Текст книги "Борьба за мир"

Автор книги: Федор Панферов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

Не-ет. Он у нас особенный, – все так же с украинским акцентом произнес адъютант. – А мою фамилию знаете? Я Галушко. Так и зовите – Галушко, – подчеркнул он, как будто лучше его фамилии на свете и нет.

Гул от разрыва снарядов все приолижался и приближался. Вот он стал уже совсем густым.

– Где это стреляют? – спросил Николай Кораблев.

– Конюшню бьют.

– Что за конюшня?

– Тут река есть такая, Зуша. По ту сторону реки на бугорке колхозная конюшня. Засели в нее немцы, укрепились, и мы с год их оттуда выкуриваем и никак, хоть лопни. Эта конюшня у нас вот тут, – и Галушко ладонью крепко хлопнул себе по шее.

– Значит, важное дело?

– А то!

Шофер у развилки дорог придержал машину, спросил:

– Товарищ адъютант! Куда? Направо, налево?

Галушко глянул, помедлил, сказал:

– А направо проскочим?

– Первый раз, что ль?

Тогда Галушко повернулся к Николаю Кораблеву, поясняя:

– Налево – это к штабу, но через болота. Буксовать, пожалуй, будем: вчера дождь прошел. Направо – в обход, – он протянул правую руку, затем согнул ее крючком. – Зато дорога ровная, но от немцев близко: пять-шесть километров. Речку переедем – и влево – километров тридцать от штаба. Хотя и дальше, но выйдет ближе. Как вы на это смотрите?

– А мне-то что! Вы хозяева, – ответил Николай Кораблев.

– Тогда давай направо, – скомандовал Галушко.

Машин грузовых и легковых по дороге стало попадаться все больше и больше. «Виллис» затерялся среди грузовиков, как заяц в стаде коров. Изворачиваясь, виляя, он обгонял пятитонки и вскоре выскочил к повороту, где стоял столбик со стрелой и надписью: «На переправу». Из будки вышел часовой. Он сначала хмуро посмотрел на «виллис», который нахально лез вперед, но, узнав Галушко, заулыбался, сказал:

Опоздали, товарищ старший лейтенант: встречный поток пошел.

А может, проскочим? Пусти. Срочное дело.

Ехайте. Только уж если встречный пошел через мост, подождите на обочине.

Есть «подождите», товарищ начальник, – полушутя кинул Галушко.

И «виллис» ринулся на переправу. Он несся по длинной дамбе, подпрыгивая и даже повизгивая, как кутенок. Но, подскочив к мостику через реку, остановился: навстречу двинулся поток машин.

Эх, опоздали на какую-то минуту! – горестно произнес Галушко. – Генерал ждет обедать, а мы вот тут топтаться будем, – и, глянув на часы, сказал: – Без пятнадцати пять. Да. Запоздаем к обеду. А генерал у меня такой: ровно в шесть – обед, ровно в десять – ужин, ровно в двенадцать – спать, ровно в восемь – подъем, хоть небо провались. Мы так с ним живем, это, конечно, не в боевое время. А когда бой, – все насмарку.

Шофер перевел «виллис» на обочину дамбы, чтобы не мешать встречным, и задремал, опустив уставшие руки. Николай Кораблев и Галушко выбрались из машины. Галушко еще раз погоревал, что опаздывает к обеду, а Николай Кораблев прошелся, разминая ноги, и посмотрел на ту сторону реки. Там, на возвышенном берегу, хатками разбросалось село. Слева виднеется вся исковыренная пулями и осколками, будто в рябинках, церковь. Ниже, у подножия церкви, сидят два паренька и удят рыбу. Неподалеку от них саперы наводят мост второй линии.

Николай Кораблев смотрит на все это… и ничего не видит.

Он медленно, как бы отсчитывая шаги, ходит по обочине дамбы и шепчет:

Я все ближе и ближе к тебе, Танюша, – и чувствует, что на душе у него такая радость, словно он и в самом деле как только переправится на ту сторону, так и увидит ее, Татьяну. – Но ведь это опять все тот же обман! – старается он разуверить себя, вполне понимая, что им овладевает навязчивая мысль. – Ведь это бред, – шепчет он и, однако, слышит свое сердце: оно бьется энергичными, жизнерадостными толчками, а все тело наливается силой, ожидающей и тоскующей…

И вот он уже рядом с Татьяной. Нет, не Николай Кораблев, а мужчина… даже мужик, несущий в себе всю мощь своих предков. Он подхватывает Татьяну на руки и уносит. Куда? Да прочь от этих хаток, этих улиц, этих садов и огородов. Он уносит ее в лес и кладет на сочную траву. Затем опускается перед ней на колени. Золотистые волосы падают ей на лицо, а из– од них на него смотрят ее глаза – зовущие, тоскующие.

Ах-ры-ы-ры-ы! – скрипуче, с ревом разорвалось что-то.

Николай Кораблев дрогнул и не сразу очнулся. Сначала он посмотрел на Галушко, потом – вправо, на луговинную долину, откуда донесся взрыв. Там, среди зелени трав, что-то дымилось, будто далекий, потухающий костер. Галушко тоже посмотрел туда, затем недоуменно пожал плечами и неуверенно произнес:

Видимо, старые мины рвутся.

Но вот что-то взорвалось в другом месте. Потом еще и еще, все приближаясь к дамбе. Затем взорвалось в реке, выбрасывая огромный столб брызг. Саперы кинулись врассыпную, прячась в канавках, блиндажах.

Бьют из миномета по переправе, – наконец, определил Галушко и пояснил, показывая на темнеющий лес за луговинной долиной: – Тама-тки засели немцы. Тут ведь рядом, километров пять, и передовая. Эх! – вскрикнул он, увидав, как мина разорвалась совсем недалеко от дамбы.

Николай Кораблев, бледнея, проговорил, показывая на канаву:

Нам туда надо. Зачем зря умирать? – и, вспомнив бойца Петю, добавил: – Я видел, как один вот так зазря попал под удар.

Галушко широко улыбнулся.

Да ведь она и там может застукать – мина. Вы уж лучше седайте в машину.

И снова взрывы, гул, взлеты земли, щебня, воды. На середине моста, как нарочно, остановился грузовик, задержав длинную шевелящуюся змею машин. Шоферы повыскакивали из кабин, кинулись к грузовику и на руках вытолкнули его на обочину дамбы… Поток машин снова рванулся вперед. Но вот одна из мин разорвалась в реке, рядом с мостом.

Пристрелялся. Сейчас будет бить в нас, – проговорил Галушко.

И, как бы в подтверждение его слов, мины начали рваться по прямой линии, все приближаясь и приближаясь к цели. Но поток машин уже оборвался. Прогрохотал последний грузовик, и на мосту засверкали новые выстроганные настилы.

Галушко сел рядом с шофером.

«Да неужели они сейчас поедут прямо под удар?» – подумал Николай Кораблев и хотел было об этом сказать Галушко, но «виллис» подпрыгнул и стремительно ринулся на мост.

Гул. Грохот. В эту же секунду огромный поток воды окатил с ног до головы Николая Кораблева, и он, задыхаясь, мысленно прокричал: «Таня! Танюша! Пусть твоя любовь спасет меня!» Новый поток воды кинул его в угол, прижал, навалившись на него всей своей тяжестью. «Вот мы и в реке… вот мы и в реке, значит, конец… конец», – мелькало у него, и он подпрыгнул, как бы выныривая со дна реки. Подпрыгнул, ударился головой о железную перекладину и снова упал ка сиденье, уже захлебываясь. Напряжением всей силы воли опять поднялся, раскрыл глаза и увидел, как с переднего стекла стекает вода. Впереди показался черный бугорок, потом дорога, выстланная камнем… улица… хата… И вдруг захохотал Галушко.

Вот оно как!.. На мизинец от смерти были, – и, глянув на Николая Кораблева, снова захохотал. – А шляпа-то! Шляпа! Ух! Совсем повисла!

Николай Кораблев снял шляпу, встряхнул ее и тоже нервно засмеялся. Оборвал смех и осмотрелся. До чего же знакомая улица, бугорок, хата! Да ведь он тут был… совсем недавно. Был, был! Вот здесь он встретил Татьяну, подхватил ее на руки и унес вон туда в лес… И вдруг что-то с такой болью надломилось у него внутри, что он застонал и повалился на траву у плетня, сознавая только одно, что больше никогда не увидит Татьяну.

Галушко кинулся к нему, расстегнул ворот рубахи, потер виски и перепуганно проговорил:

Ошарашило малость человека. – Ничего, – истолковывая все по-своему, сказал он весьма спокойному шоферу. – Отойдет. Это же не пуля и не осколок, а просто страх. Отойдет. Давай раздевайся и просушивайся: нельзя такими являться перед генералом.

Глава третья

1

– Вот туточки, – хотя и по-украински мягко, но как-то между прочим, произнес Галушко, помогая Николаю Кораблеву выбраться из машины, а когда тот выбрался, еще сказал: – Со всяким такое бывает.

Николай Кораблев ничего не ответил, чувствуя только одно, что на душе у него все та же тупая боль.

«Да что же со мной было там, на берегу? – думал он. – Ее не увижу? Но ведь я ближе к ней. Теперь я до нее могу пешком добраться… если бы не линия фронта. И как это я ее не увижу? Вот чепуха какая!» Он посмотрел на Галушко и заметил, что тот чем-то очень встревожен. Поняв, что Галушко встревожен из-за него, он мягко проговорил:

Простите меня, пожалуйста. Вы такой гостеприимный, заботливый, а я, видите, какую штуку отколол. Я, знаете ли, недавно из больницы. Вот, – сняв шляпу, он показал на седой клок волос. – Ударил меня кто-то… молотком.

А-а-а… – встревоженно протянул Галушко и, поправляя, дергая за полы пиджак на Николае Кораблеве, кивнул на хату. – Идите.

Хата стояла боком к улице и окнами во двор. Вместо ворот березовые жердочки. За сараем через открытую калитку видно сельцо, раскинувшееся на пригорке. Внизу пруд. На пруду домашние гуси и утки.

Как местечко-то называется? – спросил Николай Кораблев, идя во двор.

Грачевка, – почему-то уже совсем невнятно ответил Галушко, и сам стал каким-то квелым: плечи у него опустились, в походке появилось что-то ленивое. – Знаете што-о? – нажал он на последнее слово. – Я туда не пойду, в хату. Вы уж беседой своей меня выручайте.

– Не понимаю.

– Не любит генерал, когда опаздываю. Сказано, во столько-то, – ну, хоть расшибись. Так что я смотаюсь, – и, просяще посмотрев Николаю Кораблеву в глаза, Галушко куда-то «смотался».

Войдя в хату, Николай Кораблев осмотрелся. Направо кухонька, отгороженная дощатой перегородкой, налево тоже что-то отгорожено, прямо – дверь. Куда идти? Но в эту секунду из кухоньки выглянула моложавая женщина и, подавая ему влажную руку, произнесла:

– Здравствуйте, Груша, – отрекомендовалась она, глядя на него горящими глазами. – Вы с Урала? И я оттуда – с Алтынташа, рядом с Миассом.

«Видимо, жена генерала. Ничего. Глаза хорошие», – подумал Николай Кораблев и смущенно добавил: – Мне бы сначала умыться. Как вы думаете?

И то, – произнесла Груша так же, как и Галушко.

Умываясь над тазом, Николай Кораблев думал о том, как ему вести себя. Всего хуже, что он в военном деле ничего не понимает. Показать это сразу, не скажут ли: «Вот прикатил. Пионеры и те знают, а этот как с луны свалился». Ну, а если влипну при разговоре? Тогда что? Нет, прямо скажу: ничего не понимаю в военных делах.

Вот вам полотенце, – Груша повесила на гвоздик чистое полотенце и, постучав в дверь, доложила: – Нина Васильевна! Гость прибыли.

«Нина Васильевна еще какая-то. Неудобно: небритый, и пиджак помят, вроде корова изжевала». – Проводя рукой по небритой щеке, он открыл дверь во вторую комнату и, шагнув через порог, ударился головой о косяк.

Его встретил веселый смех, чем-то напоминающий смех Татьяны, и слова:

Вот так же. Вот так же стукается и Анатолий Васильевич. Всегда, и одним и тем же местом.

Это и была Нина Васильевна, жена командующего армией. Она небольшого роста, даже, пожалуй, маленькая, миниатюрная. А может, такой она показалась потому, что, сам по себе огромный, Николай Кораблев, войдя в комнату, как будто еще вырос и все перед ним стало маленьким. В голове у него ныло. Но он, перебарывая боль, тоже засмеялся и снова посмотрел на Нину Васильевну.

Вот так же!.. Вот так и Анатолий Васильевич! – продолжая звонко-заразительно смеяться, вскрикивала та.

А когда Николай Кораблев, здороваясь с ней, наклонился, она необычайно просто потерла рукой ушибленное место на его голове и неожиданно оборвала смех. Лицо у нее стало серьезно-встревоженным. Усаживая гостя на стул, она спросила:

Больно вам? Очень больно?

Да так… – Николай Кораблев хотел было сказать о том, что он недавно выписался из больницы, но перерешил, думая: «Чего это я афиширую свою болезнь?» – и добавил: – Ничего. Пустяки. А смеетесь вы хорошо.

От души, – и, показав на перегородку из свежих сосновых досок, как перед старым знакомым, она заговорщически прошептала: – Ордена надевает. Хочет во всем блеске показать себя. Как же! Гость с Урала! – и еще более заговорщически: – Сейчас и другой явится. Вот увидите, тоже в орденах. Не генералы, а дети. Ну, честное слово, дети. Посидите тут немножко, а я сбегаю на кухню.

2

Когда Нина Васильевна вышла, Николай Кораблев поднялся со стула и стал рассматривать обстановку.

Комната небольшая, недавно побеленная. Правая сторона отделена дощатой перегородкой. Там, за перегородкой, кто-то чем-то позвякивает. Посредине комнаты большой стол, на нем пять обеденных приборов, бутылка с водкой «Московская» и бутылочка с витамином «С». Прямо у окна столик с телефонными аппаратами в кожаных сумках. Аппараты лежат на боку. Рядом рация и полочка с книгами. Николай Кораблев подошел к полочке, посмотрел. «Полное собрание сочинений Мордовцева». На подоконнике, совсем непонятно зачем, разные учебники по алгебре и геометрии.

Книжечки рассматриваете? – вдруг услышал он тоненький голосок и, предполагая, что обладатель этого голоса – тоже человек тоненький, маленький и невзрачный, повернулся.

Перед ним стоял командарм.

Это был человек высокого, даже могучего роста, сухой, подтянутый, грудь широкая, руки тоже сильные. Казалось, ему лет сорок, но веки уже старчески поломаны, на лице резкие морщины, они видны даже на губах, волосы на голове реденькие, причесанные «под польку». Грудь в орденах.

Они несколько секунд стояли молча, рассматривая друг друга, затем командарм шагнул, протянул руку:

Здравствуйте! Анатолий Васильевич Горбунов. Наверное, слышали про такого гуся? Ну, еще бы! Герой сталинградского побоища, – полушутя, но со скрытой гордостью проговорил он. – А книжечки, что ж? Мордовцев? Читаем и его. Нечего здесь больше читать. Садитесь! А вы, значит, с Урала? Знаю. То есть не вас знаю, а танки ваши, моторчики. Хороши они, моторчики-то ваши на танках… и на самолетах… Нет, самолеты я не всегда люблю: они иногда впустую кидают бомбочки. Вот научитесь сначала в цель кидать бомбочки, а потом и прилетайте. А так что ж? Не-е-т. Не пойдет. Тут я молчать не буду! – закипел он, как бы выступая где-то на совещании генералов. – Нет! Эдак распустятся – и на своих сбросят… Не умеете бить врага, так у меня вместо вас есть ножички. Из Златоуста прислали. Ребята ворвутся ночью в немецкие окопы, блиндажи и ножичком под ребро. Без гула и шума, а здорово!

Николай Кораблев недоуменно посмотрел на Анатолия Васильевича, еще не понимая, что тот юродствует или серьезно выступает против самолетов за какие-то там ножички.

«И как это может такой огромный человек говорить: «ножички», «бомбочки»! – подумал он. – Нет. Тут что-то не то. Испытывает меня, как, дескать, глуповатый парень или ничего себе?» – и, сознавая, что ему сейчас придется вступить в спор по военным делам, в которых плохо разбирается, он, путаясь в словах, как медведь в сетях, краснея, что с ним бывало очень редко, заговорил:

Как бы вам… Это бы. Вы что же это? Может, нам моторы-то прекратить… выпуск?

То есть как это? – тоненько вскрикнул Анатолий Васильевич. – А что же вы будете там делать?

Ножички.

Анатолий Васильевич остановился, посмотрел на него в упор и протянул, тихо посвистывая:

– Тю-ю… Вон вы какой, ершистый, – и, чуть согнувшись, положив руку на живот, быстро заходил по комнате. – Знаете что, я не против самолета. Но самолет – существо бездушное: его куда поведешь, туда он и полетит. И бомбочки: куда их сбросишь, там они и ухнут.

Ay вас что ж, случай был, что ль?

Эх! Еще бы случая дождаться. Этого не хватало!.. И ничего им не скажи. Мы соколы! У нас Чкалов был! Знаю. Герой. Люблю…

Николай Кораблев уже понимал, что командарм хитрит, говорит для «отвода глаз», и, однако, спросил:

А часто впустую?

Всяко бывает, но зазря я и одного человека не дам убить. Не дам! Когда боец идет в атаку и погибает на поле брани, я снимаю перед ним шапку и произношу: «Умер за родину смертью храбрых». А тут? – Он снова пробежался туда-сюда и остановился перед Николаем Кораблевым. – У нас есть чудо-летчики. Как-нибудь я вам покажу майора Кукушкина. Весь обожжен: лицо, руки, тело. Страшно на него смотреть. Однажды чуть не сгорел в самолете. Очаровательный человек, красавец! Этот впустую никогда не сбросит. Вот я и говорю генералу авиации, например, Байдуку: «Пускай твои летчики сначала научатся у Кукушкина бить врага, потом их и выпускай», – и Анатолий Васильевич легко, будто табурет, передвинул стол с одного места на другое и, уже успокаиваясь, сказал: – Спорим мы с Ниной Васильевной: ей нравится, когда стол вот так, а мне – вот так: мне ближе к телефону, а ей – на кухню. Конечно, она хозяйка за столом, но ведь я командующий армией. И зачем мне кружиться около стола, чтобы добраться до телефона?

«Сильный-то какой! – подумал Николай Кораблев, глядя на то, как тот поворачивает стол. – Только вот веки поломаны… и морщинки… а так выглядит молодцом. Морщинки, веки – это уже годы».

Анатолий Васильевич сел против, сказал:

Нарушение обеденного часа сегодня из-за вас. Ах, да! Нарком звонил. Очень обеспокоен: долго вы ехали. А с костюмом-то что? Купались, что ль, прямо в костюмчике?

Николай Кораблев рассказал о том, как они ехали по дамбе, и о том, как стояли на обочине, а немцы били из минометов, и о том, как «искупались». Он рассказал обо всем, умолчав только о пережитом страхе. Анатолий Васильевич слушал, склонив голову, затем, как о чем-то очень простом, сказал:

Бывает. У нас это тут часто бывает, – и позвал? – Галушко! – и, чуть подождав: – Скрылся. Опоздал и скрылся. Думает, дескать, генерал забудет. Галушко! – еще громче крикнул он.

Галушко стал на пороге.

Ге! – вскрикнул Анатолий Васильевич. – Видите, глаза-то куда запустил. Как кот: сметанку слизал и не смотрит. Почему запоздал к обеду?

Сушились, товарищ командарм.

«Командарм», – и к Николаю Кораблеву: – Как провинится, так и называет меня не товарищ генерал, а командарм, – и опять к Галушко: – Сушились, значит? То намочится, то сушится. Вы знаете, Николай Степанович, какой он у меня? Однажды так намочился, что я его еле-еле в себя привел. Смотрю, лежит мой Галушко и лыка не вяжет.

Да ведь то же було… товарищ командарм… ведь то же було года полтора назад, ще под Москвой, – убежденно произнес Галушко.

– Полтора. А он хочет, чтобы каждый день то було.

И в том, как он журит своего адъютанта, и в том, как кидает на него взгляд, будто и сердитый, но в то же время теплый, – во всем было видно, как он любит своего Галушко. Пожурив, сказал:

Где Макар Петрович? Чтобы немедленно был здесь: смотри, как опоздали с обедом.

Но генерал Макар Петрович, тоже в парадном костюме и при орденах, уже входил в комнату. Росточком он невелик, но очень крепкий и с животиком. Щеки румяные, одутловатые. Нос с горбинкой, глаза большие голубые, а губы ядреные, как у деревенской девки.

Разрешите, товарищ командарм? – проговорил он, встряхиваясь, позвякивая орденами.

Нина Васильевна в эту секунду прошла из кухни в комнату за перегородкой и по пути подмигнула Николаю Кораблеву, как бы говоря: «Видите, и этот при орденах. Дети!»

Ну что же? – со скрытым смешком ответил Макару Петровичу Анатолий Васильевич. – Разрешаю. Разрешаю. И познакомься, генерал. Гость приехал. С Урала.

Макар Петрович, шаркнув ногой, протянул руку Николаю Кораблеву.

Начштаба армии Макар Петрович Ивочкин, – подчеркнул он так, как бы боясь, что его с кем-нибудь перепутают. – Очень рад вас видеть. Очень. Я сам почти с Урала… то есть из Омска.

– Тю-ю-ю! – воскликнул Анатолий Васильевич и залился пронзительным смехом. – Почти с Урала – из Омска. Эко хватанул! Садись, садись. Давай обедать. А то ведь знаю, тебе легко: как медведь, можешь прожить без пищи… вон сколько накопил, – и, поясняя, Николаю Кораблеву: – Остроумный он у нас, генерал, – утром скачет на лошади, чтобы жирок сбить, а после обеда обязательно на кровать завалится и часа два спит: жирок накапливает.

Да ведь теперь не сплю, товарищ командарм, – совсем не обижаясь, произнес Макар Петрович и потянулся к бутылке с водкой. – Разрешите вам налить, Николай Степанович?

Николай Кораблев смешался, не зная, что ответить: сказать, что он не пьет, генералы могут подумать: «Ну вот, приехал святитель», – сказать: «Наливайте», а вдруг те начнут так хлестать, что я не выдержу». Так ничего и не сказав, он приблизил к себе наполненную водкой рюмку и посмотрел на Макара Петровича, думая: «Да-а. Этот может в себя много влить».

Макар Петрович налил и в свою рюмку, затем заткнул бутылку пробкой и поставил на старое место.

– А чего ж… хозяину? – вмешался Николай Кораблев.

– Анатолий Васильевич не пьет, бросил, – выходя из-за перегородки и садясь за стол, ответила Нина Васильевна. – У него есть свой напиток, – и подвинула к Анатолию Васильевичу бутылку с витамином «С».

Не принимаю, – сказал Анатолий Васильевич. – Но как только гитлеровцев расколотим, так и напьюсь.

– Тю-ю-ю! – так же, как и он, воскликнула Нина Васильевна.

– Да. Вдребезги расколотим, и я вдребезги напьюсь.

3

Обед был хороший, приготовлен по-домашнему. За столом хозяйкою оказалась действительно Нина Васильевна. Она зорко следила, кто что ест, как ест, у кого и что на тарелках, то и дело подкладывала, особенно Макару Петровичу и Николаю Кораблеву. Макар Петрович ел аппетитно: у него на зубах все хрустело, как на жерновах. Анатолий Васильевич ел мало и больше пил витамин «С». Нина Васильевна, сдерживая досаду, сказала:

А ты меньше кислого, Толя. Вредно это тебе.

Витамин вредно? Впервые слышу. Ну, не буду, – и он с сожалением отодвинул бутылку с витамином.

А Нина Васильевна сделала замечание Макару Петровичу, который стал есть с ножа.

Не журите вы меня, Нина Васильевна: институт благородных девиц не окончил.

А вы не сердитесь. Встретитесь с союзниками – с американцами или с англичанами, – да вот так с ножа при них, и скажут: «Ну и генерал!»

Ничего не скажут, – решительно отбросил Макар Петрович. – Это мы им скажем: «Мы дрались, а вы только рукава засучали».

Последнюю пуговицу на солдатскую шинель пришивали, – добавил Анатолий Васильевич. – Мы же в Германию придем победителями, а победителей не судят.

Судить не будут, а осуждать за утлом будут, – не отступала Нина Васильевна.

Снова раздались три оглушительных взрыва. Часы остановились. Электрическая лампочка под потолком закачалась, как при землетрясении. Даже стол и тот как-то сдвинулся с места. А Николаю Кораблеву показалось, что взрывы разразились где-то позади него, и он уже ярко представлял себе, что вот летит осколок огромнейшей величины, и осколок этот сию же секунду всадится ему в спину. По телу побежали холодные мурашки, ноги одеревенели, и он посмотрел на всех, ожидая, что все кинутся в стороны, но Галушко пояснил:

Они же, товарищ генерал. Перенесли огонь левее.

Знаем ведь, – Анатолий Васильевич недовольно отмахнулся и, продолжая обед, добавил, как бы рассуждая сам с собой: – Чудаки. Видно, нацелились на переправу и промазали. Да разве за тридцать километров попадешь? А? Макар Петрович, пугают?

Угу, – ответил тот, аппетитно похрустывая хлебную корочку.

Глядя на них, успокоился и Николай Кораблев. Он посмотрел на пятый, свободный, обеденный прибор и подумал: «Значит, кто-то еще должен быть. Может, Галушко? Но вряд ли генералы допустят его к своему столу: субординация», – и хотел было спросить, для кого предназначен пятый прибор, но в эту минуту Груша подала чай, а Анатолий Васильевич весь встрепенулся. Лицо у него стало хитроватое и озорное. Обращаясь к Макару Петровичу, он с тяжким вздохом произнес:

Охо-хо-хо! Ну что ж, товарищ начштаба, перекинемся, что ль? – и, перегнувшись к Нине Васильевне, тем же тоном попросил: – Нинок, дай-ка карты-то.

Нина Васильевна, подавая карты, сказала, обращаясь к Николаю Кораблеву.

Все равно всех обыграет.

Не кори, – проговорил Анатолий Васильевич, сдавая карты, в том числе и Николаю Кораблеву. – В дурачка. Хорошая игра… Ну-с, с кого начнем? С гостя, что ль? Давайте с гостя, – и уже казалось, что за столом сидит не командующий армией, а мужик – таежный сибиряк: у него даже пальцы стали как-то длиннее, заграбастей, а глаза сузились и зашныряли по картам партнеров. – С гостенечка, значит, начнем, потому что у нас в доме первый почет и уважение, как водится, гостенечку, а потом Макару Петровичу влепим… потом уж, прости, Нинок, тебе. Так! Поехали. У меня шестерка козырей. Значит, ход мой.

Макар Петрович (его клонило ко сну) надулся, решив не сдаваться. Николай Кораблев, посмотрев в свои карты и видя, что масть хорошая, сказал:

Ого! Меня трудно с такой картой бить.

Поглядим – увидим, – уверенно пригрозил Анатолий Васильевич.

Через какие-нибудь десять – пятнадцать минут непонятно как, но у Николая Кораблева в руках собралась почти вся колода карт. Он в них запутался. За столом все засмеялись и громче всех Анатолий Васильевич. Этот, заливаясь, выкрикивал:

Подсыпай, подваливай ему, ребятки! Не скупись! Сыпь! Сыпь, ребятки!

Следующим остался в «дураках» Макар Петрович, за ним Нина Васильевна. Анатолий Васильевич, как мальчонка, хохотал, радуясь, все так же выкрикивая:

– И-и-их! Влепили! И-и-их, дали жару-бою! Жалко, нет генерала Пароходова, – он кивнул на пятый прибор и пояснил гостю: – Пароходов тут всегда сидит, а ныне уехал в тыл, – и снова игриво: – Ну, поехали по новому кругу.

И по новому кругу все оказалось так, как хотел Анатолий Васильевич. Кораблев смотрел на всех и думал:

«Как-то не так я все предполагал. Я предполагал, что тут только воюют, а тут, вишь ты, в карты, и все такое прочее. Мы вот там… в тылу… но, впрочем, откуда я знаю, а может, и там в карты лупятся?»

Что вы так на меня смотрите? – спросил Анатолий Васильевич, собирая со стола карты и отодвигая их Нине Васильевне, и добавил: – Хватит.

Николай Кораблев от неожиданного вопроса замешкался, но, чтобы его не заподозрили в чем-то поганеньком, сказал:

Да вот и разговор и карты.

A-а, карты! Ну, это мы пятый или шестой денек, ка полчасика, чтобы Макара Петровича отвлечь от послеобеденного сна. Видите, профилактика! Но надо вам сказать, армия стоит в обороне восемнадцатый месяц, за это время сложился свой быт, – Анатолий Васильевич хитренько моргнул в сторону Макара Петровича. – Одни, например, после обеда спят, другие принимают солнечные ванны, третьи влюбляются, четвертые… одним словом, есть часы, которые принадлежат каждому, и каждый в эти часы делает свое дело. Но большинство часов принадлежит армии. Учимся, готовимся к решительному сражению.

Но ведь и воюете? – оживленно спросил Николай Кораблев, видя, как пальцы на руках у Анатолия Васильевича снова повяли и сам он стал обходительнодомашним.

Да чего там?

А пушки то и дело гремят?

Какая это война! Только хвастун может сказать: «Воюем!» Он, такой хвастун, даже другое может бабахнуть: «Идет напряженная война, каждый день бои, а у командарма за столом играют в карты». Или: «Читают Мордовцева, занимаются математикой». Нет. Мы сейчас не воюем, а готовимся к решительной битве. Учимся, готовимся, иногда с таким напряжением, что в голове скрипит. Так-то вот. Ты что, Галушко?

«Вече», товарищ генерал, – сказал тот.

Анатолий Васильевич взял трубку телефона, неожиданно присмирев, говоря тихо и тоненько:

Слушаю. Я. Я, Горбунов, – и пальцы на руках у него снова стали цепкие. – Так точно, товарищ генерал армии. Так точно, – и опять некоторое время слушал, но по лицу уже забегала хитренькая улыбка. – Да ведь возражать-то и я умею. Конечно, ваше право – мне приказать, и я приказ безоговорочно выполню: дисциплину мы знаем, уважаем. Прикажите. А так как же? Всего хорошего, товарищ генерал армии, – кончив разговаривать, он чуть-чуть согнулся, затем, крепко сцепив руки на животе, прошелся туда-сюда, круто поворачиваясь, и, хитренько улыбаясь, проговорил: – Командующий фронтом Рокоссовский. Настаивает, чтобы мы бросили канителиться с конюшней. Я ему возражаю: «Прикажи – брошу». Не приказывает.

Я уже по дороге слышал про эту конюшню. Что это такое? Если не секрет? – спросил Николай Кораблев.

Да какой секрет, если слышал по дороге. Но об этом вечерком, а сейчас мы с Макаром Петровичем по тылам проедемся.

Может, и меня… меня возьмете с собой? – выйдя в заднюю комнату следом за Анатолием Васильевичем, Макаром Петровичем и Ниной Васильевной, с готовностью ехать попросился Николай Кораблев.

– Вы лучше в баньку сходите, – и видя, как Николай Кораблев надевает шляпу, Анатолий Васильевич громко рассмеялся. – Э-э-э! Да вы что, Пьер, что ль, Безухов – в шляпе? Галушко! Одень-ка Николая Степановича.

4

Нина Васильевна подала тазик и узелок.

Вот и белье, и мочалка, и мыло, – и улыбнулась по-доброму, по-семейному, напомнив Татьяну.

Зачем же? – пробормотал Николай Кораблев. – У меня все это есть, кроме мочалки.

Свое поберегите. А это все новое, хотя и солдатское.

Николай Кораблев, шагая по улице, косолапя, думал:

«Какая она простая и доверчивая! И как это она не понимает? Ведь с такой доверчивостью она может нарваться на пошлость. Или уж настолько уверена в своей чистоте, что и пошляк споткнется. Славная женщина! Какая-то в ней детская доверчивость. И спутница генерала», – рассуждая, он шагал вдоль улицы, всматриваясь в хатки, в бойцов, то и дело куда-то идущих, прислушиваясь к необычайному воздуху: воздух то и дело содрогался от взрывов, гула моторов. Вот где-то забили в колокол – часто и тревожно.

Что это? – спросил он бойца, который сопровождал его до бани.

– Э-э-э, – отмахнулся тот. – Вражеские самолеты летят – значит, прячься.

А чего же вы?

Да ведь он за день-то раз пятнадцать барабанит. Ну всякий раз и прячься? Вот сюда, – добавил боец и подвел Николая Кораблева к новому срубу, врытому в землю, похожему на деревенскую хату.

То и была баня.

В предбаннике сидел боец. На шее, с правой стороны, у него глубокий розово-синий шрам; видимо, поэтому и голова склонена направо. Правая нога его на деревянном протезе. При появлении Николая Кораблева он вскочил, по-военному отдал честь, не выпрямляя головы, но, увидав, что гость в гражданском, панибратски заговорил:

А я ждал Макара Петровича, генерала нашего любезного. Ух, люто парится: святых выноси!.. И жарку ему было приготовил. А вы как: с угарцем или с прохладцей любите?

Не с угарцем и не с прохладцей, а так себе.

Средненько? И это можем. Раздевайтесь, а я все ментом приготовлю, – и скрылся в бане.

Пока Николай Кораблев раздевался, боец в бане открыл окно, плеснул воду на раскаленные камни и сразу окутался иссиня-белым паром, выкрикивая:

Всякие генералы бывают! Всякие. Иной скажет: «Ермолай, такую баньку, чтобы пятки жгло». Ну, и такую состряпаю. А он придет, сунется в такую и бегом оттуда, да в крик: «Что ты, Ермолай, угорел, что ль?