Текст книги "Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)"
Автор книги: Борис Фрезинский
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 57 (всего у книги 68 страниц)
Эту историю, пожалуй, стоит предварить одним замечанием. Художественные вкусы Эренбурга сформировались в Париже в начале века и никак не соответствовали насаждавшейся в СССР начиная с середины 1930-х годов художественно убогой живописи соцреализма. Однако даже в самые оголтелые периоды уничтожения всего, что оставалось живописью подлинной, Эренбург не отказывался от своих вкусов и не называл черное белым. Более того – он сопротивлялся и в итоге вышел победителем. Это именно благодаря его стараниям в 1956 и в 1966 годах в Москве прошли легендарные выставки Пикассо (о том, какие препоны ему приходилось преодолевать, говорит переписка Эренбурга [2025]2025
См. нашу публикацию «Илья Эренбург и Пабло Пикассо» (Памятники культуры. Новые открытия. 1996. М., 1998. С. 66–92).
[Закрыть]). Пользуясь положением президента общества «СССР – Франция», он неизменно боролся с попранием высоких ценностей нового французского искусства (на советских держиморд от культуры оно действовало, как красная тряпка на быка). История, о которой здесь пойдет речь, – одна из многих в жизни Эренбурга оттепельной поры.
25 сентября 1958 года газета ЦК КПСС «Советская культура» перепечатала из канадского журнала «Маклинс мэгэзин» статью художника Кеннета Форбса, направленную против модернизма в живописи. В редакционной врезке выражалось несогласие с автором лишь в одном: он считал возникновение модернизма случайностью, а редакция, твердо стоя на материалистических позициях, полагала модернизм «следствием деградации буржуазного искусства, начавшейся еще в конце прошлого века». Форбс уличал модернизм примерами непонимания современниками произведений Сезанна и Ван Гога и денежными суммами прибылей, которые зарабатывали на их полотнах после смерти художников. По мнению Форбса, дело не в таланте, а, как теперь бы сказали, в раскрутке.
Илья Эренбург отлично понял значение Сезанна для мировой живописи XX века задолго до того, как стал президентом общества «СССР – Франция», – еще в юности он дружил в Париже с Пикассо, Модильяни, Шагалом и Сутиным. Статья в советской газете его возмутила. Судя по некоторым подробностям публикуемого здесь письма, кто-то из редакции, также несогласный с этой публикацией, тайком передал Эренбургу дополнительные материалы. В те, уже забытые, времена такая публикация воспринималась как циркуляр чиновникам от культуры; самые ретивые из них могли, прочитав газету, попросту запретить показ полотен заклейменных в ней художников. Общество «СССР – Франция» тут было бессильно; Эренбург понимал, что его протест не напечатают, и решил действовать через вышестоящие инстанции. Он превосходно владел этой техникой и письмо, адресованное редакции, направил по чиновному кругу – председателю Союза обществ дружбы с зарубежными странами Н. В. Поповой, которая, конечно же, ничего не понимала в искусстве, но по долгу службы должна была поддерживать культурные связи с заграницей. Ее обращение в ЦК КПСС могло помочь делу, тем более что на нее в ЦК идиосинкразии не было.
«Дорогая Нина Васильевна, – писал ей Эренбург, – посылаю Вам копию письма, которое я направил в „Советскую культуру“. Грубая и неграмотная статья канадца, перепечатанная с сочувственными комментариями советской газетой, может только помешать работе наших обществ, ибо под флагом борьбы против абстрактного искусства в статье имеются грубые и глупые нападки на художников, которые дороги любому французу, любому голландцу, любому человеку неравнодушному к искусству. Может быть Вы, как председатель обществ дружбы, можете повлиять на „Советскую культуру“ и предотвратить столь огорчительные факты. С искренним уважением И. Эренбург. 29 сентября 1958» [2026]2026
П2. С. 454.
[Закрыть].
К письму была приложена вырезка из «Советской культуры» и копия письма Эренбурга в редакцию газеты:
«В № 115 газеты „Советская культура“ опубликован сокращенный перевод статьи канадского художника г. Кеннета Форбса „Не попадайтесь на удочку мистификаторов!“. Г-н Форбс пытается объяснить известность таких художников, как Сезанн, Ван-Гог, Пикассо (пассаж, относящийся к творчеству последнего, в переводе опущен), хитроумием торговцев картинами и глупостью „смотрителей музеев, директоров картинных галерей, богатых покровителей искусства и критиков“. Тон статьи таков, что даже редакция „Маклинз мэгэзин“, привыкшая к сенсациям и скандальным анекдотам, снабдила ее примечанием „в порядке дискуссии“.
Можно по-разному относиться к творчеству Сезанна или Ван-Гога, но советский читатель не может примириться с заменой серьезного художественного и социального анализа различных явлений в искусстве XIX века анекдотами и зубоскальством. Полотна Сезанна и Ван-Гога имеются в Эрмитаже и Музее им. Пушкина, где нет и не может быть места для мистификаторов. Вероятно у г. Форбса, который по собственным его словам пишет портреты „представителей художественных, деловых и политических кругов“ Канады, имеются свои резоны для того, чтобы причислить Сезанна и Ван-Гога к мистификаторам, но мне непонятны резоны, побудившие советскую газету, посвященную проблемам культуры, воспроизвести его статью. Г-н Форбс, например, обвиняет известного французского художника Руо в богохульстве. Может быть, это обвинение и звучит для читателей „Маклинз мэгэзин“, но вряд ли оно уместно на столбцах советской газеты. Илья Эренбург» [2027]2027
Там же. С. 452–453.
[Закрыть].
Что и говорить, Эренбург был мастером политической демагогии, когда имел дело с партийными функционерами от культуры, – спорить с ним, не называя вещи своими именами, им было не по уму и не по силам.
Попова долго думала и в итоге не рискнула ввязываться в конфликт, перепоручив дело своей заместительнице, столь же расположенной к пониманию культуры. Потому лишь 24 октября было подписано нейтральное по тону обращение в ЦК:
«Направляем копии писем т. Эренбурга И. в газету „Советская культура“ и Председателю Союза советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами т. Поповой Н. В. в связи с опубликованием в газете „Советская культура“ статьи канадского художника Кеннета Форбса. Зам. председателя Т. Зуева» [2028]2028
РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 36. Ед. хр. 76.
[Закрыть].
Не ответить на эту бумагу было уже нельзя. На письме Зуевой начертано: «т. Поликарпову Д. А.». Зав. отделом культуры ЦК КПСС Поликарпов боялся связываться с Эренбургом – это могло обернуться международным скандалом и неприятностями; он тоже передал все бумаги своему заму. Ответ писался тщательно:
«ЦК КПСС.Тов. Эренбург считает, что газета „Советская культура“ поступила неправильно, напечатав статью канадского художника Кеннета Форбса „Не поддавайтесь на удочку мистификаторов!“, в которой подвергается критике наряду с художниками-абстракционистами и творчество французских художников Сезанна и Ван-Гога. Отдел культуры ЦК КПСС считает, что т. Эренбург не прав. Он исходит из своих личных, субъективных привязанностей, особенно к французскому искусству конца XIX и XX веков. Между тем, сами буржуазные искусствоведы родословную современных абстракционистов и других крайних течений зарубежного искусства справедливо ведут от творчества Сезанна, Ван-Гога, Матисса.
Газета „Советская культура“ 25 сентября перепечатала статью К. Форбса из самого распространенного журнала в Канаде „Маклинз мэгэзин“. Статья К. Форбса, несмотря на свою слабость и теоретическую наивность, полезна для советского читателя, так как показывает, что в капиталистическом мире есть художники-реалисты, активно выступающие против засилия абстрактного искусства. В то же время газета „Советская культура“ в своем предисловии к статье поступила необдуманно, излишне расхвалив ее достоинства.
Ответ сообщен зам. председателя Президиума Союза советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами т. Зуевой и редакции газеты „Советская культура“ т. Орлову.
И. о. зав. отделом культуры ЦК КПСС Б. Ярустовский. 28 ноября 1958» [2029]2029
РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 36. Ед. хр. 76. Заметим к слову, что Б. М. Ярустовский (музыковед по специальности) прежде работал в Комитете по делам искусств и «прославился» травлей Д. Д. Шостаковича (см., например; Уилсон Э.Жизнь Шостаковича, рассказанная современниками. СПб., 2006).
[Закрыть].
Доктор искусствоведения Ярустовский, давний антагонист Эренбурга, хоть и владел пером, сочинял эту справку дольше месяца. Знающий основы делопроизводства, он отправил ее не Эренбургу, а даме, подписавшей обращение в ЦК.
В 1958 году отдел культуры ЦК через средства массовой информации вел массированную атаку на Эренбурга (громили его «Уроки Стендаля», статьи о Цветаевой, Бабеле…). Ответ Ярустовского вписывался в эту кампанию. Письма Эренбурга «Советская культура», разумеется, не напечатала… Забавно, что, ненавидя творчество Пикассо, «Советская культура» – в отличие от канадского журнала – побоялась задеть его публично: Пикассо состоял во Французской компартии, и разрешить выпады против него отдел культуры (не самый главный в ЦК) побоялся бы. С Сезанном было легче.
III. Германия [**]**
Впервые: Звезда. 2004. № 9. С. 192–208.
[Закрыть]
1. Вместо предисловияИлья Эренбург знал, что про него говорят: он-де обожает Францию и не любит Германию, обожает французов и не любит немцев. Беседуя в 1966 году в Москве с Генрихом Беллем, он сам заговорил на эту тему: «Меня обвиняют, что я не люблю немцев. Это неправда. Я люблю все народы. Но я не скрываю, когда вижу у них недостатки. У немцев есть национальная особенность – все доводить до экстремальных крайностей, и добро и зло. Гитлер – это крайнее зло» [2031]2031
Орлова Р., КопелевЛ. Мы жили в Москве: 1956–1980. М., 1990. С. 165–166.
[Закрыть]. Уже после смерти Эренбурга его дочь Ирина, когда при ней упоминали про нелюбовь Эренбурга к немцам, всегда отвечала: но моя мать – самая большая любовь отца – немка [2032]2032
Екатерина Оттовна Шмидт (1889–1977) оставила Эренбурга в 1913 г., сохраняя с ним дружеские отношения.
[Закрыть]. Это неизменно производило впечатление (возможно, не без фрейдистского оттенка).
Конечно, треть жизни Эренбург прожил во Франции и еще в 1945-м надеялся туда вернуться. Половина XX века прошла под знаком двух мировых войн, в которых все, что любил Эренбург, было не на стороне Германии; его собственная позиция формулировалась при этом предельно остро.
Эренбург-сатирик создал запоминающиеся, саркастические образы и немцев, и французов, и англичан, и американцев, но не по этому следует судить о роли тех или иных стран в судьбе писателя. В семи книгах воспоминаний Ильи Эренбурга – исповедальном труде его жизни, подводящем ее итоги – упоминаются 3500 имен. Среди европейцев-иностранцев первое место, понятно, за французами (474 имени), а второе, пусть и с большим отрывом, но, опережая испанцев, итальянцев, англичан, занимают немцы (161 имя). Эта статистика вполне репрезентативна…
Расскажем о роли, которую играли Германия и немцы в жизни и творчестве Ильи Эренбурга [2033]2033
Отсылаю читателя также к книге «Ilja Ehrenburg und die Deutschen» (Museum Berlin Karlshorst, 1997) и статье Э. Пассет «Der Feind im Biid im Spiegel: Die Deutschen und Ilja Ehrenburg» (Neue Literatur. 1995. № 2. S. 5–15).
[Закрыть].
Первые поездки в Германию с матерью и сестрами Эренбург потом почти не вспоминал; но одно тогдашнее впечатление врезалось ему в память навсегда:
«Маленьким мальчиком я подъезжал впервые к Берлину. Раскрыв толстую непонятную книгу, похожую не то на Библию, не то на учебник тригонометрии, мать сказала мне:
– Мы приедем в Берлин в девять часов двенадцать минут.
Я не поверил ей. Я ведь знал тогда только русские вокзалы, с тремя звонками, с неторопливыми пассажирами, попивающими чай, с флиртующими телеграфистами и с душистой черемухой. Я знал, что если побежать сорвать ветку черемухи, поезд не уедет – поезд поймет, что нельзя без черемухи. Помолчал и переспросил:
– Ну, а часов в десять или в одиннадцать мы все же приедем?
Тогда мать, усмехнувшись, ответила:
– Здесь поезда никогда не опаздывают.
Помнится, когда поезд действительно подошел к вокзалу Фридрихштрассе и я, взглянув на часы, увидел девять часов двенадцать минут, я не обрадовался – нет, я испугался. Ничто в тот день не могло исцелить меня от испуга перед непостижимой точностью» [2034]2034
Эренбург И.Пять лет спустя // СС8. Т. 4. С. 29.
[Закрыть].
Этот эпизод в сознании Эренбурга вырос в некий символ, существенно скорректировавший его дальнейшие впечатления от Германии…
Мать писателя часто болела и, как все состоятельные жители тогдашней России, ездила лечиться в Германию; детей она брала с собой. Так, Илья провел лето 1903 и 1904 годов в Эмсе. В мемуарах Эренбург мельком вспоминает, как он упорно изводил там отдыхающих, в итоге «курортные власти попросили мать уехать, если она не в силах меня угомонить» [2035]2035
ЛГЖ. Т. 1. С. 18.
[Закрыть]…
Первую половину 1908 года юный революционер Илья Эренбург провел в тюрьме, а затем его высылали под надзор полиции. Родителям удалось под залог выхлопотать для своего сына право уехать за границу «лечиться» (до предстоящего суда). Он твердо выбрал Париж и вспоминал полвека спустя: «Мать плакала: ей хотелось, чтобы я поехал в Германию и поступил в школу» [2036]2036
Там же. С. 60.
[Закрыть]. Берлин стал всего лишь мгновенным полустанком на пути в Париж.
Уже из Франции юный Эренбург совершил несколько поездок в Германию. Первая – летом 1909 года, в пору романа с Лизой Мовшенсон (с 1916 года Полонской) – тоже молодой поэтессой и тоже скрывавшейся во Франции от возможного ареста в России. Они поехали в Германию, чтобы повидаться с родными, приехавшими туда на лечение. Эренбург – в Бад-Киссинеген, а Полонская – в Кенигсберг. Эренбург в середине июля, повидав мать и сестер, выехал в Кенигсберг, где был представлен матери Полонской, а затем они вдвоем с Лизой совершили путешествие по Германии (с интересом осмотрели Дрезден и Мюнхен). Поразительным образом эта поёздка не оставила следа ни в его работах, ни в памяти. Правда, он тогда только начинал писать стихи, искусство еще не заняло в его жизни того места, которое ему предстояло занять. Потом, в старости, Эренбург восторженно вспоминал поездки молодых лет – в Брюгге в 1910 году, в Италию в 1911-м, в Голландию в 1914-м и, разумеется, поездки по Франции. Все это вошло в его стихи, романы, статьи. Но о Германии – ни слова, ни образа. Впрочем, в 1915 году он написал стихи, которые не были напечатаны при его жизни: «Люблю немецкий старый городок – / На площади липу, / Маленькие окна с геранями, / Над лавкой серебряный рог. / И во всем этом легкий привкус / Милой романтики…» [2037]2037
БПбс. С. 197.
[Закрыть], – но в этой неожиданной избирательности памяти, скорей всего, проявился настрой «против» – в данном случае против французского шовинизма.
Определенное место в мыслях Эренбурга Германия начинает занимать лишь с началом Первой мировой войны. Французская шовинистическая волна поначалу подействовала и на Эренбурга – он отправился записываться в Иностранный легион, но по болезни сердца получил отказ. В пору, когда многие французские друзья Эренбурга ушли на фронт, он, оставшись совершенно без средств (пересылка денежных переводов из России прекратилась, а вместе с нею и помощь родителей), не очень уютно себя чувствовал даже в самом космополитическом в мире кафе «Ротонда».
Эренбург не сразу осознал заинтересованность в войне крупных финансовых воротил, войну как гигантскую индустрию, исправно кормившую ее акционеров. Пока не бросались в глаза кровавые последствия войны, умело поставленная пропаганда срабатывала. Гибель Шарля Пеги [2038]2038
Шарль Пеги (1873–1914) – французский поэт, погибший при битве на Марне.
[Закрыть]и его пронзительные стихи о «четырех углах родимой земли», развалины Реймсского собора, следы методичных разрушений, которые несла по французской земле германская армия, поначалу закрывали глаза Эренбургу на более общие и, может быть, более важные вещи. Однако и тогда французская провинциальная пресса с ее анекдотическим шовинизмом неизменно вызывала у него иронию. Он открыто говорил об этом своим русским друзьям (к их кругу принадлежали, в частности, поэт Максимилиан Волошин и террорист и писатель Борис Савинков) – среди них Эренбург был самым стойким противником войны. Он писал Волошину 27 сентября 1915 года, имея в виду, что и у авторов шовинистических статей есть свои мотивы:
«Столько сейчас тяжелого у каждого, что нельзя слушать ни Eho de Paris, ни Ропшиных. Может, все они честные и милые, но Иванов, Schmidt и Durand умирают – понимаете! Но какое счастье, что мы русские, более всех „униженные и оскорбленные“. Хоть что-то человеческое сохранилось от искры на ветру» [2039]2039
П1. С. 63. См. также: Эренбург, Савинков, Волошин в годы смуты (1915–1918) / Публ. Б. Фрезинского и Д. Зубарева // Звезда. 1996. № 2. С. 157–201.
[Закрыть].
Рассказывая Волошину о Савинкове и споря с ним, Эренбург писал: «Сначала он говорил о бошах и о своей ненависти, потом читал статьи – я ругался» [2040]2040
П1. С. 63.
[Закрыть]. С издевкой Эренбург сообщает Волошину о тоне французских газет: «Читаю „Petit Nicois“. Вчера была передовая на тему о запахах немцев. Автор уверяет, что немки издают особый невыносимый запах, что в школе парты, на которых сидели немцы, приходится сжигать» [2041]2041
Там же. С. 54.
[Закрыть]. В минуту крайнего безденежья он шутит: «Думаю из Парижа в отчаяньи писать хоть корреспонденции о скверном запахе молодых немок (любимая тема местной газетки)» [2042]2042
П2. С. 59.
[Закрыть]. Эренбург надеется только на то, что в ходе войны произойдет перерождение мира, и замечает:
«Но одно несомненно – ни победа, ни поражение сами по себе не могут дать внутреннего перерождения. Для этого нужно еще что-то, что – не знаю. Поражение даст, может быть, „свободы“ etc, но вызовет жажду победы, жажду мщения и ненависть. Россия захочет быть внешне сильной, с каждым годом всё теряя свою единую и подлинную силу. Есть в этом что-то неизбежное» [2043]2043
П1. С. 56.
[Закрыть].
В своей публицистике Эренбург был скован жесткой цензурой – его статьи из Франции постоянно корежили; но и эту слабую возможность он использовал, чтобы не ограничиваться риторикой, а вести серьезный разговор, докопаться до сути. Он различает массовую материальную и духовную культуры:
«Казалось, народу отягченному материальной культурой современности особенно дорого духовное наследие прошлых веков. <…> Можно колебаться в разгроме городов Реймс или Ипр, лежащих в зоне беспрерывных военных действий. Но есть факты неоспоримые и достаточно убедительные в своей простоте. Прежде всего, поджог Лувена. <…> Европейцы 20-го века наметили по плану кварталы города, подлежащие уничтожению, они обливали воспламеняющимся составом алтарь собора и пергаменты библиотеки. Самое поразительное в этом – обдуманность, осознанность преступления. За преступлением раскаяния не последовало. Я объясняю это не прирожденными пороками немецкого народа, а той ролью „вождя“, которую ему присудила история. Соборы и старинные памятники для людей этой культуры были предметами не первой необходимости, но роскоши. Изучение не означает любви… Археолог Мюллер может в мирное время изучать раскопки, но генерал Мюллер на войне, не задумываясь, распорядится сжечь и библиотеку, и церковь, и музей» [2044]2044
Эренбург И.Каменная плоть // Биржевые ведомости. Пг., 1916. 29 июля (11 августа).
[Закрыть].
Следующие встречи были не с Германией, но с немцами – в 1918 году на родине Эренбурга, в Киеве, который Германия оккупировала. Это был всего лишь первый акт той кровавой драмы, которая называлась Гражданской войной в России. Воспоминания о немецкой оккупации Киева в книге «Люди, годы, жизнь» лишены ярости («Немцы были веселы и довольны жизнью; в киевских паштетных было куда уютнее, чем на Шмен-де-дам или у Вердена…» [2045]2045
ЛГЖ. Т. 1. С. 297.
[Закрыть]), но и они окрашены будущим…
Оказавшись весной 1921 года в Париже с советским паспортом, Эренбург вскоре был оттуда выслан; чудом ему удалось обосноваться в Бельгии. Там он за месяц написал давно продуманный роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито». Среди удач этого романа – образ Карла Шмидта, одного из спутников главного героя, великого провокатора Хулио Хуренито. Путешествующие с ним американец, француз, африканец, русский, итальянец, немец и еврей – типы, сатирически воплощающие определенные национальные черты. Эти черты в общем-то не были открытием Эренбурга, и вот только Карл Шмидт, который мог одновременно быть и националистом, и социалистом, ибо «и те и другие преследуют дорогую ему цель организации человечества» [2046]2046
СС8. Т. 1. С. 414.
[Закрыть], был открытием, поскольку создан, предвосхищая будущее, – до проникновения национал-социализма в германскую жизнь; это одно из пророчеств романа…
Еще в России Эренбург познакомился с берлинским журналом «Русская книга». Потом он завязал переписку с редактором журнала А. С. Ященко и забросал его информацией о жизни писателей в России. Кроме того, Эренбург предложил журналу свои услуги в качестве автора. Предложение было принято, и это, по существу, изменило лицо «Русской книги» (наверное, неслучайно с 1922 года она стала называться «Новой русской книгой»).
Политически Ященко в эмигрантских спорах стоял «над схваткой» – это облегчило ему контакты с Эренбургом. Участие нового автора сделало журнал в большей степени писательским. Идеологическая позиция Эренбурга, которую он пропагандировал в своих статьях (настоящие литература и искусство имеют будущее только в России), со временем способствовала расколу в рядах берлинской эмиграции. Впрочем, до раскола еще было далеко. А тогда, в июне 1921 года, Эренбург прислал Ященко список шести своих книг, которые хотел бы издать в Берлине (пять из них вскоре действительно были изданы).
В Бельгии, где Эренбург оказался по воле случая, друзей и знакомых у него было крайне мало; практически не было там и эмигрантов из России (в письме к Ященко он жаловался 27 июня, что «абсолютно изолирован» [2047]2047
П1. С. 11.
[Закрыть]). Скорей всего, именно от Ященко Эренбург узнал о размерах русской колонии в Германии, и у него созрело решение перебраться в Берлин.
Уже 5 сентября 1921 года он сообщил Ященко о своих хлопотах в части получения германской визы, а 26 сентября попросил «посодействовать в получении разрешения на въезд в Германию» [2048]2048
Там же. С. 121.
[Закрыть]. В письме 13 октября Эренбург сообщил, что «сегодня германский консул отправил касательно меня телеграфный запрос в МИД. Таким образом мои судьбы решаются в Берлине, и возможно скоро нам удастся лично побеседовать» [2049]2049
Там же. С. 125.
[Закрыть].
В том же месяце Эренбург был в Берлине; он поселился в пансионе на Прагер-плац (через год перебрался в пансион на Траутенауштрассе).
Интенсивность берлинской жизни Эренбурга впечатляет. С конца 1921 по 1923 год Эренбург – постоянный критик журнала «Новая русская книга», постоянный докладчик и участник полемик в Доме искусств. Но главное – за это время в Берлине он издал 14 книг: романы, повести, новеллы, стихи, стихотворные пьесы, эссеистика, публицистика (половина их написана уже после переезда в Германию; большинство книг выпустило издательство «Геликон»). Отмечу, что в 1923 году в Берлине две книги Эренбурга впервые вышли по-немецки – «Хулио Хуренито» и «Трест Д. Е.» (издательство «Welt Verlag»). В русской литературной хронике Берлина тех лет – весьма плотной и разнообразной – имя Эренбурга встречается повсеместно. «В Берлине существовало место, – вспоминал Эренбург, – напоминавшее Ноев ковчег, где мирно встречались чистые и нечистые; оно называлось Домом искусств. В заурядном немецком кафе по пятницам собирались русские писатели» [2050]2050
ЛГЖ. Т. 1.С. 424.
[Закрыть]. Далее следует длинный список: 20 имен – далеко не полный перечень тех, с кем Эренбург тогда общался… Среди не названных в том списке – впоследствии самый близкий друг Эренбурга, а тогда начинающий поэт и прозаик Овадий Савич, всемирно известный славист Роман Якобсон, великий польский поэт Юлиан Тувим.
Кстати о Савиче. По случаю его свадьбы Эренбург сочинил поэму, которая не сохранилась, и лишь некоторые ее строфы уцелели в памяти виновников; А. Я. Савич мне их читала:
Скорее прокляни Берлин,
Где зальцкартофель, пфуй и сплин,
Скорее приезжай в Париж…
В Берлине 1922 года продолжились встречи Эренбурга с Маяковским, Пастернаком, Цветаевой, Ходасевичем, Есениным, Андреем Белым, Шкловским, Таировым…
Кстати о В. Б. Шкловском. В 1923 году в Берлине вышла его книга «Zoo, или Письма не о любви», одна из глав ее имеет такой подзаголовок: «О весне, „Prager Diele“, Эренбурге, трубках, о времени, которое идет, губах, которые обновляются, и о сердцах, которые истрепываются, в то время, как с чужих губ только слезает краска…» [2051]2051
Шкловский В.«Еще ничего не кончилось…». М., 2002. С. 323.
[Закрыть]. «Прагер диле» – это нечто вроде кафе в Берлине, которое с легкой руки Эренбурга стало популярным среди русских писателей; там он работал, встречался с друзьями и жил неподалеку. В этой главе Шкловский сказал об Эренбурге понравившиеся тому и давно ставшие знаменитыми точные слова: «Из Савла он не стал Павлом. Он Павел Савлович…».
Литературная и художественная жизнь в русском Берлине были переплетены; художественные диспуты собирали подчас ту же публику, что и литературные. Эренбург оказывался вовлеченным в художественные баталии не только из-за своей дружбы с Альтманом или Лисицким, но главным образом из-за книги «А все-таки она вертится». Этот гимн тогдашнему конструктивизму, написанный еще в Бельгии, по выходе своем вызвал яростные споры.
Среди проектов, осуществленных Эренбургом в Берлине, один имел особое значение – проект международного художественно-литературного журнала, пропагандирующего идеи конструктивизма во всех сферах искусств. 5 декабря 1921 года в Берлине Эренбург выступил в Доме искусств с докладом «Оправдание вещи», в котором развил соображения книги «А все-таки она вертится»; тогда-то он и обнаружил, что многие его идеи совпадают с замыслами художника Эль Лисицкого, к которым тот пришел незадолго до того в Москве. Эренбург и Лисицкий объединили свои усилия – эта мысль оказалась счастливой! – так был задуман журнал «Вещь».
3 марта 1922 года Лисицкий писал Родченко: «Мы наконец осуществили здесь идею – издание международного журнала современного искусства. Вокруг него объединены все, создающие новые ценности или этому созиданию помогающие» [2052]2052
Родченко A. M.Статьи. Воспоминания. Автобиографические заметки. Письма. М., 1982. С. 115.
[Закрыть]. Лисицкий осуществлял художественное оформление и макетирование журнала, вместе с Эренбургом определял его художественную направленность. Эренбург был автором программных и полемических редакционных статей, определял литературную политику.
Главной задачей журнала было взаимное знакомство авангарда Запада и нового левого искусства послереволюционной России, взаимный смотр их достижений и их дальнейшее тесное сотрудничество. Журнал должен был служить своего рода мостом между Россией и Западом; в основу такого объединения были положены не политические, а эстетические (конструктивистские) установки. Журнал предполагал печатать материалы по-русски, по-французски и по-немецки.
Первый, сдвоенный номер журнала «Вещь» вышел в свет в начале апреля, третий – 1 июня 1922 года.
Немецкая часть журнала формировалась принципиально и безотносительно к тогдашнему униженному положению Германии в Европе. В № 1–2 была объявлена публикация стихов Карла Эйнштейна. Ряд материалов журнала был напечатан по-немецки, например статья И. Глебова о С. Прокофьеве и обзорная статья «Die Aussteilungen in Russland» [2053]2053
«Российские выставки» (нем.).
[Закрыть]– хорошо информированный автор подписался: Ulen (возможно, это был Лисицкий). В № 3 была напечатана в переводе на русский статья преподавателя и градостроителя Людвига Гильсберсхеймера «Динамическая живопись» (о беспредметном кинематографе Викинга Эггелинга). Отметим также помещенную в журнале информацию о первой международной выставке в Дюссельдорфе (май – июль 1922 года) и обзор Лисицкого «Выставки в Берлине» (подписан: Эл).
№ 3 «Вещи» оказался последним – фактически советская власть придушила журнал, запретив его распространение в России…
Вспоминая в мемуарах свою первую – парижскую – эмиграцию, Эренбург с грустью написал об отъединенности эмигрантской жизни: занятые своими заботами и склоками, русские социал-демократы «не заметили» Парижа. Для Эренбурга смолоду было характерно беспокойное стремление узнать жизнь и культуру краев, куда его забросила судьба. Так и в Берлине Эренбург находил время на музеи и выставки, чтение газет, «Романишес кафе» и встречи с литераторами, художниками, политиками.
Вспоминая Берлин 1922-го года в мемуарах, Эренбург называет несколько немецких имен.
Первое – поэт и эссеист Карл Эйнштейн, который за свою пьесу об Иисусе привлекался к суду (Эренбург посещал заседания суда и упомянул их в «Письмах из кафе» [2054]2054
СС8. Т. 4. С. 12.
[Закрыть]):
«Это был веселый романтик, лысый, с огромной головой, на которой красовалась шишка… Он напоминал мне моих давних друзей, завсегдатаев „Ротонды“, и любовью к негритянской скульптуре, и кощунственными стихами, и тем сочетанием отчаяния с надеждой, которое уже казалось воздухом минувшей эпохи» [2055]2055
ЛГЖ. Т. 1. С. 414.
[Закрыть].
Затем известный прозаик Леонгард Франк, автор книги «Человек добр», с которым Эренбург встречался и впоследствии, уже после Второй мировой войны: «Ему исполнилось сорок лет, он был уже известным писателем, но оставался мечтательным юношей: стоит людям поглядеть друг другу в глаза, улыбнуться – и сразу исчезнет злое наваждение» [2056]2056
Там же. С. 416.
[Закрыть].
Третье имя – художник Георг Гросс. Оно требует отступления.
Искусствовед М. В. Алпатов писал, что, ценя новую французскую школу живописи, Эренбург не принимал достижений немецкого экспрессионизма и школы Баухауза (Алпатов выражался академично: «грешил недооценкой» [2057]2057
Алпатов М.Воспоминания. М., 1994. С. 220.
[Закрыть]). Это так; Эренбург утверждал: «Экспрессионизм – истерика» и рассказывал, поясняя свою мысль:
Не принимая такого искусства, Эренбург не судил заглазно: с Моголи Надем он был в Баухаузе и назвал его «единственной живой художественной школой Германии» [2059]2059
Там же. С. 25.
[Закрыть]; он посещал выставки Штурма на Потсдамерштрассе 184-а, писал о них, был дружен с Хервартом Вальденом, вдохновителем Штурма («В картинной галерее, где стены метались, он чувствовал себя уютно, как в обжитом доме, угощал меня кофе и тортом со взбитыми сливками – их приносили из соседнего кафе» [2060]2060
ЛГЖ. Т. 1. С. 416.
[Закрыть])…
Был еще один мотив, связывавший писателя с художественным миром Берлина: его жена – художница, ученица Экстер [2061]2061
Александра Александровна Экстер (1884–1949) – живописец, сценограф и педагог, создатель и руководитель живописной студии в Киеве; с 1924 г. – за рубежом.
[Закрыть]и Родченко. 10 мая 1922 года в галерее «Штурм» была устроена ее первая выставка гуашей (совместно с немецким дадаистом Куртом Швитером). Л. М. Козинцева сообщала в Москву Родченко: «Рядом с немецким экспрессионизмом мои вещи имели тихий, чистоплотный вид. В газетах хвалили» [2062]2062
Родченко А. М.Указ. соч. С. 117.
[Закрыть]. Действительно, скажем, берлинский «Голос России» 4 июня 1922 года писал о ее гуашах: «Здесь краски, а не Бог знает что, здесь рассчитано и выписано, а не намазано, здесь школа и – по сравнению с немцами – мастерство». С того года выставки Л. М. в Европе проходили ежегодно (так, в мае 1923 года она участвовала в «Große Berliner Kunstausstellung am Lehrter Bahnhof» вместе с Лисицким; последняя выставка ее гуашей в Берлине состоялась в марте 1929 года в галерее М. Вассерфогеля)…
Эренбург, не любя экспрессионизм, полюбил Георга Гросса:
«Германия тех лет нашла своего портретиста – Георга Гросса <…>. Критики его причисляли к экспрессионистам; а его рисунки – сочетание жестокого реализма с тем предвидением, которое люди почему-то называют фантазией <…>. У Гросса были светлые глаза младенца, застенчивая улыбка. Он был мягким и добрым человеком, ненавидел жестокость, мечтал о человеческом счастье; может быть, именно это помогло ему беспощадно изобразить те хорошо унавоженные парники, в которых укоренялись будущие оберштурмфюреры, любительницы военных трофеев, печники Освенцима» [2063]2063
ЛГЖ. Т. 1. С. 420.
[Закрыть].
Это – позднее суждение, но и в 1927 году, признавая социальную остроту рисунков Гросса, Эренбург проницательно подметил:
