Текст книги "Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)"
Автор книги: Борис Фрезинский
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 68 страниц)
У Анненкова события развиваются так: уже на следующий день после встречи у Руманова он узнает из газет про постановление ЦК о Зощенко и Ахматовой (цитаты из него занимают несколько страниц). Далее следует заявление:
«Мне этого было достаточно, чтобы при новой встрече с Эренбургом в гостинице на улице Бак спросить его, что он теперь скажет об Ахматовой? Эренбург недружелюбно взглянул на меня и заявил, что он ничего не скажет, так как еще „недостаточно осведомлен“».
Подведем итог. Встреча у Руманова, несомненно, произошла до 21 августа 1946 года, когда советская печать опубликовала постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград». После этой встречи Симонов еще побывал на юге Франции, а в конце августа уже вернулся в Москву и участвовал в разных мероприятиях в связи с оным постановлением. Эренбург вернулся в Москву лишь в октябре: он путешествовал, ездил в Лион и Тур, две недели жил у друзей в Рошфор-сюр-Луар, потом в Вувре узнал о постановлении ЦК, после чего вернулся в Париж – там и проверял его по советским газетам. Анненков в эту пору мог его видеть и позлорадствовать, а в ответ получить резкость. Но фразы мемуаристов «на следующий день» или «через несколько дней» – вымысел. Приписать Эренбургу какой-либо выпад против Ахматовой было все же совестно, хотя, допускаю, – и хотелось. Мелкие же несообразности (Одоевцева спутала «Пор» и «Пон» в названии гостиницы; Софиев, правильно назвав отель, добавил: «где всегда останавливался», забыв слово «потом» – это был первый приезд Эренбурга, а до войны он снимал квартиру) – это пустяки: мемуаров без них, увы, не бывает. Даже когда они всё врут – в этом есть правда: о самом мемуаристе.
После августа 1946 года Ахматова держалась с потрясавшим людей достоинством. Она сторонилась визитеров, боясь принести им неприятности. Но Эренбург навестил ее в первый же приезд в Ленинград: «У Анны Андреевны я был в 1947 году. В маленькой комнате, где висел ее портрет работы Модильяни, она сидела, как всегда печальная и величественная; читала Горация. Несчастья рушились на нее, как обвалы, и нужна была необычайная душевная сила, чтобы сохранить достоинство, внешнее спокойствие, гордость в хорошем смысле этого слова» [1271]1271
ЛГЖ. Т. 3. С. 42.
[Закрыть]. Когда в 1948-м Эренбург был в Киеве, на вопрос его давней подруги: «Как Ахматова?» он ответил: «Анна Андреевна – умнейшая женщина» [1272]1272
Запись беседы с Б. А. Букиник (Киев, 1976).
[Закрыть].
19 января 1951 года, после публикации в «Огоньке» стихов, обращенных к Сталину, Ахматова была восстановлена в правах члена Союза писателей [1273]1273
См. выписку из постановления Президиума ССП: Черных В. А.Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой: 1889–1966. М., 2008. С. 447.
[Закрыть]. 13 марта «Литературная газета» под заголовком «Во имя защиты мира» опубликовала ответ советских писателей писателям французским – Арагону, Элюару, Триоле, Веркору и др., которые тоже выступали за мир; впервые после долгого перерыва Ахматову «удостоили чести» подписать это письмо наряду с Бабаевским, Бубенновым, Виртой, Грибачевым, Михалковым, Первенцевым и Софроновым (справедливости ради отметим, что этой же «чести» были удостоены писатели Исаакян, Казакевич, Маршак, Панова, Твардовский, Федин; Эренбург, конечно, тоже). А в конце мая в Москве Ахматову настиг первый инфаркт. В. Е. Ардов писал ей в больницу 30 мая: «О Вашем здоровье справляются все. Вчера звонил Эренбург и велел Вам кланяться…» [1274]1274
Там же. Ед. хр. 708. Л. 2.
[Закрыть]. И до инфаркта, и после выздоровления в свои частые московские наезды Ахматова бывает у Эренбургов – и в московской квартире, и на даче. Художница А. В. Любимова записала рассказ А. А. о том, как она в 1952 году в гостях у Эренбургов слушала Д. Н. Журавлева, читавшего «Шинель» [1275]1275
Анне Ахматовой. Л., 1990. С. 253. Д. Н. Журавлев на мой запрос об этом вечере у Эренбургов ответил, что, увы, его память не сохранила никаких подробностей. Отмечу еще воспоминания ахматовской соседки по квартире, записавшей рассказ о том, как, навещая Эренбургов, А. А. с наслаждением ела у них луковый суп (Там же. С. 293).
[Закрыть].
Известно, что Ахматова не хранила подаренных ей книг [1276]1276
Это относится и к письмам; в связи с письмами Лозинского А. А. заметила: «Оригиналы большинства из них погибли у меня, потому что все, что у меня, неизбежно гибнет» (ЗКА. С. 708).
[Закрыть], легко с ними расставалась, поэтому сведения об автографах ей Эренбурга неполны. В записной книжке И. Г. за 1948 год сохранился список рассылки первого издания романа «Буря», открывающийся литерами «И. В.» [1277]1277
Это была общепринятая традиция – все известные писатели (от Пастернака до Шолохова) подносили свои книги Сталину; начиная с 1933 г. так поступал и Эренбург.
[Закрыть]. После имен должностных лиц Союза писателей следуют ленинградцы – «Говорову, Ахматовой» [1278]1278
РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 399. Л. 2. И. Н. Пунина сообщила мне 14 марта 1986 г., что «Буря» у Ахматовой не сохранилась, но она помнит, что надпись на одной из подаренных ей Эренбургом и передаренных кому-то книг А. А. переписала себе на листок и хранила.
[Закрыть](удивительное для 1948 года, но характерное для Эренбурга сочетание маршала и опального поэта на фоне сугубо конформистского начала списка!). Критики тогда нападали на автора «Бури», обвиняя его в отсутствии патриотизма [1279]1279
См., например: Шкерин М.О романе Ильи Эренбурга «Буря» // Октябрь. 1948. № 1. С. 183–191.
[Закрыть]; их остановило лишь присуждение роману Сталинской премии. Среди поздравлений, полученных Эренбургом, была и телеграмма Ахматовой: «19 апреля 1948 г. Поздравляю премией радуюсь большому успеху Бури. Ахматова» [1280]1280
П3. С. 243.
[Закрыть]. С. А. Сомова свидетельствовала:
«Я помню, как вскоре после войны, вероятно, на Ордынке у Ардовых Анна Андреевна читала эренбурговскую песенку „Маки“ – „Мы жить с тобою рады, / Но наш удел таков, / Что умереть нам надо / До ранних петухов. // Другие встретят солнце / И будут петь и пить, / И может быть, не вспомнят, / Как нам хотелось жить“. Эти стихи Ахматова знала наизусть» [1281]1281
Письмо к автору 26 февраля 1985 г.
[Закрыть].
Речь идет о «Французской песне» из «Бури».
Значительная часть довоенной библиотеки Эренбурга осталась в Париже; вернувшись в Москву, он заново собрал многое из утраченного, в частности – большинство сборников Ахматовой, включая столь редкий «Вечер». Были у Эренбурга и два рукописных варианта «Поэмы без героя» (1943 и 1946), и машинописный сборник ее неизданных и несобранных стихов (1909–1946), включающий третий вариант «Поэмы без героя» [1282]1282
В этом сборнике (архив автора) 71 стихотворение; неопубликованные – с указанием, кто сообщил их текст (Ахматова, Алигер, Берггольц и т. д.). Скорее всего, сборник подарен Эренбургу А. К. Тарасенковым. Н. И. Крайнева и Р. Д. Тименчик обнаружили в нем среди прочих более 10 карандашных поправок рукой Ахматовой – Эренбург ей сборник показывал. Отметим также, что, когда в 1963 г. Ахматова составила список тех, кому она хотела показать окончательный текст «Поэмы без героя», наряду с Вс. Ивановым и Солженицыным в него был включен и Эренбург (ЗКА. С. 279).
[Закрыть].
Приведем еще две телеграммы Ахматовой Эренбургу той эпохи:
27 января 1951 года по случаю шестидесятилетия: «Дорогой Илья Григорьевич примите самое искреннее поздравление от современницы и читательницы. Анна Ахматова» [1283]1283
П3. С. 262.
[Закрыть].22 декабря 1952 года по случаю присуждения международной Сталинской премии «За укрепление мира между народами»: «Примите мои поздравления и пожелания здоровья и сил для Вашей прекрасной деятельности в борьбе за мир. Сердечный привет Ахматова» [1284]1284
Там же. С. 279.
[Закрыть].
Отметим, что эта телеграмма была отправлена не домой Эренбургу, а в Союз советских писателей на улицу Воровского. В те дни А. А. была в Москве и, должно быть, знала, что Эренбург в Вене; но, будь повод для телеграммы личный, она направила бы ее домой И. Г. – Любовь Михайловна, с которой у нее были дружеские отношения, находилась в Москве. Однако здесь был особый случай – слухи об арестах врачей-евреев уже ходили, и политическая подоплека этой награды проницательным людям была понятна. В такой ситуации телеграмма приобретала отнюдь не личный характер [1285]1285
В условиях развернувшейся антисемитской кампании награда Эренбургу носила характер откровенной ширмы; Эренбург этим был подавлен. Обо всем комплексе обстоятельств тех дней см.: ЛГЖ. Т. 3. С. 274–278; и комментарии: Там же. С. 484–486.
[Закрыть].
С весны 1953 года начинается новый период взаимоотношений Эренбурга и Ахматовой – оттепельный. Если круг постоянных общений Эренбурга по существу мало меняется (он был скорее закрытым человеком и монологистом), то у Ахматовой этот круг постепенно становится очень обширным (особенно в Москве) – ее навещает теперь масса людей, многие новые знакомые становятся постоянными гостями и собеседниками. Редкие старые знакомцы как бы теряют былую значимость на новом фоне. Впрочем, на умеренную интенсивность контактов с Эренбургом это не влияет.
1 мая 1953 года Л. К. Чуковская записывает, что Ахматова рассказывала о поездке на дачу к Эренбургам в Новый Иерусалим [1286]1286
Чуковская Л.Записки об Анне Ахматовой: В 3 тт. Т. 2. М., 1997. С. 61.
[Закрыть]. В декабре 1954 года, во время Второго съезда писателей, Ахматова и Эренбург, его делегаты, встречались не раз – говорили они не только в кулуарах съезда и не только о литературных делах [1287]1287
Один из этих эпизодов (с Городецким, Шварцем и Эренбургом), который Ахматова любила рассказывать, см.: Чуковская Л.Указ. соч. Т. 2. С. 106. Ср.: Ардов М.Указ. соч. С. 241. М. Довлатова вспоминала, как в Кремле во время антракта на заключительном банкете к Ахматовой «подошел Эренбург и они так приветливо раскланялись и разговорились. Ну, тут наступил для фотографа светлый праздник: он щелкал их со всех сторон, щелкал до тех пор, пока Эренбург не повернул к нему злое, сердитое лицо. Тогда фотограф щелкнул его в полный анфас и исчез ликующий» (Ольга Форш в воспоминаниях современников. Л., 1974. С. 300).
[Закрыть]. В качестве депутата Верховного Совета СССР Эренбург принял участие в хлопотах по освобождению из заключения сына Ахматовой Л. Н. Гумилева. Э. Г. Герштейн рассказывала, как она провожала Ахматову к Эренбургу, как обсуждались детали предстоящего разговора [1288]1288
Запись беседы с Э. Г. Герштейн 3 апреля 1985 г.
[Закрыть]. В начале января 1955 года Эренбург сообщил Ахматовой, что направил официальное письмо Н. С. Хрущеву с ходатайством об освобождении Л. Н. Гумилева [1289]1289
Там же.
[Закрыть]. В подневных записях литературного секретаря Эренбурга Л. А. Зониной 30 января 1955-го записано: «Ахматова» [1290]1290
РГАПИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 404. Л. 5.
[Закрыть], – видимо, А. А. справлялась, нет ли ответа на письмо Эренбурга.
«Прошел январь, февраль, март – ответа не было, – вспоминала Герштейн. – Молчание Хрущева Эренбург принял как знак немилости к себе. Анне Андреевне говорить с Ильей Григорьевичем на эту тему было невозможно. Весной по совету бывалых людей я пошла в Приемную Главной Военной Прокуратуры справиться, не переслано ли туда письмо Эренбурга из секретариата Хрущева. У меня была доверенность Ахматовой… Через месяц я получила ответ: „Да. Поступило. Оно взято под особый контроль“» [1291]1291
Russian Literature Triquarterly. 1975. № 13. P. 649. Там же Герштейн вспоминает о редком такте Ахматовой (живя в Москве, она должна была отправлять посылки сыну из Подмосковья; однажды Ахматова собралась на дачу к Эренбургам, и Герштейн посоветовала ей отправить посылку оттуда – «она посмотрела на меня с ужасом: это было бы величайшей бестактностью по отношению к Илье Григорьевичу» – р. 646).
[Закрыть].
Возможно, что какие-то действия Эренбург предпринимал совместно с А. А. Фадеевым (в копии сохранившегося недатированного письма к нему Эренбурга есть фраза: «Пересылаю письмо Ахматовой, о котором Вам говорил») [1292]1292
Архив автора.
[Закрыть]. К этим же событиям относятся и страницы воспоминаний А. Я. Савич, жены близкого друга Эренбурга О. Г. Савича [1293]1293
Знакомство с Савичем не ограничилось только домом Эренбургов – Ахматова оценила его переводы из Габриэлы Мистраль: на некоторое время книжка Мистраль, переведенная Савичем, стала ее главным чтением (см.: Найман А.Рассказы об Анне Ахматовой. М., 1999. С. 235).
[Закрыть]:
«В один из приездов Анны Андреевны на дачу в Новый Иерусалим мы как раз гостили у Эренбургов. По заведенному порядку машина всегда приходила на дачу днем, до обеда, с тем, чтобы вечером увезти гостей в Москву. Анна Андреевна приезжала, как мы знали, чтобы переговорить с И. Г. о судьбе своего сына. Я увидела тогда Ахматову впервые. Она была в скромном ситцевом платье, украшенном брошью старинной работы. И. Г. пригласил Анну Андреевну к обеду. За столом шел обычный литературный разговор, говорили о Ленинграде и о дачной местности, где расположен дом Эренбурга (поселок назывался НИЛ – „наука, искусство, литература“)… После обеда и кофе Любовь Михайловна, стоя в дверях (Анна Андреевна ее не видела) поманила нас и мы ушли, чтобы не мешать Ахматовой [1294]1294
Неизменная деликатность Л. М. Козинцевой-Эренбург могла в ином случае вызвать и недовольство Ахматовой; см.: Найман А.Указ. соч. С. 170–171.
[Закрыть]– она осталась вдвоем с Эренбургом… Мне показалось тогда, что эта дача – слишком красивое место для таких горьких разговоров» [1295]1295
Савич А.«Минувшее проходит предо мною» (машинопись авторизованной записи воспоминаний; архив автора).
[Закрыть].
Освобожден Л. Н. Гумилев был лишь в мае 1956 года [1296]1296
Лямкина Е. И.Вдохновение, мастерство, труд: (Записные книжки А. А. Ахматовой) // Встречи с прошлым. Вып. 3. С. 410.
[Закрыть].
В те годы из небытия возвращались не только люди, но и книги. 23 февраля 1957 года секретариат Союза писателей СССР постановил организовать Комиссию по литературному наследию О. Э. Мандельштама; А. А. Ахматова и И. Г. Эренбург стали ее членами [1297]1297
Выписка из постановления Секретариата ССП № 9 п. 16 (ОР РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 892. Л. 47). 31 марта 1957 г. Н. Я. Мандельштам писала Ахматовой, что она, упомянув в беседе с А. Сурковым пасквиль «Про Смертяшкиых», где Эренбург осуждался за «реанимацию» запрещенных поэтов, обсуждала затем вопрос о комиссии: «И спокойно предложила Эренбурга. Он весело смеялся. Одно печально, статья действительно не тое…» (Литературное обозрение. 1991. № 1. С. 98). Отметим также, что о реабилитации О. Э. Мандельштама Ахматовой сообщила А. С. Эфрон, узнавшая это у Эренбурга, которого в тот же день навещала; А. А. сразу же передала сенсацию Н. Я. Мандельштам, которая поверила, только перезвонив Эренбургу (он не знал, что Н. Я. в Москве). См.: Эфрон А.Марина Цветаева. Калининград, 1999. С. 352–354.
[Закрыть]. До издания книги Мандельштама в СССР ни Ахматова, ни Эренбург не дожили. Но в 1958-м вышел первый после 1946 года и едва ли не убогий сборничек стихов Ахматовой [1298]1298
Ахматова А.Стихотворения. М., 1958.
[Закрыть]– но все-таки это был важный сдвиг. Книжка была подарена Эренбургу с надписью: «Илье Эренбургу дружески Анна Ахматова 19 декабря 1958 Москва» [1299]1299
В книгу Ахматова внесла от руки несколько исправлений: на с. 57 под двумя стихотворениями поставлены даты – «1946», на с. 58 зачеркнут номер «3» и вписано: «Памяти Н. Н. П<унина>», дата исправлена на «1953», на с. 65 «щедрой» исправлено на «дивной» (последнее исправление было сделано и в экземпляре В. Я. Виленкина – см. его книгу: Воспоминания с комментариями. М., 1991. С. 467).
[Закрыть]. В 1959 году Эренбург подарил Ахматовой две свои книжки тоже с дарственными надписями. На «Французских тетрадях» (1958): «Анне Андреевне Ахматовой с уважением и любовью, с благодарностью за стихи и человеческий образ. И. Эренбург» [1300]1300
Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана. М., 1989. № 2625; в давние времена я переписал у Лесмана этот автограф и публикую его по своей записи (внутри не точка, а запятая). Книга была вручена Ахматовой в Москве секретарем И. Г. Эренбурга Н. И. Столяровой (см. приложение III, п. 1).
[Закрыть]. На сборнике «Стихи. 1938–1958» (1959): «Анне Андреевне Ахматовой с любовью И. Эренбург» [1301]1301
Там же. № 2626.
[Закрыть].
26 января 1961 года Ахматова поздравила Эренбурга с семидесятилетием телеграммой, в которой было выверено каждое слово – это ее итоговая оценка юбиляра: «Строгого мыслителя, зоркого бытописателя, всегда поэта поздравляет сегодняшним днем его современница = Анна Ахматова» [1302]1302
П3. С. 417. В телеграмме Ахматовой речь идет о поздней прозе Эренбурга – автора «Хулио Хуренито» трудно считать бытописателем. Эта телеграмма отправлена из Москвы, возможно, с Ордынки от Ардовых, и хозяин дома тоже счел должным присоединиться к поздравлениям: «Примите помимо всего прочего привет соученика по Первой московской гимназии = Виктор Ардов» (РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 1227. Л. 2).
[Закрыть]. В архиве Ахматовой уцелела лишь последняя телеграмма Эренбургов – поздравление с ее семидесятипятилетием; она отправлена 24 июня 1964 года в Ленинград: «Дорогая Анна Андреевна, думаем о Вас. Желаем здоровья, счастья. Эренбурги» [1303]1303
ОР РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 1612. Л. 1.
[Закрыть].
23 июня 1965 года Ахматова вернулась в Москву из поездки в Оксфорд и Париж. 25 июня она позвонила Эренбургу, чтобы рассказать о поездке [1304]1304
ЗКА. С. 630. Любопытно, что после слова «Звоню» в списке сначала значилась фамилия секретаря Эренбурга: «Столярова», потом зачеркнуто и написано «Эренбург».
[Закрыть]; 11 июля внесла в библиографию запись: «Эренбург Илья: „Простор“,1965, № 4» [1305]1305
Там же. С. 631.
[Закрыть]– это эренбурговская публикация стихов Мандельштама. 28 октября 1965 года во Дворце ЮНЕСКО в Париже Эренбург выступил с речью, посвященной семисотлетию Данте. Говоря о человечности и жизненности поэзии Данте, он прочел стихи Ахматовой о флорентийском изгнаннике и отрывки из тогда еще не опубликованного «Разговора о Данте» Мандельштама [1306]1306
СС8. Т. 6. с. 324–332. В записных книжках Ахматовой под заголовком «В библиографию» значится публикация этой речи Эренбурга в «Литературной газете» с пометой: «О вечере Данте в Париже» – ЗКА. С. 656.
[Закрыть].
В 1965 году Ахматова и Эренбург виделись в последний раз [1307]1307
В. А. Мильман, секретарь Эренбурга в 1932–1949 гг., писала 4 апреля 1966 г. алма-атинскому литературоведу Е. И. Ландау, что виделась с Ахматовой у Эренбурга летом 1965-го (архив автора).
[Закрыть].
1960-е годы – период активных и пылких обсуждений Ахматовой (дома и в гостях) мемуаров Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Эта книга, естественно, не оставила ее равнодушной и потому еще, что Ахматова задумала свои воспоминания («Мои полвека» [1308]1308
Встречи с прошлым. Вып. 3. С. 409.
[Закрыть]) раньше Эренбурга – в 1957 году. С тех пор они занимали существенное место в ее литературной работе: составлялись многочисленные планы, вспоминались различные сюжеты, записывались варианты отдельных глав, А. А. много раздумывала о специфике мемуарного жанра. Свою будущую книгу она видела в ряду с «Охранной грамотой» и «Шумом времени» – их «двоюродной сестрой» [1309]1309
Хейт А.Указ. соч. С. 252. Первоначально напечатано Л. А. Мандрыкиной в «Ленинградской панораме» (Л., 1984. С. 468).
[Закрыть]. Однако реализация замысла подвигалась крайне медленно; неслучайно в последний год жизни Ахматова, исходя из реально написанного, говорила о «Книге портретов» (Модильяни, Мандельштам, Блок, Лозинский, Гумилев, собиралась писать о Пастернаке и Булгакове) [1310]1310
ЗКА. С. 708.
[Закрыть], хотя автобиографических набросков записано не меньше. Сейчас опубликовано, кажется, все, и полный объем, включая массу черновых набросков, – порядка ста книжных страниц [1311]1311
См. в: Хейт А.Указ. соч. С. 212–316.
[Закрыть].
Эренбург над мемуарами «Люди, годы, жизнь» начал работать в 1959 году. Он обдумал структуру обширного повествования: составил планы частей и следования глав внутри частей. В течение пяти лет, не прерывая столь важных для него лично поездок на Запад и той минимальной общественно-публицистической работы, которая для этого была необходима, Эренбург полностью реализовал замысел – были написаны все шесть книг (в последний год жизни он начал работать над седьмой – об эпохе оттепели, но завершить ее не успел).
Эренбург, как почти во всей своей работе начиная с тридцатых годов, кроме, наверное, стихов, писал на грани цензурных возможностей – точнее, даже переходя эту грань, – и потом, упорно сопротивляясь, уступал цензуре шаг за шагом, пока не подходил к последней черте, за которую отступать считал невозможным; тогда говорил «нет», допуская запрещение печатать, но тут, опасаясь международного скандала, уступали ему. Эренбург писал для современников, для молодежи [1312]1312
Н. Я. Мандельштам не вполне точно определяет социально читателей мемуаров Эренбурга как «мелкую техническую интеллигенцию» (Вторая книга. М., 1990. С. 20) – в любом случае это было едва ли не большинство советской интеллигенции.
[Закрыть], выросшей в условиях идеологического железного занавеса и знающей прошлое по убогим схемам. Он не раз выступал в молодежных аудиториях, заражался их энтузиазмом и желанием узнать неизвестное и шел навстречу этому интересу. Зная Запад, он считал, что там есть возможности, но нет интереса, в России же нет возможностей, но интерес огромен. Его цель – осуществить прорыв, пусть ценой не полной правды, умолчаний, намеков и аллюзий (последние осознаны были отнюдь не сразу). Характерно, что его книгу перевели на множество языков, но на Западе она не вызывала такого рьяного интереса, как на родине, – Эренбург это предчувствовал: таково было последствие его сверхзадачи. Для него был важен живой отклик, а не абстрактный читатель будущего. И надо признать – поколение интеллигенции 1960-х годов фактически формировалось на его книге. Удивительно другое: сегодня, когда доступно море литературы, мемуары Эренбурга не утрачивают интереса – книга оказалась шире этой спецзадачи.
Ахматова замышляла не политическую книгу (это вообще не ее); говоря с вечностью, она стояла над временем, ее литературные портреты и суждения были свободны, выверены, бытовые мелочи опущены (в набросках встречаются, но потом исчезли), это лапидарно-внушительные памятники друзьям. Потому ее книга не стала бы сенсацией на Западе, а мыслимая сенсационность ее в России определяется лишь бредовым советским запретом на имена. По постановке задачи воспоминания Ахматовой ближе к эренбурговским, чем к книге Н. Я. Мандельштам [1313]1313
Соблазн сравнить мемуары, писавшиеся примерно в одно время Эренбургом, Ахматовой и Н. Я. Мандельштам (Эренбург – на пределе цензуры, политически аккуратные, широкоохватные в пространственно-временном плане, дающие полную панораму эпох с вынужденными умолчаниями и намеками, с галереей в неодинаковой мере удавшихся портретов; Ахматова – по существу для будущих поколений, дерзко неполитические, но художественно свободные и выверенные в локальных литературных портретах; и Н. Я. Мандельштам – для «тамиздата», политически резкие, не содержащие попытки портретов и картины мира, повествующие о жизни и судьбе великого поэта в смело, незашоренными глазами увиденной стране, с нелицеприятными суждениями о людях и нравах), этот соблазн требует отдельного обстоятельного разговора.
[Закрыть]. При всем различии реализаций изначальная цель мемуаров Ахматовой и Эренбурга была одна: уберечь от забвения образы близких и дорогих людей, значительных, по мысли авторов, не дать кануть в Лету многому из пережитого, объяснить свое время и себя [1314]1314
Оценивая эту задачу мемуаристов, необходимо погружаться в обстоятельства того времени, а не судить из запальчивости нынешнего, как делал один автор, утверждая, что в мемуарах «Эренбургу надо было оправдать тридцать лет коллаборантства с режимом» (Новый мир. 2001. № 4. С. 92).
[Закрыть]. Неудивительно поэтому почти дословное совпадение их мыслей о мемуарном жанре:
Ахматова: «Самовольное введение прямой речи следует признать деянием уголовно наказуемым, потому что оно из мемуаров с легкостью перекочевывает в почтенные литературоведческие работы и биографии. Непрерывность тоже есть обман. Человеческая память устроена так, как прожектор, освещает отдельные моменты, оставляя вокруг неодолимый мрак» [1315]1315
Встречи с прошлым. Вып. 3. С. 411.
[Закрыть];Эренбург: «Память похожа на фары машины, которые освещают ночью то дерево, то сторожку, то человека. Люди (особенно писатели), рассказывающие стройно и подробно свою жизнь, обычно заполняют пробелы догадками; трудно отличить, где кончаются подлинные воспоминания, где начинается роман» [1316]1316
ЛГЖ. Т. 1. С. 10.
[Закрыть];«У меня едва ли есть фраза, вложенная в чьи-либо уста, которая не была бы в свое время записана или не запомнилась» [1317]1317
Эренбург И.Дар сопереживания: (Беседа с Ю. Оклянским) // Вопросы литературы. 1965. № 10. С. 185–186.
[Закрыть].
Сходными были и ощущения в процессе работы (Ахматова: «Милые тени отдаленного прошлого говорят со мной» [1318]1318
Мандрыкина Л.Я… видела события, которым не было равных: Из рукописного наследия А. А. Ахматовой // Ленинградская панорама. С. 469.
[Закрыть]; Эренбург: «Когда я писал о друзьях, которых нет, порой я отвлекался от работы, подходил к окну… я не глядел ни на листву, ни на сугробы, я видел милое мне лицо» [1319]1319
ЛГЖ. Т. 3. С. 316.
[Закрыть]), и мысли о некалендарном начале XX века (в 1914 году) [1320]1320
Ср.: Ленинградская панорама. С. 480 и ЛГЖ. Т. 1. С. 20.
[Закрыть]. Таких совпадений можно привести много.
Хотя при жизни Ахматовой ничего из написанного ею для книги «Мои полвека» не публиковалось, Эренбург был знаком с главой о Модильяни (А. А. подарила ему подписанную ею машинопись главы [1321]1321
РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 3479; подарена была и фотокопия портрета Ахматовой работы Модильяни с надписью: «Илье Эренбургу – Анна Ахматова на память об Амедео Модильяни» (собрание И. В. Щипачевой, Москва), – по-видимому, эти материалы привезла от Ахматовой Н. И. Столярова (ЗКА. С. 456; Столярова также получила фотокопию портрета с надписью: «Милой Наталии Ивановне Столяровой дружески Ахматова»).
[Закрыть]), а возможно, и с главой о Мандельштаме.
Мемуары «Люди, годы, жизнь» Ахматова читала по мере выхода номеров «Нового мира», где они печатались, читала пристрастно (особенно все, что пересекалось с ее собственным опытом и с ее планами). В последние годы слава Ахматовой так разрасталась, что к А. А. тянуло многих, и она охотно общалась с самыми разными (по возрасту, давности знакомства, интеллекту, характеру, целям, жизненному опыту, мере искренности и лести [1322]1322
Следы лести читаются и в мемуарах: «Она читала Эйнштейна, понимала теорию относительности», хотя речь вряд ли может идти даже о популярном изложении ( Найман А.Указ. соч. С. 253).
[Закрыть]) людьми – от давних и верных друзей до новоявленных поклонников. И в разговорах не избегала обсуждения эренбурговской работы, которую почти все читали. Ее эккерманы и эккерманши, вернувшись домой, записывали ахматовские суждения, сохранив запальчивость иных ее реплик, особенно о ряде глав первых двух книг [1323]1323
Замечу, что посетители Эренбурга, который, в отличие от Ахматовой, был монологистом и больше говорил сам, свидетельствуют, что рассказываемое им гораздо интереснее, острее и ярче того, что написано в «Люди, годы, жизнь». Это понятно – письменная речь ответственнее, ее правит не только внешняя цензура, но и внутренняя. Устные высказывания – куда более лихие, и сохранись они, картина стала бы менее выверенной. Так и тексты Ахматовой (в том числе ее письма и телеграммы) куда более взвешенны, чем разговорные реплики.
[Закрыть]. Некоторые из этих записей ныне канонизируются, поэтому наиболее тиражированные и знаковые суждения о книге «Люди, годы, жизнь» (даже нелепое: «Обо всех вранье» [1324]1324
Чуковская Л.Указ. соч. Т. 2. С. 429. Замечу, что Л. К. по-разному резонировала на различные слова А. А.
[Закрыть]) нуждаются в комментарии [1325]1325
Хотя, с другой стороны, сама по себе противоречивость ахматовских суждений делает это не столь обязательным.
[Закрыть].
Известно, что Эренбург решил не вспоминать о людях ничего плохого (в них самих, в их поступках, в отношении к нему) [1326]1326
Возможно, в этом сказалось влияние Чехова – любимого писателя Эренбурга в послевоенные годы (в его юности это место занимал Достоевский; Гоголь оставался неизменной любовью). Ахматова, заметим, резко отрицательно относилась к Чехову и не скрывала этого. Отметим, что такого ограничения на свою устную речь Эренбург не накладывал.
[Закрыть]. Речь не о том, что политконъюнктура требовала плохого, а он отказался – такое тоже было: Троцкий; нет, речь о другом – он самне хотел вспоминать дурное и, когда не в силах был этого утаить, предпочитал не вспоминать вообще. Поэтому в мемуарах нет портретных глав Бунина, Замятина, Пильняка, Горького, Бретона, Фейхтвангера, поначалу не было Кольцова, нет строк о 3. Гиппиус, С. Черном, Гумилеве, Кузмине, Адамовиче, Р. Гуле, Ю. Анненкове, поначалу не было ни слова о М. Булгакове. Этому удивлялся Слуцкий [1327]1327
Его фраза: «Это уже сознательная деформация мира»; см.: Слуцкий Б.О других и о себе. М., 2005. С. 179.
[Закрыть], это вызывало сарказм Ахматовой. Но когда сама А. А. писала, она придерживалась, по существу, близкого правила: «Надо вспоминать только того, о ком можно сказать хоть что-нибудь хорошее» [1328]1328
Эта реплика связана с ее молчанием о Л. Д. Менделеевой (Блок); см.: ЗКА. С. 746.
[Закрыть]. Между тем нежелание Эренбурга писать о человеке плохое – в основе ахматовских инвектив по части главы об А. Н. Толстом. Эренбург познакомился и подружился с ним в 1912 году в Париже, потом часто общался в Москве 1918 года, встретился в Париже в 1921-м (возможно, по доносу Толстого его и выслали), затем встречался в Берлине в 1921–1922-м и там надолго рассорился (упоминая этот факт, он не пишет о причине ссоры). Отношения (дружеские) восстановились лишь в 1940-м в Москве. Про главу о Толстом А. А. заявляет: «вранье»; ее главный аргумент: «Алексей Николаевич был лютый антисемит и Эренбурга терпеть не мог» [1329]1329
Чуковская Л.Указ. соч. Т. 2. С. 429.
[Закрыть]. Но сердечная нота рассказа об Алексее Толстом возникает в Париже 1912 года, когда Эренбург познакомился с Толстым и его первой женой Софьей Исааковной Дымшиц (к вопросу о лютом антисемитизме! [1330]1330
В Ташкенте, где Ахматова много и дружески общалась с Толстым, она могла видеть его дружбу с С. М. Михоэлсом; речь может идти о неприязни к конкретным людям, а не о биологическом антисемитизме.
[Закрыть]), есть немало свидетельств интереса Толстого к стихам Эренбурга в разные годы, их дружеских встреч в Барвихе в 1940–1941 годах. Обвинять Эренбурга можно было лишь в одном: его портрет Толстого утратил многомерность, которая, скажем, присутствует в устной ахматовской зарисовке:
«Он был удивительно талантливый и интересный писатель, очаровательный негодяй, человек бурного темперамента… Он был способен на все, на все; он был чудовищным антисемитом; он был отчаянным авантюристом, ненадежным другом. Он любил лишь молодость, власть и жизненную силу» [1331]1331
Берлин И.История свободы: Россия. М., 2001. С. 475–476.
[Закрыть].
Еще одна инвектива Ахматовой в связи с эренбурговским А. Толстым (в разговоре с Эккерманом М. И. Будыко [1332]1332
Сосед по Комарово, член-корреспондент АН СССР; в 1962 г. 15 раз встречался с Ахматовой, записывая ее рассказы.
[Закрыть]) касается карикатурного изображения Блока у А. Толстого: «Образ Бессонова – недопустимое оскорбление Блока. Отрицание этого Эренбургом – неправда (А. А. при этом назвала его „круглогодичный лжесвидетель“)» [1333]1333
Об Анне Ахматовой. С. 483.
[Закрыть]. Но Эренбург этого не отрицал, он пишет, что в Бессонове «многие, причем, справедливо, увидели карикатурное изображение Блока» [1334]1334
ЛГЖ. Т. 1. С. 134.
[Закрыть], и далее, заметив, что Толстой ему в том признался, говорит, как терзался Бессоновым А. Н. – где же здесь «отрицание»? В Ташкенте А. А. часто общалась с А. Н. Толстым, и у нее была реальная возможность сказать ему об этой «недопустимости оскорбления». Но… «Толстой меня обожал» [1335]1335
Об Анне Ахматовой. С. 484. Записав эти слова, М. И. Будыко говорит, что Ахматова (не хранившая писем и подаренных книг!) показала ему книгу с автографом ей А. Н. Толстого, «сдержанным», как он замечает; отметим, что А. Н. поддержал выдвижение на Сталинскую премию сборника Ахматовой «Из шести книг» ( Хейт А.Указ. соч. С. 241). Отметим также, что сын Цветаевой Г. С. Эфрон в письме из Ташкента 3 апреля 1942 г. сообщал: «В Ташкенте живет Ахматова, окруженная неустанными заботами и почитанием всех, и особенно А. Толстого» ( ЭфронГ. Письма. Калининград М. О., 1995. С. 41).
[Закрыть]… и «он мне нравился, хотя он и был причиной гибели лучшего поэта нашей эпохи» [1336]1336
Берлин И.Указ. соч. С. 476; в последней фразе речь о Мандельштаме.
[Закрыть].
В первом разговоре Ахматовой с Л. Чуковской о мемуарах Эренбурга (8 октября 1960 года) вторая тема – это написанное о ней самой: «у меня стены не пустые, и я отлично знала, кто такой Модильяни» [1337]1337
Чуковская Л.Указ. соч. Т. 2. С. 429. Ср.: «Когда (осенью 1945 г. – Б.Ф.) Берлин поведал ей о нынешней славе Модильяни, Ахматова была удивлена – она не знала об этом» ( Хейт А.Указ. соч. С. 154).
[Закрыть]. Это реакция на слова Эренбурга: «Комната, где живет Анна Андреевна Ахматова, в старом доме Ленинграда, маленькая, строгая, голая» и дальше: «Это было в 1911 году. Ахматова еще не была Ахматовой, да и Модильяни еще не был Модильяни» [1338]1338
ЛГЖ. Т. 1. С. 153. Недоумение Ахматовой по поводу описания ее комнаты, которую А. А. считала самой уютной в квартире Луниных, прежде всего вспомнила И. Н. Лунина, когда 14 марта 1986 г. я расспрашивал ее об отношениях Ахматовой к Эренбургу, – такова квартирная солидарность.
[Закрыть]. Дело здесь вовсе не в каком-то снобизме Эренбурга (хотя его квартира и была увешена работами Пикассо, Матисса, Марке, Шагала, Тышлера, Фалька и т. д.) – вот записки скромной знакомой Ахматовой, относящиеся к тому же времени: «Обстановка у А. А. убогая, никакого уюта, никаких вещей, на окнах разные занавески» [1339]1339
Шапорина Л. В.Дневник: В 2 тт. / Вступ. ст., подгот. текста и комм. В. Н. Сажина. Т. 2. М., 2011. С. 25. (Впервые: Ахматовский сборник. Париж, 1989. С. 207.).
[Закрыть]. Слова Эренбурга о Модильяни означают, что в 1911 году художник еще не достиг той манеры в живописи, которая принесла ему посмертную мировую славу. А что значат слова Ахматовой о Модильяни? Что она тогда понимала его мировое значение? – нет, конечно, ее признание: «Мне долго казалось, что я никогда больше о нем ничего не услышу» [1340]1340
Хейт А.Указ. соч. С. 302.
[Закрыть]вполне красноречиво.
Еще одна тема мемуаров Эренбурга, вызвавшая резкий комментарий А. А., – Цветаева. «В конце жизни Цветаевой Эренбург был с ней в ссоре. В письмах она называла его „пошляком“. Поэтому он не помог ей» – такое суждение Ахматовой записал М. И. Будыко и тут же заметил в скобках: «Было понятно, что она не любит ни Цветаеву, ни ее стихов» [1341]1341
Об Анне Ахматовой. С. 478. Н. Королева записала ахматовскую фразу: «А о Марине у Эренбурга ужасно» (Книжное обозрение. 1989. 16 июня).
[Закрыть]. Есть немало свидетельств ревнивого, непростого, скажем так, отношения Ахматовой к Цветаевой, ее обиды на непризнание «Поэмы без героя» [1342]1342
Хейт А.Указ. соч. С. 308.
[Закрыть]и т. д. Что же касается слова «пошляк», то, видимо, А. А. запамятовала либо слышала с чьих-то слов и неправильно – речь может идти лишь о письме Цветаевой Ю. П. Иваску, где Эренбург именуется «циником» [1343]1343
Цветаева М.Собрание сочинений. Т. 7. М., 1995. С. 381; впервые опубликовано в «Русском литературном архиве» (Нью-Йорк, 1956).
[Закрыть]. Цепочка ахматовских суждений в связи с Цветаевой и Эренбургом началась еще с «Литературной Москвы», где впервые было напечатано семь стихотворений Цветаевой и предисловие Эренбурга к ее готовившемуся сборнику (первая статья о Цветаевой в СССР, сразу вызвавшая большой к ней интерес) [1344]1344
Литературная Москва. Сб. 2. М., 1956. С. 709–720.
[Закрыть].
«Поведала мне дурную новость, – записывает Л. Чуковская со слов Ахматовой: – слухи о том, что однотомник Цветаевой, намеченный к изданию, отменен [1345]1345
Однотомник Цветаевой вышел через пять лет без предисловия Эренбурга.
[Закрыть]. „Вот и не надо было печатать Маринины стихи в неосторожном альманахе с неосторожным предисловием, – ворчливо сказала она. – Знаю, помню, вы защищали стихи и предисловие! Поступок доблестный и вполне бесполезный. Мнение ваше, или мое, или Эренбурга – кому оно интересно? А не выскочи „Литературная Москва“ преждевременно с двумя-тремя стихотворениями Марины – читатель получил бы целый том“» [1346]1346
Чуковская Л.Указ. соч. Т. 2. С. 255–256. «Неосмотрительной» называется публикация Цветаевой в «Литературной Москве» и в книге М. Белкиной «Скрещение судеб» (М., 2008. С. 741). Замечу, что выход тома стихов И. Анненского (1959), не сопровождаемый в прессе сколько-нибудь заметными статьями о нем, не вызвал тогда в стране заметного резонанса.
[Закрыть].
Читатель, как известно, получил маленький том в 1961-м и большой – в 1965-м, а известность Цветаевой к тому времени уже была огромной. И еще один сюжет – первый вечер Цветаевой в московском Литературном музее (25 октября 1962-го). А. А. рассказала о нем Чуковской по телефону, разумеется, с чужих слов:
«Я решила уехать в Ленинград от вечера в Литмузее
(! – Б.Ф.).<…> Маринин вечер устроили бездарно. Приехал Эренбург, привез Слуцкого и Тагера – Слуцкого еще слушали кое-как, а Тагер бубнил, бубнил, бубнил и зал постепенно начал жить собственной жизнью… И это – возвращение Марины в Москву, в ее Москву!.. Нет, благодарю покорно» [1347]1347
Чуковская Л.Указ. соч. Т. 2. С. 554.
[Закрыть].
Еще один психологический сюжет, относящийся к этой теме:
«Перед поездкой в Италию, в конце 1964 года, А. А. по делу заехала к Эренбургу. Во время разговора с хозяевами в комнату вошла дама лет пятидесяти, с выразительным красивым лицом, и, склонившись к креслу Ахматовой, звонко проговорила: „Анна Андреевна, как я рада вас видеть!“ Ахматова поздоровалась, но видно было, что не узнает. „Вы меня, должно быть, забыли, я Ариадна Эфрон“, – сказала дама: оказывается, у Эренбурга в этот день собиралась комиссия по цветаевскому наследию [1348]1348
Обсуждалась подготовка книги М. Цветаевой в Большой серии «Библиотеки поэта» (вышла в 1965 г.).
[Закрыть], одним из членов была дочь поэтессы. Когда она вышла, Ахматова сказала: „Я ее, конечно, помню, но как сильно она изменилась“. – „Да-да“, – отозвалась жена Эренбурга и, чтобы затушевать неловкость, вызванную, по ее убеждению, забывчивостью старой Ахматовой, перевела разговор на другую тему. Но А. А демонстративно вспоминала подробности и даже дату их последней встречи и повторила настойчиво, что „Аля“ очень с тех пор изменилась [1349]1349
А. С. Эфрон познакомилась с Ахматовой в Переделкине у Пастернака в январе 1957 г., затем весной 1957 г. посетила А. А. у Ардовых (см.: Эфрон А.Указ. соч. С. 343, 348) и с тех пор, судя по фотографиям, изменилась мало.
[Закрыть]. Светски-вежливый тон новой фразы, которой с нею соглашались, не устраивал ее… Когда мы вышли на улицу, Ахматова проговорила: „Делают из меня выжившую из ума старуху – я удивляюсь, что еще хоть что-нибудь помню“» [1350]1350
Найман А.Указ. соч. С. 170–171.
[Закрыть].
Следующая глава книги «Люди, годы, жизнь», «рецензированная» Ахматовой, – о Пастернаке: «Не удался Пастернак, автор пытался рассказать правду, но в результате слишком краткого изложения этого не получилось» [1351]1351
Об Анне Ахматовой. С. 465. Некоторые сюжеты из главы о Пастернаке А. А. без ссылки на источник с удовольствием рассказывала гостям; так, Н. Королева приводит «превосходную новеллу» Ахматовой из «Книги для взрослых» Эренбурга (СС8. Т. 3. С. 520), которую он пересказал в мемуарах (Книжное обозрение. 1989. 16 июня).
[Закрыть]. Глава писалась в пору, когда в советской печати после скандала с присуждением Пастернаку Нобелевской премии его имя если и упоминалось, то со словами «внутренний эмигрант»; Эренбург впервые пробил эту стену утверждением значения и веса поэзии Б. Л. [1352]1352
Их личные взаимоотношения после 1940 г. практически расстроились.
[Закрыть]Естественно, что глава была запрещена; Твардовский отказался за нее бороться – Эренбург был вынужден обращаться по этому вопросу лично к Хрущеву [1353]1353
ЛГЖ. Т. 1. С. 673–674 (комментарии); в 1958 г. из «Французских тетрадей» пытались вымарать имя Пастернака-переводчика, и Эренбург упорно этому воспротивился (см. об этом в первой части – «Книги»).
[Закрыть]. Дело, таким образом, не в краткости (размер главы обычный), а в беспрецедентном цензурном прессе. Конечно, подцензурная работа всегда уязвима, но тем значимее ее общественный резонанс.
Далее – Мандельштам (как и Цветаева, замечу, любимый поэт Эренбурга). В СССР воспоминания Эренбурга в то время были единственным источником информации о поэте, с впервые напечатанными или процитированными стихами. Отрицать значение этого факта было невозможно, и А. А. признает: «Удался портрет Мандельштама» [1354]1354
Об Анне Ахматовой. С. 465. Н. Королева записала: «Как вам Мандельштам? В Москве это наделало шуму, потому что впервые о нем по-человечески» (Книжное обозрение. 1989. 16 июня).
[Закрыть], но и без замечаний дело не обходится («Эренбург в своих воспоминаниях изобразил М. лучше других, но принизил и сделал смешным») [1355]1355
Об Анне Ахматовой. С. 477.
[Закрыть]– они идут, возможно, от реплик Н. Я. Мандельштам [1356]1356
См., например: Мандельштам Н. Я.Воспоминания. М., 1989. С. 293.
[Закрыть].
Оценка главы о Волошине в большей степени касается самого М. А., и в ней сквозит уже общее устоявшееся суждение:
«Волошина она не любила как человека, не прощала ему историю с Черубиной де Габриак [1357]1357
Имеется в виду дуэль Волошина с Гумилевым из-за Черубины де Габриак.
[Закрыть], ни во что не ставила как поэта, считала дутой фигурой, которой невероятно повезло в мемуарной литературе: „Сначала Цветаева пишет о нем в качестве влюбленной в него женщины, потом Эренбург, реабилитируя все имена подряд, подает его только со знаком плюс“» [1358]1358
Найман А.Указ. соч. С. 208.
[Закрыть].
Насчет «всех имен подряд» можно и не комментировать.
За компанию с этими портретами автору доставалось и за автопортрет (речь идет только о первой книге). Так, Н. Королева в уже цитированных записках приводит следующее суждение Ахматовой об автопортрете Эренбурга: «Он изобразил себя главным совершателем революции, бывшим в политической эмиграции, хотя в те годы было огромное число мальчиков, что-то сделавших в революцию 1905 года, причастных в основном к эсерам, которым было лучше быть за границей» – это реакция на громкость имен тогдашних товарищей Эренбурга (Бухарина и Сокольникова), сам же он написал о себе скорее иронично, а ведь его действительно заочно приговорили к каторжным работам за агитацию среди московских солдат, и в 1913 году он даже не попал под амнистию…
В основе негативных устных суждений Ахматовой лежало мгновенное раздражение, вызванное той или иной фразой, эпизодом, словом мемуаров. Раздражение это переносилось на всю главу, раздражение на две главы зачеркивало уже всю книгу. Причиной раздражений могло быть не только несовпадение с собственной точкой зрения, но и реакция на какой-нибудь слух, сплетню (слухи, по сути близкие Ахматовой, она препарировала, и они становились родными, слухи нелепые любила пересказывать, иногда иронично, иногда гневно [1359]1359
Например, слухи о том, «что за границей на ней женили Эренбурга: услышали ее имя, а кто еще живет в России? – Эренбург; стало быть муж и жена» ( Найман А.Указ. соч. С. 169).
[Закрыть]). Особенно чувствительна была к оценкам ее собственных стихов. Это касалось и переданных ей суждений Эренбурга о ее стихах. (Чего не позволяли себе Слуцкий и Алигер, дружившие с Эренбургом, того не упускала секретарь И. Г. – Н. И. Столярова [1360]1360
У меня сложилось впечатление, что Н. И. недолюбливала Эренбурга и ненавидела его жену, но выгоду своей работы хорошо чувствовала; Л. М. Эренбург подозревала ее в серьезных прегрешениях и отлучила от дома сразу после смерти И. Г.
[Закрыть], таскавшая тайком к Ахматовой эренбурговские главы, которые И. Г. поручал ей перепечатывать [1361]1361
Одну уж точно – см. приложение III, письмо 8.
[Закрыть]; одно ее сообщение – о «Реквиеме» – упоминает, прокомментировав, Л. К. Чуковская [1362]1362
Чуковская Л.Указ. соч. Т. 3. С. 36.
[Закрыть].) Надо сказать, что «Поэму без героя» Эренбург, как и Слуцкий, недооценивал [1363]1363
См. запись Г. М. Козинцева, бывшего, как и его друг Е. С. Добин, большим поклонником поэмы, ниже, в главе «Илья Эренбург и Борис Слуцкий» (полностью см.: Вопросы литературы. 1999. № 3. С. 304). В дневниках биолога Г. В. Глёкина есть запись от 26 февраля 1960 г. о том, как Ахматова и Н. Я. Мандельштам вернулись от Эренбурга очень усталые: «А. А. фраппировала м-сье Эренбурга своими стихами (со слов B. В. Шкловской)» ( Глёкин Г.Встречи с Ахматовой // Вопросы литературы. 1997. № 2. C. 307); вот так слухи и срабатывали.
[Закрыть](он не слишком вообще ценил жанр поэмы, а самый мир Петербурга 1913 года был ему абсолютно чужим; метрическое же сходство поэмы с «Форелью» Кузмина [1364]1364
Сборник Кузмина «Форель разбивает лед» был в домашней библиотеке Эренбурга, и он его хорошо знал.
[Закрыть]еще более, надо думать, принижало значение «Поэмы без героя» в глазах И. Г.). Но, несомненно, о поэме, которую хорошо знал, Эренбург говорил с А. А. только дипломатично. В этой части А. А. была очень чувствительна, на неприятие обижалась глубоко; все хвалебные высказывания о поэме обязательно записывала [1365]1365
Например, слова Е. С. Добина, назвавшего поэму «вершиной 20-го столетия» (ЗКА. С. 108).
[Закрыть].
Словом, реплики и отклики складывались из разного «сора». А. А. могла высказанное раз мнение автоматически повторять разным Эккерманам, но, подумав, могла потом и уточнить его, однако в уже сделанные гостями записи уточнения не попадали. Браня главы книги «Люди, годы, жизнь», Ахматова иногда чувствовала опасения быть неправильно понятой, и тогда специально подчеркивала, «что не относится плохо к Илье Григорьевичу» [1366]1366
Об Анне Ахматовой. С. 483.
[Закрыть]. Она заранее готовилась обсуждать с ним некоторые сюжеты будущих частей его мемуаров, записывая их, чтоб не забыть, под заголовком «Для Эренбурга» [1367]1367
ЗКА. С. 203, 264.
[Закрыть](например, подробности событий 1946 года). Но общий тон устных суждений оставался, увы, критически-мелочным [1368]1368
Конечно, были «жертвы» и покрупнее Эренбурга – например, Чехов, но А. П. в защите не нуждается.
[Закрыть]. Забавно, что «публичные» суждения Ахматовой на Ордынке о мемуарах Эренбурга подействовали на В. Ардова, и, прочитав в «Люди, годы, жизнь» фразу об Ильфе, что тот «умер в чине Чехонте» [1369]1369
ЛГЖ. Т. 2. С. 16.
[Закрыть], В. Е. написал протест под боевым советским заголовком «С этим нельзя согласиться», обвиняя Эренбурга в том, что он «походя принижает творчество своих друзей». Протест этот был направлен в газету «Литература и жизнь» (небезызвестная «Лижи»), а копия – Эренбургу [1370]1370
РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 3623. Л. 1–2. На присланном тексте Эренбург написал секретарю: «Это копия или письмо мне? Если письмо, нужно будет увидеться», ниже ответ секретаря Н. Столяровой: «Пошло в газету „Литература и жизнь“».
[Закрыть].
