Текст книги "Борьба за мир"

Автор книги: Федор Панферов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

В деревню уйду! – вдруг, с надрывом бася, оглушая Настю, загрохотал Степан Яковлевич. – И ты со мной пойдешь! Землю ковырять не разучились. А им что? Я станки голыми руками в свирепый ураган стаскивал. Мое это дело, мастера? А-а-а! Я под открытым небом в злые морозы коробки скоростей выпускал. Я не спал, недоедал, жил в студеном бараке. Что меня одухотворяло? – выкрикнул он непонятное для Насти слово. – Что? Победа! А они, сукины дети, что? – Он, страшный, со сбитой набок бородкой, с глазами, побелевшими от гнева, потряс кулаком. – Мы им моторы дали! Мы им снаряды дали! Мы им танки дали, самолеты дали… Людей дали! Где Иван Кузьмич? Где Ахметдинов? Где Звенкин? И другие прочие, миллионы? Где? Там, на поле брани… Ганяралы! – намеренно коверкая слово, в злобе прокричал он. – Ганяралы! Немцы – это чух-пух. А вот мы, га-ня-я-ра-алы-ы-ы, «планомерно отступаем, перемалываем врага», – он передохнул, как бы выныривая из воды, и снова загрохотал: – А мы вот не отступаем! Мы – выдерживай! Насмерть стоим у станков! – И Степан Яковлевич, оборвав, снова зашлепал старенькими чувяками.

Нет, нет! Это он просто так, «с кондачка», назвал тех сукиными детьми и «ганяралами». Ах, ты-ы! И хочется ему плакать. Рыдать так же, как он иногда рыдал в детстве: с захлебом, с заиканием. Вот так кинуться на пол и кататься, пока не подойдет мать и своей родной, ласковой рукой не поднимет его и не скажет: «Степушка!.. Да что ты? Вот я, мама твоя, около тебя. Кто обидел тебя? Ну, вот я их сейчас!»

Ох, нет! Рыданием тут не поможешь. Это надо подавить в себе – плач. Степан Яковлевич смахнул слезы, набежавшие на щеки, и потянулся к ботинкам. Потом надел костюм, расчесал бородку и без кепи пошел к двери, говоря:

Запри-ка за мной.

Куда это ты, Степан Яковлевич? – в страхе спросила Настя. – Накричал и пошел…

В цех! Ребята там тоже, наверное, с ума сходят. Пойду, – и, погладив по головке маленькую, особенно маленькую в ночной рубашке, Настю, он вышел из домика. – Э-хе-хе! – прогудел он, шагая по кирпичному тротуару, усаженному по обе стороны молодыми липами.

За липами тянулись домики-коттеджи, дальше виднелся рабочий поселок, и еще дальше, под горой Ай-Тулак, ворчал в ночной тишине завод. Богатырски вздыхая, иногда как-то похохатывая, он омывал темное небо вспышками электрического света.

Вот ведь за короткий срок построили, – проговорил Степан Яковлевич, как бы с кем-то споря. – Завод построили. Город построили. Кто? Мы, люди советские. Ой, сколько нас! Русские, татары, мордва, украинцы, белорусы, грузины, армяне… Да не перечтешь! И не те мы старые солдаты, старые рабочие, старые крестьяне, интеллигенты старые. Духом другим живем. И нас победить? Нет… Нельзя!

Войдя на площадь около завода, он остановился перед огромной картой, висящей на двух столбах. На этой карте Сережка, рыжий вихрастый радист, во время боев ежедневно в двенадцать часов ночи переставлял красные флажки, указывающие передвижение линии фронта. Теперь флажки пиками врезались от Орла на Малоархангельск, на Поныри и Гнилец. С юга, от Белгорода, флажки пиками врезались на Богородское и Кочетовку.

Посмотрев на карту, Степан Яковлевич гмыкнул. Затем снова посмотрел и увидел, что стрелки с юга как-то выросли, но на севере от Орла застыли: они были такие же, как и вчера.

Гм… – опять гмыкнул Степан Яковлевич. – Нельзя! Нет, нас нельзя победить! – пробасил он и, пройдя несколько метров, остановился перед портретом Иосифа Виссарионовича Сталина, висящим над входной будкой. – Нет! Нас сломать невозможно, Иосиф Виссарионович! Мы сила несокрушимая… Верно ведь? – и, улыбнувшись Сталину, он прошел на завод и вскоре попал в цех коробки скоростей.

В цеху – огромном, с высоким потолком зале, все приглушенно гудело, скрежетало. При входе рядами стояли недавно привезенные сюда станки, за которыми обучались новички, в том числе и Варвара Коронова. Она повязала голову беленькой косынкой, вроде чепчика, рукава засучила, кисти ее рук измазаны рыжеватым маслом. Около станка, который, казалось, нахмурясь, работал сам по себе, она была свежа, словно анисовое яблоко. Меж станков расхаживал седенький человек, весь в морщинах и с орденом Ленина на груди. Это Моисей Моисеевич, старый мастер, ушедший было на пенсию, но недавно снова вернувшийся на завод, чтобы обучать новичков.

Ты что, старичок, ночью тут? – со скрытым упреком прогудел Степан Яковлевич, однако с уважением пожал руку Моисею Моисеевичу.

Да так! Не спится, молодой человек, – ответил тот, глядя в глаза Степану Яковлевичу, и, подмигнув, добавил: – Знаешь ведь сам. Чего же мелешь?

Побеждаем, – пробасил Степан Яковлевич. – Побеждаем, ребята! – прокричал он на весь цех.

Все ученики и рабочие, до которых докатились слова Степана Яковлевича, повернулись к нему, миг смотрели на него удивленно и сокрушенно.

Затем Варвара сказала:

Где уж!..

Степан Яковлевич вскинул вверх палец и проговорил:

Вы, ребята, то подумайте: какая сила прет на нас?! Броня со всей Европы! Гм!.. Наполеон пришел под Бородино, сто там с чем-то тысяч солдат с пушками привел! А пушки такие: на три версты пальнет – и духу больше нет. А тут миллионы прут на нас. Да с чем? С танками, с самолетами…

А наши что? С хворостиной? – влетев в цех, чтобы сообщить Варваре о том, что от ее мужа с фронта получено письмо, зачастил Евстигней Коронов. – С хворостиной? А! Мы им туда, своим, что посылаем? Семечки, что ль? Нате-ка, мол, братцы, покидайте зернышки в немчуру! А? Ну? Выкладывай, Степан Яковлевич!

Все затихли. Степан Яковлевич сжался, а Моисей Моисеевич снова посмотрел в его нахмуренные глаза и тихонько произнес:

А говоришь, зачем я сюда ночью пришел… Эх…

Степан Яковлевич взмахнул огромными руками и крикнул:

Выключай! На минуту дела выключай! От всей души скажу…

А когда все столпились около него, он, так же вскинув вверх палец, прогудел:

Видали на карте-то? С юга еще подвигаются, а с севера – от Орла – замерло. Точка! Задержать такую силу на точке – великое дело, товарищи. Великое! Это ведь, представьте себе, океан хлынул на нашу страну, а мы его задержали. А раз задержали, – отбросим. Верю я… – Степан Яковлевич опустил руку, смущенно говоря: – Оратор-то я таковский… Вот Ивана Кузьмича бы на вас – он бы до души достал.

А от рабочих полетело:

Да и ты достал!

И это действительно, расшибем!

Эх, мне бы до них добраться!

А ты работой добирайся!

Спасибо, спасибо, Степан Яковлевич!

А мне-то за что? – растроганно пробасил Степан Яковлевич. – Я, что ль, на точке приостановил?

Какую-то минуту рабочие молчали, и вдруг, не сговариваясь, все рассыпались по своим местам, и цех снова приглушенно заскрежетал.

Степан Яковлевич подошел к Варваре и, глянув на учеников-ребят, улыбнулся: они откуда-то понатаскали ящиков и, взобравшись на них, копошились около станков, такие чумазые, словно воробьи, живущие на металлургических заводах.

Ну как, красавица? – проговорил Степан Яковлевич, не отрывая взгляда от ребят.

Боюсь… – почти шепотом ответила та.

Чего?

Станка.

Ну-у? – и Степан Яковлевич с упреком посмотрел на Моисея Моисеевича.

А я ей говорю: станка не бойся. Стружки бойся: она уцепится и полруки отхватит. А станок – существо разумное, даже с высшим образованием. Ты только не глупи около него, а пойми его. Пойми и полюби, – подчеркнул Моисей Моисеевич.

Полюби, полюби! – подхватил Евстигней Коронов, вкладывая в это слово совсем другой смысл.

Он знал все тайные замыслы Варвары. Когда она решила покинуть столовую и стать к станку, он спросил:

Зачем?

И Варвара с полной откровенностью ответила:

Приедет Николай Степанович, а я у станка. Ведь он по нескольку раз в цеху бывает, а в столовую и не заглядывает.

На такую откровенность Евстигней Коронов не нашел что ответить и только на следующий день сказал:

Ну что ж? Не на пакостное дело идешь. Только ведь муж у тебя.

А разве я его гнушаюсь? – так же откровенно проговорила Варвара.

Письмо муженек прислал, – сказал он сейчас, предполагая, что Варвара охнет и немедленно потребует письмо, а она только спросила:

Откуда?

Из госпиталя. Ранен в ногу… Да ты ничего, не бледней, – видя, как побледнела Варвара, начал он успокаивать ее.

Варвара, скрывая лицо в сорванной с головы косынке, еле слышно произнесла:

А я и не бледнею, – и, глядя из-под косынки одним горящим глазом на Степана Яковлевича, прошептала: – От Николая Степановича весточки нет? На фронте он, слыхала я.

5

Кровопролитный бой шел южнее армии Анатолия Васильевича.

Грохот артиллерии, скрежет танков, взрывы бомб, предсмертные крики людей – все это слилось в один гул, и гул этот все ближе и ближе подкатывался к деревне Грачевке, где расположился штаб армии Анатолия Васильевича.

Уже было известно, что немцы на Курск двинули семнадцать танковых дивизий, до двадцати пехотных моторизованных дивизий, огромнейшее количество шестидесятитонных танков «тигр» и самоходные орудия «Фердинанд». Вся эта бронированная лавина, поддерживаемая армадой самолетов, со стороны Орла обрушилась на войска Рокоссовского и со стороны Белгорода – на войска генерала Ватутина.

Все это было известно, но неизвестно было только одно: что делать армии Анатолия Васильевича? Ведь тогда еще, второго июля, Рокоссовский в дверях хаты Макара Петровича шепнул командарму:

Дам сигнал. Мы их опередим!

Выступление немцев со стороны Орла он действительно опередил: без десяти четыре утра пятого июля, чего немцы не ожидали, Рокоссовский обрушил ураганный артиллерийский огонь, затем самолеты ссыпали на немецкую оборону тысячи бомб. Этим было внесено замешательство в армию противника, но остановить военную машину, в течение восемнадцати месяцев тщательно подготовленную, конечно, это не смогло, и она, военная машина, ринулась, только не в четыре утра, как было намечено, а в пять тридцать в одном направлении, в шесть тридцать – в другом и в семь тридцать – в третьем.

Танки «тигр» и самоходные пушки «фердинанд» явились тем новым видом оружия, о котором до выступления так угрожающе кричали на весь свет гитлеровцы. Оружие это было действительно мощным: «тигра» ни один снаряд в лоб не брал, а «фердинанды» «ускользали» от артиллеристов: дав залп, они быстро уходили на другое место. Обычно немцы перед прорывом выпускали более легкие танки, те расчищали путь, а за ними выползали бронированные чудовища – «тигры». Где-то в стороне стояли «фердинанды» и обстреливали советские позиции.

Вначале перед «тиграми» растерялись было и артиллеристы и танкисты. Но вскоре соседи научились бить их так же, как и любой танк.

Как? Как бьют? – узнав об этом, взволнованно спросил Анатолий Васильевич у Макара Петровича.

До бойцов дошло что-то нелепое, товарищ командарм, – стал пояснять Макар Петрович, еще не понимая, что именно это и волнует Анатолия Васильевича. – Говорят, что «тигр» ничему и никому не поддается: грызет наши танки, как орехи.

Ну, это чушь, чушь! – раздраженно воскликнул Анатолий Васильевич.

За что купил, за то и продаю.

Продаю, продаю! Ты не «продаю», а надо узнать, как бьют, и довести это до армии.

Слушаюсь! – стих Макар Петрович и через минуту: – Слушаюсь!

Это окончательно взвинтило командарма.

Что «слушаюсь», «слушаюсь»? Надо вызвать полковника Ломова. И пусть узнает.

А как узнать?

Что, я за каждого должен думать?

Вскоре прибыл полковник Ломов, командир добровольческого Уральского танкового корпуса. Это был типичный сибиряк-таежник: плотно сколоченный, с маленькими острыми глазками, на поворотах медлителен и тяжеловат, как и танк. Когда он вошел в комнату, Анатолий Васильевич не сразу задал ему приготовленный вопрос: он этого полковника еще не совсем хорошо знал. Расхаживая по комнате, положив руки на живот, склоняя голову то на одну, то на другую сторону, он, заглядывая на полковника, как иногда птица смотрит с забора на землю, начал издалека:

Мы на днях, полковник, без вашего разрешения танчонок из вашего корпуса взяли… бойцов испытать. Не обижаетесь?

Ломов простодушно-доверчиво улыбнулся.

Что вы, товарищ командарм: не только танки, но и моя жизнь и жизнь моих танкистов в вашем распоряжении!

Гм… Рискованно. Вздумается мне – я завтра вас в болото и загоню, – поджимая губы, тоненько проговорил Анатолий Васильевич.

Если для дела, и в болото полезем, товарищ командарм, – все так же простодушно ответил Ломов.

Анатолий Васильевич, снова наклонив голову, посмотрел на него.

В болото?

И в болото, товарищ командарм.

А если это бестолково?

Ломов вскинул угловатые плечи и даже как-то сердито сказал:

С вашего разрешения, товарищ командарм, вы приказали, и я явился. Чем могу служить?

«Эх! Какой он! Сибирячок!» – проговорил про себя Анатолий Васильевич и вслух, уже строго:

Нам стало известно, что «тигры» под ударами артиллеристов и танкистов падают, а у нас в армии говорят, что это какая-то такая неуязвимая скотина. Правда? Нет?

Ломов рассказал, что им, танкистам, кое-что известно о «тиграх», что и на «тигре» есть уязвимые места, но было бы гораздо лучше съездить на место боя и посмотреть.

Вот, вот, вот! – подхватил Анатолий Васильевич. – Съездить и посмотреть, а не ждать.

С вашего разрешения, товарищ командарм, я поеду, – сказал Ломов.

Ох нет, голубчик! Ты… вы пошлите-ка своего заместителя. Вот пошлите, пошлите! Макар Петрович, кто там тебе барабанит? Возьми трубку. Не помешаешь нам.

Макар Петрович взял трубку телефона и через какую-то минуту удивленно-страшными глазами посмотрел на командарма.

Что? – вскрикнул Анатолий Васильевич.

Макар Петрович положил трубку, сообщил:

Комдив Михеев звонил… Боец Сиволобушкин…

Сиволобов. Ну! Бойцов не знаешь, товарищ начштаба.

Так вот, этот самый Сиволобов взял в плен «тигра».

В комнате наступила тишина, и все недоуменно посмотрели друг на друга.

6

Часов в девять утра, когда солнце уже начало жарить землю так, что бойцам, сидящим в своих «кувшинчиках», захотелось искупаться, вдруг неподалеку от их поляны показался танк «тигр». Возможно, он сюда попал с южной стороны, где шли кровопролитные бои, а возможно, немцы выпустили его с целью нагнать панику на советских воинов.

Откуда и как попал сюда «тигр» – Сиволобову думать было некогда. Глянув на бронированную громадину, которая все давила и мяла под собой, он пощупал бутылки с горючим и сомнительно покачал головой, решая про себя, что бутылки не спасут его от чудовища, как не спасет и окопчик.

«Раздавит, как воробья», – со страхом подумал он, не зная, что предпринять.

А танк двигался к поляне, урчал, как бы на что-то сердясь, но, подойдя к небольшому болотцу, круто повернул и пошел в обход.

А тя-тя-тя-тя! – воскликнул Сиволобов и посмотрел на своих товарищей, соседей по окопчику.

Все бойцы высунулись из «кувшинчиков», одни – глядя то на «тигра», то на Сиволобова, другие – собираясь бежать в лес. Сиволобов понимал, что многие бойцы смотрят на него как н. а спасителя: ведь он недавно один справился с танком, а вот теперь с этим? Сиволобов подмигнул бойцам и закричал:

Ножки-то боится замочить! Ножки! А наши не боятся. Соображаете? Вишь, вишь, завыл как!

«Тигр» действительно, попав в мочежины, завыл, заерзал, закрутился, все глубже и глубже уходя в торфяную кашу.

Коленька, – сказал Сиволобов своему соседу слева. – Топорик прихвати-ка с собой, а ты, Сергей, тоже давай с нами! – и, почему-то разувшись, взяв автомат и плащ-палатку, он первый выскочил из окопчика…

И вот они втроем, босые, вооруженные автоматами, топором, кроясь в травах, поползли в сторону леса. Добравшись до леса, они начали перебегать от дерева к дереву, затем снова упали, поползли на болото, в камыши.

Танк же крутился на месте, весь сотрясаясь, как бы намереваясь что-то сбросить с себя. Временами он приумолкал, будто осматриваясь, и снова начинал дергаться, крутиться…

Три человека перешли болотце, камыши, выбрались на берег, и тут Сиволобов шепнул:

Я ему глаза палаткой закрою. Ты, Коленька, топором пулеметики погни, а ты, Сергей, стой над люком. Как немец высунется, бей по ему из автомата. Эх, и штуку отчеканим! – и, подав команду, первым кинулся на танк.

По всей армии молниеносно разнеслась весть, что рядовому бойцу Сиволобову посчастливилось: совместно с двумя бойцами он забрал в плен танк «тигр». Потом, когда Сиволобова спрашивали, как это случилось, он говорил:

Ну, как во сне! Ей-же-ей, будто во сне! Ну что ж? Кинулись мы с ребятами на него, на громадину. Я палаткой – хоп, прикрыл ему щель. Он ослеп и давай нас трясти. Страх! Батюшки мои! Как угорелый. Гляжу, а дружок мой, Коленька, пулемет топором погнул, другой погнул. Сергей прикладом по люку барабанит, орет: дескать, вылазь, не то там и сдохнешь. А «тигр» рванулся, выскочил из мочежины да сослепу прямо в болото залез. Тут и стоп-крышка? Не-ет, не сдается! Давай из пушки палить то в небо, то в землю. «Погоди, думаю, выпалишь все, что делать будешь?» Отхлопал… Смолк… Тут все наши ребята на него… Смеху сколько было!

А сейчас, усадив пятерку танкистов немцев на поляне, предварительно связав им руки и ноги, бойцы попрятались в «кувшинчики» и оттуда посматривали то на танк «тигр», то на танкистов, не придавая особого значения тому, что они совершили. Особого значения не придавал этому и сам Сиволобов. Он только временами тихо смеялся и, поворачиваясь к своим дружкам-соседям, показывая на немцев, говорил:

Глазами-то как зыркают. А-а-а-х! Сожрали бы нас с потрохами. Ничего, вот кто-нибудь подойдет и отведет молодчиков в штаб, к нашему Петру Тихоновичу.

Дядя Петя! – спросил Коленька, молодой боец, долго и пристально рассматривающий немцев. – Мне дедушка говорил, когда я на фронт пошел, будто у них, у немцев, рога?

Поди пощупай. Может, и есть.

Тогда кто-то из бойцов крикнул:

Это раньше. Псы-рыцари у них были. «Александр Невский» картину видели? Ну, вот там псы-рыцари с рогами действительно.

А теперь псы остались, а рыцарей нет, – добавил Сиволобов и завозился в «кувшинчике», предупреждая: – Полковник едет. Слышите, как таратай его гудёт?

И в самом деле на полянку выскочил ободранный, воющий «газик». Он остановился. Из него выкатился Михеев. Глянув на немцев, затем на танк, всплеснув руками, крикнул:

Кто? Кто это сделал?

Я, – не сразу, нарастяжку ответил, чего-то перепугавшись, Сиволобов и, чтобы не подводить своих дружков, еще раз сказал, уже поднявшись из «кувшинчика», отдавая честь: – Я, товарищ полковник!

Ай-яй-яй! – вскрикнул Михеев и кинулся к «газику».

«Газик» фыркнул, как-то подпрыгнул, крутанулся и помчался обратно.

Может, мы чего не так сделали, не по инструкции? – недоуменно спросил своих дружков Сиволобов. – Не бывало ведь еще такого, чтобы полковник вот так на таратае своем от нас укатил…

Но вскоре пришли тракторы. Они вытянули «тигра» на поляну. После этого со своими танкистами приехал полковник Ломов. Он, торопясь, сначала на грузовике куда-то отправил немцев, затем приказал своим танкистам на «тигре» двигаться следом за ним.

Ну, вот и вся недолга, – сказал после этого Сиволобов. – Теперь, значит, вздремнуть можно. Люблю подремать под солнышком в норке своей, – и хотел было привалиться к стенке окопчика и подремать, как снова заслышал тарахтенье михеевского «газика». – Опять полковник! Ребята, слышите, таратай ревет?

«Газик» выскочил на поляну. Вышел адъютант Михеева, Ваня.

Осмотрев окопчик, он спросил:

– Кто тут будет Сиволобов?

Я. Я сроду был, товарищ лейтенант, – ответил Сиволобов.

К полковнику!

С вещами? У меня тут разный шурум-бурум есть, – растерянно спросил Сиволобов.

Присмотреть за хозяйством бойца Сиволобова! – важно приказал Ваня и, усадив Сиволобова в кузов, сам сел рядом с шофером.

«Газик» рявкнул, подпрыгнул и, круто заворачиваясь, куда-то помчался.

Поехал, ребята! – открыв дверку, прокричал Сиволобов так, как будто уезжал на базар. – Гостинцев ждите-е-е! – донеслось до бойцов.

7

Все это напоминало какую-то своеобразную облаву на волка…

Перед дубовой рощей лежало широкое и длинное, километров на десять, поле, изрезанное мелкими овражками, местами болотистое и топкое. На окрайке рощи сгрудились представители танкистов, артиллеристов, летчиков, пехоты. Чуть впереди их, на открытом месте, стоял стол, за которым сидели Анатолий Васильевич, Пароходов, Макар Петрович, Тощев, Ломов, Михеев, Николай Кораблев и Сиволобов.

Сиволобов сидел ни жив ни мертв. Он еще не совсем понимал, почему его сюда вызвали, а главное, зачем посадили за стол рядом с генералами. Он чувствовал, что тело у него как-то одеревенело: ноги, став на землю, так и стояли, руки, положенные на колени, так и лежали, – а во рту до того пересохло, что губы шелушатся. Впереди себя на поле, метров за пятьсот от стола, он видит полоненный танк «тигр», а рядом со столом «на-попа» стоят снаряды: коротенькие, длинные, толстые и с какими-то «нашлепками». Генералы о чем-то совещаются с Ломовым. Воспользовавшись этим, Сиволобов, показывая глазами на снаряды, тихо спросил Николая Кораблева:

Чего это, скажи на милость, как друг? Снаряды? Вижу. А что? Вот этот, с какой-то «нашлепкой»?

С «нашлепкой», – стал тихо объяснять Николай Кораблев, – это подкалиберный снаряд. «Нашлепка» мягкая. Ударит этот снаряд в танк – «нашлепка» выковырнет на броне место, вроде рябины на лице сделает, а «сердечко» идет дальше, пробивает броню.

Ага, путь-дорогу расчищает. А этот?

Термитный. Рядом с ним – осколочный.

Ты гляди, чего человек придумал, махину такую! – Сиволобов показал глазами на танк «тигр». – Пахать бы на этой махине… Ух, сколько плугов, сеялок к ней можно бы прицепить! Нет, человек придумал махину эту, чтобы людей уничтожать. А тут и на нее – снаряды эти, чтобы ее уничтожить. Диву даешься! – Он тяжело вздохнул, однако не шевеля ни рукой, ни ногой, затем хотел еще о чем-то спросить, но в это время заговорил Анатолий Васильевич:

Прошу начинать, полковник.

Ломов быстро перебежал, сел впереди стола, перед рацией, и, весь собравшись, как бы намереваясь сделать прыжок, произнес:

Я «Волга». Я «Волга»… Я «Волга». Я «Во-о-о-о– лга-а-а!..» – вдруг заревел он. – Что вы там… мать… – и растерянно остановился, испуганно посмотрев на Анатолия Васильевича.

Тот еле заметно улыбнулся, сказал:

Командуйте! Командуйте на своем языке. Воздух выдержит: там барышень нет… И Троекратов не слышит. Командуйте, полковник!

Облегченно вздохнув, Ломов расправил квадратные плечи и начал командовать на «своем» языке.

Танк «тигр» заурчал и кинулся вперед. Он несся, то приседая, будто кто тяжелый взваливался на него, то подпрыгивал, поднимая вихрь пыли. Отбежав километров за восемь, он развернулся и остановился, уже лицом к дубовой роще.

Ломов снова подал команду:

Я «Волга». Я «Волга»… Первый! Второй! Второй! Первый!

Через рацию послышалось:

Первый слушает. Первый слушает.

Второй слушает. Второй слушает.

Даю команду. Даю команду. Да-аю-ю-ю команду-у!

Слышим! Слышим! Слышим! – понеслось из рации.

То-то, слушайте мою команду! – закричал Ломов. – «Разбойник», вперед!

Простым глазом еще нельзя было разобрать, двинулся ли «разбойник», то есть танк «тигр». Но через какую-то минуту все увидели и другое: как из дальнего леса, с правой и левой стороны, вырвались еще два танка, размером гораздо меньше «тигра». Взяв на конус, они ринулись наперерез «тигру».

Уйдет, – сказал Макар Петрович.

Расстояние небольшое, возможно, и уйдет, товарищ генерал, – ответил Ломов и вдруг снова закричал в рацию: – Уходит! Уходит! Я вам уйду!

Он знал, что его все равно сейчас танкисты не слушают, но, однако, прокричал и смолк.

Все это произошло очень быстро. Люди еще не успели по-настоящему вглядеться в «состязание», как два советских танка «Т-34» перерезали путь «тигру» и стали, дымясь и отфыркиваясь. Стал и «тигр», взятый в «клещи» советскими танками.

Анатолий Васильевич сказал:

А теперь, полковник, давайте его расстреляем.

«Тигра» поставили на возвышенность и открыли по нему огонь со всех сторон из орудий разных калибров и с различных дистанций… И вскоре все толпились около «тигра», рассматривая «ранения». Удары в лоб оставили только вмятины, кроша броню. Но на боках и позади у «тигра» было что-то страшное.

Сиволобов, сжав кулак, просунул его в отверстие, пробитое снарядом. Разжав кулак внутри танка, пощупал броню, еле обхватывая ее большим и указательным пальцами, затем удивленно произнес:

Вот это хватанул!

Таких пробоин на танке было несколько, но еще больше – мелких, через которые проходил только палец Сиволобова.

Вот это и есть тот снаряд, с «нашлепкой», – объяснил ему Кораблев. – Подкалиберный называется.

Ай, сила какая! Ай, какая сила! – покачивая головой, вскрикивал Сиволобов. – Ты гляди, как в кусок мыла гвоздем, броню-то прорезал. Ай, сила!

Анатолий Васильевич уже стоял на танке и, обращаясь к сгрудившимся представителям танкистов, летчиков, артиллеристов, пехотинцев, говорил звонко:

Видали, какое оружие нам дала наша страна? Танки наши быстрее, изворотливее, проворнее и как бьют! Исполосовали «тигришку», в решето превратили. Бензин мы из него слили, а то горел бы, как сухой лапоть!

Ого-го-го! – захохотали бойцы, артиллеристы, летчики, танкисты над последними словами Анатолия Васильевича, а тот, выждав, когда хохот смолкнет, снова сказал: – Так теперь ступайте к своим и скажите: «Не так страшен черт, как его малюют», – и, загибая пальцы на руке: – Снаряды наши его берут? Ну не в лоб, так в бок. Наши танки быстрее, изворотливее, устойчивее… И, кроме того, «тигра» человек, ежели смекнет, может и с топором в плен взять. Вот тут у нас есть один такой герой, Петр Макарович Сиволобов… С топором в руке полонил этого «тигра». Петр Макарович, а ну-ка ко мне. Скажи им.

Сиволобов был настолько смущен, что почти не слышал последних слов командарма. Он даже не заметил, как его подсадили, как он очутился на танке рядом с Анатолием Васильевичем.

Говори, говори, Петр Макарович! – сказал тот.

Сиволобов, дрожа, начал:

Ну, что же… Ну, ей-ей… Как во сне. Ну вот, как во сне…

Ты это, братец, брось, «как во сне», – прервал его Анатолий Васильевич. – Прямо говори: смекалка. Русская смекалка. «Во сне»! Ишь чего придумал. Во сне-то так бы и проспал.

Слушаюсь, товарищ командарм! Конечно, сознательный акт, – еле слышно ответил Сиволобов и, вскинув голову, снова начал: – Да-а-а, значит, как во сне…

Заладил одно и то же, – оборвал его Макар Петрович.

А Анатолий Васильевич уже хохотал, то похлопывая по плечу Сиволобова, то легонько обнимая его.

Ничего! Ничего! – сквозь смех вскрикивал он, обращаясь ко всем. – Говорить не умеет, зато бить умеет. Говоруны найдутся, хоть море пруди. А вот таких, как Петр Макарович… Впрочем, у нас и таких много. Ничего! Спасибо тебе, Петр Макарович! Напишу отебе, буду просить Героя, – и, легко спрыгнув с танка, подойдя к Николаю Кораблеву, проговорил, показывая на пробоины: – Это вам не ножички.

Вы что меня ими ковыряете?

Не верьте первому слову.

Откровенно говоря, Анатолий Васильевич, я вам тогда и не поверил. Ну, то уже в прошлом. А теперь – вот эти два танка были вроде в бою?

В маленьком. А что?

Если я посмотрю моторы? Разрешите мне тут остаться.

Оставайтесь. Посмотрите – и к нам, прошу вас. Время напряженное. Однако, уверяю вас, ничего вы не узнаете. Погодите немного, пойдем в бой – вот тогда и смотрите.

8

Макар Петрович перекочевывал со всем своим имуществом в хату Анатолия Васильевича. На кровать, которую для него Галушко поставил в столовой, он иногда склонялся, но спать не мог, как не могли спать и Анатолий Васильевич и весь его штаб: генералы, полковники, майоры, лейтенанты, бойцы. Все были невероятно напряжены, гораздо сильнее, чем накануне пятого июля: ждали приказа от Рокоссовского. А Рокоссовский молчал. Он будто забыл о том, что в его распоряжении чуть северней боя стоит наготове армия Анатолия Васильевича.

На стене в хате Анатолия Васильевича висела свежая карта. На карте появились капельки, нависающие с севера и юга над Курском. К вечеру пятого июля капельки стали растекаться в разные стороны, шестого – они выросли уже в капли, а седьмого – угрожающе нависли над Курском. Макар Петрович эти капельки сначала чертил красным карандашом, затем синим, потом черным.

«Клещи», – произнес он восьмого вечером. – Я ждал, что именно здесь они выступят, – не без скрытой гордости намекнул он на тот разговор, который когда-то происходил в присутствии Николая Кораблева в хате Макара Петровича.

Анатолий Васильевич искоса посмотрел на него, понимая, что начштаба оказался в споре прав, но его кольнуло то, что вот бывший председатель райсовета разгадал намерения немцев, а не он, Анатолий Васильевич, всю жизнь военный. И, чтобы пронять Макара Петровича, он, ссылаясь на приказ, запрещающий даже разговаривать о планах, сказал:

Вам должно быть известно, что трепаться о планах не положено.

Вместе трепались, товарищ командарм.

Я не трепался. Я объяснял обстановку Николаю Степановичу.

А я вносил поправки.

Анатолий Васильевич некоторое время молчал, давя в себе неприязнь к Макару Петровичу, затем произнес:

Ты чего-то ко мне сегодня агрессивно настроен.

Устал, товарищ командарм. Прости, пожалуйста, – Макар Петрович, снова перейдя на «ты», заговорил: – Смотри-ка, товарищ командарм, а и в самом деле, что тут творится! – и зеленым карандашом «подвел» капельки на карте. – Не так воюют. Я бы не дал себя зажать в «клещи», – чуть погодя добавил он.

Ты бы. Не дал бы! Пойдем-ка лучше ночку посмотрим, товарищ начштаба, – предложил Анатолий Васильевич и первым пошел на выход, столкнувшись тут с Галушко. – Не мешай! – крикнул он ему. – Мы на минутку. Без тебя обойдется!

Позавчера через Нину Васильевну он узнал о том, что Галушко «опередил» их, и был им страшно недоволен.

Идет война, а они, как кролики: рожать надо, – проворчал он и сейчас, выходя во двор.

Небо было чистое, глубокое. И по этому глубокому небу катилась полная луна, яркая, светлая, будто раскаленная сталь. Южнее небо полыхало заревом. Зарево дрожало, тряслось, то вдруг вспыхивая, то угасая. И по этому зареву Анатолий Васильевич определил, что бои идут совсем близко, в каких-нибудь двадцати – тридцати километрах, и не только южнее, но восточнее: зарево, как серп, огибало армию Анатолия Васильевича.

Малоархангельск, видимо, взят: видишь, зарево восточнее нас? – проговорил он, обращаясь к Макару Петровичу.

Грустно, – убийственно-спокойно произнес тот. И почему-то именно вот это, убийственно-спокойно сказанное Макаром Петровичем, взвинтило Анатолия Васильевича.

«Рокоссовский занят боями, а я – переживаниями: хожу и вздыхаю. Надо произвести перегруппировку, приготовиться к встрече врага», – тревожно подумал он, шагая в хату, и только тут сказал: – Слюни распустили мы с вами, Макар Петрович. Надо позвонить Рокоссовскому, а то потом скажет: «Я воевал, а вы?» – Он взял трубку и вызвал Рокоссовского, говоря уже тоненьким голоском: – Это я, Константин Константинович. Узнаете? Рад, рад! Узнали? Двадцать – тридцать километров от нас. В тыл заходят. Что делать?