Текст книги "Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)"

Автор книги: Борис Фрезинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 68 страниц)

IV. Эренбург и Ахматова [**]**
  Впервые: Вопросы литературы. 2002. № 2. С. 243–291.


[Закрыть]
(Взаимоотношения, встречи, письма, автографы, суждения)

Эта тема не является биографически-ключевой применительно не только к Ахматовой (что очевидно), но и к Эренбургу (Ахматова никогда не была его самым любимым поэтом). Не являясь ключевой, эта тема не вымышлена (есть ее материальные носители: письма, телеграммы, автографы, высказывания – письменные и устные, воспоминания, записи, наконец – слухи, если не сказать грубее – сплетни) и, стало быть, заслуживает обзора.

Ахматова и Эренбург – современники: временные отрезки их жизни почти совпадают (они прожили неполные 77 лет каждый; А. А. на полтора года старше). Их личное знакомство продолжалось долее четырех десятилетий. Его нельзя назвать дружбой [1206]1206
  Легко представляю себе Ахматову в московской квартире Эренбурга или на его даче в Новом Иерусалиме, но не могу представить себе И. Г. в хохмаческой обстановке квартиры В. Е. Ардова на Ордынке, где после войны чаще всего жила Ахматова, приезжая в Москву.


[Закрыть], но через все это время, круто менявшее не только оценки и отношения людей, но и их судьбы, Эренбург пронес восхищение человеческим образом А. А. и любовь к ее первым книгам и стихам 1940 года; в свою очередь, его безусловная преданность искусству и неизменно доброе отношение к Ахматовой оставались всегда для нее несомненными.

1. Издали

Первоначальное знакомство было заочным. В печатной и письменной полемике вокруг первых книг Эренбурга принимали участие Брюсов и Гумилев [1207]1207
  Подробнее см. выше, в «Валерий Брюсов…».


[Закрыть]; письмо Брюсова Гумилеву с приятием Эренбурга заканчивалось упоминанием стихов «Вашей жены, г-жи Ахматовой» и легким уколом: которые, «сколько помню, мне понравились» [1208]1208
  Литературное наследство. Т. 98: Валерий Брюсов и его корреспонденты. Кн. 2. М., 1994. С. 504; Ахматова Брюсову этого никогда не забывала – см.: Виленкин В.Воспоминания с комментариями. М., 1991. С. 481; Чуковская Л.Записки об Анне Ахматовой. Т. 1. М., 1997. С. 51, 52, 343.


[Закрыть]. В 1911 году стихи Ахматовой и Эренбурга печатались в соседних номерах «Всеобщего журнала» (№ 2 и 3) и «Новой жизни» (№ 8 и 7); рецензируя антологию стихов (М.: Мусагет, 1911), Брюсов отметил оба имени среди тех, «об отсутствии которых надо пожалеть» [1209]1209
  Русская мысль. 1911. № 8. Раздел XVIII. С. 18.


[Закрыть]. В 1912 году из Парижа Эренбург устанавливает связь с журналом акмеистов «Гиперборей»; его стихи печатают в № 3 (декабрь 1912 года; среди них «Воспоминание о Тоскане» – эта тема была свежа для Ахматовой, в том году впервые побывавшей в Италии) и там же – рецензию Мандельштама на эренбурговские «Одуванчики». Наконец, в предисловии к первой книге Ахматовой «Вечер» М. Кузмин, сравнив в смысле манерности стихи Ахматовой со стихами Лафорга, заметил, что и среди отечественной поэтической молодежи есть поэты, стремящиеся к тонкости стиха, и при этом назвал три имени, отметив особенности их поэзии. Эти имена: Эренбург, Мандельштам и Цветаева [1210]1210
  Ахматова А.Вечер. СПб., 1912. С. 9–10.


[Закрыть]. Не исключено, что название книги Ахматовой имел в виду Эренбург, давая имя журналу стихов, которые он выпускал в Париже в 1914-м («Вечера»), Отмечу и связь «Вечеров» с «Гипербореем» (упоминания в предисловии и в рекламе – журнала акмеистов и их книг, включая «Четки»), Перечисленное здесь все чохом обойти Ахматову не могло. Так что имя Эренбурга и, по-видимому, его стихи были ей известны с начала десятых годов.

Свидетельства знакомства Эренбурга с ранними стихами Ахматовой – не косвенные. Первое упоминание Эренбургом ее имени – в статье, напечатанной в парижском журнале «Гелиос», где поэты новой смены – Городецкий [1211]1211
  Он именуется «главой нового течения»; отметим отсутствие имени Гумилева: стихи его даже тогда были не слишком близки Эренбургу, а менторский тон статей раздражал. С Гумилевым Эренбург встречался лишь однажды и мельком (в Париже перед началом войны 1914 г.).


[Закрыть], Клюев, Зенкевич, Ахматова и Цветаева – противопоставляются символистам:

«Ахматова, описывая душу современной женщины, не прибегает к трафаретам какой-нибудь „декадентской“ поэтессы вроде Вилькиной [1212]1212
  Людмила Николаевна Вилькина (Виленкина; 1873–1920) – жена Н. М. Минского, с которым Эренбург общался в Париже. Е. Г. Полонская вспоминала о русской «Академии» в Париже, где Эренбург и она читали свои стихи: «Жена Минского, известная поэтесса Виленкина, проживала с ним в Париже, но в Академии никогда не выступала. У них на квартире был собственный „салон“, где читали стихи приезжающие из Петербурга Ахматова, Гумилев, Кузмин. У нас в Академии эти поэты не выступали» ( Полонская Е. Г.Города и встречи. М., 2008. С. 250). В оба приезда Ахматовой в Париж (1910, 1911) Эренбург с ней не встречался.


[Закрыть], ни к сравнениям женщин с „ведьмовскими напитками“ и т. п. (Брюсов), но исходит от того, что мы видим ежедневно, за оболочкой обнажая женскую душу» [1213]1213
  Заметки о русской поэзии (Гелиос. Париж, 1913. № 1. С. 16).


[Закрыть].

В статье «Новые поэтессы» Эренбург отметил:

«Появившиеся за последнее время „женские стихи“ показали нам, что, быть может, лишь в душе женщины сохранилась какая-то обостренная чувствительность всего и умение неожиданно с интимной иронией, с ядовитой нежностью, со слезами в голосе, с улыбкой на лице подойти к темам, являвшимся до сих пор почти недоступными для поэзии. „Перчатки и треуголки“ Ахматовой, „Деревянные домики“ Цветаевой неожиданно открыли новый мир, научили с особенной тревогой брать в руки новую женскую книгу» [1214]1214
  Гелиос. Париж, 1913. № 2. С. 45. Эренбург вел поэтический отдел в этом журнале и часть своих материалов там печатал без подписи. Так, в литературной хронике он сообщает, что в последних номерах «Гиперборея» – поэма Гумилева и «прекрасные стихи Ахматовой, Мандельштама» (с. 47); в заметке «Русская литература во Франции», критикуя отсталость и безвкусие изданий, знакомящих французов с русской поэзией, выделил статью об Ахматовой и Цветаевой в «Mercure de France» за 1913 г. (с. 49–50). Отметим определенную перекличку статьи Эренбурга «Новые поэтессы» с ахматовским откликом на посмертную книгу Н. Львовой (Русская мысль. 1914. № 1. Раздел XXI. С. 27–28); судя по переписке Эренбурга с Брюсовым, он не пропускал номеров «Русской мысли», а эта статья Ахматовой должна была особенно обратить внимание Эренбурга – Н. Львова была его товарищем по социал-демократическому союзу учащихся.


[Закрыть].

Не только человеческие и географические, но и поэтические судьбы Эренбурга и Ахматовой складывались непохоже. Если «ранней Ахматовой не было» [1215]1215
  Добин Е.Поэзия Анны Ахматовой. Л., 1968. С. 39.


[Закрыть], то выпускавший ежегодно новую и непохожую на предыдущие книжку стихов Эренбург искал себя и обрел свой голос лишь в стихах 1915 года, которые уже никому не приходило в голову относить к акмеизму – так расшатана их форма, столько в них поэтического отчаянья, надрыва и прозрений, порожденных мировой войной.

Весной и летом 1916 года Эренбург рассылал свои новые книги – «Стихи о канунах» и литографированную «Повесть о жизни некой Наденьки» с иллюстрациями Диего Риверы. Сохранился ахматовский экземпляр «Наденьки» [1216]1216
  РГАЛИ. Ф. 13. Оп. 1. Ед. хр. 196. На л. 3 значится: «Оттиснуто в ста нумерованных экземплярах. № 26 А. Ахматовой».


[Закрыть]. Уцелел ли ахматовский экземпляр «Стихов о канунах», неизвестно, но А. А. их знала: там впервые были напечатаны стихи, посвященные Амедео Модильяни, – единственный тогда сигнал о художнике, дошедший до Ахматовой («Потом, в тридцатые годы, мне много рассказывал о нем Эренбург, который посвятил ему стихи в книге „Стихи о канунах“ и знал его в Париже позже, чем я» [1217]1217
  См.: Ахматова А.Стихи и проза. Л., 1976. С. 570–571. (Ахматова встречалась с Модильяни в 1911 г., Эренбург – в 1912-м). Ахматова не заметила безымянного портрета Модильяни в рецензии М. А. Волошина на «Стихи о канунах»: «С бритым, передергивающимся лицом и с неожиданными вскриками ночной птицы носится среди толпы с большой книгой, раскрывает ее перед носом и тыкает пальцем в пророчества Нострадамуса» (Речь. Пг., 1916. 31 октября. № 301. С. 2; см. также: Волошин М.Собрание сочинений. Т. 6 (1). М., 2008. С. 595) – ср. с портретом в «Книге для взрослых» (СС8. Т. 3. С. 517). Отметим, что многие собеседники Ахматовой тридцатых-сороковых годов никогда не слышали даже имени художника («Медольяни» – так начертал его фамилию писатель В. И. Дмитревский, записывая беседу с Ахматовой 9 августа 1946 г.; см.: РГАЛИ. Ф. 1324. Оп. 2. Ед. хр. 444).


[Закрыть]).

Ахматова была из тех, с кем хотел повидаться Эренбург, вернувшись в июле 1917 года в Россию [1218]1218
  Еще в Париже он вписал ее имя в этот список; среди московских записей появилась такая: «Повидать Пастернака. Узнать петрогр. адреса», после чего уже был записан царскосельский адрес Ахматовой, а затем и номер телефона – см.: РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 386. Л. 10, 32. Отметим на л. 43 список лиц в дательном падеже, где значатся Блок и Ахматова: видимо, рассылка «Молитвы о России» Эренбурга, вышедшей в феврале 1918 г. Удалось ли отправить книги в Петроград, неизвестно, но в библиотеке Блока и в журнале, где Блок записывал поступления книг, «Молитвы о России» нет (сообщено О. В. Миллер), судьба ахматовского экземпляра также неизвестна.


[Закрыть]. Однако рок трижды мешал его встрече – дважды в Петрограде (июль, август) и раз в Москве (Ахматова приехала туда в октябре 1918-го, а Эренбургу в сентябре пришлось бежать от ареста на Украину). «Встреча» в 1917–1918 годах состоялась только на страницах «Весеннего салона поэтов» [1219]1219
  Салон поэтов. Весенний первый. М., 1917. Сборник стихов 1914–1916 гг. составлен в январе 1917 г. в Париже М. С. Цетлин, обложка жены Риверы Ангелины Беловой – в нем 4 стихотворения Ахматовой («Июль 1914» (2), «Утешение», «Ведь где-то есть простая жизнь и свет…») и 6 – Эренбурга (из «Стихов о канунах»). Весенний салон поэтов. М., 1918. В него включены 5 стихотворений Ахматовой (добавлено «Из памяти твоей я выну этот день…») и 6 – Эренбурга (одно из «Стихов о канунах» заменено отрывком из «Наденьки»), Масса стихов этой антологии не дает представления о том, что в стране идет война. Стихи Ахматовой и Эренбурга, стилистически полярные, были исключением.


[Закрыть].

Вряд ли Ахматова могла принять кликушеские эренбурговские «Молитвы»; его суждение о ее стихах того времени содержалось в статье «На тонущем корабле», присланной в декабре 1918-го из Киева в Петроград в редакцию «Ипокрены». Разделив стихотворцев на две группы: «очарованных катастрофой» (Блок, Белый, Есенин, Мандельштам, Хлебников, Маяковский, Каменский) и «потрясенных ею» (Бальмонт, Волошин, Гумилев, Вяч. Иванов, Ахматова, Цветаева), Эренбург писал:

«Анна Ахматова слишком занята своей душевной катастрофой, чтобы слушать рев волн и крики тонущих. Несколько лет тому назад она предстала перед нами с душой богохульной и нежной, с проникновенными молитвами и дамскими ужимками <…>. С тех пор успела народиться целая школа „ахматовская“, погубившая немало провинциальных барышень. Сама же поэтесса отказалась от эффектных приемов, которые воспринимались многими, как ее существо. Ее чрезмерно безысходный и томительный „Вечер“ был книгой юности, утренних горьких туманов. Теперь настал полдень трудный и ясный. Линии закончены и давят своей неподвижностью. Холодный, белый голубь слепит своей бесстрастностью. Где былая интимность образов, вольный ритм, далекие созвучия? Классические строфы „Белой стаи“ – это почти хрестоматия, и порой с грустью вспоминаешь о капризной и мятежной девушке. <…> Но среди запустения российской поэзии стихи Ахматовой (о войне и др.) являются великой радостью. Она на палубе со скрещенными на груди руками глядит на пылающий север» [1220]1220
  Ипокрена. 1919. № 4. С. 28–29. Отметим, что в статье «Русская поэзия большевистских дней» (Esprit Nouveau. 1921. № 11/12. P. 1231–1237) Г. Издебская объединила тогдашнюю поэзию Ахматовой и Эренбурга в одно направление.


[Закрыть].

В Киеве весной 1919-го Эренбург вместе с Мандельштамом основал Студию художественного слова, где читал лекции о поэзии, разбирал стихи молодых авторов [1221]1221
  См. подробнее «Записки» Я. Соммер (Минувшее. Вып. 17. СПб., 1994. С. 116–170) и нашу статью «Илья Эренбург в Киеве (1918–1919)» (Минувшее. Вып. 22. СПб., 1997. С. 248–335).


[Закрыть]. Начавшаяся тогда дружба с О. Э. Мандельштамом и Н. Я. Хазиной (Мандельштам) в годы последующих испытаний оставалась одной из нитей, связывавших Эренбурга с Ахматовой. В 1919-м Эренбург начал работать над книгой «Портреты русских поэтов»; был там и «портрет» Ахматовой:

«Для нее любовь была не праздником, не вином веселящим, но насущным хлебом. „Есть в близости людей заветная черта“… и напрасно пыталась перейти ее Ахматова. Любовь ее стала дерзанием, мученическим оброком. Молодые барышни, милые провинциальные поэтессы, усердно подражавшие Ахматовой, не поняли, что значат эти складки у горько сжатого рта. Они пытались примерить черную шаль, спадающую с чуть сгорбленных плеч, не зная, что примеряют крест… Ее стихи можно читать после всех, уже не читая, повторять в бреду» [1222]1222
  Эренбург И.Портреты русских поэтов. Берлин, 1922. С. 7–9. Это издание вышло в виде антологии: 5 стихотворений Ахматовой, отобранные Эренбургом в 1921 г. (1 – из «Четок», 3 – из «Белой стаи» и 1 – из «Дома искусств», 1921, № 1), корректируют «портрет» камерной поэтессы, написанный двумя годами раньше. В Советской России «портрет» Ахматовой был опубликован в: Современное обозрение. 1922. № 1. С. 5. Ахматова называет этот текст (в воспоминаниях о Мандельштаме), наряду с «Петербургскими зимами» Г. Иванова, «достаточно „пикантными“ мемуарами» ( Хейт А.Анна Ахматова: Поэтическое странствие. М., 1991. С. 293). Это недоразумение, наверное, спровоцировано тем, что «портрет» в старости был уже подзабыт и не вспоминался Ахматовой (как заметил В. М. Жирмунский, «Ахматова в последние годы не любила, когда ее поэзию называли… „усталой“, „слабой“, „болезненной“…» – Жирмунский В.Творчество Анны Ахматовой. Л., 1973. С. 42). Отметим также, что в «портретах» Мандельштама и Маяковского, написанных Эренбургом в 1920 г., намечается тема «Ахматова и Маяковский», разработанная вскоре в одноименной статье К. И. Чуковского (Дом искусств. Пг., 1921. № 1. С. 23–42). В «портрете» Пастернака содержалось противопоставление его поэзии – ахматовской: «Как ни прекрасны стихи Ахматовой, они написаны на последней странице закрывающейся книги. В Пастернаке же ничего нет от осени, заката и прочих милых, но неутешительных вещей».


[Закрыть].

В конце катастрофической Гражданской войны немало переживший Эренбург после мучительных раздумий вернулся из белого Крыма в красную Москву, отвергнув, как и Ахматова, идею эмиграции. А затем, получив «творческую командировку», вернулся к прежней своей жизни на Западе, но с советским паспортом и, стало быть, с идеологическими запретами (поначалу – нежесткими). Эта жизнь, сначала в Берлине, а затем в Париже, отнюдь не всегда безоблачная, позволяла печататься и на Западе, и в СССР, куда Эренбург иногда наезжал – скорее туристом. Одни такой жизни завидовали, другие (из числа как коммунистических ортодоксов, так и внутренних оппозиционеров советскому режиму) ее не принимали. Именно в эту пору Ахматовой и Эренбургу предстояло познакомиться лично.

2. Встречи

В Берлине, вопреки утверждениям эмиграции, что вся настоящая русская литература находится в изгнании, Эренбург (в статьях и в антологии «Поэзия революционной Москвы» [1223]1223
  Берлин, 1922 (серия «Книга для всех», № 57–58). В предисловии Эренбург отмечал, что «творчество поэтов петербургских, благодаря бедности материала, представлено случайными и скудными образцами» (Ахматова – стихами «Чем хуже этот век предшествующих?..»). Весной 1922 г. Эренбург собирался издать в Берлине стихи поэтов Петрограда, пытаясь получить их рукописи (см. его письма к Шкапской: П1. С. 156, 159).


[Закрыть]) доказывал: подлинная поэзия жива именно в России. Перечисляя ее «блестящие достижения за последние годы», наряду с «Двенадцатью» Блока и «Зимними сонетами» Вяч. Иванова он назвал «Белую стаю» и «Подорожник» Ахматовой – «полное преодоление изысканности „Четок“ во имя ясности и простоты» [1224]1224
  Русская книга. Берлин, 1921. № 9. С. 5; в № 6 (с. 21) была опубликована сообщенная редакции Эренбургом подробная информация об Ахматовой.


[Закрыть]. В обзоре новой русской поэзии, напечатанном под псевдонимом Жан Сало в журнале «Вещь», критикуя сборники петроградского издательства «Петрополис» за то, что по их стихам нельзя понять, была ли в России война 1914 года, революция и Гражданская война, Эренбург выделил «Подорожник»: «Стихи Ахматовой <…> молодят меня. Они не лучше и не хуже прежних – это нечто раз данное, ровное и неизбывное. Я только страшусь тех минут, когда от классической „Белой стаи“ она поворачивается к легкой внешней народности» [1225]1225
  Вещь. Берлин, 1922. № 1–2. С. 9. Последнее опасение спровоцировано скорее «Царь-девицей» Цветаевой. С Эренбургом фактически полемизировал не допущенный к участию в «Вещи» Э. Голлербах (Старое и новое. Заметки о литературном Петербурге // Новая русская книга. 1922. № 7. С. 1–2): «Литературная Москва, буйная и разухабистая, упрекает Петербург в консервативности, рутинерстве, традиционализме. Москва кичится своей левизной, бесшабашной удалью, неистощимой изобретательностью. Но осторожные скептики, умудренные опытом, знают цену этой левизне <…>. Между тем, настоящие ценности создаются в литературном Петербурге».


[Закрыть].

Настойчивость Эренбурга в отстаивании высоких достоинств поэзии, творимой в Советской России, заметно повлияла на некоторых берлинских критиков [1226]1226
  Например, С. Сумский, рецензируя «Anno Domini», расценил его как «свидетельство того, что культурная жизнь России не замерла». «Русская культура творится там, в России, а не вне ее, – продолжал он. – Стихи Ахматовой один из лучших цветков нашей культуры» (Новая русская книга. 1922. № 1. С. 21).


[Закрыть]. Известия об этом доходили до России, и Ахматова, чувствительная к эмигрантским суждениям и пересудам недавних питерских знакомцев, видимо, отметила перемену [1227]1227
  Недаром в плане уничтоженных ею воспоминаний о начале 1920-х гг. отдельным пунктом значится: «Берлинские издания» (Ленинградская панорама. Л., 1984. С. 467).


[Закрыть]. Наверное, как доброжелательную реакцию на нее можно трактовать эпизод из непубликовавшихся воспоминаний А. В. Зискинда:

«В начале двадцатых годов я работал в наркомате почты и телеграфа. По делам этого наркомата в январе 1923 года я отправился в Германию. Перед отъездом поезда меня предупредили, что со мной хочет поговорить одна дама. И действительно по перрону ко мне подходила роскошно (по тем временам) одетая молодая женщина. Я сильно смутился. Одет я был по тогдашней моде в считавшийся верхом франтовства синий костюм… Дама оказалась Анной Ахматовой. В то время я читал всего несколько ее стихотворений. Она попросила передать в Берлине Илье Эренбургу ко дню его рождения в знак признательности за доброе к ней отношение свой подарок – сборник „Четки“. Она сильно удивилась, что я знаю ее стихи, я имел дерзость прочесть ей два стихотворения.

– Вы… – и недоверчиво посмотрела на мою блузу…

Мы тепло, по-товарищески расстались. На прощание Анна Андреевна бросила – „до свиданья, буби!“…

В Берлине, бросив все дела, я пошел разыскивать по адресу Эренбургов. Было радостно выполнять такое приятное поручение. Дверь мне открыла Люба Козинцева – жена Эренбурга, за ней стоял мне еще лично не знакомый Борис Пастернак. Они затащили меня в дом, жадно расспрашивали о России, о литературных событиях. Долго не отпускали, потом Любовь Михайловна подробно объяснила мне, как найти кафе, где ежедневно работал Эренбург.

Эренбурга я читал; он тогда выпускал много рассказов, романов и был очень известен. Встречался с ним лишь однажды в Киеве на поэтическом вечере, где я решился выступить с критикой его религиозных стихов, которые мне казались неуместными во времена революции, которой я был увлечен.

Илью Григорьевича я нашел в кафе, где он был почти единственным клиентом. Его там знали, любили, выделили ему столик и настольную лампу… Передав подарок, и опять рассказав, что я знаю о последних литературных и общественных событиях в России, я решил напомнить Илье Григорьевичу о киевском вечере. Вечер он помнил отчетливо и потому, что это было его последнее выступление со стихами, но меня он не помнил. По приглашению Эренбурга я часто бывал в кафе, куда приходило много писателей на огонек его лампы. Помню Андрея Белого, Георгия Иванова, Алексея Толстого, Пастернака, Шкловского… Хозяин кафе решил за свой счет устроить день рождения Эренбурга. Угощение было самое простое, но и оно стоило очень дорого» [1228]1228
  Абрам Владимирович Зискинд (1898–1975) – член КПСС с 1917 г., в 1920-е гг. зам. директора Нижегородской лаборатории М. А. Бонч-Бруевича (о его работе там см. в воспоминаниях Э. Т. Кренкеля: Новый мир. 1970. № 10. С. 126), в 1930-е зам. начальника НТУ ВСНХ СССР и Наркомтяжпрома; был арестован в ночь гибели Орджоникидзе, выпущен в 1945 г., снова арестован в 1947 г., реабилитирован в 1956 г.; автор воспоминаний об Орджоникидзе (Были индустриальные. М., 1970. С. 6–18). В Германии пробыл весь 1923 г. Эти воспоминания – его интервью Г. А. Пржиборовской (Ленинград, 1975 г., 16 и 17 мая; фрагмент в архиве автора). Подаренная Ахматовой книга – либо девятое издание «Четок», либо (что более правдоподобно) вышедшее тогда же второе дополненное издание «Anno Domini». 20 августа 1924 г. Эренбург упомянул Зискинда в письме к М. М. Шкапской, которая в начале 1923 г. была в Берлине: «В моем новом романе „Рвач“ один из персонажей, едущих в Берлин за аппаратами радио = Зискинду» (П1. С. 356; этот эпизод в «Рваче» см.: СС8. Т. 2. С. 493–495). В «Хабарной книге» А. М. Ремизова есть берлинская запись от 30 января 1923 г. о присвоении Абраму Зискинду звания «Кавалер обезьяньего знака» ( Обатнина Е.Царь Асыка и его подданные. СПб., 2001. С. 345). В РГАЛИ (Ф. 2182. Оп. 1. Ед. хр. 322) хранится ответное письмо А. В. Зискинда М. М. Шкапской (от 3 декабря 1922 г.), из которого следует, что он по ее поручению должен был доставить Эренбургу с возвратом гранки советского издания «Портретов современных поэтов», брал у нее прочесть «Хуренито», читал отрывки из «13 трубок». Видимо, именно Шкапская, знавшая Эренбурга с 1913 г., была инициатором этой оказии для Ахматовой и сообщила ей о дне рождения Эренбурга.


[Закрыть].

Личное знакомство Эренбурга с Ахматовой состоялось в начале марта 1924 года, когда Эренбург приехал в Ленинград. «В Ленинграде я познакомился со многими писателями, которых раньше знал только по книгам: А. А. Ахматовой, Е. И. Замятиным, Ю. Н. Тыняновым, К. А. Фединым, М. М. Зощенко» – так начинается черновик 9-й главы 3-й книги «Люди, годы, жизнь» [1229]1229
  ЛГЖ. Т. 1. С. 732 (комментарии). Недаром в одном из первоначальных планов мемуаров, когда Эренбург еще не отказался от мысли писать о здравствующих людях, и портретные их главы должны были появляться в хронологическом соответствии с моментом личного знакомства, глава «Ахматова» значится между главами «Похороны Ленина» и «Париж, 1924» – см.: РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 132. Л. 111–112. Отметим также, что П. Н. Лукницкий упоминает обсуждение Ахматовой некоторых деловых сторон поездки Эренбурга 1924 г. (Встречи с Анной Ахматовой. Т. 2: 1926–1927. Париж; М., 1997. С. 294).


[Закрыть]. Есть еще дневники Б. М. Эйхенбаума, где рассказывается, как 9 марта Эренбург читал главы нового романа «Любовь Жанны Ней»: «Народу было невероятно много. Ахматова, Пунин, Шкловский, Каверин, Федин, Тихонов, Слонимский, А. Смирнов, Форш, все обычно бывающие, студенты и т. д. Эренбурга обстреливали, но он очень умно отвечал» [1230]1230
  Филологические записки. Вып.10. Воронеж, 1998. С. 214. Отметим, что в дневниках Н. Н. Лунина записей за март 1924 г. нет; имя Эренбурга упоминается лишь в письме художника И. Пуни (см.: Пунин Н.Дневники. Письма. М., 2000. С. 149).


[Закрыть].

Впоследствии Эренбург встречался с Ахматовой, по-видимому, регулярно в свои нечастые наезды в Россию (1926,1932) – например, шлейф встречи 1926 года просматривается в записи Лукницкого о разговоре с Ахматовой 14 декабря 1927-го: «<…> об Эренбурге и его отношении к „современности“» [1231]1231
  Лукницкий П.Указ. соч. С. 329. Возможно, к 1926 г. относится и сюжет рассказа Ахматовой И. М. Басалаеву о том, как Эренбург первым сообщил ей, какое отношение к поэзии имеет ЦК ВКП(б) (см.: Минувшее. Вып. 23. М.; СПб., 1995. С. 565).


[Закрыть].

Вторая половина двадцатых – начало тридцатых годов – трудное время и для жившей в Ленинграде Ахматовой, и для Эренбурга, работавшего в Париже. В период 1925–1935 годов Ахматова почти не пишет стихов; в 1929-м она вышла из Союза писателей в знак протеста против преследования Замятина и Пильняка и в 1934-м не заполнила соответствующих анкет в новый Союз (однако она вступила в него после пика террора, в 1940-м – видимо, в связи с изданием ее сборника «Из шести книг»), Эренбург, пережив жестокий финансовый кризис 1929–1931 годов, когда книги его либо запрещались в СССР, либо цензура оставляла от них лохмотья, а западные издания из-за мирового кризиса уже совсем не кормили, принял, под аккомпанемент нарастающей фашистской угрозы, сталинский режим, надеясь сохранить за собой некую (оказалось: почти иллюзорную) литературную независимость. После того как было разрешено издать его первый советский роман «День второй» (1933), Эренбург впервые почувствовал себя в Москве не чужаком; его соблазнила идея стать полпредом советской литературы на Западе, и ему позволили ограничиться исключительно «международной» деятельностью, все «мирные» Сталинские годы работая только на Западе. 1934–1936 годы – пик его «романа» с режимом. Чувствуя убогий уровень большинства советских писателей и разойдясь с эмигрантами, Эренбург предпочитает психологический комфорт и общается главным образом с левыми французами, но отнюдь не с ортодоксальными коммунистами – в ту пору его самым близким другом был Андре Мальро, увлеченный тогда идеей революции как «локомотива истории». В этот период отношение к Эренбургу в кругу Ахматовой было скорее ироническим: живет на Западе, а хвалит СССР [1232]1232
  Типичные суждения см.: Герштейн Э.Мемуары. СПб., 1998. С. 37 (аналогичные суждения из уст Э. Г. Герштейн я записал еще 9 июня 1971 г.); Кузин Б.Воспоминания. Произведения. Переписка; Мандельштам Н. Я.192 письма к Б. Кузину. СПб., 1999. С. 171. Более подробно об этом см. ниже, в главе «Эренбург и Мандельштам».


[Закрыть]. О стихах Ахматовой Эренбург в тогдашних статьях об искусстве и эссе не упоминает (имя Мандельштама еще встречается; Ахматову он теперь относит к прошлому) – но зато Пастернак и Маяковский проникают даже в его художественную прозу. Это не отражалось на человеческих отношениях, и встречи с Ахматовой продолжались (вспоминая Модильяни, она подтверждает это, упоминая, что 1930-е годы ей много говорил о нем Эренбург [1233]1233
  Ахматова А.Стихи и проза. Л., 1976. С. 570–571.


[Закрыть], – это могло быть лишь в 1932, 1934, 1935, 1938 годах).

В 1938-м в Москве Эренбург узнает новые стихи Мандельштама и Ахматовой, потрясшие его навсегда. Тогда он в последний раз виделся с Мандельштамом; документальными данными о встречах с Ахматовой мы не располагаем. Подчеркнем, что трагические московские месяцы (январь-май 1938-го) существенно способствовали протрезвлению Эренбурга (он сам чудом избежал гибели).

Пережив поражение Испанской республики, пакт Молотова – Риббентропа и падение Парижа, 29 июля 1940 года Эренбург вернулся в Москву другим человеком – это зафиксировали воспоминания и письма Н. Я. Мандельштам [1234]1234
  Мандельштам Н. Я.Вторая книга. М., 1990. С. 390; Кузин Б.Указ. соч. С. 637.


[Закрыть]. Трагическая горечь пережитого реанимировала его музу – он снова пишет стихи. Дважды Эренбург выбирался в Ленинград – в декабре 1940-го и в мае 1941-го, – но оба раза Ахматову не заставал [1235]1235
  В московской записной книжке Эренбурга за 1940 г. (РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 388) есть и адрес, и телефон Ахматовой; среди подневных записей о встречах и событиях, в частности во время поездки в Ленинград, упоминаний о встречах с Ахматовой нет.


[Закрыть]. В мае он привез в Ленинград только что вышедшую книгу стихов «Верность» и в свой последний ленинградский день надписал ее Ахматовой («Анне Андреевне Ахматовой с любовью Илья Эренбург. 1 июня 1941. Я мечтаю о Вашей книге – достать не могу [1236]1236
  «Из шести книг: Стихотворения Анны Ахматовой» – подписана к печати 8 мая 1940 г. и уже 29 октября изъята.


[Закрыть]. И. Э.» [1237]1237
  Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана. М., 1989. № 2620.


[Закрыть]). Книжка была оставлена в Ленинграде дожидаться А. А., которая тогда находилась в Москве, где 5 июня и произошла их встреча. Есть несколько следов этой встречи. Во-первых, А. А. подарила Эренбургу книгу, о которой он мечтал, надписав: «Илье Эренбургу на память об Ахматовой. 5 июня 1941 Москва» [1238]1238
  Книгой этой Эренбург дорожил. Когда в октябре 1941-го его спешно вместе с Совинформбюро эвакуировали в Куйбышев, он обратился к журналисту М. Е. Шугалу с просьбой позаботиться о брошенной квартире – спасти книги, прежде всего с самыми дорогими ему автографами. В коротком списке их авторов из живых русских поэтов была названа только Ахматова наряду с Маяковским, Есениным, Брюсовым (Пастернак не назван; книг с автографами Мандельштама не было). См.: П2. С. 296.


[Закрыть]. В книгу вклеен листок с машинописным текстом (машинка – не Эренбурга) стихотворения «Когда погребают эпоху…». Во-вторых, записные книжки Эренбурга, где есть запись об этой встрече. В тот день утром Эренбург кончил очередную главу «Падения Парижа» и побывал у Вс. Вишневского, печатавшего в «Знамени» первую часть романа. О встрече Ахматова и Эренбург договорились заранее: на страничке «четверг 5 июня 1941» имеется карандашная помета: «веч<ер> Ахматова». Поверх нее чернилами Эренбург записал потом краткое содержание разговора: «Ахматова. „Ничему не удивляться“. Поэма-реквием о Гумилеве. Стихи о Париже. О Мандельштаме и Анненском» [1239]1239
  РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 388. Л. 70 об. Сравнительно с другими это подробная запись. В мемуарах она приведена не полностью и, для ясности, исправленной: «5 июня. Вечером была Анна Андреевна. „Не нужно ничему удивляться“» – ЛГЖ. Т. 2. С. 279. Прочитав слова Ахматовой в рукописи Эренбурга, А. Твардовский, печатавший мемуары в «Новом мире», 5 апреля 1962 г. написал ему: «Слова Ахматовой: „Ничему не нужно удивляться“. Вы уверены, что она не против опубликования их?» Эренбург ответил 10 апреля: «Я совершенно с Вами согласен, что нужно спросить мнение Анны Андреевны – не возражает ли она против опубликования ее слов, что я и сделаю». Поскольку эти слова Ахматовой были напечатаны в журнале, значит, она не возражала.


[Закрыть]. Эта запись свидетельствует о несомненной (для того времени) доверительности беседы. Вспоминая разговор, Эренбург писал, что Ахматова расспрашивала его о Париже, оккупированном немцами [1240]1240
  ЛГЖ. Т. 2. С. 265–266.


[Закрыть], речь шла, видимо, и о предстоящей войне, начало которой было Эренбургом достаточно точно предсказано [1241]1241
  В частности, 31 мая 1941 г., беседуя с Ю. Тыняновым, на вопрос, когда начнется война, Эренбург ответил: «Недели через три» – см.: Каверин В.Поиски жанра // Воспоминания об Илье Эренбурге. М., 1975. С. 42 (Каверин датирует разговор 1 июня 1941 г.; мы его датируем по записной книжке Эренбурга: РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 388).


[Закрыть]. Ахматова читала те свои новые стихи, которые соответствовали настроению разговора (отметим, что «Поэма без героя», которую в том же июне в Москве Ахматова читала М. Цветаевой [1242]1242
  Встречи с прошлым. Вып. 3. М., 1978. С. 415.


[Закрыть], не названа; слова «Поэма-реквием о Гумилеве» не должны смущать – это явно конспиративная запись, хотя и неясно, читала Ахматова «Реквием» или только говорила о нем). Стихи о Париже – это потрясшее Эренбурга «Когда погребают эпоху…». «В этих стихах, – говорится в мемуарах, – поражает не только точность изображения того, чего Ахматова не видела, но и прозрение» [1243]1243
  ЛГЖ. Т. 2. С. 265–266. Читая эти стихи в 1963-м гостям, Ахматова подчеркнула: «Эти стихи любит Эренбург» ( Готхарт Н.Двенадцать встреч с Анной Ахматовой // Вопросы литературы. 1997. № 2. С. 273).


[Закрыть]. Возможно, к моменту встречи с Ахматовой Эренбург уже знал эти стихи. Дело в том, что они не только вклеены в подаренную Ахматовой книгу, но и внесены в записную книжку, на ее первые страницы, куда Эренбург переписывал набело свои новые стихи, вслед за десятью его стихотворениями января 1941 года. Причем за этим стихотворением Ахматовой следует зачеркнутая запись «О. Э. мертв», а затем стихи Мандельштама «Мне на шею кидается век-волкодав…» [1244]1244
  РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 388. Л. 7 об.


[Закрыть]. Но о смерти Мандельштама Эренбург, несомненно, знал до встречи с Ахматовой – либо от Н. Я. Мандельштам, либо от М. М. Шкапской [1245]1245
  См. ниже, в главе «Эренбург и Мандельштам».


[Закрыть].

Долгие годы привязанный к новому [1246]1246
  Н. Я. Мандельштам употребляет в этой связи выражение «страстное новаторство»; см.: Мандельштам Н. Я.Вторая книга. М., 1990. С. 391.


[Закрыть]в искусстве, боготворивший Пастернака и восхищавшийся ранним Маяковским, в это тягостное для него время Эренбург нашел наиболее созвучный своему душевному состоянию и мироощущению отклик там, где прежде вряд ли ожидал найти, – в стихах «петербургских поэтов». Если бы в 1941 году издали новый «Весенний салон поэтов», то Ахматова и Эренбург оказались бы среди тех немногих авторов, кто, и ощутив кошмар советского террора, не мог обойти молчанием «падение Парижа» и варварские бомбардировки Лондона [1247]1247
  Помимо стихов Ахматовой «Когда погребают эпоху…» и «Лондонцам» (напечатано впервые в ее ташкентской книжке 1943 г.), цикла Эренбурга «Париж, 1940» и стихов 1940–41 гг. здесь могут быть еще названы «Осенние прогулки» Н. Тихонова и посвященный Эренбургу цикл О. Берггольц «Европа. Война 1940 года» (одному Эренбургу удалось напечатать свои стихи до начала войны с Германией).


[Закрыть]. Но в отличие от. 1918 года их стихи уже не были стилистически полярными (поэзию зрелого Эренбурга отличает сдержанная сила – то, что было свойственно Ахматовой изначально).

Через 17 дней после московской встречи Эренбурга и Ахматовой началась война (как оказалось, период самых душевных отношений Ахматовой и Эренбурга). В конце сентября 1941 года А. А. была эвакуирована из уже блокированного Ленинграда; в ее заметках «Коротко о себе» читаем: «До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте» [1248]1248
  Ахматова А.Стихотворения. М., 1961. С. 9.


[Закрыть]. Жившая тогда в Ташкенте поэтесса С. А. Сомова свидетельствует:

«В Ташкенте Ахматова не только читала, но я бы сказала – и изучала антифашистскую публицистику Ильи Григорьевича Эренбурга. Я тогда работала в Союзе писателей, и Анна Андреевна просила меня брать для нее в библиотеке Союза газеты со статьями Эренбурга (прежде всего, „Красную звезду“, а также газету Среднеазиатского военного округа „Фрунзевец“, которая перепечатывала большинство его статей из центральных газет). Ахматова высоко ценила „злоостроумную“ (ее фраза) русскую речь Эренбурга, называла его прекрасным поэтом» [1249]1249
  Письмо автору от 26 февраля 1985 г. В. Д. Берестов подтверждал это отношение к публицистике Эренбурга в том ташкентском кругу: «Ну, и конечно, у всех на слуху была публицистика И. Г.» (запись беседы 21 августа 1986 г.). Отметим, что в газете «Фрунзевец» 26 декабря 1941 г. было напечатано коллективное письмо писателей «Не простим этого никогда», подписанное и Ахматовой. Военную работу Эренбурга Ахматова не забывала; в сентябре 1960 г. ленинградский писатель И. Я. Бражнин записал свою беседу с Ахматовой: «Мы говорим некоторое время о работе писателя тех военных лет. Заговорили, естественно, об Илье Эренбурге, о прекрасных его военных очерках…» (Новый мир. 1976. № 12. С. 239).


[Закрыть].

Среди тысяч писем к Эренбургу (в большинстве от незнакомых людей), пришедших в военные годы, процент писательских – невелик, но спектр имен был очень широк: от Ахматовой до Грибачева [1250]1250
  Это подчеркивал и сам Эренбург в мемуарах – см.: ЛГЖ. Т. 2. С. 328–329.


[Закрыть]. Известно, что А. А. не слишком любила писать письма («Не осуждайте меня, – просила она Пастернака в 1952 году, – ведь я не пишу никому никогда» [1251]1251
  Литературное наследство. Т. 93: Из истории советской литературы 1920–1930-х годов. М., 1983. С. 653.


[Закрыть]); она бралась за перо в случае крайней необходимости (скорее не для себя, а для друзей). Первое ее письмо Эренбургу из Ташкента – тоже деловое, но в тоне его, форме обращения и заключительной строчке ощущается сердечность. Содержание же письма – просьба помочь Ксении Некрасовой. Вот ташкентское свидетельство С. А. Сомовой:

«Появилась Ксения Некрасова в своем лохмотьевом пальто и с котомкой, полной интереснейших стихов, пришла к Ахматовой и сказала: „Я буду у вас ночевать“. Вы, мол, на кровати, а я на полу, только дайте мне свой матрасик. Потом она попросила одеяло, потом – подушку, и Ахматова ей все отдавала. „Ну что ж, – говорила Анна Андреевна, – Ксения считает, что если она поэт – ей все можно. А она – поэт“. Потом Ксения покусилась на кровать Анны Андреевны, и не знаю, чем бы все это кончилось, если б она не нашла себе более удобного жилища… Она была святая в неукротимой преданности своему стихотворству и в кочующем, странническом образе жизни» [1252]1252
  Сомова С.Мне дали имя Анна: (Анна Ахматова в Ташкенте) // Москва. 1984. № 3. С. 188.


[Закрыть].

Чтобы помочь Некрасовой, Ахматова и обратилась к Эренбургу, равно учитывая и его преданность поэзии, и его тогдашние возможности первого военного публициста [1253]1253
  РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 1243. Л. 1. С некоторыми сокращениями и исправлением опубликовано: Встречи с прошлым. Вып. 5. М., 1984. С. 348. Ответ Эренбурга не сохранился.


[Закрыть]:

«15 августа 1943.

Милый Илья Григорьевич,

Посылаю Вам стихи Ксении Александровны Некрасовой, Мне они кажутся замечательным явлением, и я полагаю, что нужно всячески поддержать автора.

Стихи, Некрасовой уже появлялись в журналах до войны. По эвакуации она попала в горы, на рудники. Потеряла ребенка. Муж сошел с ума и терроризирует ее. Сама она на границе всяких бед.

Не знаю, что можно для нея (так! – Б.Ф.)сделать, может быть, вызвать ее в Москву, может быть снестись с Фрунзе [1254]1254
  Так называлась тогда столица Киргизии.


[Закрыть](она в Киргизии), чтобы ее вызвали в центр и снабдили всем необходимым [1255]1255
  В 1944 г. Кс. Некрасову вызвали в Москву (пропуск, выданный ей 30 мая 1944 г., см.: РГАЛИ. Ф. 2288. Оп. 1. Ед. хр. 50). По свидетельству С. А. Сомовой (письмо автору от 1 июня 1986 г.), Некрасова говорила ей, что вызов организовал Эренбург.


[Закрыть].

Конечно, самое лучшее было бы напечатать стихи Некрасовой в журнале или газете – Вам виднее.

Пожалуйста, передайте мой привет Любови Михайловне (Козинцевой-Эренбург. – Б.Ф.).

Надюша целует вас обоих.

Ахматова.

Адрес Некрасовой: Сюлюкта, К. С. С. Р. Ошская обл. Советская ул. № 102 кв. 20 Кс. Ал. Высоцкая.

Мой адр<ес>. Ташкент ул. Жуковского, 54».

Надюша – понятно, Н. Я. Мандельштам; в ее письме Эренбургу из Ташкента (и тоже с просьбой не о себе) 2 марта 1944 года говорится: «Живу с Анной Андреевной. Она скоро уезжает, а я может здесь останусь. Если будете пить вино, выпейте за живых и мертвых [1256]1256
  Понятно, что имеется в виду О. Э. Мандельштам.


[Закрыть], и пришлите о том телеграфное извещение. А мы выпьем за вас» [1257]1257
  Архив автора.


[Закрыть].

Еще 20 сентября 1943 года Эренбург кратко записал разговор с приехавшим из Ташкента К. И. Чуковским: «Чуковский. Об Ахматовой. Вс. Иванов (жена). Узбеки и Уткин. Читал сказку. О детях. „Читал сказку, а они на часы“» [1258]1258
  РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 390. Л. 18.


[Закрыть]. Характерно, что рассказ о Ташкенте начинается с Ахматовой, хотя там находилось достаточно много знаменитостей (недаром чувствительный к чужой славе драматург А. М. Файко записал в ташкентском дневнике 1942 года: «Культ Ахматовой» [1259]1259
  «Это трамплин, допинг, зарядка…»: (Из дневников А. М. Файко) // Встречи с прошлым. Вып. 5. С. 303.


[Закрыть]). В записной книжке Эренбурга 1943 года имя Ахматовой встречается еще раз, в записи от 7 декабря, где речь идет о поездке с А. Толстым и К. Симоновым на харьковский процесс над немецкими военными преступниками. Эренбург записал, как в дороге Толстой сердечно вспоминал символистов, затем «сказал, чтобы в купе позвали Симонова, долго ему внушал: нужно входить в дом искусства благоговейно, как он когда-то поднимался на „башню“ [1260]1260
  Трудно представить что-нибудь более далекое Симонову в разгар войны, чем «башня» – салон Вяч. Иванова.


[Закрыть]» и далее: «Потом Симонов, как он был у Ахматовой – древняя для него история» [1261]1261
  РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 390. Л. 104. О предвоенном визите К. М. Симонова к Ахматовой, когда он на площадке у ее квартиры снял с лацкана пиджака свой орден, см.: Г инзбург Л. Я.Записные книжки. М., 1999. С. 440–441; Ардов М.Легендарная Ордынка: Портреты. М., 2001. С. 48.


[Закрыть].

13 мая 1944 года Ахматова прилетела из Ташкента в Москву; 29 мая она была у Эренбурга (в его записной книжке на этот день отмечено: «7 ч. Ахматова» [1262]1262
  РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 392. Л. 68.


[Закрыть]; записи о содержании разговора нет). А. А. попросила помочь мужу своей близкой подруги Н. А. Ольшевской – писателю В. Е. Ардову – перейти из фронтовой газеты в военную эстраду. Для выполнения этого поручения Эренбургу нужны были более точные сведения об Ардове; они и были сообщены в следующем письме:

«Дорогой Илья Григорьевич!

Вот те точные сведения, которые я не могла сообщить Вам вчера.

В начале 1942 г. майор Виктор Ефимович Ардов работал во фронтовой газете Северо-Кавказского фронта, которым командовал генерал армии Петров, высоко ценивший Ардова, как газетного работника. За свою работу Ардов был награжден орденом Красной Звезды. В то же время у Ардова были личные столкновения с редактором газеты полковником Березиным [1263]1263
  Об Ардове и Березине см.: Ардов М.Указ. соч. С. 276–277; о помощи Эренбурга отцу М. Ардов не упоминает.


[Закрыть], который дал ПУР’у [1264]1264
  От ПУРККА – Политическое управление рабоче-крестьянской Красной Армии.


[Закрыть]чрезвычайно пристрастный отчет о деятельности Ардова.

Можно предполагать, что вследствие этого Ардов, вместо того, чтобы получить назначение – (ему обещанное) во фронтовую эстраду, был назначен репортером дивизионной газеты, где продолжает прозябать и по сей день. Таким образом Виктор Ефимович лишен возможности работать в области тех жанров, в которой имеет определенную литературную репутацию.

В настоящее время Виктор Ефимович находится на Первом Прибалтийском фронте: командующий генерал Баграмян, начальник политуправления фронта генерал майор Дребендев. Полевая почта 01632-В.

Еще раз благодарю Вас за готовность сделать добро и за Ваше отношение ко мне.

Анна Ахматова.

30 мая 1944. Москва» [1265]1265
  РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 1243. Л. 2. Письмо напечатано на неисправной машинке, буква «н» всюду от руки вписана Ахматовой; последний абзац написан от руки. Видимо, Эренбург, находившийся в дружеских отношениях с И. Х. Баграмяном, смог помочь В. Е. Ардову. В архиве Эренбурга хранится почтовая открытка от В. Е. Ардова от 27 июня 1944 г.: «Многоуважаемый Илья Григорьевич! Хочется сообщить Вам поскорее следующий факт: взятые сейчас в плен немецкие солдаты раненые сказали нашим врачам и медсестрам: фюрер издал приказ о том, что тех из нас, которые отступят, будут расстреливать. Поэтому мы теперь и не отступаем, а ждем приближения русских к нашим траншеям и сразу подымаем руки, чтобы нас взяли в плен. Не правда ли, это – интересный штрих? Буду очень рад, если Вы сможете использовать его. Пользуюсь случаем выразить Вам мое восхищение Вашей литературной работой во время войны. Жму руку В. Ардов» (РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 1227. Л. 1).


[Закрыть].

6 февраля 1945 года в Ленинграде Ахматова подписывает коллективное письмо (случай отнюдь не частый!) членов правления ленинградской организации писателей И. Г. Эренбургу с приглашением посетить Ленинград [1266]1266
  См. приложение I. Письмо отражало исключительную популярность Эренбурга в годы войны. Весной 1945 г. возможности поехать в Ленинград у Эренбурга не было, а после публикации в «Правде» статьи «Товарищ Эренбург упрощает» (14 апреля 1945 г.) такие официальные приглашения ему автоматически дезавуировались.


[Закрыть]. Этим приглашением он не смог воспользоваться. Эренбург побывал в Питере (как частное лицо) в июне 1945-го. Ахматова была на одном из его выступлений (в письме Э. Г. Герштейн в августе 1945-го она рассказывала, что встретила Б. М. Эйхенбаума «как теперь говорят, на Эренбурге» [1267]1267
  Вопросы литературы. 1989. № 6. С. 260. Думаю, что к этой же поездке относится запись на одном из разрозненных и недатированных листков из записных книжек Эренбурга: «Лиза (Полонская. – Б.Ф.). Книги. Ахматова. НКВД» (РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 389. Л. 48). Ср. с описанием в мемуарах Эренбурга той его поездки в Ленинград: ЛГЖ. Т. 3. С. 8–12.


[Закрыть]).

3 апреля 1946 года в Москве Эренбург был в Колонном зале Дома союзов на вечере ленинградских и московских поэтов, где выступала Ахматова (наряду с Пастернаком, Антокольским, Берггольц и другими); об этом есть в мемуарах:

«Ее встретили восторженно. Два дня спустя Анна Андреевна была у меня, и когда я упомянул о вечере, покачала головой: „Я этого не люблю… А главное, у нас этого не любят…“ Я стал ее успокаивать – теперь не тридцать седьмой год. Хотя мне незадолго до того исполнилось пятьдесят пять лет, я все еще не мог отделаться от наивной логики» [1268]1268
  ЛГЖ. Т. 3. С. 38. В записной книжке Эренбурга есть помета о встрече с Ахматовой 5 апреля (РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 395. Л. 29). Когда Сталину доложили об этом вечере, он возмутился: «Кто организовал вставание?» (см.: Записные книжки Анны Ахматовой: (1958–1966). М.; Torino, 1996. С. 204; далее: ЗКА и страницы). Несомненно, у Эренбурга были достаточно мрачные предчувствия – только так можно понимать его фразу, сказанную молодому поэту Э. Бабаеву, приехавшему в начале 1946 г. из Ташкента в Москву с рекомендацией Ахматовой в Литературный институт: «Уезжайте домой, чем дальше, тем лучше. Бросьте ваш институт, если он вам не по душе. Попроситесь в армию, поезжайте в полк, служите, все будет лучше Литературного института, где вас затравят именно за то, что вас рекомендовала Анна Ахматова <…>» (Вопросы литературы. 1995. № 4. С. 305).


[Закрыть].

Последовавшие за тем события августа 1946 года застали Эренбурга во Франции; в городке Вувре он прочел парижскую газету с сообщением из Москвы «о новой чистке, жертвами которой стали писатели Ахматова и Зощенко»; наивная надежда на то, что это газетная утка, не подтвердилась [1269]1269
  ЛГЖ. Т. 3. С. 39–40.


[Закрыть]. В связи с этим представляет интерес встреча Эренбурга и Симонова в Париже с русскими писателями-эмигрантами (разумеется, не крайне антисоветскими – время еще было просоветское). Симонов, охотно общавшийся с Буниным, был рад и этой встрече; Эренбург, с которым до войны большинство эмиграции не здоровалось, согласился на нее после приветливого приглашения. На этой встрече ему, видимо, задавали вопросы об Ахматовой (А. А. была, кажется, единственным поэтом в СССР, знакомым всем эмигрантам, потому им было интересно узнать о ней что-нибудь).

Об этом вечере имеются воспоминания Ю. Анненкова, И. Одоевцевой и Ю. Софиева [1270]1270
  Анненков Ю.Дневник моих встреч. Т. 1. М., 1991. С. 127–131; Одоевцева И.На берегах Сены. М., 1989. С. 195–201; Неизвестное интервью Юрия Софиева // Русская мысль. Париж, 1997. Май. № 4175.


[Закрыть]. Они не совпадают между собой; приведу их коротко и безотносительно к степени правдоподобия. Согласно Анненкову, на вечере

«Эренбург рассказал, между прочим, о первом выступлении Ахматовой после ее возрождения. Это произошло в Москве, в Колонном зале Дома Союзов. Когда Ахматова появилась на эстраде, то все присутствовавшие в зале (их было около трех тысяч) встали и стоя прослушали все ее стихотворения (! – Б.Ф.), после чего бурным аплодисментам не было конца. Эренбург рассказывал об этом весьма торжественно, желая показать „либеральность“ советского режима».

Далее Анненков замечает: «В поздний час, уходя с нашего приема, Эренбург и я условились встретиться через два дня в его отеле, на улице Бак».

И. Одоевцева помнит только выступление Симонова, зато рассказывает, как Ю. Анненков, уже пообщавшийся с гостями и выяснивший, что машина отвезет их в гостиницу «Пор Руаяль», подговорил ее попросить Эренбурга прихватить и их (метро уже не работало). Эренбург согласился, и вот по дороге Анненков стал расспрашивать его об Ахматовой. «Никакой натянутости в разговоре», – вспоминает мемуаристка и приводит такой благостный автомобильный диалог:

Эренбург: «Ахматова впервые через столько лет выступала на своем большом вечере. Все, как один человек, встали при ее появлении на эстраде».

Одоевцева: «В своем знаменитом черном платье в красных розах?» (это платье Одоевцева видела на Ахматовой до 1922 года. – Б.Ф).

Эренбург: «Нет. Без „ложно-классической шали“. Очень просто одетая. Седая. Располневшая. Величественная. Похожая на Екатерину Великую в старости» (это в 1946 году? – посмотрите на снимки! – мемуаристка заставила Эренбурга рассказывать об Ахматовой 1965-го! – Б.Ф.).Анненков: «А Левушка, ее сын?».

Эренбург и Симонов (видимо, хором. – Б.Ф.): «Он молодой ученый, специалист по истории Центральной Азии. Очень способный. На отличном счету».

И теперь Ю. Софиев: заметив, что «Эренбург был несколько официален и сдержан», он никаких высказываний гостя не приводит. Рассказав, что через несколько дней Руманов (на квартире которого была встреча) направил его к Эренбургу за материалами для газеты «Советский патриот», Софиев приводит свой разговор с Эренбургом в гостинице «Пон Руаяль» (не Пор! – Б.Ф.). Приведя фразу И. Г.: «Я старый человек с усталым взглядом, люблю Ахматову и Пастернака. Перед отъездом был у Анны Андреевны Ахматовой. Ей трудно, она пишет главным образом на религиозные темы, ей нелегко печататься», Софиев сообщает: «На следующий день в газетах появилось постановление о Зощенко и Ахматовой, и я подумал: вероятно, И. Г. пожалел, что был со мной откровенен».