Текст книги "Борьба за мир"
Автор книги: Федор Панферов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)
6
То было больше года тому назад, и вот сейчас, сидя в машине, Троекратов думал:
«Приготовлена ли душа бойца к этому решающему бою? Да. Приготовлена, – уверенно подчеркнул он, но тут же в него снова закралось сомнение. – А если нет? А если это – только наше убеждение?»
Генерал Тощев о душе совсем не думал: он был уверен в своих артиллеристах. Он думал о другом: как расставлены пушки, хорошо ли они замаскированы?
«Ведь каждую пушку невозможно просмотреть самому, черт возьми», – думал он, легонько постукивая хлыстом по туго натянутому голенищу.
Макар Петрович думал о своем:
«Тесемочка. Тесемочка. Порвется где-нибудь эта проклятая тесемочка. И зачем он меня потащил на передовую? Мне в штабе надо быть. Сидеть и просматривать все. Тесемочка. – И он вспомнил Машеньку. – Как она смеялась. Ух, заливалась. Славная? Очень славная. И жена будет славная, – он дрогнул, говоря сам себе: – Ты что же это, Макар Петрович? В самом деле жениться решил? А дочка как? Ну, Верочка меня поймет».
Анатолий Васильевич был серьезен, вовсе не такой, как там – дома за столом. У него даже пропали уменьшительные словечки: «пушечка», «самолетик», «бомбочка». Он был неприступно строг и скуп на слова. Николай Кораблев, сидя в машине позади него, намеревался было продолжить разговор «у карты», но, видя командарма сосредоточенным и серьезным, не решался начать, ожидая, что тот сам заговорит, но Анатолий Васильевич молчал, только иногда рывком бросал Галушко, который вел машину:
Левей. Через поляну. Лесом. Лесом давай. Не считай пни.
Перед выездом Галушко дружески сообщил Николаю Кораблеву, что до передовой километров тридцать пять и что поедут они теми местами, где происходили последние кровопролитные бои.
И вот они – поля, леса, перелески, овраги – свидетели боев. Все это выплывает из предутренней тьмы навстречу быстро несущейся машине. Вот полуразрушенный окопчик под липой на боковине дороги. Тут, очевидно, когда-то сидел немец и пулеметным огнем резал всякого, кто появлялся на дороге. Теперь окопчик обвалился и походит на черную пасть какого-то зверя. А вон другой, третий. А это вот танк. Башня сорвана и отброшена в сторону. Длинный ствол изогнулся и уперся в сосну, пригибая ее, как штыком. А вон еще и еще кучи обгорелого. Батюшки! Сколько их тут! Какое было здесь побоище! И что за сила изуродовала эти бронированные страшилища?
Немецкие, – крикнул Анатолий Васильевич и к Галушко: – Тише. Пусть Николай Степанович посмотрит, – затем оживленно заговорил, показывая на танки: – Над этими артиллеристы поработали, а вон над теми, что в виде кучи дряни, – бойцы с бутылками. У нас есть такие, которые кричат: «Долой бутылки! Да здравствует «бог войны», то есть артиллерия!» А я говорю, пусть бог будет богом, а бутылка – бутылкой.
Представьте себе, лезут танки. Артиллерия бьет, бьет, бьет. Но вот через огонь прорвался один, другой, третий танк. Полез на пушку, раздавил ее, как орех. Что делать? Другую пушку выкатывать? Не успеешь. Так боец поднимается из окопа – и бутылкой… Однако на бутылке далеко не уедешь…
А на ножичках? – невольно дерзко вырвалось у Николая Кораблева.
Анатолий Васильевич повернулся и посмотрел на него умными, укоряющими глазами, как бы говоря: «Неужели вы думаете, я такой простофиля: приехал новый человек, а я и давай перед ним все выкладывать».
Простите, пожалуйста, – трогая его за плечо, проговорил Николай Кораблев.
Не за что, – и Анатолий Васильевич снова стал неприступно серьезен.
Машина свернула влево… В сосновый бор. Верхушки на соснах снесены, иные деревья сбиты, иные примяты, иные ободраны, и все перепутано. Казалось, что по сосняку промчалась какая-то сказочная кавалерия и так же, как иногда кони приминают траву, так же и тут все примяла, сбила, перепутала.
«Бог войны» – генерал Тощев – поработал, – пояснил Анатолий Васильевич. – Знаете, сколько тут «искателей жизненного пространства» полегло? Две недели трупы убирали, – и он неожиданно толкнул Галушко в бок: – Быстрее! Чего как с кулагой.
Галушко прибавил ход, а Николай Кораблев недоуменно посмотрел в затылок Анатолия Васильевича, потом по сторонам и увидел новую партию подбитых, изуродованных танков – это были советские танки.
«Не хочет свои показывать», – поняв детскую хитрость командарма, проговорил про себя Николай Кораблев и вслух:
А мне это очень надо, Анатолий Васильевич. Моторы посмотреть. Задание ведь имею.
А чего их смотреть? Мертвые. Впрочем, пожалуйста, – он первый выбрался из машины, подошел к танку, лежащему на боку, и, погладив поржавевшую в тисках засохшей грязи гусеницу, произнес: – Ох, красавец ты наш. А пал. Пал, – с грустью, как перед покойником, произнес командарм. – Пал потому, что слабенький: один снаряд тебе в бочок – и свалился. А если термический – костей бы не собрали. А вы, Николай Степанович, про ножички. Если танки горят, о ножичках будешь думать. Нынче, говорят, Урал новые танки дал: «Т-34». Те, говорят, сила.
Николай Кораблев через открытый задний люк полез внутрь танка. Долго копался там, а когда выбрался, сияющими глазами посмотрел на командарма и, как о хорошем знакомом, сообщил:
Наш мотор. Выдержал испытание: хоть сейчас заводи. И самый памятный. Номер я разглядел.
Вот и хорошо. А какая память? – без интереса спросил Анатолий Васильевич, идя к машине.
Сев в машину, Николай Кораблев рассказал о том, как однажды они обещали правительству перевыполнить программу и сорвались: металл нам не доставили, горючее. А когда все это достали, конец месяца на носу. Но – к рабочим: так и так, мол, обещание дали. Те взялись и за несколько дней не только программу выполнили, но и сверх дали четыреста три мотора. Выражаясь вашим языком, рабочие стояли насмерть: по семидесяти часов от станков не отходили. Валились с ног, но выполнили и перевыполнили. Так этот мотор, судя по номеру, из той партии.
Николай Кораблев смолк, а Анатолий Васильевич тихо проговорил:
Старею, что ль? Когда мне такое говорят о народе, слезы меня прошибают. Верно, хороший народ у нас… и здесь и в тылу, – он вынул платок, вытер слезы и вдруг, став «домашним», звонко засмеялся.
На дорогу неожиданно выскочил крупный и жирный заяц. Чуть посидел и, как бы чем-то забавляясь, побежал вперед, вихляясь и крутясь.
Он! Он! – закричал Галушко. – Товарищ генерал, он, оторвите мою голову!
Экий! Экий! Спать бы ему пора. Видно, кто-то его спугнул. Он, он, Микитка! – радостно хохоча, подтвердил Анатолий Васильевич.
Заяц, прижав уши, припустился по дороге, затем сделал скачок и шарахнулся вправо.
Вправо столбик с надписью «Луна».
Выйдя из машины, Анатолий Васильевич, Макар Петрович, Галушко, а за ними и Николай Кораблев по еле заметной тропе направились в лес, пересекли порубку, усеянную поленницами, и уже стали спускаться в овражек, как почти из-под ног вырвался все тот же заяц. Отскочив метров на пятнадцать – двадцать, он присел у пня и забавно стал лапками чистить рыльце. Макар Петрович выхватил пистолет, нацелился.
Эй! Эй! – крикнул Анатолий Васильевич. – Этого зайца артиллеристы вспоили, вскормили, а ты – бац. Тоже, охотничек нашелся.
Макар Петрович, смущенный, спрятал пистолет, сказал:
А я хотел было разрядить.
Разрядить? Они тебе, артиллеристы, разрядят, – и Анатолий Васильевич еще быстрее пошел по тропе.
За оврагом их встретили Троекратов и Тощев. Тощев по всем правилам отрапортовал перед командармом. Тот выслушал и сказал:
Ну, генерал, показывайте, что у вас тут.
Вскоре они очутились в кустарнике сочных, молодых лип. Липы цвели. На цветах гудели пчелы. Старательные, энергичные, они копошились в лепестках и вдруг, оторвавшись, отяжелевшие, отлетали, а на их место садились все новые и новые. И вот здесь, среди цветущих лип, укрывались пушки. Были тут всякие – с короткими, будто отрезанными стволами, с длинными, словно хоботы. Среди замаскированных пушек виднелись минометы, пулеметные гнезда. Тощев, приведя сюда «гостей», весь засиял и даже перестал щелкать хлыстом по туго натянутому голенищу, а Анатолий Васильевич шагал от пушки к пушке, осматривая их внимательно проверяющим взглядом. Иногда он хмурился, как бы найдя какую-то неполадку, что-то рассматривал, прикидывал, но, успокоившись, шагал дальше – высокий и плечистый. Пройдя ряды пушек, он неожиданно остановился на окрайке липняка, посмотрел на дорогу, потом на маленькую противотанковую пушку, стоящую в укрытии.
А ведь это моя знакомая, – заговорил он, сначала не обращая внимания на трех артиллеристов, которые вытянулись перед ним. – Ух, узнаю, узнаю. Сколько она немцев поколотила! А танков – не счесть числа, – и, повернувшись к артиллеристам, сказал: – Вольно, вольно, ребята, – и тут же, как мужичок, по-волжски окая: – Одолем или не одолем фашистов? A-а? Как думаете?
Артиллеристы, глядя на командарма, сдерживая улыбки, наперебой заговорили:
Одолеем, товарищ командарм!
Приказ скорее давайте!
Долго стоим!
Немцы уже перинами обзавелись!
Вот и полетит из них пух, – подхватил Анатолий Васильевич и покосил глаза на Троекратова. – А полковник Троекратов у вас бывал?
Бывал. Бывал, – ответили ему.
О душе спрашивал? Как она у вас – душа-то?
На месте, товарищ командарм, – уже смеясь, прокричали ему в ответ.
Артиллерия – бог войны, а вы, значит, херувимы? Ну, вот ты – херувим: видишь, руки-то у тебя какие, как лапы у волкодава.
Среди артиллеристов поднялся несусветный хохот. Хохотали все, в том числе генерал Тощев, а один из артиллеристов, маленький, будто мальчик, согнувшись и держась руками за живот, выкрикивал:
У его… у его, товарищ командарм, руки такие, как у Вакулы-кузнеца.
Обладатель сильных рук, сжав кулаки и тоже смеясь, обращаясь к Анатолию Васильевичу, пробасил:
Херувимы, товарищ командарм: башку с фашиста – святое дело.
А Анатолий Васильевич серьезно проговорил:
Гитлер хвастается каким-то новым видом оружия. Так что вы посматривайте и соображайте. Надежда на вас, – даже с какой-то угрозой произнес он. – Пушек у нас много, снарядов много, артиллеристы – вон какие молодцы, – и тут же, смеясь, спросил: – Как у вас заяц-то живет?
Микитка-то? У-у-у! Живет! Такого стрекача по утрам задает, только держись, – ответил все тот же маленький артиллерист.
Вы бы хоть ленту ему на шею привязали, а то ведь подстрелит кто-нибудь. Найдутся такие охотнички. Ну, до свиданья, товарищи, – и Анатолий Васильевич пошел было в сторону.
Артиллеристы застыли на месте, провожая командарма восхищенными взглядами, и кто-то из них произнес:
Ух! За такого умереть не жалко.
Анатолий Васильевич быстро повернулся, шагнул к артиллеристам:
Кто это умирать собирается? Ага. Ты! – обратился он к маленькому артиллеристу. – Не-ет! Это не надо – умирать… Ты бей фашистов!
Так и думаю, товарищ командарм. Умереть – так уж с треском, – ответил тот.
Анатолий Васильевич наклонился к Николаю Кораблеву и, кивая на пушки, прошептал:
Это вам не ножички.
7
Троекратов, испросив разрешение у командарма, остался у артиллеристов. Подойдя к машинам, Анатолий Васильевич сказал:
На трех машинах туда – много. Генерал Тощев, вы свою машину отпустите, садитесь в мою, а Макар Петрович один в своей: ему думать надо, – а когда машина тронулась, он повернулся к Николаю Кораблеву, произнес: – Хороши у нас артиллеристы: насмерть будут стоять.
Минут через сорок – пятьдесят они, оставя машины, спустились в овраг и вскоре очутились на опушке леса.
Впереди открылась луговинная долина, разрезанная извилистой речушкой. Галушко, почему-то посмотрев во все стороны, легонько свистнул. Макар Петрович сразу ожил, как ожил и Тощев, к чему-то готовясь, а Анатолий Васильевич раздраженно крикнул, грозя Галушко суковатой палкой:
Я вот тебе посвищу. Ишь привычку какую взял: что мы тебе, разбойники или собаки? Ты еще попробуй кинуться на меня. Я тебе тогда кинусь.
Слушаю-с, товарищ командарм, – ответил Галушко, еле заметно улыбаясь.
И улыбочку эту брось! – еще раздраженней выкрикнул Анатолий Васильевич. – Ишь! Нянька какая, – обращаясь к Николаю Кораблеву, показал вдаль, за реку: – Видите, вон там, за рекой, бугорок? Вон! Вон! Это и есть знаменитая конюшня имени Макара Петровича Ивочкина. Видите? Галушко! Чего рот разинул? Дай Николаю Степановичу бинокль.
Николай Кораблев долго водил биноклем, отыскивая конюшню. Он водил бинокль и вправо и влево, смотрел на тот берег и видел только одно: огромная луговинная долина изрезана извилистой речушкой; вправо озерки, болота, заросшие высоким и густым камышом; на противоположном берегу в два-три ряда тянется колючая проволока, виднеются какие-то бугорки, похожие на могильники, окопы – длинные, извилистые. А где же конюшня?
«Фу, черт! – обозлился сам на себя Николай Кораблев. – Не вижу. И их задерживаю», – и, виновато улыбаясь, протянул бинокль Галушко.
Не вижу.
Галушко, почему-то укоризненно посмотрев на него, резко вырвал бинокль и шагнул к лесу, как бы зовя за собой всех, а Анатолий Васильевич произнес:
Не видишь? Вот такая она и есть, конюшня. Невидимая. Ее уже давно нет, конюшни… пустырь остался, как и от многих сел, городов. Страшная война: рушит все.
Вдруг над ними пронеслось что-то яркое, фиолетовое. Это была трассирующая пуля, которую в полете видел Николай Кораблев впервые. Казалось, она несется не по прямой, а как-то ныряет – зигзагообразно и очень красиво.
А-а-а. Собаки. Заметили. Сейчас начнут кидаться, – проговорил Анатолий Васильевич и вдруг, сбитый с ног Галушко, упал на землю.
Тут же повалились Макар Петрович и генерал Тощев, прикрывая командарма своими телами, крича Николаю Кораблеву:
Ложись! Ложись!
Николай Кораблев, ничего не понимая, повинуясь, лег на землю, видя только одно, как отбивается Анатолий Васильевич. Но вот что-то разорвалось. Затем дрогнула земля, и вверх взлетел черный столб. Потом еще и еще. Анатолий Васильевич присмирел, перестал отбиваться. И снова разрыв, левей, над березовой рощицей. Рощица встряхнулась, будто от урагана, и во все стороны полетели сучья, листья.
«Неужели началось?» – подумал Николай Кораблев. Но в этот миг снова раздался взрыв, и самый оглушительный. Николай Кораблев зажмурился, ощущая, как на него посыпалась земля, а когда открыл глаза, то увидел совсем близко от себя огромную воронку. Воронка дымилась, как бы дышала. Галушко вскочил, вскочил и Макар Петрович, Тощев и Анатолий Васильевич. Они кинулись в воронку, приказывая Николаю Кораблеву:
Ползите… Ползите сюда!
Николай Кораблев пополз. Около воронки он хотел было привстать, но на него грубо закричал генерал Тощев:
Не вставать! Ужом. Ужом ныряй.
Николай Кораблев нырнул, ощупывая руками горячую землю. Спустившись в воронку, он так же, как и все, присел и увидел в середине зло улыбающегося Анатолия Васильевича.
Сукин сын, – проговорил тот. – Заметил. Значит, где-то тут неподалеку у них наблюдательный пункт. Эй, Макар Петрович! Соображай: по простым бойцам они не били бы из артиллерии.
А кругом все ухало, гудело, взрывалось: летела вверх черная, даже, казалось, какая-то промасленная земля, падали деревья, взвихривались листья, уносясь высоко в небо. Так прошло десять – пятнадцать минут. Николай Кораблев на все это смотрел без страха, а с каким-то жадным интересом. Вскоре обстрел оборвался. Только еще гудели взрывы в ушах, да со стоном падали надломленные деревья, а иные со скрипом выправлялись, и сыпались откуда-то сверху – с неба – зеленые, сочные листья берез.
Ну. Поползли. Ужом, как сказал генерал Тощев, – и Анатолий Васильевич первый пополз из воронки, за ним Галушко, потом Николай Кораблев, генералы.
Когда они отползли в гущу леса, Анатолий Васильевич поднялся первым и, грозя палкой Галушко, сердито проворчал:
А все-таки эта палка по твоей спине походит. Я же тебе приказывал не кидаться на меня, – но в его глазах мелькнула искорка человеческого довольства: «Вот, дескать, как меня берегут и охраняют». – Нине Васильевне ни звука об этом. Ну, в пятую! – скомандовал он.
8
«Пятая? Ага! «В пятерочку», – вспомнил Николай Кораблев слова Сиволобова и страшно обрадовался. – Может, и его увижу. Славный мужик!»
Машины неслись по полевой дороге. В первой сидели Анатолий Васильевич, Николай Кораблев и генерал Тощев. Анатолий Васильевич о чем-то долго думал, затем, повернувшись к Тощеву, сказал:
Генерал! Все у вас тут неплохо, однако артиллерию отсюда уберите, поставьте деревянные пушки, а правее, против болота, выставьте третий ряд. Пусть немцы ждут, что мы на «конюшню» в лоб полезем, а мы через болота. Войлок есть? А лучше плетни… такие широкие плетни наплетите… На топь его положишь – он как решетка: тонуть не будет, а бойцы по этим плетням на ту сторону, словно по шоссе. Понятно?
Есть, – ответил генерал Тощев и завозился в машине, видимо обеспокоенный тем, когда же плести плетни, если до выступления остались считанные часы.
На пути попалась деревушка. К стенам хаток прилипли, кроясь в тени, танки.
Танковый уральский, – сказал Тощев.
Знаю, – Анатолий Васильевич легонько толкнул в плечо Галушко, и «виллис», резко сбавив ход, с воем подскочил к танку.
Первый из машины выбрался Анатолий Васильевич, за ним генерал Тощев. Николай Кораблев, выбираясь из машины, услышал, как у него тревожно и радостно забилось сердце:
«Танковый, уральский… значит, где-то тут Иван Кузьмич со своими друзьями. Вот увидеть бы… и о моторах бы расспросить».
Анатолий Васильевич быстро направился к танку, около которого на лужке сидели танкисты. Они все вскочили. Среди них оказался майор. Он мигнул танкисту, и тот кинулся убирать котелок и стаканы.
А котелок куда? Куда? – проворчал Анатолий Васильевич и, забрав котелок из рук танкиста, понюхал: – А-а-а! Влага. Чего же ее убирать? Вы только много не надо, а казенную норму – сто грамм – это можно, – и к майору: – Ну, в деле были, майор?
Майор, еще совсем молодой, румянощекий и с такими густыми бровями (сросшиеся на переносице, они казались одной линией), еще больше вытянулся и, отдавая честь, сказал:
В маленьком, товарищ командарм.
Новичок?
Нет, товарищ командарм. Я под вашим командованием дрался за Сталинград.
А-а-а! Значит, прошел огни и воды. Ну, как кормят?
Да вот, – улыбаясь, майор показал на скатертку, разостланную на траве.
На скатерти блюдо, наполненное супом, белый хлеб, жареная картошка с мясом. Анатолий Васильевич нагнулся, взял ложку из рук бойца, хлебнул суп.
Ох, хорош! – затем поддел картошку, прожевав, сказал: – Соли маловато. Больше соли ешьте и врагу на хвост сыпьте.
Танкисты засмеялись, и один из них крикнул:
Сыпанем, товарищ командарм!
Николай Кораблев хотел было пойти и поискать Ивана Кузьмича, но в эту минуту Анатолий Васильевич произнес:
Давай-ка, майор, за мной. Вон туда – за реку, на поляну… Нервы у бойцов попробуем. А то Галушко уверяет: «Есть, которые танка боятся».
9
Танк, подминая молодые деревца, скрылся в березовом лесочке. Вскоре оттуда на полянку вышли Анатолий Васильевич, Макар Петрович и Галушко. Они шли по окрайке опушки, то и дело останавливаясь, с кем-то беседуя, глядя в землю. Николай Кораблев догнал генералов и только тут увидел длинную цепочку окопчиков, похожих на кувшинчики. В каждом таком кувшинчике сидел боец. Анатолий Васильевич, нагибаясь к кувшинчику, произносил, обращаясь к бойцу:
В деле был? Ага, не был. Молодой еще. А танка боишься? Правильно. Штука страшная. А ты боишься? – так, пройдясь по некоторым окопчикам, разговаривая, выспрашивая бойцов, он остановился около кувшинчика, в котором сидел знакомый Николая Кораблева боец Сиволобов. – Здравствуй, – произнес Анатолий Васильевич, поравнявшись с ним. – А ты вроде мне ровесник?
Сиволобов весь засиял, рот у него расплылся в улыбке до ушей. Поднявшись на ноги, на голову показываясь из кувшинчика, он выпалил:
Служу родине, товарищ командарм!
А танка боишься? Оно, конечно, штука эта… – продолжал было уже произнесенную несколько раз фразу Анатолий Васильевич, но Сиволобов неожиданно перебил его:
Никак нет, товарищ командарм.
Не боишься? – удивленно переспросил Анатолий Васильевич и ко всем: – А вот видите, не боится. А не хвастаешь?
Никак нет, товарищ командарм, – отчеканил Сиволобов. – У меня вот, – он достал бутылку с жидкостью, показывая ее Анатолию Васильевичу.
Ох! Да ты, голова садовая, молодец. А ну-ка, ребята, вылазь из своих нор. Вылазь и вот сюда на опушку. Сейчас мы этого испытаем. Как тебя звать-то?
Сиволобов Петр Макарыч.
Ну вот, у нас начальник штаба – Макар Петрович, а ты, выходит, наоборот – Петр Макарыч.
Бойцы шумно выбрались из окопчиков, сгрудились на окрайке леса, заинтересованно посматривая на Анатолия Васильевича, а тот, подозвав майора-танкиста, намеренно громко и даже ворчливо сказал:
Вот тут один хвастается: «Для меня, слышь, танк – все равно что котенок». Видали, майор, такого? А ну-ка, скажите своим молодцам, чтобы они его приутюжили, – и тише добавил: – Только если что, пусть пожалеют: не замнут.
Слыхал! Слыхал, товарищ командарм. И жалеть меня нечего. Пускай себя жалеют, – с этими словами, криво улыбаясь, Сиволобов нырнул в свой кувшинчик.
Через две-три минуты из березового перелеска выполз танк-громадина. Пройдясь по полянке, приминая нетронутые травы, он угрожающе повел сивым стволом, затем приостановился, как бы что-то рассматривая перед собой. И вдруг, сорвавшись, ураганно ринулся на окопчик Сиволобова. Прикрыв окопчик бронированным телом, он крутанулся раз, потом еще и еще, визжа гусеницами, поднимая вихрь пыли.
Николай Кораблев зажмурился и хотел было крикнуть Анатолию Васильевичу: «К чему это вы? Зачем так жестоко?» – но в эту секунду танк кинулся к лесу и из окопчика высунулась, вся в земле, голова Сиволобова, затем показалась рука с бутылкой. И вот бутылка полетела вслед танку. Не долетев с метр, она упала, разбилась, и вспыхнуло пламя.
Видали? – уже совсем тоненьким голоском вскрикнул Анатолий Васильевич. – А ну-ка, иди сюда! Сиволобов, Петр Макарович!
Сиволобов, отряхиваясь от земли, направился к командарму, ликуя, чуть не крича: «Вот я какой!»
Ага! – сказал командарм. – А почему не попал в танк?
Свой ведь: жалко!
Да-а! Молодец! – Анатолий Васильевич, сняв с руки часы, протянул их Сиволобову. – Вот тебе за храбрость и уменье, – и обратился ко всем, быстро расхаживая туда-сюда, сложив руки на животе. – Храбрость, дорогие друзья, не в том, что ты смело подставил грудь под пули. Нет. Храбрость в уменье бить врага. А уже если погибнуть надо, погибай так, чтобы позади тебя лежали десятки поганых гитлеровских трупов. Boт в чем храбрость. Петр Макарович, он молодец. Чего ты на меня так уставился? – вдруг, круто повернувшись, подступил он к Сиволобову.
Тот снова весь зарделся, и, напрягаясь, чтобы от радости не засмеяться, заговорил:
А я вас помню… под Сталинградом.
Ишь-ишь, какой он! Ну!..
Сидим мы в окопе, а немцы полезли… да из минометов лупят. Впервые мне это, ну и схватил меня страх. Притулился я в окопе, ни живой ни мертвый. Слышу, однако, кто-то надо мной кричит: «А ну, голубчик, давай вон туда». Гляжу – вы… А я-то вроде немой и бездвижный. Вы меня за загривок, да как встряхнете, да как шуганете. Да еще как залепите. Я вскочил и вперед вас во все ноги. Прибежали мы с вами в деревню, а там пулеметная рота. Отсюда как взяли немцев, аж пятки у них засверкали. Спасибо вам.
За что?
Да за загривок-то мне. А то просидел бы от страха в окопе, немцы бы прибили, а то и еще что хуже – в плен бы забрали.
Вишь ты, – удивленно и растерянно, и даже как-то стесняясь Николая Кораблева, произнес Анатолий Васильевич. – Я ему залепил, а он благодарит, – и тут же сурово, обращаясь к бойцам: – А впрочем, я имел право его пристрелить как труса. Ну, пристрелил бы… и не встретились бы с ним. А теперь, видите, какой он герой – танка не боится, – и, чуть подождав: – Видали, как с танком надо драться? Вот так и деритесь. А ты, Петр Макарович, учи их. Опыт свой передавай. Галушко! Запиши-ка его – к награде представим.
Николай Кораблев хотел было подойти и поздороваться с Сиволобовым, но в это время, взяв на себя команду, Галушко крикнул бойцам:
– По окопам! – бойцы кинулись в свои «кувшинчики», а Галушко мягче, но требовательней добавил, глядя на Анатолия Васильевича: – И нам пора, товарищ командарм, а то опять ругаться будете.
Анатолий Васильевич еле заметно улыбнулся, понимая Галушко, и пошел к машине.
10
Предзакатное солнце в этот день горело особенно ярко.
Солнышко-то какое! Солнышко, – уже весело проговорил Анатолий Васильевич и, чуть погодя, засмеялся. – А генерал Тощев скрылся: плетни плести пошел. Пусть поплетет. Успеет, – и снова о солнце: – Я, бывало, любил такие дни: сенокос начинается… и косить любил. Парень я был здоровый, румянощекий, сажень в плечах. Даже отец с матерью удивлялись: в кого я такой пошел? Они оба маленькие – я верзила. Мать объяснила: она родила меня в поле, только родила, хлынул дождь и вымочил нас обоих. Она и говорила: «Дождем крещен Толька у нас… вот и выпер». Галушко! Деревней быстро к штабу, а машину немедленно спрятать, – добавил он.
Деревенька небольшая, расположилась на возвышенности. Она вся залита солнцем до белизны. Деревья стоят тихо, опустив листья. И в самой деревне тихо – ни одного человека. Только на перекрестке два регулировщика – девушки. Машина пронеслась улицей, вздымая пыль, затем круто завернула и остановилась в тени около хаты.
В хате за столом сидел полковник. Голова у него круглая, нагладко выбритая, и сам он весь круглый. Лицо чистое, с отцветающим румянцем. Глаза живые, смеющися. На груди звездочка Героя Советского Союза. На шум в дверях он недоуменно поднялся и, увидав генералов, ринулся навстречу, говоря:
Здравия желаю, товарищ командарм. Простите, не встретил: не ждал.
А вот это и хорошо: не ждал. Тут мы тебя сразу и накроем. Знакомьтесь, Николай Степанович. Это наш комдив Михеев, Петр Тихонович. Героя-то еще в начале войны получил. А вот теперь надвое: не то еще Героя получит, не то Нарым. Выбирай, Петр Тихонович. Что нравится, то возьми.
Победу над врагом, товарищ командарм, – ответил Михеев, улыбаясь.
И супостатом, говорили раньше. Ну, рассказывай, как у тебя. Если обман есть у тебя в груди, врагу от смерти не уйти. Стихи, мною сочиненные, плохие, но верные. Показывай, как врага надуваешь. Где у тебя пехота?
Вся по хатам, товарищ командарм. Человек по пятьдесят в каждой хате. Четыре деревни сегодня ночью заняли.
Ну, и толкутся, видно, во дворах.
Нет. Все в хатах. Выходят только… только… как бы сказать?
А ты прямо, не девушки ведь мы…
Выходят только до ветру и то поодиночке.
«До ветру»? Хорошее слово-то какое. Так. Ну, а как на передовую переправишь? Ночью ведь придется. Вдруг до места не дойдут – спутаются? Такая каша может завариться.
Каши не будет. К месту для каждого батальона проведена проволока, товарищ командарм. Командир роты идет, притрагиваясь к проволоке рукой, а вся рота в молчании за ним.
Ух ты, молодец! Это надо всем передать. А к двум успеешь?
В двенадцать ночи все будут на месте, товарищ командарм.
Пока что, – повернувшись к Николаю Кораблеву, смеясь, произнес Анатолий Васильевич, – пока что, мне кажется, Нарымом и не пахнет. Так, что ль, Макар Петрович?
Макар Петрович буркнул:
Угу.
Без сигнала батальона на исходное не подавай. Дам знать. Ну, а с девушками как? – неожиданно задал вопрос Анатолий Васильевич.
Михеев вспыхнул, стушевался, потом, открыто глядя Анатолию Васильевичу в глаза, сказал:
У нас этого нет, не водится, товарищ командарм.
У тебя дочки нет? Ага. Есть. Семь лет? Так вот представь себе, ей восемнадцать, ее комсомол мобилизовал на фронт. Пришла. Может, даже сама попросилась. И таких ведь много. За родину драться. Пришла к Михееву. Мужик нестарый, красивый, да еще Герой Советского Союза. Романтики-то сколько! Уважения-то сколько! А Михеев – не ты Михеев, а другой Михеев – зазвал ее к себе и обманул. Представь теперь: ты, отец, едешь на фронт проведать дочку… а дочка обманута. Как тебе? А? Ну!
Я бы убил такого… за дочку, – возмущенно и зло произнес Михеев, покраснев.
Убил бы? Ну, вот видишь, за свою дочку убил бы… Жалейте их, девушек наших. Жалейте, как дочерей своих.
В комнату почти неслышно вошел Пароходов. Ночь он, видимо, совсем не спал: лицо у него помятое, глаза красные, на руках надулись жилы. Кивнув всем, он сказал:
Здравия желаем, – и особенно тепло Михееву: – Здорово, Петр Тихонович, – затем сел на стул, добавил: – Рокоссовский приглашает к себе. Поедемте. Ну, а как вы живете, Николай Степанович? Слыхал, сегодня пороху понюхали?
Николай Кораблев хотел ответить, но в эту минуту поднялся Анатолий Васильевич и растерянно посмотрел сначала на него, потом на Пароходова. Тот, догадавшись, просто сказал:
Николай Степанович, у нас в армии хозяин – командарм: кого хочет, того к себе и приглашает. А там, в штабе фронта, хозяин – Рокоссовский. На вас мы разрешения не имеем.
Вот именно. Вот именно, – подхватил Анатолий Васильевич. – Поймите нас, Николай Степанович, и не обижайтесь.
Колючая обида скользнула было по сердцу Николая Кораблева, но он подавил ее.
А я и не обижаюсь. Я с удовольствием побуду здесь, у полковника.
Нет. Я спрошу и, если что, пришлю за вами Галушко.
А ты, – обратился Пароходов к Михееву, – сохрани гостя. Отведи ему отдельную квартиру.
Я его к себе возьму, товарищ член Военного совета, – ответил Михеев.
– Еще лучше, – и Пароходов вместе с Анатолием Васильевичем и Макаром Петровичем покинули хату.
