевод в издании Генриха Миндена в Лейпциге.
Цабель цитирует письмо Л. Толстого к Н. Н. Страхову, где о "Записках из Мертвого дома" сказано:
"Я не знаю лучшей книги во всей современной литературе, включая Пушкина"[2017]2017
Zabel E. Literarische Streifzuge… – S. 72.
[Закрыть].
Для Рейнгольда "Записки" – "украшение мировой литературы"[2018]2018
Reinholdt A. Geschichte der russischen Literatur… – S. 693.
[Закрыть]. Для С. Манделькерна, историка литературы тех лет, это – произведение, "написанное кровью сердца"[2019]2019
Mandelkern S. Historische Chrestomatie der russischen Literatur von ihren Anfangen bis auf die neueste Zeit. – Hannover, 1891. – S. 409.
[Закрыть]. Критика отмечает непоколебимую веру Достоевского в человека, в то, что даже у преступного люда не погасла "божья искра истины и любви"[2020]2020
Pоritzky E. Heine, Dostojewski, Gorki. – S. 70.
[Закрыть]. Стремление писателя найти "сокровенные нравственные силы в человеке" расценивается Рейнгольдом как религиозная тенденция[2021]2021
Reinholdt A. Geschichte der russischen Literatur… – S. 693.
[Закрыть].
В авторе "Записок" немецкий критик Э. Бауэр, скептически воспринявший "Преступление и наказание", признает "такого знатока человеческой души, которого можно сравнить лишь с графом Толстым"[2022]2022
Bauer E. Naturalismus, Nihilismus, Idealismus in der russischen Dichtung. – S. 67.
[Закрыть]. Э. Порицки восхищается поразительной пластичностью образов, выведенных в романе. "Недаром, – замечает он, – после появления «Записок» Достоевского назвали русским Данте"[2023]2023
Poritzky E. Heine, Dostojewski, Gorki. – S. 71.
[Закрыть].
Достоевский, как считает Цабель, относится к преступникам не как криминалист, а как психолог, который "стремится вызвать сочувствие читателя" к "отверженным". Он "находит в глубинах сердца своих бывших товарищей то сокровенное, куда еще не проник порок"[2024]2024
Zabel E. Literarische Streifzuge… – S. 145.
[Закрыть]. "В плохих людях", как сказал бы Харден, Достоевский сумел найти "нечто хорошее". Это и была та самая "новая психология", которую искали натуралисты и которую они нашли воплощенной с "небывалой гениальностью"[2025]2025
Polonski G. Russische Literatur // Die Gesellschaft. – 1898. – Bd. 2. – S. 570.
[Закрыть] в произведениях русского писателя.
В романе "Бедные люди" критика увидела наиболее яркое выражение демократических симпатий Достоевского. "Мы искренне восхищаемся даром наблюдения у писателя и его пониманием человеческой души"[2026]2026
Heller К. Geschichte der russischen Literatur. – Riga-Dorpat, 1882. – S. 185.
[Закрыть], – пишет историк литературы К. Халлер. Он подмечает в романе "юмористическую струю и блестящий талант рассказчика"[2027]2027
Там же.
[Закрыть].
"Униженные и оскорбленные" особого интереса не вызвали. Критика отмечала в этом романе сентиментальный тон (по-немецки он переводился с подзаголовком "сентиментальный роман") и в общем признала его "слабым романом"[2028]2028
Reinholdt A. Geschichte der russischen Literatur… – S. 699.
[Закрыть]. Как полагает Цабель, выведенные там характеры – "повторения и вариации ранее созданных типов"[2029]2029
Zabel E. Literarische Streifzuge… – S. 74.
[Закрыть]. Обратил на себя внимание рассказчик в «Униженных и оскорбленных», которого отождествляли с самим Достоевским, а кроме него – образ Нелли.
В немецкой критике натуралистического направления было принято считать, что в "Преступлении и наказании" возможности Достоевского достигли своего предела. "Отсюда начинается творческий спад"[2030]2030
Reinholdt A. Geschichte der russischen Literatur… – S. 696.
[Закрыть], – утверждал Рейнгольд. Такой подход сказался на оценке поздних его романов. "Кажется невероятным, – недоумевает Цабель, – что большой талант так быстро может прийти в упадок, но тому есть доказательства"[2031]2031
Zabel E. Russische Literaturbilder. – S. 171.
[Закрыть]. Свидетельством этого "упадка", по его мнению, являются все поздние романы Достоевского. «Идиот», «Бесы» и «Подросток» расцениваются в критике скорее как "памфлеты", которые направлены против "радикальной русской молодежи"[2032]2032
Reinholdt A. Geschichte der russischen Literatur… – S. 696.
[Закрыть], против "либеральных ростков, взошедших по всей России"[2033]2033
Zabel E. Russische Literaturbilder. – S. 172.
[Закрыть]. Достоевского упрекают в "претенциозной националистической теории", в "неприкрытом панславизме"[2034]2034
Там же.
[Закрыть]. При этом реакционная критика явно преувеличивает значение русофильской тенденции писателя, выдавая его за "литературного апостола славянофильства"[2035]2035
Russland am Scheidewege. – Berlin, 1888. – S. 256.
[Закрыть] и инкриминируя ему "московский фанатизм"[2036]2036
Sandvoss F. Theodor Michailowitsch Dostojewski. – S. 330.
[Закрыть].
Резко отрицательный отзыв о "Бесах" принадлежит Цабелю. Он продиктован, однако, не только гневом, вызванным окарикатуренным образом Кармазинова, в котором критик узнал своего кумира – Тургенева. Слабость романа Цабель видит в трактовке "нигилистического движения", которая не раскрывает его "глубокого смысла"[2037]2037
Zabel E. Russische Literaturbilder. – S. 174.
[Закрыть].
Критикуя роман "Идиот", Цабель выдвигает свой главный аргумент. Суть его в том, что писатель "изменил своей неумолимо реалистической музе"[2038]2038
Там же. – С. 180.
[Закрыть]. Любопытно отметить, что и некоторые русские критики расценивали роман «Идиот» как своего рода измену "натуральной или реальной манере воспроизведения и освещения окружающей действительности"[2039]2039
Замотин И. И. Ф. М. Достоевский в русской критике. – Ч. I. 1846-1881. – Варшава, 1913. – С. 127.
[Закрыть].
Другой критик по поводу "Подростка", "Бесов" и "Братьев Карамазовых" заявляет следующее:
"Ни одна из трех книг не производит удовлетворительного впечатления, поскольку нагроможденные в них идеи и мотивы порождены фантазией автора"[2040]2040
Poritzky E. Heine, Dostojewski, Gorki. – S. 76.
[Закрыть].
Автор "Села Степанчикова и его обитателей" и "Хозяйки" обвиняется в том, что "он покрывает свои образы мистической дымкой и тем самым мистифицирует читателя"[2041]2041
Basedow H. Neues von Fedor Dostojewski // Das Magazin fur die Literatur… – Jg. 59. – 1890. – № 22. – S. 344.
[Закрыть]. В заключение рецензент приходит к выводу, что данные произведения "не представляют никакого интереса для немецкого натурализма"[2042]2042
Там же.
[Закрыть]. Генкель разделяет сложившееся неблагоприятное мнение о поздних романах Достоевского, называя их "менее удачными". Однако же он выдвигает иные доводы. "Достоевскому, – рассуждает критик, – вообще никогда не везло в изображении действительности как таковой; она была для него благодатной темой лишь тогда, когда преломлялась через присущий ему гуманизм и талант психолога"[2043]2043
Henckel W. F. M. Dostojewski. – S. 78.
[Закрыть]. Упрек адресуется, главным образом, «Бесам» и «Подростку», поскольку в «Идиоте» (по мнению одних критиков)[2044]2044
Zabel E. Russische Literaturbilder. – S. 171.
[Закрыть] и в «Братьях Карамазовых» (по мнению других) Достоевский якобы возвращается "на покинутую стезю гуманности"[2045]2045
Reinholdt A. Geschichte der russischen Literatur… – S. 696.
[Закрыть]. He вызывает былых восторгов и психологический талант позднего Достоевского. Если главные персонажи «Преступления и наказания» были оценены как "шедевры реалистической психологии"[2046]2046
Там же. – С. 695.
[Закрыть], то князь Мышкин в «Идиоте» – это лишь "идеалистическая абстракция"[2047]2047
Zabel E. Russische Literaturbilder. – S. 180.
[Закрыть], в «Селе Степанчикове» – "странные, причудливые характеры"[2048]2048
Basedow H. Neues von Fedor Dostojewski. – S. 344.
[Закрыть], а в «Весах» они "лишены логики"[2049]2049
Zabel E. Russische Literaturbilder. – S. 174.
[Закрыть]. Некоторые критики считают, что в последних романах преобладают "чистая психиатрия и патология".
В результате облик Достоевского в немецкой критике как бы раздваивается: с одной стороны – создатель гениального "Раскольникова", с другой – автор "слабых" романов; с одной стороны – петрашевец, с другой – противник либерального движения. И в этой связи легенда о двух Достоевских, возникшая в Германии в 80-е и 90-е годы, приобретает определенный смысл.
В 1889 г. в журнале "Die Gesellschaft" было помещено следующее объявление:
"В издательстве С. Фишера появились два интересных новых романа «Вечный муж» и «Игрок (повесть из курортной жизни)» популярного русского романиста Федора Достоевского, которого, однако, не следует путать со знаменитым автором «Раскольникова»"[2051]2051
Hauswedell Е. Die Kenntnis von Dostojewsky und seinem Werke… – S. 14-15.
[Закрыть].
Трудно судить, насколько широко было распространено это заблуждение. Но тот факт, что журнал мюнхенских натуралистов не был одинок, подтверждает рецензия фон Базедова (1890). Она начинается также с предостережения не путать "современного Федора Достоевского" с "классиком Федором Михайловичем Достоевским", гениальным создателем «Раскольникова», причем, если последнего уже нет в живых, то первый еще здравствует[2052]2052
Basedow H. Neues von Fedor Dostojewski. – S. 343.
[Закрыть]. Но главное в том, что "два" Достоевских в рецензии прямо противопоставлены друг другу.
Упрекая Федора Достоевского за неясный стиль ("Село Степанчиково", "Хозяйка"), рецензент ставит вопрос:
"…может ли путаность и неясность, если даже она лежит в природе изображаемых явлений, быть художественной?"
И отвечает:
"Нет".
И это решительное "нет", по мнению критика, убедительно подтвердил Федор Михайлович Достоевский в своем «Раскольникове»[2053]2053
Там же. – С. 344.
[Закрыть].
Последний роман Достоевского "Братья Карамазовы" в целом также не нашел признания в немецкой критике рассматриваемого периода. Цабель считал его самым слабым произведением романиста. Он даже выражает что-то вроде удовлетворения от того, что роман остался незавершенным.
Более объективный, хотя и сдержанный отзыв о нем дал Рейнгольд:
"Это глубоко продуманное произведение, в котором автор изложил свою христианскую, пропитанную мистицизмом философию, политическое кредо и самый интимный свой личный опыт"[2054]2054
Reinholdt A. Geschichte der russischen Literatur… – S. 696.
[Закрыть].
"Религиозный элемент", по его словам, "играет в романе основную роль"[2055]2055
Там же. – С. 697.
[Закрыть]. Если Рейнгольд не приемлет религиозную концепцию Достоевского как "националистическую, с оттенком мистико-идеалистической спекулятивности"[2056]2056
Reinholdt A. Kritische Phantasien iiber russische Belletristen. – S. 514.
[Закрыть], то с иных позиций оценивает ее М. Неккер. Он полагает, что "идеал бога" нужен Достоевскому как опора "нравственности вообще"[2057]2057
Necker M. F. M. Dostojewski. – S. 350.
[Закрыть]. Вопреки общему мнению, рецензент убежден, что в «Братьях Карамазовых» писатель остается реалистом, но реалистом, для которого "эмпирическая данность" не является "единственным критерием истины"[2058]2058
Там же. – С. 346.
[Закрыть]. По характеру изображения представителей русского общества «Братья Карамазовы» чем-то напоминают ему романы Золя[2059]2059
Там же. – С. 352.
[Закрыть]. В статье оспаривается также точка зрения на композицию как "слабейшую сторону таланта Достоевского". Критик восхищается "искусством композиции, теми изобретательными и сложными средствами, на которых он строит действие"[2060]2060
Там же. – С. 350.
[Закрыть].
"Достоевский повествует своеобразно, изобретательно и захватывающе"[2061]2061
Necker M. F. M. Dostojewski. – S. 351.
[Закрыть].
Упрек в "несовершенстве формы" адресовался Достоевскому в эту пору довольно часто (что было видно уже из откликов на «Раскольникова»). Отдельные критики настаивали на том, что в произведениях Достоевского "больше правды, чем красоты"[2062]2062
Zabel E. F. M. Dostojewski. – S. 308.
[Закрыть]. Среди них, в частности, был Цабель. Резкую отповедь этим критикам дал Рейнгольд. Он называет их "педантами", которые "навязывают художнику свои собственные эстетические критерии"[2063]2063
Reinholdt A. Kritische Phantasien iiber russische Belletristen. – S. 498.
[Закрыть]. "Достоевский, – пишет он, – был борец, новатор, трибун, он владел пером как мечом, а от него требуют совершенства формы! Писатель не щадил своих сил, жертвовал себя идее, а господа Цабель, Шмидт, Шульц и Мюллер теряют самообладание только потому, что он где-то нарушил предписания эстетики"[2064]2064
Там же. – С. 514.
[Закрыть].
Нашлись в Германии критики, которые с неменьшим темпераментом (хотя и с иных позиций) поддержали позицию Рейнгольда. "Если такой художник, как Достоевский, – утверждал, например, Л. Берг, – не владел формой, то он мог и даже должен был ею не владеть! Ибо еще нет формы для этого содержания, нет наименования тому, что он увидел в безднах человеческой души!"[2065]2065
Berg L. Der Naturalismus… – S. 119.
[Закрыть]
Впрочем, хотя оба критика по своему правы, нельзя не отметить, что как одному, так и другому художественное своеобразие писателя в целом осталось непонятным.
"Натурализм – это признание современного человека", – справедливо утверждает немецкий исследователь (ГДР)[2066]2066
Munchow U. Deutscher Naturalismus. – Berlin, 1968. – S. 148.
[Закрыть]. В глазах натуралистов Достоевский был одним из тех писателей, кто дал формулу нового человека. Глубоко ощущавший положение вещей в современном мире, он сделал это, по убеждению натуралистов, со всей страстью, с небывалой внутренней силой. Не случайно в их статьях он нередко сравнивается с Шекспиром. "Такие писатели, как Достоевский и Шекспир, – пишет Л. Берг, – стоят как бы на вулкане; отсюда проистекает состояние беспокойства, стремительного движения и беспрестанного потрясения, в котором они пребывают. Никто из писателей современного мира, кроме этих двух, не был так глубоко взволнован, так сильно потрясен изнутри. Как будто на самом деле, вся природа возмущена до основания, как будто на самом деле расшатался мир"[2067]2067
Berg L. Der Naturalismus… – S. 86.
[Закрыть].
Великий реалист и великий психолог – таким приняли Достоевского немецкие натуралисты. Однако в восприятии Достоевского натуралистами была известная ограниченность, вызванная спецификой данного литературного направления. Натуралисты по-своему трактовали реализм. Они понимали его как внешнее правдоподобие, как копирование отдельных и разрозненных кусков действительности. В результате сложный и противоречивый реализм Достоевского оказался в их трактовке упрощенным, все поздние романы с их усложненной картиной мира остались непонятыми. Внимание натуралистической критики привлекли лишь те произведения Достоевского, в которых первым планом была изображена конкретная социальная среда ("Преступление и наказание", "Записки из Мертвого дома") и которые, кстати сказать, были выдержаны в традиции русской "натуральной школы". Ограниченность была присуща и натуралистическому понятию "психологизм". Современный человек интересовал натуралистов, в первую очередь, как продукт среды и определенных условий, которые, по их убеждению, и формировали его психику. Сознание индивида они объясняли скорее через конкретный быт, нежели через общественное бытие. С этих позиций натуралисты и восприняли героя Достоевского. Преступление Раскольникова, по их общему мнению, было обусловлено влиянием среды. Истинные же причины преступления Раскольникова, понять которые можно лишь рассмотрев их на самом широком фоне российской действительности, так и не были ими раскрыты. Показательно, что "теория" Раскольникова о неравенстве людей – характерное порождение общественной идеологии того времени – не обратила на себя надлежащего внимания со стороны натуралистов и не была ими учтена при анализе героя Достоевского, внутренний мир которого был сформирован не "средой", а противоречиями всей русской жизни.
Однако в целом освоение наследия русского писателя немецкими натуралистами было плодотворным. Достоевский был для них гуманистом и демократом, "адвокатом бедных и гонимых". Они со всей силой подчеркнули социальную сторону творчества Достоевского, они по достоинству оценили его реалистическое и психологическое мастерство (хотя и несколько односторонне). Мнение о Достоевском, сложившееся в этот период, было затем подхвачено левой и социал-демократической критикой, которой удалось преодолеть известную узость натуралистического взгляда, лишенного конкретной исторической перспективы и потому игнорировавшего за редким исключением (Брандес) кричащие противоречия Достоевского. Взгляды немецких натуралистов на Достоевского были подхвачены и развиты в книге молодого цюрихского профессора Роберта Зайчика, историка литературы и художественного критика (род. в России в 1867 г.-ум. в 1965 г.), озаглавленной «Мировоззрение Достоевского и Толстого». Это была первая в Германии монография по данному вопросу. Исследование Зайчика, появившееся в 1893 г. (т. е. к тому времени, когда немецкий натурализм уже исчерпал свои внутренние возможности), надлежит во многом рассматривать как итоговое.
Оценивая Достоевского как "одно из самых своеобразных и гениальных проявлений русского духа"[2068]2068
Saitsсhik R. Die Weltanschauung Dostojewski’s und Tolstoi’s. – Neuwied-Leipzig, 1893. – S. 1, 3, 17, 20, 22, 29, 30.
[Закрыть], Зайчик, вслед за натуралистами, видит в русском писателе прежде всего выдающегося психолога-реалиста.
Не без влияния современной ему "психологической школы" автор заостряет внимание на "душе" Достоевского:
"Его внутренняя жизнь – это целый мир, страшная битва бессознательных и глубоко запрятанных сил".
"Значение Достоевского – в психологии бессознательной жизни, в интуитивном проникновении в причины душевных состояний, а также в способности описать их и запечатлеть".
"Достоевский-психолог, – пишет Зайчик, – воистину велик". Он "досконально исследует дух, он обрекает свои жертвы на психологические муки, чтобы, наблюдая их глубочайшие страдания, анализировать все движения их души". По мнению Зайчика, Достоевский постиг природу страдания гораздо глубже, чем Шекспир.
"Достоевский – великий реалист страдания, гениальный психолог в области патологических явлений".
Расстройство психики, которым (как полагает Зайчик) страдал Достоевский, помогало ему понять "наиболее загадочные стороны психических заболеваний".
Что же породило такое явление, как Достоевский? Вот тот основной вопрос, на который Зайчик пытается дать ответ.
В основу своих рассуждений ученый кладет все тот же аксиоматический для поколения "die Moderne" тезис о дисгармоническом человеке "расшатанного мира". Зайчик пишет, что Достоевский "истинное дитя нашего разобщенного, расколотого надвое столетия, в котором добрые стороны человеческой души ведут ожесточенную борьбу со злыми". В этом смысле Достоевский для Зайчика антиклассическое начало. В современном дисгармоническом мире, рассуждает Зайчик, Достоевский, "истинное дитя века", направил свою творческую мощь не на познание объективной действительности, а на исследование внутренней природы субъекта. В поисках абсолютной истины Достоевский, по убеждению немецкого исследователя, отказался от разума ради чувства. "Чувство", в свою очередь, привело Достоевского к мистической народной вере.
Однако – и это весьма существенно – поставив проблему "Достоевский" в плане столь характерной для конца века антитезы "разум-чувство", Зайчик отнюдь не решает ее. В данной антитезе он видит источник противоречий писателя; констатируя дуализм Достоевского, он объясняет этим причину его трагедии. Тщетно, по Зайчику, пытался Достоевский преодолеть свой внутренний разлад в мистической "русской идее".
"Он мнил, что преодолеет состояние разорванности, что найдет истину, объединяющую оба полюса, и не заметил, как скатился в пропасть мистики".
Еще более определенно говорит Зайчик о противоречиях Достоевского, касаясь социально-политических взглядов писателя. Отмечая, что Достоевскому "был ненавистен либерализм", он справедливо подчеркивает его демократизм.
"Там, где Достоевский критикует зло капиталистического уклада жизни, там, где он выступает против упадка культуры, мы имеем дело со здоровым демократом, убежденно отстаивающим свои взгляды".
Особенно резкой критике подвергает Зайчик русофильство Достоевского. Он отвергает противопоставление России Западу. По мнению ученого, реакционные идеи Достоевского покоятся на непонимании и отрицании экономических законов общественного развития. Это относится, в частности, к его убеждению, будто русское "братство" противостоит западному индивидуализму. А между тем, замечает Зайчик, "в России имеет место тот же самый индустриальный капиталистический процесс, который в более широких масштабах протекает и в Европе". Не принимая этого процесса, но и не понимая его существа, Достоевский был вынужден конструировать свою русофильскую утопию.
"В мистической идее о всемирно-исторической миссии русского народа Достоевский видел картину лучшего будущего, столь отличного от печальной современности".
Убежденность Достоевского в том, что Россия, подобно пифии, скажет миру "новое слово", была у Достоевского, согласно Зайчику, "манией национального величия".
"Одержимый этой манией, Достоевский не хотел понять, что первым условием «нового слова» является материальная и духовная свобода человека".
Нельзя не отметить, что Зайчик в целом верно указал на уязвимые места Достоевского-мыслителя. В то же время, отвергая русофильство Достоевского, Зайчик упустил из виду тот факт, что неприятие Запада у русского писателя было, по существу, неприятием буржуазного Запада.
Разумеется, в целом работа Зайчика уже не укладывается в рамки чистого натурализма: она разноречива и эклектична. Впрочем, это не случайно. Будучи явлением сложным и многоплановым, немецкий натурализм объединял в себе различные тенденции, перераставшие постепенно в самостоятельные и принципиально противоположные ему по своему духу течения культуры. В натурализме были скрыты, например, истоки импрессионизма и неоромантизма. Модернистские веяния приносят с собой новое прочтение Достоевского, основанное на новом восприятии России, якобы отделенной от Запада непроходимой пропастью. Эта точка зрения была, с одной стороны, естественно порождена духом новейшей немецкой философии с ее открытым противопоставлением "разума" и "жизни", "рассудка" и "инстинкта", "интеллектуального" и "чувственного", "рационального" и "иррационального". Точно на таких же полюсах оказывались Запад и Россия. Немецкий модернизм, отличительной чертой которого станет воинствующий субъективизм, заимствует у натурализма ряд категорий, существенно углубляя и даже абсолютизируя их (психологизм, индивидуализм). С другой стороны, противоположение России Западу существовало, хотя зачастую и подспудно, уже внутри самого натурализма и как бы шло навстречу своему более позднему переосмыслению. В этой связи следует вспомнить имя Мельхиора де Вогюэ.
Известный французский писатель и критик приобрел репутацию знатока русской литературы после издания книги "Русский роман" (1886). В этой книге, написанной остроумно и с блеском, высказывалась мысль о том, что в России возник реализм более высокого типа, чем в западноевропейских литературах. Книга была проникнута уважением к русской литературе и сознанием ее мирового значения.
Однако в целом взгляды французского критика на русскую литературу были ошибочными, ибо он исходил из ложных представлений о России. Она была в его восприятии страной экзотической и загадочной. И вот Вогюэ обращается к творчеству великих русских писателей с тем, чтобы найти у них разгадку "тайны России"[2069]2069
Vоgue E. M. de. Le roman russe. – Paris, 1886. – P. XI.
[Закрыть], каковой является для него русский национальный характер – "русская душа". Одним из специфических проявлений русского характера является, по мнению Вогюэ, религиозность, которая находит свое выражение в творчестве Достоевского – поборника "религии страдания". Воплощением "основной христианской идеи русского народа – благости страдания самого по себе"[2070]2070
Там же. – С. 250.
[Закрыть] – Вогюэ считает роман «Преступление и наказание».
В "Преступлении и наказании" талант Достоевского, утверждает Вогюэ, достиг своего апогея. Все поздние романы критик рассматривает как ступени упадка, который впервые дает себя знать в "Идиоте", где новаторский реализм "Преступления и наказания" сменяется, по Вогюэ, "мистическим реализмом"[2071]2071
Там же. – С. 268.
[Закрыть]. Самое неблагоприятное мнение сложилось у Вогюэ о «Братьях Карамазовых». Критик называет этот роман "бесконечной историей" и утверждает, будто бы лишь немногие в России смогли прочесть его до конца[2072]2072
Там же. – С. 265-266.
[Закрыть]. Впрочем, и о «Преступлении и наказании», весьма высоко им оцененном, Вогюэ говорил, что читать этот роман – "добровольная пытка"[2073]2073
Там же. – С. 246.
[Закрыть].
Так или иначе, книга Вогюэ оказала немалое воздействие на немецкую критику. Т. Кампман считает, что Вогюэ "так сильно повлиял на немецкий натурализм – натуралисты даже считали его одним из своих – что мы вполне можем сопоставить его с нашими немецкими критиками"[2074]2074
Kampmann T. Dostojewski in Deutschland. – S. 24.
[Закрыть]. Правда, современный западногерманский исследователь А. Раммельмайер возражает Кампману, заявляя, что книга "не могла оказать столь быстрого воздействия"[2075]2075
Rammelmeyer A. Russische Literatur in Deutschland // Deutsche Philologie im Aufrifi. – 2 uberarb. – Auil. hrsg. von W. Stammler. – Bd. III. – Berlin, 1962. – S. 460.
[Закрыть]. Однако факты свидетельствуют в пользу Кампмана. Очерки, из которых составлена книга «Русский роман», публиковались с 1883 по 1885 г. в крупнейшем журнале «Revue des Deux Mondes», который читали во всей Европе, в том числе и в Германии. Во-вторых, сразу же после ее появления в немецкой критике встречаются ссылки на Вогюэ. О нем не раз упоминает Цабель. Часто ссылается на Вогюэ и Харден, во всех суждениях которого ощущается дистанция "славянский мир-западный мир". Сам Достоевский для Хардена прежде всего "человек славянского мира"[2076]2076
Harden M. Literatur und Theater. – S. 82.
[Закрыть]. Своеобразие Достоевского-художника, который "разрушает литературные каноны и на их развалинах возводит свой причудливый мир", Харден также воспринимает как нечто экзотическое[2077]2077
Там же. – С. 77.
[Закрыть]. Но высоко оценивая Достоевского-психолога, он отрицательно отзывается о религиозных и славянофильских идеях писателя. Более того, сложную позицию Достоевского по отношению к Европе Харден тонко осмысляет как неприятие антигуманистической сущности буржуазного общества или, как он сам пишет, "безбожного учения Запада"[2078]2078
Там же. – С. 88.
[Закрыть].
Наконец, знакомство с книгой Вогюэ во многом определило и суждения Брандеса. Он почти дословно повторяет автора "Русского романа", когда говорит о Достоевском как о "настоящем скифе, истинном варваре без единой капли классической крови"[2079]2079
Brandes G. Dostojewski. – S. 3.
[Закрыть]. Брандес разделяет также точку зрения Вогюэ на Достоевского-художника. Художественное своеобразие русского писателя представляется Брандесу отступлением от канонов прекрасного.
Исходящий от Вогюэ тезис о "русской душе" воскресает и получает иное осмысление по мере того как в немецкий натурализм вторгаются, разлагая его, новые принципы искусства, порожденные новейшей буржуазной философией в Германии и прежде всего – учением Ницше.
III. Проблема «Достоевский-Ницше»
Одной из центральных проблем современной зарубежной науки о Достоевском является вопрос о связях, соединяющих русского писателя с Ницше. Фраза о "духовном родстве" Достоевского и Ницше давно уже стала общим местом. Число исследований по данной теме достаточно велико. В советском литературоведении этот вопрос почти не ставился. В русской же дореволюционной и современной зарубежной литературе возникло немало ошибочных гипотез и выводов. А потому нам представляется целесообразным осветить проблему "Достоевский-Ницше" по возможности полно, тем более что факт знакомства влиятельного буржуазного философа с творчеством великого русского писателя имеет значение, выходящее за рамки истории литературы. Пристрастные, а подчас и произвольные интерпретации этого факта в современной экзистенциальной теории привели к неправомерному сближению Достоевского и Ницше как "подпольных мыслителей"[2080]2080
Lavrin J. A Note of Dostojevsky and Nietzsche // The Russian Review. – 1969. – V. 28. – № 2. – P. 161.
[Закрыть], как проповедников "отчаяния, безумия и смерти"[2081]2081
Ghuуs W. Dostojevski et Nietzsche. Le tragique de l’homme souterrain // La lampe verte (Bruxelle). – 1962. – № 2. – P. 12.
[Закрыть], как "ясновидящих пророков грядущего хаоса"[2082]2082
Hubben W. Dostoevsky, Kierkegaard, Nietzsche and Kafka. Four Prophets of our Destiny. – N. Y., 1962. – P. 59.
[Закрыть].
