Текст книги "Борьба за мир"

Автор книги: Федор Панферов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

В овраге с изуродованными краями было тихо. Вначале Николаю Кораблеву попадались только глубокие воронки, но как только он отошел метров сто – сто пятьдесят, так сразу на него пахнуло тошнотворным, трупным запахом. Он зажал нос и заспешил, чтобы выбраться из оврага на поле, намереваясь пересечь его, обойти изуродованные танки и таким путем добраться до Михеева. Но, пройдя еще несколько метров, ища берега, по которому можно было бы выбраться в поле, он вдруг попятился: всюду лежали трупы. Они лежали, то распластавшись, то свернувшись клубком, словно что-то пряча у себя на животе; иные лежали просто и вольно, как бы намеренно прилегли отдохнуть. А вон совсем разорванные… где рука, где нога…

Николай Кораблев поднялся на берег и еще раз посмотрел на тех, кто навсегда остался тут, на дне оврага. И не слышал он в эту минуту трупного, тошнотворного запаха. Он стоял на берегу, сняв с головы пилотку, и шептал:

Вот где вы, друзья мои, полегли… безыменные герои! Придет день, мы будем торжествовать победу… А вы? Нет, мы будем чтить память о вас, друзья мои!

И он вспомнил, как в конце прошлой войны, когда Германия была покорена, заболтали о мире такие деятели, как Ллойд-Джордж, Клемансо, Вильсон, и прочие. Болтая о мире, они готовили новую войну. «Принесем ли мы миру мир? Осилим ли мы тех, для кого война «мать родная»? – и в эту секунду Николай Кораблев услышал, как около него запели пчелы: одна, другая, третья. «Так поздно – и пчелы!» – подумал он и тут же почувствовал, как что-то ущипнуло его за край ладони. Он посмотрел ка ладонь. Из нее брызнула кровь. Догадавшись, что это кто-то в него стреляет, он упал на землю. Полежав несколько минут, перевязав платком руку, он, боясь наскочить на мину, пополз туда, откуда хлынула на врага дивизия Михеева.

«Может, кого-нибудь там встречу…» – подумал он и, спустившись в овраг, встал, шагая осторожно, все так же боясь нарваться на мину.

Выбравшись из оврага, Николай Кораблев увидел справа изуродованный, почти снесенный лес и несколько пушек. И он смело зашагал к пушкам в полной уверенности, что обязательно кого-нибудь около них встретит. Но когда подошел, растерянно остановился: он узнал ту батарею, у которой перед боем они были вместе с Анатолием Васильевичем, и вспомнил, как командарм беседовал с артиллеристами. Да вон у дороги и их пушечка. Она, раздавленная какой-то силой, распласталась… И около нее три человека. Вон тот маленький артиллерист, который так заразительно смеялся, хватаясь за живот. А этот – с крупными руками, как у «Вакулы-кузнеца». А вон тот – молчаливый, где же их заяц «Микитка»?

Николай Кораблев повернулся и посмотрел вдоль опушки.

Да. И там все изуродовано, примято, убито… Новое – только широкие следы от танков, а вон и танк «тигр». Он стоит позади батареи мертвый. Впереди же батареи метрах в ста – двухстах «кувшинчики», а около них и дальше поле усеяно танками.

Ого! – тихо позвал Николай Кораблев. – Ого! – громче произнес он и крикнул: – Ого-о-о-о!

Никто не отозвался.

«Значит, наши все там, на высоте», – решил он и в сумерках пошел вперед, на «танковое кладбище».

Тут были всякие: маленькие и крупные, с яркими красными звездами на боках и мрачно-черные, тупорылые «тигры». Вон из-под одного виднеются ноги. Придавленные в коленях, они приподнялись, да так и остались торчать в воздухе. А это вот уже не танк, а груда сгоревшей стали и железа. Как все это горит! А с этого какая-то страшная сила снесла башню, завернула ствол пушки, изогнув его в дугу… И вдруг Николай Кораблев отступил на несколько шагов: из-под накренившегося танка показалась маленькая саперная лопаточка.

3

В то время когда вражеская артиллерия обрушила ураганный огонь на поля, овраги и леса, Михеев со всем своим штабом уже переправился на левый фланг дивизии и сидел перед рацией, вызывая командарма.

Туго, туго, товарищ первый! – прокричал он, заслышав голос Анатолия Васильевича.

О том, что Михееву будет «туго», Анатолий Васильевич знал еще вчера, когда отдавал приказ повернуть дивизию на Орел. Но в данный момент командарм ничем помочь ему не мог: за этот месяц боев его армия «вымоталась», «поредела», а так называемые «неприкосновенные резервы» ему положено было пустить в дело только после взятия Орла.

Держись!.. Насмерть!.. И чтобы ни одного немецкого танка на нашей стороне!.. – приказал он.

Михеев опустил отяжелевшие руки. Ему стало все убийственно ясно: командарм не поможет; две трети дивизии, отрезанные огнем артиллерии и минометов, залегли перед высотой – это было равносильно пленению; ночью немцы разбомбили мост через реку, и машинам со снарядами пришлось скрыться в лесу и там поджидать, когда саперы восстановят мост. Михеев знал, что у артиллеристов есть свой неприкосновенный запас снарядов, который они всегда берегут для удара «в лоб врага». И Михеев, взвесив все, сказал про себя: «Не теряться при трудностях!» – затем вскочил с походного стульчика и крикнул, обращаясь к своему штабу:

Принять круговую оборону!

Тогда артиллерия пришла в движение, располагаясь на танкопроходимых местах, а впереди ее засела пехота.

Взвод Сиволобова, от которого осталось всего четырнадцать человек, расположился неподалеку от опушки леса, перед батареей. Пехотинцы быстро окопались, то есть каждый построил себе «кувшинчик» и скрылся в нем. Скрылся и Сиволобов. Уютно устроившись в окопчике, он вскоре выглянул оттуда и осмотрелся. Справа от них – шоссейная дорога Мценск – Орел, прямо – поле, гладкое и ровное, как ток, левее – овраги, извилистая речушка с крутыми берегами… И Сиволобов опытным глазом определил, что танки пойдут не по дороге и не через овраги, а именно вот по этому ровному полю.

Ну, ну! Живем! – сказал он своему соседу, молодому бойцу Сереже. – Живем, говорю, Серега! Только не турись!

Это чего, дядя Петя, «не турись»? – спросил тот.

Так у нас на Волге говорят. Не торопись, значит, не беснуйся. Бей в переносицу врага, как медведя. Заторопишься, руки затрясутся, мазать будешь. А промазал, тебя – хлоп! – И Сиволобов смолк, видя, как в полукилометре от них появился танк «тигр».

Знакомец наш, Серега! – пошутил Сиволобов. – Братка тому, которого мы с тобой полонили. Вишь, форсит, дескать, мне все нипочем и все трын-трава!

Танк и в самом деле развернулся, затем стал вполуоборот, как бы красуясь собой, потом осторожно, будто человек, боясь промочить ноги, двинулся вперед и вдруг, сорвавшись, понесся прямо на опушку…

Слышали ли бойцы выстрелы? Вряд ли. Они только увидели, как танк со всего разбегу споткнулся и начал кружиться, точно жук с переломанной ногой.

Молодцы артиллеристы: лапку «тигру» подбили! – пояснил Сиволобов Сереже. – И гляди, гляди! – тут же вскрикнул он.

Откуда-то из укрытия вышел второй танк. Подскочив к первому, он остановился, видимо, намереваясь взять того на буксир.

Дура! Дурак! – удивленно покачивая головой, прокричал Сиволобов. – Наши-то ребята ведь уж прицелились. А этот нюхаться подошел. Они ему… – Сиволобов не успел договорить, как позади грохнул пушечный выстрел, потом второй, третий…

И танк вспыхнул, словно костер, облитый нефтью. В ту же минуту немецкая артиллерия обрушилась на овраги, затем огонь упал на опушку, где стояла советская батарея.

Кройся, Серега! – вскрикнул Сиволобов и, прикрыв голову саперной лопаточкой, скрылся в окопчике.

Над ними все гудело, ревело, охало, смертельно вздыхало. Так пять, десять, двадцать минут. Казалось, не будет конца. Сиволобову вдруг захотелось пить. Он припал к влажной стенке окопчика и начал сосать, губами ощущая, как дрожит земля, будто кто ее бьет кувалдой. И снова все смолкло. Сиволобов высунулся, посмотрел на батарею. Там лес был почти снесен, некоторые пушки разбиты, разбросаны.

«Значит, покрошил ребят!» – подумал он и удивленно улыбнулся: от артиллеристов выскочил с ленточкой на шее заяц. Сначала он сиганул было в сторону немцев, затем сделал крутой поворот и маханул к лесу. Это был «Микитка». Следя за бегством «Микитки», Сиволобов увидел и другое: справа, из лесочка, три артиллериста выкатили маленькую пушечку и вместе с ней скрылись в канаве у дороги.

Ага! Это та, язвительная, – проговорил Сиволобов, ни к кому не обращаясь. – «Подкалиберный снаряд», – вспомнил он слова Николая Кораблева. – Язвительная! Стукнет, дырочку в палец сделает, а танку смерть неминучая!

Артиллеристы – истребители танков – выставили ствол пушки и нацелились. Сиволобов посмотрел в ту сторону, куда они нацелились, и увидел, как оттуда, с немецкой стороны, обходя догорающий танк, выскочили три «тигра». На них лепились десантники. Это напомнило Сиволобову тарантула. Однажды он видел, как через тропу переправлялся тарантул, весь облепленный тарантулятами. Сиволобов тронул тарантула соломинкой, и с него осыпались тарантулята, оголяя его, тощего, длинного.

И этих мы сейчас ссыплем! – проговорил он, держа наготове автомат, и с этой минуты стал только сам собой. Взрыв снарядов, полет пуль, движение танков – все оценивал так: «На меня!» – или: «Мимо!» Когда снаряды разрывались вдалеке, он произносил: «Мимо!» Но вот снаряды начали рваться рядом, и он сказал: «На меня!» – и бил, как бы защищая только себя, только свой «кувшинчик». Даже когда пушечка выстрелила, издав тоненький, заунывный звук, а передний танк как-то ерзанул, ткнулся рылом в землю, Сиволобову показалось, что этот танк подбил именно он. С подбитого танка соскочили десантники, как тарантулята с тарантула. Два другие, тоже развивая бешеную скорость, помчались вперед. Побежали и немцы. Они, очевидно, не предполагали, что перед батареей залегла советская пехота, и бежали во весь рост, не укрываясь… Сиволобову казалось, что все они бегут на него и падают только от его пуль, хотя в это время по врагу били четырнадцать пехотинцев. Со стороны же батареи снова грохнули выстрелы, резкие, гулкие. Один из снарядов попал в «лоб» «тигру» – вспыхнул фиолетово-оранжевый свет, и искры брызнули во все стороны. Танк от удара пошатнулся, но тут же с силой рванулся вперед. И новый снаряд – в бок, как таран… Все полетело со стальной брони. Но третий танк пробился. Вот он рядом, совсем рядом… Сиволобов метнул в него бутылку с горючим. Пламя вспыхнуло и смахнулось, угасая в воздухе. Под гусеницами «тигра» хрустнула маленькая пушечка, и стальное чудовище поползло дальше, подминая под себя пушки, артиллеристов. Раздался еще выстрел, и, очевидно, последний. «Тигр» запрокинулся и упал набок.

Ага, не прошел! – вскрикнул Сиволобов и снова сосредоточил все свое внимание только на десантниках.

Немцы-десантники, ссыпавшись с танков, окапывались на поле, очень близко от опушки: слышались их лающие вскрики.

Ну, эти меня не возьмут! Этим я не дамся! – решил Сиволобов, прицелясь, выстрелил и увидел, как немец привскочил, вскинул руки и сунулся лицом в землю. – Этих я вот эдак! – добавил Сиволобов, прицеливаясь во второго немца, и… не успел спустить курок. Впереди поле почернело: по нему, как стадо буйволов, неслись два или три десятка стальных чудовищ. Сиволобов дрогнул, сжался, глубже уходя в окопчик.

«Нет, эту силу мне не переломить…» – с ужасом подумал он. И мелькнули перед ним Волга, степи заволжские, раздольные и звонкие, и колхоз на реке Иргизе… Арбузы и дыни… Родные и знакомые… И вот уже плачут жена и дети… Все, все, что пережил Сиволобов за свои годы, – все пронеслось перед ним, и он, закрыв лицо руками, еще глубже ушел в окопчик… Но вскоре, заслышав знакомый гул позади себя, приподнялся: на место разрушенной артиллерии стали советские самоходные пушки, которые враз ударили по вражеским танкам.

Остальное Сиволобов помнит, как в забытьи. Слышались выстрелы, какой-то гром и грохот… И вдруг над ним почернело, затем широченная визжащая гусеница жамкнула край «кувшинчика», чуть не коснувшись головы Сиволобова.

«Мимо!» – хотел было крикнуть Сиволобов, но «тигр» насел на «кувшинчик», завертелся – и земля сдавила Сиволобова такими сильными, смертельными тисками, что он, задыхаясь, мысленно крича о помощи, потерял сознание.

4

Сиволобов очнулся только под вечер, когда бои стихли. Очнувшись, он протер глаза и посмотрел вверх: над ним громоздилась стальная куча, и с нее что-то капало. По опыту Сиволобов знал, что подбитый танк всегда, будто человек в бане, потеет. И сейчас с танка катился своеобразный «пот».

О-о-о! Живем! Обошла меня смертушка… Ну, и молодчина – красавица беззубая!.. – усмехнувшись, прошептал Сиволобов и начал шарить около себя. – А где же она, лопаточка?..

И не то, что земля сжимала его в смертельных тисках, и не то, что над ним висела стальная громадина, а то, что нет лопаточки, привело его в ужас.

Без ее, – проговорил он, как будто объяснялся перед толпой, – без ее я дермо… А-а, – чуть спустя догадался он. – Чучело ты гороховое! Да ведь ее землей засыпало! – И он стал отгребать землю, переваливая ее то в одну, то в другую сторону: вскоре пальцы онемели и по всему телу пошел холод. – Или ты и в самом деле решила меня задушить, земля? – со стоном произнес он и, передохнув, снова принялся искать лопаточку, беседуя с землей, иногда лаская ее так же, как когда-то, в молодости, ласкал свою жену.

…Увидав лопаточку, Николай Кораблев отступил на два-три шага и в ту же секунду услышал раздольную волжскую песню. Кто-то пел там, под танком, пел с такой тоской, будто последний раз.

«А-а-а в степи глухо-о-о-ой за-а-мерзал ямщик…» – пел человек, выбрасывая землю.

Николай Кораблев опустился на колени, придержал за конец лопаточку и крикнул:

Кто?..

Я! Мертвец! – чуть погодя послышался ответ. – Земля меня давит. Земля! Кто бы другой, обида была бы не та. А тут – земля. Я ее тридцать лет пахал, удобрял, а она меня давит! Ты кто будешь? По голосу – русский! А раз русский, беги ищи другую лопаточку и выковыривай меня из могилки!

Николай Кораблев кинулся искать лопаточку. На пути попадались воронки и что-то липкое. Скользя по этому липкому, он метался, как человек, видя повешенного, когда надо перерезать веревку, а ножа нет. Наконец он натолкнулся на что-то звонкое. Это был тесак. И он тесаком начал копать землю. Тогда человек из-под танка, прерывая песню, сказал:

Чем выковыриваешь?

Тесак какой-то…

А-а-а! Давай обмен произведем. Только смотри, не убеги: с лопаточкой я и один выберусь. Сто лет рыть буду, а выберусь… А с тесаком что? Впрочем, я и с тесаком выберусь! – пригрозил он. – На! – крикнул он, выбрасывая лопаточку и одновременно забирая тесак.

Николай Кораблев опустился на колени и принялся рыть землю. Он рыл ее быстро, со всей силой, слыша, как из-под танка несутся заунывные слова:

«А-а-а в степи глухо-о-о-ой за-а-мерзал ямщик…»

Уже совсем стемнело, когда маленькая дырка превратилась в лазейку. Человек из-под танка, протянув руки Николаю Кораблеву, сказал:

А теперь, милай, тяни меня, как теленка из утробы матери. Ну, поддай! Ну, поддай! – прикрикивал он. – Ну еще! Еще! Эх!..

Николаю Кораблеву, пока он тянул человека из-под танка, показалось, что тот какой-то вялый, будто без костей. Но вот человек очутился на земле и весь ожил, затем моментально повернулся к танку и полез обратно.

Ты чего это? – удивленно спросил Николай Кораблев. – Я тебя второй раз тянуть не буду: сил нет.

А сапог? Сапог там остался…

Да ну его. Новые найдем. Уходи-ка оттуда, а то танк навалится и придавит тебя, как мышонка. Вот тебе и сапог!

Человек вынырнул из-под танка, сел, пряча под себя босую ногу, и, протянув руки Кораблеву, сказал:

Ну, приблизься! Дай поцелую спасителя своего. Ни имени, ни роду твоего не знаю, а клянусь душой всей своей: должник твой на веки вечные! И вот тебе клятва моя… – Он крепко в губы три раза поцеловал Николая Кораблева, затем обнял слабыми руками и снова сказал: – Где мы теперь есть? Где наши, где те? И нет ли у тебя чего пожевать? Хлеб – сила, а без хлеба человек – пузырь.

Наши там, – Николай Кораблев махнул рукой в сторону высоты.

Э-эх! – с завистью сказал человек. – Значит, мы с тобой отставшие? Не годится! А насчет пожевать?

Николай Кораблев вспомнил, что у него в кармане бутерброд. Достал, развернул. Послышался запах ветчины… И вдруг ему самому захотелось есть, да так – до тошноты.

Вот, – сказал он, подавая бутерброд, думая: «Неужели он возьмет все и съест? А я?»

Но тот осторожно развернул бутерброд, разломил его и, подавая одну половинку Николаю Кораблеву, сказал:

Этим даже червяка не заморишь. И, однако, пища. Ты знаешь, чего? Посиди тут, а я пошарю: у мертвых всегда есть чего забрать, – и пополз во тьму.

Николай Кораблев посмотрел в ту сторону, куда тот пополз, и удивленно подумал:

«Какой живучий! Наш брат на его бы месте охал, ахал, а этот выбрался из-под танка и пополз доставать «жратву».

Человек вскоре вернулся, сел против Николая Кораблева и сказал:

– Где тесак-то? Ух, мертвяков там навалено! Атака тут была, да и не одна, – и, взяв тесак, стал им что-то ковырять; он ковырял долго, затем произнес: – Консервы. Коробка большущая. Хлеб у мертвых или что открытое брать нельзя: яд трупный может погубить. А консервы можно. Яд! Оно и в живом человеке его много. Ну вот, открыл. Теперь приступай к трапезе… Так ты говоришь, наши высоту-то смахнули?.. Эх! Эх! Ну, ешь да айда-пошел. А то они в Орел одни войдут, а мы с тобой – хвостовой обоз. Только вот как быть с сапогом?

В эту минуту со стороны высоты «сто восемьдесят два» взвилась ракета, потом вторая. Вспыхнув в вышине, опоясав круг, они медленно опустились на землю.

Э-э-э! – проговорил Сиволобов, отсаживаясь от Николая Кораблева. – Ты на какую надобность меня спасал? – и направил тесак ему в грудь. – Шпиен ты или кто? А? Ну, говори! А то вот пропырну насквозь душонку твою. Ракетки-то немецкие на высоте, а ты меня туда… А ну, говори!..

Да погоди! Что ты, с ума спятил? – уже чувствуя прикосновение острого кончика тесака, проговорил Николай Кораблев. – Я ведь тоже был оглушен… Там оглушен… в блиндаже… И поднялся недавно… Иду и думаю: «Наши там, на высоте». Ну, отними тесак, а то вот дам по морде коробкой!..

А-а-а! Ну, тогда другой скандал, – промолвил Сиволобов, отнимая тесак от груди. – Тогда мы с тобой пара-гагара… И давай улепетывать отсюда к своим, не то немцы могут ночную атаку сыграть и, как тараканов, нас тут придавят, Айда-пошел! Только вот сапог…

Сними с кого-нибудь, – посоветовал Николай Кораблев, шагая за ним.

Нет! С мертвого, нет! Ничего: у меня ноги привычны, – и, стянув второй сапог, он хотел было его бросить, затем сказал: – Пригодится. Зачем добро кидать? А там новые попрошу. А этот сдам. Ты как шел-то сюда?

Через овраг.

Вот им и давай назад.

Но ведь там трупы…

Мертвых бояться нечего. Живых бойся! – И Сиволобов первым нырнул в овраг.

5

Михеев в этот день был измотан, как конь после длительного бега: у него даже голова болталась, будто перебитая шея его еще не зажила от раны. Утром, в начале наступления, когда передовые отряды полегли на поле, а у артиллерии не оказалось снарядов, ему показалось, что все проиграно и слава, завоеванная пятой дивизией, теперь покроется позором.

Так казалось ему, полковнику Михееву, вначале. Сейчас, уже в ночь, он, вернувшись из боя, хлопнул себя руками по коленям и крикнул:

Водки!

Залпом выпив стакан водки, поданной Егором Ивановичем, он, погладив грудь, еще сказал:

Мало-мало честь спасли. Но… едет командарм… Будет баня. И неужели он не примет во внимание, что мы отбили четырнадцать атак? Прибрать стакан! И дай мне кофе, – взяв в пригоршню кофе, он пожевал, пососал и сплюнул. – Ну вот, водкой не пахнет, а сила прибавилась. Во мне! А в дивизии – пустота. Боже мой! – простонал он. – Две тысячи!.. Две тысячи положили мы… Но они-то шесть, шесть…

Идут, товарищ полковник! – сказал адъютант и вытянулся, хотя ему и хотелось брякнуться на землю и спать, спать, как спят юноши.

В блиндаж вошли Анатолий Васильевич и Макар Петрович, оставив своих адъютантов на воле. Михеев встал, но закачался и, присев, сказал:

Разрешите сидеть, товарищ командарм?

Чего уж «разрешите», когда сел! – тоненько проговорил Анатолий Васильевич. – Сел… Вообще сел, и по уши в грязь! – строже добавил он. – Ну, что же думаешь делать, удалой генерал?

Наступать не могу, – с болью ответил Михеев. – Нет людей…

Ага! Тебе людей? Нет, братец, изволь наступать. Две тысячи уложил и – «наступать не могу»? Нет, наступай! Приказываю! Что стряслось? Расскажи-ка нам…

Михеев испуганно улыбнулся.

Не улыбайся, а рассказывай! – прикрикнул на него Анатолий Васильевич.

Не подвезли снаряды.

Не подвезли снаряды… Та-а-к… А потом?

Потом подвезли, товарищ командарм. Через два часа. Но четырнадцать атак, товарищ командарм! Четырнадцать… и три танковых. Семнадцать! Как из-под земли вылезли. Ведь шесть тысяч перемололи!

Не шесть. Это тебе привирают. Пять. Знаю. Так, так, так, – Анатолий Васильевич хотел было встать и по привычке пройтись туда-сюда, но в блиндаже этого было сделать невозможно; повернувшись к начштаба, он сказал: – Слышали, Макар Петрович? Снарядики не подвезли. Что ж, судить будем? Кого? А вот этого удалого генерала. Пока он еще не нарядился в генерала, полковник – легче.

У Михеева все одеревенело.

Макар Петрович тихо засмеялся, сказав:

Испытание огнем.

А Анатолий Васильевич из нагрудного кармана вынул листочек и подал его Михееву.

Вот тебе телеграмма. Читай!

Михеев взял телеграмму, уставился в нее невидящими глазами. Долго и сосредоточенно читал и только спустя некоторое время разобрал:

«Герою Советского Союза генерал-майору Михееву Петру Тихоновичу. Поздравляю со званием генерала, желаю успеха. И. Сталин».

Анатолий Васильевич снова хотел было встать и по привычке пройтись туда-сюда, затем вдруг звонко рассмеялся, через стол пожимая руку Михеева:

Поздравляем, товарищ генерал! Поздравляем! А это – тебе банька: будь осмотрительней следующий раз и все перед выступлением проверяй, на ах в бой не ходи, потому что тебе в дивизию не чурки посылают, а людей. У этих людей семьи есть, родные есть, и сами они жить хотят. А ты их – под огонь… Вишь, сам-то как побледнел, когда сказали: «Судить будем». Честь свою боишься затоптать, жить хочешь? А те, кто пал там, на поле брани, жить не хотели, что ль, чести, что ль, у них нет, мечты нет? Чурки? – снова рассердившись, вскрикнул Анатолий Васильевич. – Ну, растолкуйте ему, товарищ начштаба!

Макар Петрович устало вздохнул и заговорил, поводя пальцем по столу, не глядя на Михеева:

Ваша ошибка, если это можно назвать ошибкой, товарищ Михеев, заключается не в том, что вовремя не подвезли снаряды. Хотя это тоже ошибка. Ваша ошибка заключается в том, что вы не поняли всего того значения, какое имеет эта высота для немцев. Вы бились здесь не просто за высоту, а за Орел.

Так, так, так! – подтвердил Анатолий Васильевич.

Ваша ошибка заключается в том, – продолжал Макар Петрович, все еще не глядя на Михеева, – что вы уже генерал, а думаете, как сержант: вы доверились разведке, которая вам донесла, что на возвышенности имеется то-то и то-то, такие-то и такие-то силы. Вы этому поверили и успокоились. А надо было подумать шире: перед вами не просто возвышенность, а город Орел.

Да ведь я… – заикнулся было Михеев.

Макар Петрович глянул на него.

Не перебивайте: мы тоже ведь устали. Слушайте! Вместо того чтобы понять все значение этого наступления, вы сломя голову кинулись в бой. Экое геройство! Семнадцать контратак! А вы думали, две-три? Оказалось, враг бросил на вас резервы из-под Орла. Вот почему семнадцать контратак. Вы же до сих пор думаете: подвези вовремя снаряды – и дело в шляпе.

Ну, так судите за это! – горестно произнес Михеев, хотя сам уже понимал, что он со своей дивизией выдержал не просто бой, а последний и решительный бой за Орел, и, понимая это, он в душе уже решил, что судить его не будут, поэтому так обиженно и произнес: – Ну, так судите за это!

Ишь какой! – воскликнул Анатолий Васильевич. – Готов на всех парах в тюрьму.

Мы не судить приехали, а учить, – продолжал Макар Петрович. – Объективно операция, по мнению товарища командарма, прошла блестяще.

Точно, совершенно верно! – тоненько заметил Анатолий Васильевич. – Объективно – блестяще: хотел этого или не хотел Михеев, но он измотал врага и обескровил его.

Это объективно, – нажал Макар Петрович. – Не растерялся, сумел перегруппироваться и мастерски сбил врага.

Мой ученик! Мой! Мой! – с явной гордостью сказал Анатолий Васильевич.

Но субъективно вы бы могли сделать гораздо больше. Вы могли бы быть на высоте. А сейчас? Начинай все сначала…

Как раз в это время, узнав друг друга дорогой, подошли к блиндажу Николай Кораблев и Сиволобов. Тут их задержал часовой.

Услыхав голос Николая Кораблева, Егор Иванович от блиндажа крикнул:

Пропусти, эй, паренек! Наш это, доподлинный.

Их двое, – ответил часовой из тьмы.

И два наши, доподлинные. Пропусти! – подтвердил Егор Иванович и пошел навстречу Николаю Кораблеву; подойдя, он пожал ему руку и с присвистом, как бы восхищаясь всем этим, сказал: – Ну и ну! Ну и была война! Я еще такой не видел. Мы с генералом своим до усталости дошли.

Он где? – еле ворочая языком, спросил Николай Кораблев.

Там, в блиндаже. Идет великое совещание. Даже меня выставили. Айдате-ка ко мне во дворец, – и Егор Иванович повел Николая Кораблева куда-то во тьму.

Когда они, Николай Кораблев и Сиволобов, сошли в маленький блиндажик Егора Ивановича, то последний так обрадовался, что просто не знал, что делать с гостями. Раздувая самовар, он говорил, удивленно крутя большой головой:

Не гнушаемся мы вот друг другом – за это и спасибо советской власти! К Егору Ивановичу гость такой зашел, не гнушается. А кто с тобой-то, Николай Степанович?

Дружок мой, Петр Макарович Сиволобов.

Ну-у? Который Сиволобов? – Егор Иванович взял ночник-коптилку, поднес его к лицу Сиволобова и еще более удивленно произнес: – Это ты «тигра» полонил? Ну, герой, брат! Ах, батюшки! Рад-то я как! – и снова принялся раздувать самовар, спрашивая: – С рукой-то что у вас, Николай Степанович?

Обожгло чем-то, – ответил Николай Кораблев, устало развязывая грязный платок.

Сиволобов посмотрел ранку, сказал:

Ничего. Здесь она, смертушка, насытилась и по пустякам человека не трогает. Это ей – ранка такая – тьфу!

Егор Иванович, ставя на стол вскипевший самовар и к чему-то прислушиваясь, тревожно произнес:

Совещание великое идет. Как бы нам с генералом баньку не дали…

Товарищ командарм, что делать? Мы слушаем вас, – закончив «внушение», обратился Макар Петрович к Анатолию Васильевичу. – Мы вас слушаем, товарищ командарм!

Анатолий Васильевич все-таки не удержался и прошелся туда-сюда, затем остановился перед столом.

Людей в дивизии мало? Да, мало! А там что? «Крабы». Артиллерией их разнести трудно и даже невозможно. Значит… Сабит ранен. Очень жаль, как сына жаль. Галушко! – крикнул он.

И Галушко тут же предстал перед генералами.

Романова сюда! Быстро, на крыльях! – а как только Галушко скрылся, Анатолий Васильевич продолжал: – Что такое «краб»? Только прямое попадание бомбы может повредить ему. Но человек может повредить гораздо больше. К «крабу» есть подходы. Романов с ребятами подберется с тыла и – гранатками. Гранатками и ножичками… Обезвредят! А по пути заглянут и в другие окопы, блиндажи. Это будет неожиданность. Другая неожиданность: у меня есть пять гвардейских минометов-«катюш». И третья неожиданность – надо их всех ослепить. У нас и такое средство есть. Я сегодня проезжал мимо одного аэродрома и видел это средство. Да, кстати, где Николай Степанович? Рассказывали мне, он был на аэродроме и смотрел воздушный бой.

Батюшки! – всплеснув руками, вскрикнул Михеев. – А я о нем совсем забыл!

Тогда Анатолий Васильевич в упор посмотрел на него и произнес, раздельно отчеканивая каждое слово:

За него-то ты будешь отвечать передо мной…

…Николай Кораблев, Сиволобов и Егор Иванович сидели за самоваром и богато чаевничали. Первые кружки горячего чаю они выпили молча и жадно, как утомленные путники в жару пьют воду из ручья.

– Только-только в горло попало! – проговорил Сиволобов, подставляя под кран самовара пустую кружку.

Выпили по второй, потом по третьей.

– Зело хорошо! – полушутя проговорил Сиволобов на седьмой кружке.

И в тот момент, когда самовар «дал течь», а Егор Иванович снял его со стола, намереваясь снова «зарядить», – в это самое время откуда-то со стороны в маленькое окошечко блиндажа ударил такой свет, что огонек коптилки совсем поблек, а Егор Иванович так и застыл, держа самовар за ручки, намереваясь вытряхнуть из него золу. Сиволобов выскочил наружу и оттуда крикнул:

– Идите-ка! Идите посмотрите, светопреставление какое!

Весь противоположный берег долины, вся высота были залиты таким ярким светом, что все блестело, сияло так, как будто солнце все свои лучи сосредоточило именно только там… Отраженный свет падал и на этот берег, особенно сильно на верхушки берез и сосен.

– Светопреставление… – растерянно повторил Сиволобов, видя, как гигантские струи света вырываются из мелкого кустарника и, рассеиваясь, падают на вражеский берег. – Прожектора… – пояснил он Николаю Кораблеву. – Батюшки! Сколько их! Сотни, – и смолк, даже пригнулся: на высоте начали рваться снаряды, но не артиллерийские, а какие-то особенные. Они неслись откуда-то почти молча и рвались, вспыхивая кострами… А вслед за этим на высоте забегали люди, быстрые и, казалось, легкие, как тени.

– «Катенька» отработала, – шепотом передал Сиволобов и, увидев, как из лесу двинулась пехота, кинулся за ней, вскрикивая: – Айда-пошел! Айда-пошел! – но, наколов ногу, недоуменно произнес: – Без сапог-то? Куда же мне?

Егор Иванович сбегал в блиндаж, принес сапоги и, подавая их Сиволобову, проговорил:

– Возьми. Генералу было приготовил, да найдем.

– Благодарим, Егор Иванович! – И Сиволобов в новых сапогах ринулся за пехотой, а за ним и Николай Кораблев.