Текст книги "Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)"

Автор книги: Борис Фрезинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 68 страниц)

Через пятьдесят лет, в 1999 году, документально подтвердилось, что судьбу Эренбурга решил лично Сталин. Об этом можно было прочесть в примечаниях к тому под редакцией А. Н. Яковлева «Власть и художественная интеллигенция: Документы ЦК РКП(б) – ВКП(б), ВЧК – ОГПУ – НКВД о культурной политике. 1917–1953». На с. 790 в примечании к постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) от 3 января 1950 года «О поездке писателя И. Г. Эренбурга за границу», без ссылки на архивный адрес соответствующего документа, значится:

«Судьбу И. Г. Эренбурга в связи с так называемым делом Еврейского антифашистского комитета решил Сталин. В представленном вождю министром государственной безопасности СССР B. C. Абакумовым в начале 1949 г. списке лиц, намечаемых к аресту по этому делу, фамилия И. Г. Эренбурга стояла одной из первых. <…> Однако вождь, поставив рядом со многими другими фамилиями галочку и начальные буквы слова „Ар[естовать]“, напротив фамилии Эренбурга оставил лишь замысловатый полувопросительный значок. Рядом с ним – помета А. Н. Поскребышева: „Сообщено т. Абакумову“».

В этом тексте не все было ясно. Поскольку мой добрый знакомый, покойный теперь историк академик А. А. Фурсенко, регулярно бывая в Москве, работал там с секретными документами в архиве Сталина (куда мне доступа не было), я попросил его при случае посмотреть бумаги, связанные с этим примечанием. 25 сентября 2002 года Александр Александрович, вернувшись из Москвы, сообщил мне, что внимательно ознакомился с означенным перечнем Абакумова, который 5 февраля1949 года Поскребышев получил от него и представил Сталину. В списке подлежащих аресту второстепенных деятелей ЕАК (лица первого ряда уже были арестованы) первымстояло имя Эренбурга (на следующий день А. А. Фурсенко повторил это в ответ на мой уточняющий вопрос); тогда же с его слов я записал точную формулировку Абакумова, мотивирующую арест Эренбурга, включая фразу: «Показаниями И. С. Фефера Эренбург изобличен как еврейский буржуазный националист».

Разумеется, ничего о том, что произошло в Кремле 5 февраля 1949 года, Эренбург не знал. Но понятно, что все начало 1949 года ему было не сладко. В мемуарах «Люди, годы, жизнь» есть рассказ о том, как 23 января, когда он в последний раз видел Переца Маркиша (в Союзе писателей на похоронах поэта Михаила Голодного), «Маркиш горестно пожал мне руку; мы долго глядели друг на друга, гадая, кто вытянет жребий» [623]623
  ЛГЖ. Т. 1. С. 506.


[Закрыть]. Через четыре дня после этой встречи Эренбург отмечал свой день рождения – ему исполнилось 58 лет. В тот день арестовали Маркиша… Только через два месяца судьба Эренбурга прояснилась, и в конце апреля его командировали в Париж на конгресс сторонников мира. Свое отвратительное состояние в ту поездку он подробно описал в шестнадцатой главе шестой книги мемуаров…

21 декабря 1949 года в СССР с исключительной пышностью отмечали 70-летие Сталина. Празднование началось задолго до этой даты и окончилось не сразу после нее. Много дней страницы газет были заполнены материалами о вожде. «Правда» заказала статью и Эренбургу. Ее напечатали 13 декабря, она называлась «Большие чувства». До 1953 года ее многократно перепечатывали в разных изданиях. Признаем: свою задачу Эренбург решил высокопрофессионально. Фактически он не писал о личной любви к Сталину и не писал о любви к Сталину его соотечественников. Он написал о Сталине – символе, которого любят простые люди планеты. Герои приведенных эпизодов не знали Сталина лично и вообще ничего не знали о нем, кроме того, что он – руководитель страны, которая ценой страшных жертв разбила фашизм, и за это они его любили. Незамысловатые, незатейливые истории, рассказанные Эренбургом, давали своего рода мировую панораму этой любви. В каждой из приведенных трогательных историй не ощущается фальши: что возьмешь с ничего не знающих людей? Все эти истории сцементированы характерно эренбурговской риторикой. В итоге писатель почти не кривит душой. Ведь в душе он не любил Сталина, но боялся вождя, поскольку понимал, что его судьбу Сталин решит лично, и при этом ощущал некую признательность за внимание к себе и за то, что его оставили жить…

Еще 27 апреля 1949 года в Париже был сформирован Постоянный комитет Всемирного конгресса сторонников мира. От СССР в него вошли 9 человек во главе с А. Фадеевым – среди них И. Эренбург. А 30 июня 1950 года Политбюро приняло специальное постановление «О работе И. Г. Эренбурга». Писателя утвердили заместителем председателя Советского комитета защиты мира, при этом А. А. Фадееву поручили провести его в Бюро Постоянного комитета Всемирного конгресса сторонников мира (будущий Всемирный совет мира) [624]624
  Власть и художественная интеллигенция: Документы ЦК РКП(б) – ВКП(б), ВЧК – ОГПУ – НКВД о культурной политике. 1917–1953. М., 1999. С. 665.


[Закрыть]. Так Эренбург стал за рубежом главным «борцом за мир» от СССР. Отныне его политическая публицистика была связана преимущественно с темой борьбы за мир и с «разоблачением поджигателей войны». Его талантливо написанные статьи, публикуемые в различных газетах и журналах, не раз собирались в сборники [625]625
  «Надежда мира» (М., 1950; 100 стр.), «За мир!» (М., 1950; 182 стр.), «За мир!» (М., 1952; 408 стр.), «Люди хотят жить» (М., 1953; 238 стр.), «Совесть народов» (М., 1956; 278 стр.). Все – под редакцией П. И. Чагина.


[Закрыть]. Сегодня они представляют интерес лишь для историков холодной войны.

Март 1953-го

Вторую статью о Сталине Эренбургу пришлось писать уже после смерти вождя. И тоже по заказу «Правды». Она называлась «Великий защитник мира» и была напечатана 11 марта 1953 года. Статья начиналась патетически:

«В эти трудные дни мы видим Сталина во весь рост, видим, как он идет по дорогам земли, высится над нашим грозным временем. Он проходит по горам своей родной Грузии, по полям битв между Доном и Волгой, по широким проспектам строящейся Москвы; он идет далеко по людным улицам Шанхая, по холмам Франции, по лесам Бразилии, по площадям Рима, по деревням Индии, идет по гребню века».

Статья написана сразу после похорон, и в конце ее приводится цитата:

«Над гробом Сталина прозвучали слова: „Мы верные слуги народа, а народ хочет мира, ненавидит войну. Да будет священным для всех нас желание народа не допустить пролития крови миллионов людей и обеспечить мирное строительство счастливой жизни!“ Это были мысли товарища Сталина, его заботы, его воля, и произнес эти слова его соратник, глава Советского правительства. Эти слова дойдут до всех простых людей, и вместе с нами они скажут: „Сталин жив“».

В те дни еще никто не знал, как повернутся события и какой путь изберут новые советские руководители. Маленков, чьи слова здесь процитированы (на траурном митинге, который вел Хрущев, он говорил первым, затем – Берия и Молотов), уже занял официальный пост Сталина; его слова производили впечатление, и Эренбург, связав их с «мыслями Сталина», придал им дополнительный вес.

Вождь, как обычный человек, умер – его можно было уже не бояться. Со многими сталинскими соратниками Эренбург был знаком лично. В черновом варианте 32-й (сталинской) главы шестой книги мемуаров говорилось: «Мне привелось несколько раз разговаривать с его (Сталина. – Б.Ф.) ближайшими соратниками – Ждановым, Молотовым, Кагановичем, Щербаковым, Маленковым. Их слова были жестче, чем речи Сталина (это, конечно, естественно – боялись все)» [626]626
  ЛГЖ. Т. 3. С. 488.


[Закрыть]. Как пережившие Сталина соратники поведут себя после его смерти и на что они способны без вождя, никто не знал.

В том же марте 1953 года Госполитиздат решил срочно напечатать небольшую брошюру Эренбурга «Голос народов», которая должна была завершаться статьей «Великий защитник мира». Поскольку уже 18 марта Хрущев, которому Пленум ЦК, утвердивший распределение властных портфелей, поручил руководство аппаратом КПСС, обрушился на главного редактора «Литературной газеты» К. Симонова, напечатавшего в передовой статье, что главным для советской литературы должно стать создание образа великого Сталина, будущее начало проясняться. (Теперь мы знаем, что ключевой фигурой мгновенного антисталинского поворота был Берия, добившийся уже к началу апреля освобождения арестованных врачей и реабилитации Михоэлса.) Так или иначе, но уже в марте брошюра Эренбурга (объемом 1,64 печ. листа) была переделана – ее текст превратился в большую статью из четырех пронумерованных частей, каждая из которых была выдержками из определенной прежней статьи Эренбурга, начиная с «Угольщика – хозяина своего дома» (1952) до «Великого защитника мира», от которого остались две причесанные странички, с цитатой из Маленкова и последней фразой «Народы выполнят завет Сталина, народы отстоят мир». Верстка этой брошюры «Голос народов» (но не ее рукопись) сохранилась в архиве Эренбурга. Опубликована брошюра не была, зато 8 сентября того же 1953 года Госполитиздат вместо нее подписал в печать другую брошюру Эренбурга «Воля народов» того же объема, составленную из иных и уже неправленных четырех его статей и выпущенную тиражом 100 000 экземпляров. Имени Сталина в ней не было.

Наконец, 21 октября 1953 года «Советский писатель» сдал в набор книгу публицистических статей Эренбурга «Люди хотят жить», в которой также не встречалось имени почившего 5 марта «корифея всех наук». Далее публицистика на тему «борьбы за мир» постепенно почти исчезла из книг Эренбурга, хотя сама по себе «борьба» еще продолжалась.

3. «О работе писателя»

Статья в «Знамени»

Смерть Сталина открыла для страны возможность новой жизни. Первой литературной работой Эренбурга послесталинской поры стала его большая статья «О работе писателя»; она написана весной – летом 1953 года и напечатана в № 10 «Знамени». Статьи «Писатель и жизнь» и «О работе писателя» разделяют всего два года. В них есть много общего – даже фразы, примеры, эпизоды. Но задачи этих статей – разные. Статья «О работе писателя» фактически была посвящена изъянам тогдашней русской советской литературы и тому, как можно их устранить. Чтобы мотивировать эту, еще недавно крамольную, тему статьи, Эренбург придал ей форму ответа на вопрос читателя [627]627
  Этот прием статьи как ответа на «письмо читателя» не нов для Эренбурга. Он был применен им, в частности, в 1948 г. при написании порученной ему по распоряжению Сталина статьи об отношении в СССР к «еврейскому вопросу», напечатанной в «Правде» под названием «По поводу одного письма» (подробнее см.: Фрезинский Б.Писатели и советские вожди. М., 2008. С. 556–560). В данном случае письмо могло быть вполне реальным.


[Закрыть].

Статья «О работе писателя» начиналась так: «Я получил недавно письмо от одного читателя, молодого ленинградского инженера, который меня спрашивает: „Чем вы объясните, что наша художественная литература слабее, бледнее нашей жизни?.. Разве можно сравнить наше советское общество с царской Россией? А классики писали лучше“». Молодой читатель знал о жизни царской России из сталинских учебников, а будучи ленинградцем, о реальной жизни советской провинции 1953 года, скорее всего, вообще не имел представления. Но вот книги тогдашних советских авторов он имел возможность сравнивать с русской классикой, и вывод его был бесспорным для многих тогдашних читателей. Именно это позволило Эренбургу говорить о проблемахсоветской литературы, хотя и давшей миру ряд хороших книг, но несомненно уступающей великой русской классике. В отличие от Сталина, внимательно следившего лично за советской литературой, не допуская какой-либо самодеятельности в области «постановки задач», новых руководителей страны поначалу дела литературные интересовали мало, и только по представлению идеологических служб они вынуждены были уделять им какое-то внимание.

Сразу после смерти Сталина население было озабочено тем, как страна будет развиваться дальше, какие перемены ее ждут и станет ли наконец жить полегче. Оживился и Союз писателей, где талантливые, активные, но безвластные литераторы начали выступать против засилья тупой антисемитской мафии (Софронов, Суров, Грибачев, Семушкин, Первенцов и т. д. – имена, по справедливости, ничего сегодняшним читателям не говорящие). Вся суть статьи Эренбурга тоже была созвучна выступлениям молодых. Статья писалась на даче в Подмосковье; как раз в эту пору стало известно об аресте Берии, и это, надо думать, прибавило Эренбургу смелости [628]628
  Сразу после смерти Сталина А. А. Фадеев, до того поддерживавший роман Гроссмана «За правое дело», на который ополчились антисемитские силы Союза писателей, неожиданно резко сменил позицию и выступил против Гроссмана. Потом Фадеев объяснил Эренбургу, что сделал это, попросту «испугавшись наступления самого страшного» (ЛГЖ. Т. 3. С. 157). Арест Берии тогда воспринимался как важный шаг к смягчению режима, а не как начало борьбы за власть в руководстве КПСС.


[Закрыть]. Десять лет спустя писатель посвятил этой статье страницу в мемуарах «Люди, годы, жизнь». «Моя статья, – вспоминал он, – была попыткой разобраться в психологии художественного творчества <…>. Я хотел объяснить глубокие причины, мешающие развитию нашей литературы…» [629]629
  ЛГЖ. Т. 3. С. 300.


[Закрыть]. Написав о советской литературе (его право на обсуждение вопросов литературы никому не приходило в голову подвергать сомнению), Эренбург по существу начал свой разговор о необходимости перемен в стране. В статье «О работе писателя» он повторил многое из того, о чем рассказывал студентам Литинститута в конце 1940-х (о Флобере и Бальзаке, о Прусте и о художнике Матиссе), повторил, сформулировав подробнее и мотивированней, а в части современной советской литературы и ее уровня – куда свободнее и откровеннее.

Статья пестрит именами писателей XX века – и западных, и советских. Если в 1951-м назывались общепризнанные классики Толстой, Тургенев, Щедрин, Гоголь, Чехов, Лермонтов и Пушкин, Флобер, Диккенс, Бальзак, то теперь в списке современных западных писателей после долгого перерыва появился даже Гамсун (правда, с напоминанием о бесславном конце его жизни), упоминались все американские корифеи XX века – Хемингуэй, Колдуэлл, Стейнбек и Фолкнер, а также европейские литературные мэтры эпохи между двумя войнами – Джойс, Пруст, Мориак, Й. Рот, Моравиа. Тут к месту будет вспомнить, как в частной беседе осенью 2011 года в Варшаве на мандельштамовских чтениях, когда речь зашла об Эренбурге, В. Б. Микушевич благодарно назвал эту статью Эренбурга, сказав, что из нее он впервые узнал о Прусте…

Публицистический тон эпохи холодной войны тогда еще не выветрился и в статье ощущался: в противопоставлении капиталистическому Западу – СССР, равно как и в противопоставлении прогрессивных писателей нового времени декадентам («Рабочие „Рено“ не читали Валери, а нелегких для восприятия Элюара и Арагона – читают»), в словах, что в США «потускнело творчество писателей потерянного поколения, но вырос и окреп талант Говарда Фаста» (эта фраза не дезавуируется вплоть до 1956 года).

Расставание с лексикой и фразеологией сталинской эпохи требовало времени. Приведу еще несколько отрывков, которые характеризуют и Эренбурга, и то время:

«Для Запада „Молодая гвардия“ и „Жатва“ (роман Г. Николаевой. – Б.Ф.) – глоток чистого воздуха»;

«Они позади, сумерки Запада. Теперь там глубокий вечер»;

«Каждое общество знает эпоху своего художественного расцвета, торжества гармонии, изобилия совершенных произведений. Такие периоды называют полуднем. Советское общество переживает раннее утро: для истории несколько десятков лет – короткий час. Наши писатели похожи на разведчиков. Вот почему у нас нет еще Пушкина и Толстого. Но они у нас будут: полдень впереди»;

«На Западе теперь нет ни Бальзака, ни Стендаля, ни Диккенса, ни Байрона. Многое должно перемениться в этих странах, чтобы появилась там надежда на рождение нового Диккенса или нового Стендаля. А пока у них все позади».

Довольно скоро Эренбург откажется от подобных заклинаний.

Статья «О работе писателя» заканчивалась скрытым, но серьезным упреком: «Для советской литературы наступает пора зрелости. Она была главным образом сильна делами, которые она показывала. Она должна стать сильной изображением людей, которые осуществляют эти дела» [630]630
  Знамя. 1953. № 9. С. 182. Отмечу, что через год К. Симонов, продолжая резкую полемику с Эренбургом, утверждал на Втором съезде советских писателей, что «все лучшие книги нашей литературы всегдабыли сильны не только делами, которые они показывали, но прежде всего – людьми,творившими эти дела».


[Закрыть].

Интриги Бехера

В конце 53-го – начале 54-го появился поток литературной публицистики [631]631
  Наибольший резонанс имели публикации «Нового мира» – статьи В. Померанцева «Об искренности в литературе» (1953. № 12. С. 218–245) и М. Лифшица «Дневник Мариэтты Шагинян» (1954. № 2. С. 206–231).


[Закрыть], который напугал идеологические службы Старой площади. Статья Эренбурга по градусу политической температуры уступала публикациям менее знаменитых коллег. Однако волна против нее все же поднялась, и катила она не со Старой площади, а из Восточного Берлина. В Москву ее доставили советские писатели-туристы, которые в качестве привилегированных литераторов имели возможность посещать «братские страны народной демократии», вскоре переименованные в социалистические. Полвека спустя их отчеты стали доступны историкам [632]632
  См.: Аппарат ЦК КПСС и культура: 1953–1957: Документы. М., 2001.


[Закрыть].

Любопытно, что когда десятый номер журнала «Знамя» со статьей Эренбурга вышел из печати, отечественные писатели и критики ничего крамольного в статье Эренбурга не углядели. Остро отрезонировал на нее лишь проживший военные годы в СССР министр культуры ГДР, поэт Иоганнес Бехер. Принимая гостивших в ГДР советских писателей, он внушал им мысль об осуществленной Эренбургом откровенной идеологической диверсии (в расчете, что гости его заявление точно донесут до советских идеологически властных ушей, – и не ошибся!). Столь тонкая идеологическая чувствительность Бехера стимулировалась его политической памятливостью.

И действительно, его столкновения с Эренбургом имели десятилетнюю историю.

Она началась еще в 1934 году, когда Бехер был одним из руководителей Международного объединения революционных писателей (МОРП), существовавшего на деньги СССР (генсеком МОРП был венгерский коллега Бехера Бела Иллеш). В 1933 году Бехер эмигрировал из Германии в Австрию, потом в Чехословакию, затем во Францию, где познакомился с Анри Барбюсом, издававшим на советские же деньги международный антивоенный журнал «Монд» и проводившим международные антивоенные конгрессы писателей. Бехер установил с Барбюсом тесные отношения, несколько отдалившись от МОРП.

Когда осенью 1934-го Эренбург предложил реорганизовать МОРП на широкой демократической основе, с тем чтобы вовлечь в новое движение всех писателей-антифашистов, Бехер понял, что его положение стало шатким [633]633
  См. раздел о международных антифашистских писательских конгрессах (и, в частности, главку «Барбюс и Бехер против Эренбурга и Мальро») в книге: Фрезинский Б.Писатели и советские вожди.


[Закрыть]. Вот с того самого времени он внимательно следил за всем, что инициирует Эренбург. Так, Бехер вместе с Барбюсом пытался помешать деятельности Эренбурга и Мальро по организации Международного антифашистского конгресса писателей, который тем не менее прошел в июне 1935-го в Париже. При этом Бехер стал его делегатом и даже вошел – наряду с Мальро, Эренбургом, Арагоном, Реглером и другими – в избранный на конгрессе рабочий Секретариат новой Международной организации писателей. Секретариат работал в Париже. Однако уже вскоре после конгресса Бехера ждали серьезные неудачи: 31 августа 1935-го умер Барбюс, а в конце года Москва распустила ставший никому не нужным МОРП. Лишившемуся поддержки Бехеру пришлось перебираться из Парижа в Москву и жить там на правах потенциально небесполезного эмигранта.

Живя все военные годы в СССР и наблюдая (думаю – с желчью) за фантастическим ростом популярности Эренбурга-публициста, Бехер понимал свое бессилие [634]634
  Куда более открыто, чем Бехер, во враждебном отношении к Эренбургу вело себя большинство немецких писателей-коммунистов, эмигрировавших в Латинскую Америку, – см. письмо Эренбургу советского посла в Мексике К. А. Уманского (28 ноября 1944 г.): П2. С. 180–181. Впрочем, под конец войны статья в «Правде» Г. Александрова «Товарищ Эренбург упрощает», надо думать, пришлась Бехеру по душе.


[Закрыть]. Но вернувшись в 1945 году в Германию (т. е. в советскую зону ее оккупации), он стал там заметной политической фигурой, правда, под сапогом советской военной администрации. С образованием в 1949 году ГДР Бехера сделали министром культуры; теперь он открыто следил за всеми нюансами политического положения Эренбурга в СССР. После смерти Сталина и подавления восстания в ГДР, вслед за которым был арестован Берия, Бехер с коллегами-литераторами начал при каждом удобном случае оказывать на новое советское руководство некое легкое давление. Прочитав в западногерманской прессе положительные отклики на статью Эренбурга «О работе писателя», он понял, что это хороший повод для политических действий.

Вот что доложил 14 марта 1954 года в секретариат Союза писателей СССР, вернувшись из ГДР, прозаик, лауреат Сталинской премии В. Н. Ажаев о встрече с Бехером:

«Иоганнес Бехер заявил, что западная печать ухватилась за статью Эренбурга и противопоставляет ее высказываниям А. А. Жданова в качестве якобы некой новой официальной точки зрения на советскую литературу. Бехер говорит: „Немцы в каждом советском человеке видят Советский Союз в целом, поэтому и статью старого крупного писателя И. Эренбурга восприняли как установочную, но не могут ее согласовать со своим установившимся представлением о советской литературе“. Бехер высказал сожаление, что статья Эренбурга не вызвала в нашей печати ясного ответа или дискуссии. Это сыграло на руку западной пропаганде» [635]635
  Аппарат ЦК КПСС и культура. С. 208.


[Закрыть].

А вот отчет о поездке в ГДР поэта Е. А. Долматовского:

«В беседе с нами министр культуры Иоганнес Р. Бехер сказал, что в Западной Германии реакционная печать ухватилась за статью И. Эренбурга „О работе писателя“, рассматривая ее как противопоставление высказываниям о литературе А. А. Жданова, как новую советскую позицию в области литературы. Бехер сказал, что писатели ГДР привыкли каждую статью советской печати, особенно, если она принадлежит перу авторитетного писателя, рассматривать как „директиву“ и именно так восприняли статью Эренбурга. Бехер спрашивал нас, была ли в СССР какая-нибудь дискуссия вокруг этой статьи. Он считает, что дискуссия нужна, потому что немецкому читателю неясно, могут ли вообще в советской печати существовать различные мнения» [636]636
  Там же. С. 208–209.


[Закрыть].

Эти два отчета попали к секретарю Союза писателей и председателю его Иностранной комиссии Б. Н. Полевому. К ним он присоединил отчет М. С. Шагинян о ее поездке в Финляндию, сообщавший о реакции там на выступления Эренбурга и Померанцева, что «статьи эти восприняты, как отрицательное, ревизующее отношение к советской литературе, разоблачающее якобы „низкий уровень“ наших книг, „продажность“, „неискренность“, „продиктованность свыше“ советской литературы», заметив:

«Использование статей Эренбурга и Померанцева именно в таком смысле было „злобой дня“ финских буржуазных газет. Дошло до того, что в докладе одной писательницы на собрании критиков в Хельсинки, где присутствовала и член нашей делегации, было буквально сказано: „Эренбург против Маленкова [637]637
  Напомним, что сразу после смерти Сталина Г. М. Маленков занял сталинский пост председателя Совета министров СССР.


[Закрыть]“» [638]638
  Аппарат ЦК КПСС и культура. С. 209.


[Закрыть].

Все эти три отчета Полевой отправил секретарю ЦК КПСС П. Н. Поспелову, сопроводив их своей запиской. В ней Полевой пожаловался на нездоровые настроения в писательской среде, которые не получили соответствующей оценки в советской прессе, а с другой стороны, «эта мутная волна выплеснулась за границу и <…> дала пищу для болтовни „о кризисе бессилия“ советской литературы». Далее он набросился на «Новый мир», где «одна за другой были опубликованы уже совершенно похабные статьи „Об искренности в литературе“ В. Померанцева и „Дневник Мариэтты Шагинян“ М. Лифшица…». К этому Полевой, вообще-то симпатизировавший Эренбургу, добавил фразу: «И, наконец, в „Знамени“ была опубликована статья Ильи Эренбурга, которую, конечно, я не сравниваю с уже приведенными, но содержащая ряд ошибочных положений в том же роде» [639]639
  Там же. С. 206.


[Закрыть].

Вскоре после этого в том же «Знамени» появилась повесть Эренбурга «Оттепель», и про его статью «О работе писателя» на Старой площади все забыли.