Текст книги "Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)"
Автор книги: Борис Фрезинский
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 58 (всего у книги 68 страниц)
В личном архиве писателя сохранилась фотография – на обороте его рукой написано: «У Гросса. Берлин 1929». Это встреча нового, 1930 года – вокруг стола, заставленного нарядными бутылками, – Поль Элюар, Эренбурги, артисты театра Таирова и сам Гросс – с сигарой, смеющийся. И еще сохранился альбом рисунков Гросса, изданный в Дрездене в 1925 году. На нем четкая карандашная надпись: «Ilya Ehrenburg mit besten Grüßen aus Deutschland. Georg Grosz Berlin 11. Juli 1926»…
Последний роман Эренбурга, написанный в Германии (сентябрь – ноябрь 1923 года), – «Любовь Жанны Ней».
«Я писал „Жанну Ней“ в Берлине, в маленьком турецком кафе, где восточные люди суетясь сбывали друг другу доллары и девушек, – вспоминал Эренбург. – Я выбрал эту кофейню, столь непохожую на роскошные кондитерские западного Берлина, за непонятный говор, за полумрак, за угрюмость. Там каждое утро я встречался с моими героями» [2065]2065
Эренбург И.Белый уголь, или Слезы Вертера. Л., 1928. С. 97; см. также в первой части – «Книги»: «Проза Ильи Эренбурга 1920-х годов».
[Закрыть].
Действие последней главы «Жанны» происходит на северной окраине Берлина (к этому моменту все сюжетные линии романа уже завершены, осталось посчитаться со злодеем Халыбьевым – именно на нищей, грязной улице Клейндорф обрекает его Эренбург корчиться в заслуженных судорогах…).
Илья Эренбург жил в Берлине не безвылазно: одной только, пусть даже насыщенной, литературной жизни ему было мало. Он был путешественник по своей природе (кроме прочего, поездки обычно давали еще и материал для литературной работы). За время оседлой жизни в Германии Эренбург смог побывать в Веймаре («Я долго стоял у простого протертого кресла, на котором умер Гете», – это из веймарских впечатлений [2066]2066
СС8. Т. 4. С. 25.
[Закрыть]), Магдебурге, в горах возле Брокена, в Хильдесгейме («Отсюда или из Нюрнберга надо начинать плавание по душе Германии» [2067]2067
Там же. С. 21.
[Закрыть]), на северном побережье (здесь во время летнего «отдыха» были написаны знаменитые «13 трубок» и книга стихов «Звериное тепло»). Немалый опыт путешественника позволял Эренбургу сравнивать впечатления; он писал о Германии:
«Как все здесь непохоже на старую Италию или даже на соседнюю Фландрию! Только тут и чувствуешь вес, вязкость, значимость земли. Умбрийские холмы слишком легко давались. Они напоминают перевернутое небо. А брюггские меланхолики, несмотря на рагу, пиво и полнотелых жен, бредили северной жидкой лазурью. Здесь, в Германии прекрасный культ уродства. Венеры Кранаха соблазнительны, как таксы. В домах, в картинах, в языке – уют, приземистость, спертость. Всюду – и в узких улицах с крюком-вывеской ростовщика, и в погребках, и в чернявости готических книг, и в топорных пословицах – всюду чувствуется присутствие женского тела, пылающего очага, смерти» [2068]2068
Там же.
[Закрыть].
В блистательном «Письме из кафе» возникает образ Берлина тех лет – отталкивающий и одновременно привлекательный:
«Берлин уныл, однообразен и лишен couleur locale [2069]2069
Местный колорит (франц.).
[Закрыть]. Это его „лицо“, и за это я его люблю. Трудно разобраться в длинных прямых улицах, одна точная копия другой. Можно идти час, два – и увидеть то же самое: дома с противоестественными валькириями или кентаврами на фасадах, чахлые деревья, общипанные вечными сквозняками, и на углу сигарную лавку „Лейзер и Вольф“. Это – выставка, громадный макет, приснившийся план» [2070]2070
СС8. Т. 4. С. 8.
[Закрыть].
Сравнив Берлин с Парижем и Лондоном, Эренбург замечает: «А Берлин – просто большой город, мыслимая столица Европы. Среди других городов это Карл Шмидт, Поль Дюран, Иван Иванович Иванов» [2071]2071
Там же. С. 9.
[Закрыть]. Одной строчкой Эренбург умел создать портрет; таков и его Берлин – «город отвратительных памятников и встревоженных глаз» [2072]2072
Там же. С. 16.
[Закрыть]. Попав в немецкую столицу в тяжкое для страны время, подметив бросающееся в глаза городские контрасты (жизнь в Берлине писатель сравнивал с жизнью на вокзале), Эренбург отметил и другое: «Этот город беженцев, несмотря на все свое отчаяние, исступленно работает. И, глядя на его работу, порой забываешь даже о вокзале, – видишь только прекрасные железнодорожные мастерские. А зачем эти люди работают и что будет завтра – они сами не знают». И далее, обращаясь к неназванному другу, он делает существенное замечание:
«Как бы ни целила работа души берлинцев, неизвестность томит их. Не забывай, что речь идет о народе философов, социальных доктринеров, и моралистов. В маленьком кафе „Иости“ за чашкой желудевого кофе посетители в перелицованных пиджаках спорят о судьбах Европы. Шпенглер писал свою книгу „Закат Европы“ здесь же, рядом, на вокзальной стойке» [2073]2073
СС8. Т. 4. С. 15.
[Закрыть].
Может быть, поэтому Эренбург заканчивает свое послание к другу неожиданно: «Я прошу, поверь мне за глаза и полюби Берлин» [2074]2074
Там же. С. 16.
[Закрыть].
К концу 1923 года рай для русских эмигрантов в Берлине закончился – марка окрепла, и легко расплодившиеся русские издательства так же легко позакрывались; часть эмигрантов перебралась в Париж, часть в Прагу, часть вернулась в Москву. Берлин утратил роль главного центра русской эмиграции [2075]2075
Интересный свод документов и материалов о «Русском Берлине» см.: Russen in Berlin: Literatur. Maierei. Theater. Film: 1918–1933. Leipzig, 1991.
[Закрыть]. «Два года я прожил в Берлине с постоянным ощущением надвигающейся бури и вдруг увидел, что ветер на дворе улегся. Признаться, я растерялся: не был подготовлен к мирной жизни», – вспоминал Эренбург в мемуарах [2076]2076
ЛГЖ. T. 1. C. 460.
[Закрыть].
Начало 1924 года Эренбург провел в России и в конце марта вернулся в Берлин. «За время моего отсутствия, – писал Эренбург прозаику Владимиру Лидину, – русское издательское дело здесь окончательно зачахло, зато немецкое поправилось» [2077]2077
П1. C. 329–330.
[Закрыть]. Эренбург окончательно утвердился в мысли покинуть Германию (в начале апреля он писал друзьям, что ожидает визы и надеется уехать в Италию или в Бельгию – «о Париже и не мечтаю» [2078]2078
Там же. С. 336.
[Закрыть]).
15 мая Эренбург уехал из Берлина; через месяц он сообщал из Рима Лидину: «Получил французскую визу (результат выборов! [2079]2079
В результате парламентских выборов к власти пришло правительство радикалов, признавшее СССР.
[Закрыть]). Победоносно выступаю в Париж» [2080]2080
П1. С. 345.
[Закрыть], – и уже 1 сентября, сравнивая обе столицы в очередном письме: «В Берлине сейчас страшная мертвечина» [2081]2081
Там же. С. 358.
[Закрыть], хотя в конце года, говоря Евгению Замятину о парижской жизни, заметил: «Здесь живем как-то глуше, изолированней, нежели в Берлине» [2082]2082
Там же. С. 374.
[Закрыть].
Берлинская жизнь завершилась, но в 1925–1931 годах Эренбург ежегодно по нескольку раз приезжал в Берлин – кино– и издательские дела, выставки Л. М. Козинцевой, навестить Савичей, встретить Новый год, а то и просто транзит: по дороге в Прагу, Варшаву или Москву; бывал он и в Франкфурте, Штутгарте, Нюрнберге…
Особенно близкие отношения сложились в эти годы у Эренбурга с берлинским левым издательством «Малик-ферлаг»; именем Малик Эренбург даже назвал любимую собаку.
«В Германии, – вспоминал писатель много лет спустя, – переводы моих книг выпускало издательство „Малик ферлаг“. Его создал мой друг, немецкий коммунист, прекрасный поэт Виланд Герцфельде. Он всегда приходил на выручку советским писателям, которые оказывались за границей без денег…» [2083]2083
ЛГЖ. Т. 1. С. 526.
[Закрыть].
Издательство «Малик», несомненно, было левее тогдашнего Эренбурга и не все его книги готово было выпускать (речь, конечно, не идет о каком-либо одобрении издательских планов «Малика» Коминтерном – скажем, изданный «Маликом» роман Эренбурга «Единый фронт» вообще не вышел в СССР, а «День второй» в Берлине был издан раньше, чем в Москве, – но среди напечатанных «Маликом» книг Эренбурга тем не менее не было не только «Бурной жизни Лазика Ройтшванеца», но и опубликованного в СССР романа «В Проточном переулке» – их немецкие переводы выпустили другие издательства). «Малик» начал издавать Эренбурга в 1926 году [2084]2084
См. каталог издательства «Der Malik-Verlag 1916–1947: Ausstellung» (Deutsche Akademie der Künste zu Berlin, 1967).
[Закрыть]– первыми были две книжки: «Любовь Жанны Ней» (тираж дважды допечатывался и достиг рекордной для Эренбурга 21 тысячи; обычный тираж укладывался в пределах 10 тысяч) и «13 трубок». Эти книги, как и последующие, блистательно оформил брат Виланда Герцфельде – Хельмут, взявший себе псевдоним Джон Хартфильд. В СССР внимательно следили за переводами с русского в левых немецких издательствах, печатали соответствующие обзоры; в связи с изданиями Эренбурга в Германии напостовцы высказывали опасения, что некоторые его произведения, проникнув на страницы немецкой коммунистической печати, «создадут путаницу» [2085]2085
Габор А.О влиянии советской литературы в Германии // На литературном посту. 1927. № 20. С. 93.
[Закрыть]. В 1927-м «Малик» выпустил «Избранные статьи» Эренбурга и запрещенного в Москве «Рвача» (под названием «Михаил Лыков»), в 1929-м – «Хулио Хуренито» и «Заговор равных», в 1930-м вышла книга «10 л. с.», в 1931-м – «Единый фронт» (под названием «Священный груз»), «Фабрика снов», «Виза времени» и «Трест Д. Е.», в 1932-м – «Москва слезам не верит» и «Испания сегодня». С приходом гитлеровцев к власти издательство перебралось в Прагу, и книги Эренбурга выходили там: в 1933-м – «День второй», в 1934-м – «Гражданская война в Австрии», в 1936-м – «Не переводя дыхания» и, наконец, в 1937-м – последняя книга Эренбурга в издательстве «Малик» – «No pasaran!».
Отношения Эренбурга с Виландом Герцфельде оставались дружескими и после войны. В архиве Эренбурга сохранились надписи на двух книгах, подаренных ему Дж. Хартфильдом в Москве 14 декабря 1957 года [2086]2086
РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 3096.
[Закрыть]. В 1962 году братья подарили Эренбургу и его жене капитальный альбом «Джон Хартфильд», выпущенный в Берлине с большой вступительной статьей Герцфельде. В конце 1967 года Виланд Герцфельде приезжал в Москву, но Эренбурга уже не было в живых; посетив его вдову, он подарил ей книгу своей прозы, изданную в Москве [2087]2087
Герцфельде В.Барвинок / Пер. К. Богатырева. М., 1965.
[Закрыть].
Не обходил Эренбург и немецкую периодику – печатался в журнале «Russische Rundschau» (начиная с его первого номера, вышедшего в 1925 году) и в газете «Die literarische Welt» (там, в частности, была напечатана его статья памяти Есенина). Говоря о контактах с немецкими писателями, Эренбург писал в 1927 году:
«Я встречаюсь здесь со многими немецкими писателями. Я плохо говорю по-немецки, но у меня с ними общий язык – это язык времени и ремесла. У меня немало друзей среди французских писателей, но я никогда себя не чувствую с ними как равный с равными. Я знаю, что в глубине души они удивлены: как это я говорю ними о Прусте или о Валери, вместо того, чтобы предаваться джигитовке или тренькать на балалайке? В Берлине я не экзотика, не казак, который случайно знает грамоту и даже пишет романы, но современник» [2088]2088
СС8. Т. 4. С. 39–40.
[Закрыть].
Это Эренбург написал после рассказа о своем разговоре с Альфредом Деблином, автором нашумевшего тогда романа «Берлин, Александер-плац».
В 1927 году Эренбург познакомился и подружился с двумя немецкими писателями, которым потом посвятил портретные главы в мемуарах «Люди, годы, жизнь» (пожалуй, единственные главы, целиком посвященные немцам). Это драматург и поэт Эрнст Толлер и прозаик Йозеф Рот – оба они окончили жизнь в возрасте сорока пяти лет в мае 1939 года, не дожив до начала Второй мировой войны. (Рота считают австрийским писателем, но я говорю не о стране рождения, а о родном языке, да и встречался с ним Эренбург во Франкфурте и в Париже.)
Знакомство с Ротом произошло в редакции газеты «Frankfurter Zeitung» – Эренбург предлагал газете свои очерки о Германии; когда вышел немецкий перевод «Рвача», газета откликнулась на него большой рецензией [2089]2089
См.: Печать и революция. 1928. № 1. С. 229.
[Закрыть]; Рот работал корреспондентом этой газеты в Москве, потом в Париже. О Роте в мемуарах «Люди, годы, жизнь» написано очень душевно; перечитав его книги, Эренбург заново осознал их масштаб.
«Он никогда не писал стихов, – сказано о Роте в „Люди, годы, жизнь“, – но все его книги удивительно поэтичны – не той легкой поэтичностью, которая вкрапливается некоторыми прозаиками для украшения пустырей; нет, Рот был поэтичен в вязком, подробном, вполне реалистическом описании будней. Он все подмечал, никогда не уходил в себя, но его внутренний мир был настолько богат, что он мог многим поделиться со своими героями. Показывая грубые сцены пьянства, дебоша, унылую гарнизонную жизнь, он придавал людям человечность, не обвинял, да и не защищал их, может быть жалел. Не забуду я тонкой, чуть печальной усмешки, которую часто видел на его лице» [2090]2090
ЛГЖ. Т. 1. С. 572.
[Закрыть].
В монологах Рота, которые Эренбург привел в мемуарах, есть отголосок какого-то их скрытого спора, горечь и недосказанность. Сейчас опубликованы письма Рота, и видно, что он был умнее многих и понимал, что происходит в СССР, куда глубже других. Наверное, он говорил об этом с Эренбургом, недаром в этих разговорах он спорит не с самим Эренбургом, а с его «друзьями». Понятно, что подцензурные мемуары не позволяли Эренбургу последовательную откровенность в описании этих разговоров, но и сказанного было достаточно его внимательным читателям, чтобы о многом задуматься…
Судьба Эрнста Толлера, писателя, теперь, кажется, забытого, привлекала Эренбурга не только трагичностью и, в противовес Роту, активностью, но и контрастностью: «Может быть, основной его чертой была необычайная мягкость, а прожил он жизнь очень жесткую». Для мемуаров Эренбург перевел несомненно близкие ему стихи Толлера из «Книги ласточек» и написал: «Толлер сам походил на ласточку, может быть на ту „одну“, что прилетает слишком рано и не делает погоды» [2091]2091
ЛГЖ. Т. 1.С. 600.
[Закрыть]… В библиотеке Эренбурга уцелели две книги Толлера: французский перевод стихотворной трагедии «Хинкеман» (на ней надпись по-французски: «Илье Эренбургу дружески Эрнст Толлер. Берлин, 5.2.27») и русский перевод повести «Юность в Германии», изданный в Москве в 1935 году, – та же французская надпись датирована Лондоном, 23 июня 1936 года. В архиве Эренбурга сохранилась дарственная надпись Толлера по-французски на его книге, подаренной в Берлине 30 сентября 1931 года: «Илье Эренбургу, попутчику нынешней революции и настоящему участнику вечной революции – сердечно Эрнст Толлер» [2092]2092
РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 3064. Л. 1.
[Закрыть]…
Что касается немецкого языка Эренбурга, то в сравнении с французским (на котором он говорил с русским акцентом, но словарь его, включавший всевозможные арго, впечатлял французов), он знал его неважно [2093]2093
Отмечу, что среди всевозможной лжи, распространявшейся геббельсовской пропагандой об Эренбурге, была даже такая: «Эренбург утверждает, что владеет немецким языком совершенно свободно, однако в его произношении чувствуется еврейский акцент» – радиоперехват передачи берлинского радио 20 октября 1944 г. (РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 3677. Л. 161).
[Закрыть]. А. Я. Савич, очень требовательная в том, что касалось знания языков, рассказывала мне:
«И. Г. заменял знание немецкого языка находчивостью. Они жили тогда в Берлине. И. Г. отправился за ветчиной: Bitte, Schinken. Продавщица: Im Stück oder Geschnitten? – Bitte, oder [2094]2094
Пожалуйста, ветчины. – Куском или нарезать? – Пожалуйста, или (нем.).
[Закрыть].Покупая носки: Geben sie mir bitte etwas zum Fuß [2095]2095
Дайте мне, пожалуйста, что-нибудь к ногам (нем.).
[Закрыть]…В Берлине была выставка любиных картин. Слова Mahlerin [2096]2096
Художница (нем.).
[Закрыть]и Gemalhin [2097]2097
Супруга (нем.).
[Закрыть]часто слышались в разговорах и, говоря о Любе с устроителем выставки, И. Г. сказал: Meine Gemahlerin».
В начале 1927 года на берлинской киностудии УФА режиссер Георг Пабст приступил к съемкам фильма по роману Эренбурга «Любовь Жанны Ней». В феврале по приглашению Пабста Эренбург приехал в Берлин; потом он приезжал еще раз в мае, затем присутствовал на натурных съемках в Париже. В разгар съемок роман «Любовь Жанны Ней» вышел еще раз по-немецки в издательстве «Rhein Verlag» и был встречен восторженно в «Die literarische Welt». По поводу этого отклика литературовед Н. Берковский писал в статье «Советская литература в Германии»:
«Не без оттенка оппозиции чрезвычайно чествуется Эренбург, тот самый, которого в СССР считают „наполовину агентом Чемберлена, на три четверти угнетателем китайского народа“ и о котором польская пресса отзывается в то же время, как о „кровавом коммунисте“. Эренбург, беспартийный адогматик – сделан центром русского номера „Литерарише вельт“. Хвалебный отзыв дан только что появившейся в немецком переводе „Жанне Ней“ – Эренбурга называют несравненным романистом, поэтом, исполненным глубочайших переживаний, поэтом для немногих, недоступным читательской толпе» [2098]2098
Вечерняя красная газета. Л., 1927. 4 мая.
[Закрыть].
Поскольку фильм Пабста был немой, актеров набрали разноязыких. «Из актеров, – вспоминал Эренбург, – мне понравился Фриц Расп. Он выглядел доподлинным злодеем, и, когда он укусил руку девки, а потом положил на укушенное место вместо пластыря доллар, я забыл, что передо мною актер» [2099]2099
ЛГЖ. Т. 1. С. 528.
[Закрыть]. (Эренбург подружился с Распом; все гитлеровские годы тот сохранял подаренные ему писателем книги, фотографии – они помогли ему, когда в Германию вступила Красная Армия [2100]2100
См. статью А. Дымшица в книге: Воспоминания об Илье Эренбурге. М., 1975. С. 57–58.
[Закрыть].)
В очерке «Встреча автора со своими персонажами» Эренбург рассказал об атмосфере съемок фильма:
«Когда я попал на фабрику „Уфы“ в Бабельсберге, я увидел аркады Феодосии, заседание совета солдатских депутатов, парижские притоны, русскую гостиницу, холмы, татарские деревни, монмартрские бары <…>. Москва здесь находится в десяти шагах от Парижа, – между ними только торчит какой-то крымский холм. Белогвардейский кабак отделен от советского трибунала одним французским вагоном. Здесь нет никакой иллюзии; обман искусства здесь откровенен и сух, но здесь не упущено ничто для поддержания иллюзии на экране» [2101]2101
Эренбург И.Белый уголь, или Слезы Вертера. Л., 1928. С. 98–99.
[Закрыть].
Эренбург впервые столкнулся с киноиндустрией; то, как она обращается с литературным произведением, его сильно задело. Точный к подробностям и деталям снимаемого материала, Пабст считал себя свободным в обращении с замыслом писателя – фильм, вопреки роману, имел happy end; его идеологическая направленность была изменена так, что из-за опасения реакции Москвы Эренбург вынужден был от фильма отмежеваться. Его письма протеста в редакции газет В. Герцфельде издал в виде памфлета отдельной брошюрой – но, разумеется, безрезультатно: протесты Эренбурга киностудия проигнорировала.
Фильм «Любовь Жанны Ней» время от времени показывают в киноретроспективах. Если не сопоставлять его с романом и не обращать внимания на то, что бутафория лезет в глаза в крымской части, надо признать: Париж снят Пабстом замечательно.
Разумеется, фильм Пабста прибавил известности Эренбургу в Германии, вызвал он и завистливые отклики русской эмиграции. Продолжали выходить немецкие переводы его книг; свободная немецкая критика имела возможность адекватно о них высказываться. Так, в вышедшей по-немецки книге Эренбурга «Заговор равных» (роман о Гракхе Бабефе, навеянный Эренбургу раздумьями о завершении русской революции) немецкая критика увидела «жесткую критику сталинизма и прозрение советского термидора» [2102]2102
Руль. Берлин, 1928. 19 декабря.
[Закрыть]…
Эренбурга издавали едва ли не во всей Европе, но он не мог не ценить особую открытость Германии зарубежной литературе, того, что немцы «сумели обуздать свои духовные таможни»: «Знакомство с иностранной литературой стало здесь почти общим достоянием. Неизвестные вне своих стран русский Бабель, ирландец Джойс, чех Гашек здесь переведены и оценены» [2103]2103
СС8. Т. 4. С. 39.
[Закрыть]. При этом одно противоречие бросалось ему в глаза: «Странная страна: машина в ней окружена куда большим почетом, нежели человек, но Достоевский в ней популярнее, общедоступней и Бенуа, и Лондона, и Синклера» [2104]2104
Там же. С. 61.
[Закрыть]. Отношение же Эренбурга к тогдашней немецкой литературе было достаточно критичным: «Нет сейчас более безуютной литературы, нежели немецкая. Здесь забываются и временные эстетические мерки, здесь забываются и непреложные каноны искусства. Чувство социальной тревоги треплет, как лихорадка, эти страницы» [2105]2105
Там же. С. 40.
[Закрыть].
В книгах, которые Эренбург писал начиная с 1929 года – это был новый жанр, и Эренбург потом объединил их под названием «Хроника наших дней», – он исследовал работу воротил бизнеса. Издательство «Малик» тут же издавало их переводы; не всем в Германии они приходились по душе. Об одной из этих книг, посвященной королю спичек Ивару Крейгеру, Курт Тухольский писал:
«Илья Эренбург был единственным писателем, который в книге „Die Heiligsten Guter“, выпущенной издательством Малик в Берлине, указал пальцем на Ивара Крейгера перед самым его крахом. Крупные финансисты были возмущены, они содрогались, читая его книгу: „Что может понимать в этом какой-то литератор?“ И опять-таки следует подчеркнуть их глупость, близорукость, отсутствие инстинкта и неоправданное игнорирование. Раньше человеческая глупость аккумулировалась в военном сословии, теперь же – в хозяйственном <…>. Если бы Ивар Крейгер был еврей – тогда понятно, если бы Ивар Крейгер был маленьким бухгалтером – тогда понятно. Он был однако крупным предпринимателем капиталистической системы…» [2106]2106
Цитируется по выписке, сделанной для Эренбурга К. Богатыревым; архив автора.
[Закрыть].
Книгу, о которой пишет Тухольский (роман о Крейгере), в Москве не издали. Этому противилась не одна только цензура – ортодоксов хватало; в 1930 году немецкий теоретик литературы, работавший в Москве, Георг Лукач писал в «Moskauer Rundschau» о слепоте Эренбурга перед лицом самых больших событий современности:
«Он видит их детали, но только детали. И потом видит их глазами лакея
(здесь Лукач цитировал Гегеля: „Для камердинера нет героя“. – Б.Ф.).Это лакейское суждение о революции приговаривает Эренбурга при всей его одаренности к полному провалу в большом современном романе. Но именно такая невозможность обусловила успех Эренбурга в Европе и помогает ему в его дешевых успехах» [2107]2107
Цитируется по книге «Russen in Berlin» (s. 426).
[Закрыть].
Уже в статьях 1922 года Эренбург писал о немецких маргиналах. Похоже, однако, что в художественной прозе его мысль была свободнее; недаром в «Хуренито» он предсказал не только национал-социализм, но и Холокост, а в новелле «Пивная „Берлинер Киндль“» (1925) создал едва ли не мистический образ убийцы. В публицистике же Эренбург старался быть ближе к сиюминутной жизни; как и большинству читателей, ему не нравятся любые политические крайности, он от них, как теперь это называют, равно дистанцирован: «Ни у тех, ни у других нет своего собственного знамени. В дни уличных стычек мелькают международные символы – знак свастики и пятиугольная звезда. И тех и других мало. Огромное большинство берлинцев не верит в эти спасительные расписания» [2108]2108
CC8. Т. 4. С. 15–16.
[Закрыть]. Но чувство тревоги все-таки не покидало его:
«Да, конечно, здесь жизнь еще не налаживается, юноши склонны к неврастении, писателей новых нет, а работе трестов мешают их же кузены – французские тресты. Но скучный абстрактный Берлин снялся с места, двинулся в ночь. Поэтому Фридрихштрассе темнее и страшнее Пикадилли или Бульвар-де-Капусин. Мне кажется, что тот, кто первый вышел, раньше всех дойдет».
Германия и в самом деле первой пришла к войне, но неизвестно, это ли имел в виду Эренбург. В очерках «Пять лет спустя» он писал о «голом физиологическом пафосе» нацистов, который порой превращает «сухую, мозговую, книжную страну, гордую железнодорожной сетью и густой порослью школ в чащи пращуров со звериными шкурами и убогой пращой». Ощущение тревоги уже в 1930 году стало подавляющим:
«Еще год назад Германия зачитывалась романами Ремарка или Ренна. Европа ответила на эту эпидемию высокими тиражами переводов и приятной сонливостью: воскресение на страницах книги или на экране, казалось, уже забытой войны Европа приняла за торжество мира. Но страсти сильней воспоминаний», —
и дальше уже однозначно:
А в январе 1931-го рефреном очерка о Германии становятся слова: «Это конец». Картина страшная:
«Так называемая „интеллигенция“ мечется, как крыса, облитая керосином. Издали это похоже на фейерверк, издали – это трагедия, интересные романы, которые тотчас переводятся на все европейские языки, даже „непримиримость духа“. Вблизи это просто запах паленой шерсти и душу раздирающий писк. „Стальная каска“, „Красный фронт“, „раз-два“ у гитлеровцев, ячейки коммунистов…» [2110]2110
Там же. С. 74.
[Закрыть].
Его вывод в октябре 1931 года безнадежен: «Берлин похож на самоубийцу, который, решив перерезать горло бритвой, сначала мылит щеки и тщательно бреется» [2111]2111
Там же. С. 81.
[Закрыть]; паритет нарушен: власть откровенно потворствует наци и преследует коммунистов; выбор сделан… Эренбург открыто писал о трагедии германского пролетариата: «Когда он потребовал право на жизнь, его сумели раздробить и снова стиснуть» [2112]2112
Там же. С. 86.
[Закрыть]; Эренбург не назвал всех виновников этого раздробления, со временем все они были названы…
Внешне жизнь текла, однако, как обычно. 1930 и 1931 годы Эренбурги встречали в Берлине. 1930-й – у Георга Гросса (тогда-то и сделана сохранившаяся у Эренбурга фотография), 1931-й – у матери Савича и его тетки (они оставались в Берлине до прихода к власти Гитлера, потом уехали в Америку, откуда мать Савича предсказывала сыну, имея в виду обоих вождей: наш и ваш снюхаются…).
