Текст книги "Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2"

Автор книги: Елена Трегубова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 49 страниц)

– Нет, это надо же – я жениться собираюсь, – надув щеки говорит Шломо. – А она мне говорит, что похоть это плохо!

Я иду и думаю… Думаю… У меня уже чувство – как во сне, когда во сне не можешь выпутаться из навязчивых обстоятельств. Ну как же меня, думаю, угораздило опять ввязаться в спор со Шломой, и вообще во всю эту прогулочку, а… Сейчас, думаю, пройму Шлому каким-нибудь авторитетом из тех, думаю, кого он точно не читал. Шломо, думаю, с его страстью к энциклопедизму, устыдится и замолкнет.

Говорю, для интриги:

– А читал ли ты, Шломо, говорю, Святителя Дмитрия Ростовского, а?

Шломо орет:

– Нет, не читал, ши́кца! Я конечно полиглот – но не до такой же степени, чтоб всех ваших православных читать! Ну и что этот ростовский человек тебе говорит?

– Говорит, – говорю, – что именно от плотского вожделения произошла смерть и отчуждение от Бога, и что плотская похоть не свойственна человеку изначально – Бог этого не создавал, и плотская похоть вошла в человеческий род только из-за преступления Адама. И что Адам и весь человеческий род не подпали бы смерти и тлению, если бы Адам не пал в похоть.

– Как это! – орет Шломо. – А кто же тогда придумал похоть, если не Бог?!

– Шломо, – ору, – да ты сбрендил вообще, что ли?! Что за богохульство – говорить, что похоть придумал Бог?! Ты можешь себе представить «похотливого Бога»?! Ты с ума сошел?! Бог не творил и не создавал ни похоти, ни зла, ни убийств, ни жестокости, ни насилия. Людям все эти вещи кажутся «нормальными» и привычными только потому, что падшие люди коррумпированы сатаной, их сознание одурманено сатаной. Апостол Павел вообще говорит, что в идеале тело человека должно быть «храмом Духа Святого» – ты можешь себе представить «похотливый» храм, или сношающийся храм?! Что за богохульство?! Конечно так не было изначально Богом задумано! Адам соблазнился сатанинской похотью – и пал в уничиженное, полуживотное состояние духа, – и уничиженное полуживотное человеческое тело, со всеми похотями, стало слепком этого уничиженного состояния духа Адама. Адам, по сути, выбрал животный путь человечества – вне Бога. Святитель Дмитрий Ростовский убежден, что теперешнее житие по плоти – это исключительно следствие преступления Адама; а от Господа, до преступления Адама, была дана жизнь по духу.

– А как же деторождение?! – орет Шломо. – Нет, я вообще лично не переживаю из-за своего безбрачия и, боюсь, что из этой сегодняшней аферы моей мамочки со сватовством ничего не выйдет, и в любом случае никаких детей я заводить не собираюсь – но все-таки – деторождение?! Это же Божий замысел?!

– Думаю, – говорю, – что деторождение – это Божий налог на сатанинскую похоть. Тот же святитель Дмитрий Ростовский, – говорю, – например, говорит, что если бы не произошло грехопадения Адама, то мы все, все люди, были бы должны, по замыслу Бога, рождаться в мир подобно первозданным Адаму и Еве – handmade by God, – говорю, – то есть, как говорит Дмитрий Ростовский, мы все были бы приведены Богом из небытия в бытие как Адам и Ева, а не возникали бы от совокупления и плотской похоти. Когда в начале своего Евангелия Иоанн резко противопоставляет тех, кто родился от похоти плоти – тем, кто родился от Бога – Иоанн ведь имеет в виду именно этот принцип. Рождаться не от Бога – это своего рода падшая гордыня человечества. Но раз уж мы, из-за греха Адама, рождаемся плотски – то Бог призывает нас принять второе, духовное рождение – как бы усыновление Богу. И Христос прямо говорит, что необходимо второе рождение – крещение – чтобы человек спасся. То есть по сути Христос основал на земле радикально новую нацию: которая размножается не плотью, а Духом. Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа дух есть – разве можно было гениальнее сказать! Физического рождения не просто не достаточно – а рожденные физически и действующие по традиционным законам физического мира четко отнесены Христом к категории: «люди мира сего» – и Христос прямо призывает Своих учеников не быть такими.

– Хватит абстрактно философствовать! – хохочет Шломо. – Ты мне скажи: деторождение, по-твоему, Бог устроил, или не Бог?!

– В принципе, – говорю, – если ты помнишь, когда Адама и Еву изгоняют из рая, написано, что Бог говорит, как проклятие: будешь рожать в муках. То есть деторождение в сегодняшнем виде точно не является изначальным замыслом Бога – это проклятие Бога. А что значит «проклятие»? Это значит, что Бог предал падшего, отпадшего от Бога человека сатане, предал павшего человека его падшим похотям. Бог, в отвращении, как бы отвернулся от Адама – потому что сам Адам дистанцировался от Бога своим грехом. Бог как бы говорит Адаму и Еве: «вы хотите жить без Меня по собственным похотям – o’кей, живите – но вдалеке от меня; вообще-то вы повинны за это смерти – то есть вы уже практически мертвы – но да будет вам по выбору вашему: Я предоставляю вам автономную замкнутую систему на выселках в вотчину, где вы будете автономно воспроизводиться – независимо от Меня, раз вы захотели быть автономными. Но все горести, все страшные беды, которые за этим вашим неправильным выбором последуют, вы будете испытывать на себе». Адам выбрал животный путь развития для всей цивилизации. Бог этого не хотел.

– А что ж это твой Христос тогда ни слова об этом не говорит?! – ехидничает Шломо.

– Как это не говорит?! – говорю. – Христос ясно говорит, что в Царствии Небесном никто не женится, не выходит замуж, и что те, кто сподобится войти в Царствие Небесное, не будут ни жениться, ни выходить замуж, а будут жить как «ангелы на небесах» – и, если ты помнишь, в этой же фразе говорит, что те, кто войдут в Царствие Небесное после воскресения мертвых «умереть уже не могут, поскольку равны ангелам и являются Сынами Божиими и сынами Воскресения»: то есть тоже прямо увязывает прекращение физиологического размножения с бессмертием. Более того, Христос прямо призывает – тех, кто способен, – не жениться и хранить чистоту для Царствия Небесного. Христос даже применяет выражение «оскопление для Царствия Божиего», освобождение от мирского, физиологического. Значит, несмотря на бредни всех язычников и оккультистов, – пол не является структурообразующим явлением в Божьей вселенной. Это явление исключительно падшего мира.

– Значит, мне не жениться?! – орет Шломо.

– Как ее имя-то, все-таки, Шломо? – смеюсь.

– Да не помню я! – не на шутку почему-то сердится Шломо.

– Ну тогда точно женись! Даже не раздумывай, – говорю.

– Вообще мне все это не понятно! Либо – «плодитесь и размножайтесь»! Либо – «оскопляйте себя для Царствия Небесного»! Одно из двух! Ты не находишь?! – орет Шломо.

– Шломо, – смеюсь, – я вот, вообще, удивляюсь, что из всей огромной Библии, или Торы, как хочешь назови, люди за столько тысяч лет, прошедших с момента сотворения мира, умудрились освоить исключительно и только одно: «плодитесь и размножайтесь». До такой гнусной степени, что эту фразу практически в бесовскую псевдо-религию уже возвели, ты не находишь? – передразниваю я его.

– Нет, но Бог говорил это – или не говорил?! – орет Шломо.

– Если Бог и сказал это людям, – говорю, – после чудовищной трагедии грехопадения и изгнания из рая – то нужно было видеть, с каким выражением Бог это сказал, зажимая нос и отворачиваясь: ну, не хотели быть чистыми как ангелы, не хотели ходить в боговидении – идите тогда прочь отсюда, и там, где-нибудь подальше, идите тогда и размножайтесь. Я, – говорю, – Шломо, доверяю словам Христа: если Христос почитает за лучшее не жениться и хранить чистоту для Царствия Небесного – значит так оно и есть. Это значит, что древние ветхозаветные люди все-таки чего-то радикально недопонимали, если считали, что главная доблесть – это плодиться и размножаться, как животные. А уж тем более – современные люди не понимают. Христос, кстати, ответив ученикам, что не жениться и хранить чистоту ради Царствия Небесного лучше, тут же прибавляет: «аще кто вместит». Это очень интересное слово в русском переводе, кстати, которое Христос употребляет в Евангелиях несколько раз: «вмещать». Тоже компьютерное слегка. То есть ясно, что мощностей падшего человеческого умственного и духовного развития не хватало, да и сейчас не хватает, чтобы «вместить», понять, принять и исполнить по максимуму то, к чему по-настоящему-то Бог призывает человека. Апостол Павел, кстати, тоже прямо говорит, что лучше и мужчинам и женщинам не жениться, – потому что иначе, женившись, они будут «угождать не Богу, а супругу или супруге». Но тут же добавляет, что этот путь подходит только для тех, кто может сохранять чистоту, а если кто-то не может сдерживать животные свои похоти – то уж пусть лучше женится и пусть будет верен.

– Я не понимаю! – орет Шломо. – Так брак – это хорошо или плохо?!

– Бог, – говорю, – по снисхождению, очищает и освящает один единственный вид земных, падших половых взаимоотношений: моногамный взаимноверный брак, заключаемый на всю жизнь. Все остальное в глазах Бога – блуд. И, кстати, знаешь, как тот же Святитель Дмитрий Ростовский характеризует брак? Он говорит, что брак попущен Богом на малое время – то есть на время земной истории – только для тех, кто «не хочет» пребывать в чистоте, и что таким образом «не хотящим лучшего оставляется худшее». Бог не уничтожает эту падшую цивилизацию, а спасает кого возможно, – выводит на другой, духовный уровень – то есть в единственно истинную жизнь, жизнь с Богом. Без Бога мы – животные, Шломо! Даже хуже!

Иду и думаю: кого бы еще, неизвестного ему, процитировать – чтобы он отстал от меня, а?

– А Поликарп Смирнский, например, – говорю, – вообще говорил, что… Помнишь ли, Шломо, старика Поликарпа?!

– Нет не помню! – яростно орет Шломо.

– Скверно, – говорю, – Шломо! Очень скверно, что не помнишь!

Шломо виновато развешивает щеки, так, что мне даже становится его жалко.

– Ладно, – говорю, смилостивившись. – Про Поликарпа – в другой раз. Но вот наш с тобой добрый знакомый апостол Павел ведь прямо говорит: «помышления плотские суть смерть, а помышления духовные – жизнь. Плотские помышления суть вражда против Бога». Шломо, ты только вдумайся в это на секундочку! То есть, живя нашей обычной плотской жизнью, отделенной от Бога – мы на самом деле пребываем в смерти! Подумай, сколько процентов времени жизни обычный человек пребывает в плотских помышлениях?! Христос сказал, что посмотревший похотливо на женщину уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Вот так это в глазах Бога, который видит помышления сердец. Прелюбодеяние – это страшный грех. А теперь представь себе на секундочку, сколько раз на дню обычный обыватель совершает этот страшный грех «взглядом» и «сердцем», по определению Христа?! А ведь под похотью плоти Бог имеет в виду не только пол, но и все остальные плотские похотения, которыми люди заняты безостановочно, и которые окончательно заслоняют от них Бога – жратва, комфорт. А жажда богатства, жажда власти, гордыня! Это ведь уже даже не плотскость – а болезнь духа! Весь мир пребывает в смерти, повинен смерти. Вся наша жизнь в этом мире – это смерть с точки зрения Бога, и с точки зрения высших существ, обитающих в общении с Богом, видящих Бога! Апостол Павел вопиет к Богу об искуплении и усыновлении этого тела, чтобы оно стало другим, небесным, как у Иисуса Христа после Его Воскресения. А ты спрашиваешь «за что»! Мы на самом деле просто трусим признаться себе в глубине падения этого падшего мира, которым мы так упиваемся и наслаждаемся! Всё в мире насквозь заражено и пронизано сатанинской нечистотой и злом – падшая земная музыка заражена, падшая живопись, падшая литература, падшие стереотипы поведения и общения людей. Мы не можем спастись сами – грех пронизывает всю земную жизнь насквозь. И Спасение, для которого Господь Иисус Христос пришел в мир и умер – это, Шломо, не спасение тебя от твоих мелких грешков, типа того, что ты не улыбнулся злюке-соседке или, ненароком, сидя перед телевизором и смотря новости, в сердцах произнес проклятие в адрес одержимого сатанинской гордыней мерзавца, вводящего войска в чужую страну и засылающего в соседнее государство диверсантов и провокаторов-головорезов. Хотя и это тоже, наверное… Но Христос пришел, чтобы навсегда выдернуть жало у сатаны, у смерти, чтобы спасти людей, души людей из плена сатаны, из плена этого падшего мира, пронизанного злом насквозь. Христос своей жертвой выкупает людей из первородного греха, спасает души людей, которые веруют в Него – и после смерти сатана не имеет уже на души выкупленных Христом никаких прав. Христос ведь не случайно говорит: «Не бойтесь тех, кто убивает плоть, душу же не могущих убить». Не слабо, такое заявить, а! «Не бойтесь убивающих тело!» Если Господь такое говорит, если Господь, по сути, говорит: «Не бойтесь разрушающих хард-вэр – они не могут убить ваш софт-вэр» – значит, Бог гарантирует верующим во Христа надежный бэк-ап их душ на небесах!

– Ши́кца! – вопит Шломо. – Ты, что, меня обратить в христианство пытаешься?!

Я говорю:

– Шломо! Было бы из чего «обращать»! Ты мне только что заявил, что ты вообще не веришь в существование Бога!

– Я! Я! – горячится Шломо. – Я… Я вообще не знаю… Всё это слишком хорошо звучит – то, о чем ты говоришь… Слишком хорошо, чтобы я мог в это поверить…

– Значит, – говорю, – ты предпочитаешь верить в то, что звучит похуже?

– Я не знаю, во что верить… – перестраивается Шломо на обычный уже прогулочный шаг, и идет явно наслаждаясь набережной, теплым светом вокруг, ветром. – Я ни во что не верю… Я вижу, что всё ужасно – а надежды никакой нет. Все люди умирают… Близкие умирают… Хорошие люди умирают…

– Шломо, Бог всегда плачет, когда видит смерть. Богу до отвращения противна смерть. Бог – есть Жизнь. Смерть – это сатанинское явление, – говорю. – Бог лишь временно попускает существование смерти в падшем мире. Ты же помнишь, наверняка, прозрение из Ветхого Завета: «Бог не творил смерти – и не радуется погибели живущих»!

– А у нас, у евреев, эта книга не в почёте! – кричит Шломо – и в полемическом задоре, разумеется, роняет шляпу – тут же улетающую, в ветрянно́ м припадке, от него вдоль набережной. Нагнал. Обшмаркал грязь об колено.

– Значит – вам, евреям, повезло меньше, чем нам, русским, прикинь! – смеюсь я. – Апостол Павел, кстати, подтверждает это откровение – и прямо говорит, что «завистью сатаны смерть вошла в мир». И пророчествует, по Божьему откровению, что в момент второго пришествия Христа «последний же враг истребится – смерть». То есть смерть – это враг Божий! Смерть – это сатанинская вина и сатанинское деяние. Смерть – главный продукт пораженного сатаной и сатанинской похотью мира. Богу не угодна смерть! И любые компромиссы со смертью, или рассуждения на тему, что смерть-де это «естественный» процесс – это богохульство, и игра на руку сатане! Говорить, что смерть это, якобы, «естественно» и, якобы, «угодно Богу» – это значит просто плюнуть в лицо Христу, который принял жертвенную смерть именно для того, чтобы попрать, отменить смерть.

Обогнули шумный паб – из которого английские персонажи и персонажки с кружками пива выкипают наружу.

– Я не знаю… – говорит Шломо, – То, что ты говоришь… В мире ведь всё происходит по-другому! Откуда ты всё это взяла?! Надо быть безумцем, чтоб верить в это – когда видишь вокруг вот эту вот нормальную жизнь! Хорошо, допустим: мне весь этот philistines way of life, не знаю как перевести, не подходит – меня даже никогда не тянуло всерьез попробовать жить как живут вот эти вот, в пабе… Но все-таки, когда я смотрю на них – я себе говорю: «Шломо, вот она настоящая жизнь!» Жизнь людей, которые никогда не задумываются о том, как и для чего жить – а просто живут, флиртуют, сходятся, расходятся, приживают детей! Богатеют, разоряются, плачут, напиваются.

– Кстати, заметь, – говорю, – что Христос крайне низко отзывался об обывателях! «Предоставь мертвым хоронить своих мертвецов!» «Мертвецы»! Это ведь Христос сказал не о каких-то язычниках, а об обычных правоверных мещанах, погрязших в своей мещанской жизни, и не ищущих Бога всеми силами души. Мне кажется, что Богу они не в последнюю очередь ненавистны еще и потому, что именно они в результате своего полусонного существования позволяют сатанинским отродьям-государственникам во все века убивать Божьих праведников, отказывающихся встраиваться в государственную систему! Христос ведь на самом деле – Величайший Провокатор, в самом прекрасном смысле! Христос приходит на землю и выявляет зло даже в тех скрытых, завуалированных, как бы добреньких, капсюлюзированных мещанских формах, в которых до этого это зло можно было бы как бы и не заметить или даже посчитать за добро. Ты вспомни этих правоверных священников, которые на поверку оказываются завистливыми убийцами, науськивающими на Инакомыслящего Христа спецслужбы и тайную полицию и оккупационные власти! Ты вспомни эту толпу мещан-обывателей, которые выходят на демонстрацию с транспарантами и в патриотическом угаре орут Пилату «распни Его! Кровь Его на нас и на детях наших!» Это же ведь картина типичного обывательского бездумного быдла, стада, в любой стране мира, в любою эпоху – эта картина повторяется регулярно во все эпохи! Сталин же ведь тоже репрессии не один проводил – а при поддержке быдла, как и во времена распятия Христа и гонений на первых христиан!

– Не знаю… – бурлит Шломо. – Не знаю… То что ты говоришь – это ведь… Это ведь… Довольно радикально… Я не про Сталина имею в виду, а про жизнь!

Я говорю:

– А христианство – это вообще радикальная штука! Только, увы, об этом забыли официозные руководители той части церкви, которая пошла на коррупцию с «миром сим», и которая потчует граждан разведенным чуть тепленьким адаптированным к падшему миру и мещанам сиропчиком. Бог – это вообще радикально! Бог – это радикальный отказ от всего сатанинского! Евангелие Христа – это же вообще самая радикальная книга в мире! Я уже удивляюсь, как новейшие диктаторы не внесли Евангелие в список запрещенной литературы – как это было при цензуре в Советском Союзе!

– Не знаю… – бурлит Шломо. – Читал я Евангелия – но что-то я как-то всю эту радикальность там не замечал…

– А ты, – говорю, – возьми попробуй перечитай Евангелие – только забыв про все трактовки, которые тебе навязывали! Ведь большинство философских и даже богословских и священнических трактовок, которые людям навязывают в довесок к Евангелию, начинаются, увы, с лукавенькой формулировки: «Ну, Христос, конечно же, не имел в виду того, что Он говорил…» Мол, Христос, глупенький, не понимал, как надо жить настоящим патриотам – жизни не знал! в геополитике не петрил! военных и государственнических интересов недопонимал! – сейчас-то мы Его, Глупенького, и подправим! Как будто они считают, что Христос глупее их и не в состоянии был сказать именно то, что Он думает. Нет, это неправда: Христос имел в виду ровно то, что Он говорил! И если ты перечитаешь Евангелие с желанием услышать Его голос – то ты Его услышишь, обязательно, Шломо!

– Не знаю, – говорит Шломо. – Не знаю… Это ведь, получается, надо от всего практически отказаться в жизни…

Дошли до железнодорожного моста, стиль бронтозавровых заклепок на креплениях которого чем-то похож на Большой Устьинский в Москве. В тоннельчике под мостом Черных Монахов сидит на бетонном полу жалкий юный красавец с овчаркой, свернувшейся калачом. Шломо быстро лезет в карман снятого пальто, болтающегося у него на локте, вытягивает пятифунтовую бумажку, бросает в жестяную баночку перед бездомным – и заискивающе на меня оборачивается.

– С одной стороны, – говорю (уже когда вышли из тоннеля), – да, Христос требует максимума – отказаться от всего, отказаться от богатства, от имения, от традиций, от родных, от привычек, от самого себя – и идти только за Христом. Но одновременно, Христос, снисходя к нашему убожеству, ведь объявляет о спасении людям за незначительный минутный искренний перелом в их душе: ты вспомни Закхея! Который на фигу залез! Потому что ему Христа из-за толпы видно не было! Вспомни этого богача-налогового инспектора Закхея, которого все ненавидели и презирали, потому что он обворовывал людей, да еще и работал на ненавистные оккупационные власти! Да еще и был низеньким толстячком! А Христос – провидев сердцем в Закхее жажду найти Бога и способность к раскаянию – приходит в его дом, и когда Закхей вдруг, в слезах, от такой милости Божией, обещает вернуть вчетверо всем, кого он обворовал и обидел, и половину имущества раздать нищим – то Христос – вот только за это секундное искреннее раскаяние души говорит, что «пришло спасение дому Закхея».

– Да-да, помню-помню! – иронично говорит Шломо. – А еще я помню предложение Иисуса Христа ворам-богатеям: приобретать святых друзей на небесах богатством неправедным – то есть спасать свою душу и искупать грехи воровства тем, что раздадут все деньги нищим и бездомным. Я вообще удивляюсь после этого, почему все ваши воры-олигархи и коррумпированные политики и чиновники не встали в очередь на раздачу денег нищим и не дерутся за каждого бездомного, чтобы накормить его, обуть-одеть и купить ему квартиру или построить достойный приют – в обмен на спасение души!

– Ну, Шломо, не для того, потому что, они, видимо, деньги воровали – чтобы потом раздавать нищим и душу спасать. А я, знаешь ли, всё чаще, проходя мимо бездомных, думаю: ведь даже такие несчастные – ведь они менее духовно безнадежны, чем встроившиеся в государственную систему люди из пластилина и пластика – вот уж не важно, богатые или средненькие!

– А я скоро и сам с удовольствием бездомным стану! – хохочет Шломо. – Меня так достали все эти миланские налоги на недвижимость!

Я говорю:

– Оставь в покое свою шляпу, Шломо.

Зашли, у башни «Oксo», на деревянный пирс: купол Сэйнт Пола отсюда – цвета летнего неба перед дождем. Возвращаемся к узкому набережному проходу. Шломо, смотрю, ведет носом в сторону кафе.

– Может, – говорит, – зайдем перекусим…

Я говорю:

– Шломо, ты, что, в отеле не позавтракал, что ли?

Залезли по железной дырчатой лестнице вниз к воде: цепи, гнилые балки, зеленые бороды, показывающие высший уровень воды – изнанка реки, которую обычно никогда не видишь.

– Да что я там съел-то, за завтраком в отеле, – жалуется Шломо. – Всего-то пару кусочков бекона с булочкой с маслом!

Я говорю:

– Шломо… Я сделаю вид, что я этого не слышала от тебя, про бекон.

– Да нет, ты вообще не так поняла меня, – хохочет Шломо. – Просто почувствовать город можно же ведь по-настоящему, только когда съешь настоящей местной еды! Я же ведь только прилетел! Вот я тебе и предлагаю – в кафе! Лондон же!

Я говорю:

– Не надо прикрывать обжорство этнографией!

– А знаешь, – говорит вдруг Шломо, дезертируя поскорее с лестницы обратно к пахучим дверцам кафе, – мой покойный ортодоксальный папаша, сумасшедший на всю голову еврей – тоже ел свинину иногда! Да-да! Честное слово! Когда им с матерью после войны удалось сбежать из Будапешта, на этом пароме для коров, в полу, под покрытием – и они, после скитаний, решили остаться в Милане – у них же ничего не было! Нищие! А родилась моя старшая сестра. А я ведь тебе рассказывал – у отца фашисты забрали в лагерь всех его родных, родителей – и всех в лагере убили. Когда мой дед понял, что сейчас их всех заберут в лагерь, он умудрился спрятать моего отца в деревенском доме, и передал ему ящичек с… Ну, знаешь, с тфилин… Для еврейских молитв. И талес. Так мой отец, когда всю его родню забрали в лагерь и убили там, разбил весь этот ящичек, уничтожил его, выбросил – от боли и гнева: мол, из-за этого ящичка, из-за еврейства, их убили – он это все возненавидел! А после войны у него началась, с горя, психическая болезнь с маниакально-депрессивным синдромом: он был как запойный – были нормальные периоды, а были обострения – когда он бросал семью, шел по улицам скитаться, кричал, ни с кем не мог говорить. Единственным, с кем он в моменты припадков разговаривал, был раввин – и с ним отец делился горем. Отец втемяшил себе в голову, что ему было откровение от Бога, и что Бог открыл ему, что Шоа, Холокост, был попущен Богом за грех еврейского народа – и, угадай, за какой?

– Шломо, – говорю, – как же я могу угадывать откровение, которое было у твоего отца?! Это же не шутки.

– Ну попробуй! – не отстает Шломо. – Угадай!

– Неужели… – говорю.

– Да нет! Ну что-ты! О Христе он даже и не думал! – говорит Шломо. – Ну попробуй, угадай! Пожалуйста!

Я говорю:

– Да не буду я ничего разгадывать. Что за глупая игра. Кто я такая, чтобы вообще даже и говорить на это тему… Я лично вообще убеждена, что Холокост – это полностью и откровенно сатанинский акт от начала и до конца, и никакого оправдания уничтожению невинных нет. Ты сам говоришь, что у твоего отца была психическая болезнь.

– Ну угадай! – не унимается Шломо. – Ну еще одна попытка! Ну какие исторические грехи известных евреев люди могут вменить еврейскому народу?

– Не знаю. Неужели он считал, что это за Ленина, Парвуса и Троцкого, за большевистский переворот тысяча девятьсот семнадцатого в России и за последовавшие миллионы жертв?

– Да нет! – говорит. – Ну что ты! На другие народы ему вообще было наплевать в моменты этих откровений. Так вот: отец говорил, что, согласно откровению, которое у него было от Бога, евреи наказываются и будут наказываться Богом до тех пор, пока они будут носить имя Израиля!

Я аж остановилась, говорю:

– Что ты имеешь в виду?!

– Ну, ты же знаешь эту историю, – Шломо говорит, – про Иакова? Его второе имя же – Израиль – переводится как «боровшийся с Богом»! Так вот, отец мой говорил, что ему Бог открыл, что пока евреи называют себя «боровшимися с Богом» – они будут страдать, и Бог будет это попускать. Он говорил, что Иаков-Израиль вообще крайне лицемерный и двуличный человек, который ради достижения своих целей лгал, обманывал – и что пока евреи будут носить его имя и не отрекутся от него – будут следовать наказания. Как бы то ни было, как бы ни выглядела эта теория моего отца – он с ней носился! И делился ей с раввином – но вообще-то потом и со всем городом, с каждым встречным евреем на улице, в моменты своих припадков. В конце концов, раввин велел отцу срочно начать зарабатывать деньги и кормить семью. И отец занялся еврейским золотом – знаешь, тогда, после войны, многие этим занимались. И каким бы безумным ни был отец, он начал зарабатывать огромные, по тогдашним скромным меркам, деньги, из перекупщика и торговца золотом стал известным богатым ювелиром. Но припадки безумия продолжались всю оставшуюся жизнь. Припадки эти были страшны. Мать неделями не могла его найти – а потом находила у проституток. Отец как будто специально гневил Бога – шел к проституткам, потом шел в ресторан и у всех на виду заказывал кусок свинины и ел ее! Он как будто бы все время говорил Богу: ну, вот я – ем свинину, блужу, прелюбодействую – и что Ты мне сделаешь?! Ужасно, ужасно. Это всё было ужасно. Больше всего было жаль мою мать: ей, прошедшей Освенцим, видевшей все эти ужасы вокруг себя в лагере, выжившей едва-едва – и тоже потерявшей всех родных – достался теперь этот ад с мужем! И даже все эти муки Освенцима были для нее гораздо меньшей болью, чем эти бесконечные измены и предательства мужа! Он причинял ей неимоверную боль. Мы с сестрой росли в этом, видели этот кошмар каждый день. И как только предоставилась возможность, мать отправила нас учиться в университеты за границу – меня в Кембридж, а сестру в Сорбонну, в Париж, благо денег было уже много. А потом, когда я вернулся домой из Кембриджа, отец решил передать мне свой ювелирный бизнес – а я ненавидел всё это и немедленно сбежал из дома! Без копейки денег, представляешь! Бросил ему даже все карманные деньги на пол – и убежал с руганью. Я не знал, что делать – зарабатывать я ничем не умел, после своих университетских теоретических штудий литературы и истории. И я ненавидел идею заводить какой-то бизнес, заниматься чем-то, к чему у меня не лежит сердце, зарабатывать деньги чем-то, что я не люблю! Ну, и сбежав из дома, оказавшись на улице, почувствовав свободу, голод и полную нищету, я, от ужаса, сделал самое сумасшедшее, самое прекрасное и самое романтичное, на что был способен: добрался, без денег, автостопом, на попутках, в Геную – и нанялся в порту матросом к богатому человеку на океаническую яхту!

– Шломо? Ты? Матросом? – недоверчиво рассматриваю я китовое пузо Шломы.

– Не смейся надо мной, не смейся! – хохочет Шломо, нервно застегивая под моим взглядом рубашку на густо-густо-черно-волосатых статях меж берегами смокинга. – Знаешь, какой я стройный и подтянутый был! Можешь себе представить: я – только что из Кембриджа, сам из богатой семьи, – а богатей, к которому я нанялся на яхту, на полном серьезе считал меня сначала натуральным портовым оборванцем – и страшно удивлялся моей интеллигентности, очень полюбил меня и считал меня самородком из народа! Я никогда ему так ничего и не рассказал о моей семье! Я вообще забыть хотел про всю свою жизнь, про все ужасы своих родных! Я обплавал с ним все моря! Все волшебные места, которые ты только можешь вообразить себе! И вкалывал как простой матрос! Знаешь, босиком, на роскошной огромной яхте! Яхта действительно была прекрасна – настоящая, с парусами! Надо было учиться управлять парусами! Я управлялся лучше всех!

– Как же ты докатился тогда до такого ужаса, как кинематографический бизнес?! – дразню я его.

– Да как-как! – грустнеет сразу Шломо, как-то разом потеряв паруса из вида. – В один из наших заходов в Геную обнаружил на почте письмо от сестры (я ей единственной сказал, где я) – с сообщением, что отец при смерти. Я приехал домой – а у отца был очередной маниакально-депрессивный приступ, и он заорал, что никому завещания ни копейки не оставит, что всех по миру пустит, что все отдаст раввину и проституткам – или… Что может еще сжалиться и переменить решение и оставить всё свое состояние только мне – но только при единственном условии… Ужасном, карикатурном, невыполнимом условии: что я ювелирную фирму, которую от него унаследую, после его смерти назову «egel hazahav» Знаешь, что это такое?! Это же значит «золотой телец»! Это же самый страшный символ для евреев – поклонение языческим идолам! Я говорю ему: «Зачем же ты меня позоришь?! Ты, что, хочешь, чтобы меня убили немедленно соседи-евреи за это?!» А он говорит: «Всё, что у нас есть – и твое образование, и красивая квартира – всё, что у нас есть, мы имеем благодаря этим деньгам от моей ювелирной фирмы – и вот чтобы все видели и знали, что деньги – ничто, что я презираю деньги, что на деньги нужно наплевать, что деньги – это золотой телец – ты обязан так назвать фирму после моей смерти! Иначе – отдам все деньги раввину и девкам! А вам всем ни шиша!»