Текст книги "Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)"

Автор книги: Борис Фрезинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 68 страниц)

II. Проза Ильи Эренбурга 1920– годов
(От замысла к читателю)

Взлет литературной известности Ильи Эренбурга, начавшийся в 1920-е годы, достиг пика в годы Отечественной войны, когда Эренбург по праву считался, первым публицистом антигитлеровской коалиции. Но и затем, в годы, которые с его легкой руки весь мир зовет оттепелью, его популярность, авторитет крупного либерального (как сказали бы теперь) лидера советской интеллигенции были неоспоримы. В условиях тоталитаризма и порожденного им «железного занавеса» многотомные мемуары Эренбурга «Люди, годы, жизнь» в известной степени сформировали поколение шестидесятников, сыгравшее существенную роль в подготовке радикальных перемен в России конца века. Эти мемуары были едва ли не самым информативным сочинением по истории культуры и политики XX века в подцензурной советской литературе. Именно поэтому советские власти сделали все, чтобы после смерти автора семь книг его повествования «о времени и о себе» стали недоступны читателям. Официально не запрещенные, они в течение двадцати с лишним лет несли на себе негласный запрет, как, разумеется, и все лучшее, что создал Эренбург за более чем полувековой путь в литературе.

Так сложилось к тому же, что за это время существенная часть наиболее активной читательской аудитории Эренбурга вынуждена была эмигрировать из страны. Все это вместе превратило Эренбурга из писателя, опального в СССР, в писателя, полузабытого в России.

Крушение советской идеологии, вызревавшее долгие годы, произошло обвально и не сопровождалось сколько-нибудь объективно-научным пересмотром художественных ценностей советского периода. Огромный поток западной, эмигрантской и официально запрещенной отечественной литературы хлынул на книжный рынок. Новая ценностная картина литературы XX века, полная и объективная, не была синтезирована. Заполнение книжного рынка зачастую диктовалось соображениями сугубой доходности в ущерб всему прочему; требуя броскости и новизны, книжный рынок стал пестрым, оставаясь (уже по-новому) рваным. Формальное, поверхностное клеймо «советскости» по существу оставило за его пределами многих художников (Горького, Тынянова, Маяковского, Багрицкого, Паустовского, Гроссмана, Казакова, Трифонова…). В читательском сознании стали возникать новые обоймы, новые стереотипы. Вместе с тем вышла масса малотиражных, но замечательных по содержанию и полиграфии изданий. С тех пор выросло новое поколение, которому имя Ильи Эренбурга вообще ничего не говорит. Между тем в нашей истории (во всяком случае, с конца 1930-х по 1960-е) это имя было существенным. Да и проза Эренбурга 1920-х годов – художественно своеобразная и политически независимая – активно прочитывалась тогдашней интеллигенцией. Но говоря об этой прозе, необходимо держать в памяти как особенности эпохи ее создания, так и обстоятельства личной судьбы Эренбурга и природу его литературного дара.

1. Путь к роману

Начнем с Первой мировой войны, когда политэмигрант Илья Эренбург жил в Париже и писал стихи. Он пытался записаться добровольцем на фронт, но его не взяли из-за болезни сердца. Вскоре патриотический угар первых месяцев войны во Франции растаял, но при этом оказалось, что ненависть к немцам, педантично уничтожавшим во фронтовой полосе все – от памятников французской культуры до фруктовых садов, – не исчезла, оказавшись вполне прочной. Война принесла жертвы, лишения, сомнения. Устойчивый французский шовинизм, расцветший в пору войны, унижал и русских, находящихся во Франции, – воюющих и невоюющих. Россия воевала скорее бездарно, за ее государственные институты было стыдно. Империалистический характер войны с обеих сторон выявлялся. Это была война нового типа – достижения науки сделали ее техничной; появились орудия массового уничтожения – танки, авиация, химическое оружие. Вопросы, кому выгодно, чтобы граждане разных стран в массовом порядке убивали друг друга, кто организовал этот всемирный комбинат по уничтожению человечества и для чего, в неленивых головах получали более или менее точные ответы.

Первая мировая война оставила в литературном наследии Ильи Эренбурга след неоспоримый.

Во-первых, конечно, это его «Стихи о канунах» – условно говоря, футуристические, безусловно – антивоенные, иногда – пророческие; стихи, расшатанная форма которых сродни пугающему содержанию.

Затем – публицистика. В 1915 году Эренбург впервые стал фронтовым корреспондентом (сначала московского «Утра России», затем петроградских «Биржевых ведомостей»). Солдатом его не пустили на войну по здоровью, но корреспондентом на франко-германском фронте он стал и без медицинской справки.

Однако его статьи, показывающие неприглядные, окопную и тыловую, стороны войны, беспардонно корежились царской цензурой; эта работа все меньше радовала автора. Ощущалась потребность в более общем показе происходящего и переживаемого. Эренбург размышлял о будущем, остро обсуждал ситуацию с русскими друзьями, жившими во Франции (тройная переписка тех лет Ильи Эренбурга, Максимилиана Волошина и Бориса Савинкова [129]129
  Эренбург, Савинков, Волошин в годы смуты 1915–1918 / Публ. Б. Я. Фрезинского и Д. И. Зубарева // Звезда. 1996. № 2. С. 157–201.


[Закрыть]это документирует). Стихами и статьями отклик, порожденный мировой войной, и не мог исчерпаться. Эренбургу для описания масштабов мировой бойни, чудовищной индустрии войны, пагубности национализма, искусно разжигаемого с обеих сторон, требовалась большая и новая форма. Ее замысел рождался постепенно – года с 1916-го. Проза и так уже прорывалась у Эренбурга – в сюжетности поэм, в фактуре его стихов. Теперь большой прозаический замысел все более обретал черты сатирические. Отторжение войны было не априорным, а выношенным, потому сатира вызревала основательная, глобальная (в этом, конечно, сказывалась и природа литературного дара Эренбурга – расположенность одновременно к лирике и сатире, сентиментальный скепсис). Сюжет приобретал черты «великой провокации». Рождался и самый образ главного героя – великого провокатора Хулио Хуренито (прототипом послужил парижский приятель Эренбурга – мексиканский художник Диего Ривера). Глобальность замысла сказывалась в намерении сатирически показать все воюющие стороны – так рождались образы учеников Хуренито: национально-социальные типы жителей разных стран; рождалась и география будущей книги, т. е. план пространственных перемещений компании Хулио Хуренито.

Это был не имеющий аналогов или, как выражаются теперь, сугубо эксклюзивный международный проект. Его реализация остается такой и сегодня, почти столетие спустя.

Хотя для России последствия Первой мировой войны оказались катастрофическими быстрее, чем даже для проигравшей войну Германии (военные неудачи спровоцировали революционные события февраля 1917 года, а за ними последовали большевистский переворот и Гражданская война), но в русской истории и в русской литературе Первая мировая война рассматривалась фактически лишь как пролог к по-настоящему «великим» событиям, а потому не стала содержанием значительной русской прозы того времени.

Иное дело – Запад. О Первой мировой войне написаны знаменитые книги Хемингуэя, Ремарка, Олдингтона, Барбюса, сатирическая эпопея Гашека; разрушенное войной стало предметом сатирического эпоса Роберта Музиля «Человек без свойств» и «Марша Радецкого» Йозефа Рота, а порожденное ею – материалом для антиутопий Олдоса Хаксли и Германа Гессе; война существенно скорректировала план «Волшебной горы» Томаса Манна, что придало книге иной масштаб и в итоге повлияло на интеллектуальный роман XX века. Новый масштаб мировой войны породил столь сильные новые проблемы человечества, что литература вынуждена была искать новые формы отклика на них. После Первой мировой войны по существу умер главный жанр XIX века – семейный роман, поведав под занавес о семьях Форсайтов и Тибо (сегодня сей жанр возрожден лишь в качестве «мыльных опер»). Эренбург в Париже 1916 года эту смену жанра уже чувствовал.

Летом 1917 года Илья Эренбург смог вернуться в Россию. Российский хаос его ужаснул. Он не принял октябрьского переворота и в московских эсеровских газетах яростно выступал против большевиков; осенью 1918-го под угрозой ареста вынужден был бежать из Москвы. В Киеве 1919 года, в эпицентре событий, писатель вернулся к парижскому замыслу прозы – замысел корректировался новым трагическим опытом, в него входили картины русской революции и Гражданской войны: Петроград, Москва, Украина. В Киеве Эренбург охотно делился своим замыслом с друзьями:

«На Софийской улице, возле Думской площади, было маленькое грязное кафе; держал его худущий грек с длинным и страстным лицом моделей Греко. В окне была вывеска: „Настоящий свежий простокваш“. <…> Там я иногда рассказывал Любе, молоденькой студентке Педагогического института Ядвиге [130]130
  Я. И. Соммер (1900–1983) в своих не во всем точных «Записках» (Минувшее. Вып. 17. М.; СПб., 1994. С. 116–170) упоминает о посещениях с И. Г. Эренбургом греческого кафе в Киеве 1919 года и его рассказах, но не о романе «Хулио Хуренито».


[Закрыть], Наде Хазиной, которая потом стала женой О. Э. Мандельштама, о моих заграничных похождениях. Я фантазировал: что делал бы добрый французский буржуа или римский лаццарони, оказавшись в революционной России? Так рождались персонажи романа „Хулио Хуренито“, который я написал два года спустя» [131]131
  ЛГЖ. Т. 1. С. 308.


[Закрыть].

Забавно, что эти рассказы как-то услышал и, возможно, на слух записал один киевский журналист. Эту запись 25 октября 1919 года он напечатал (под рубрикой «Книги и писатели») в виде анонимной заметки «Новый роман» в ежедневной вечерней киевской газете «Русь» [132]132
  До 31 августа 1919 г. пять номеров этой газеты вышли нелегально, а начиная с № 6 (31 августа 1919 г.) и до возвращения в Киев красных в декабре 1919 г. газета печаталась легально. Ее довольно полный комплект имеется в Научной библиотеке Центральных госархивов Украины, но в нем отсутствует № 58 за 25 октября 1919 г. В конце 1980-х гг. этот номер был доступен в весьма разрозненном комплекте этой газеты в Научной библиотеке Центра госархивов СССР в Москве.


[Закрыть]. Вот ее текст:

«И. Эренбург работает в последнее время над новой книгой „Жизнь и учение Хумо Хуренто – пророка небытия“. Это своеобразный вид философско-фабулистического романа, героем которого является родившийся в Буэнос-Айресе философ-авантюрист Хумо Хуренто, скитающийся по белому свету и проповедующий мудрость – последнее постижение всего. К Хуренто во время его скитаний пристают ученики – люди разных наций, подобно ему исповедующие, что последняя мудрость – это небытие и смерть. Окончил Хуренто свою полную приключений жизнь довольно странным образом, хотя для нас, русских, в этом нет ничего особенно удивительного: Хуренто был расстрелян матросом конотопской Чрезвычайки».

Здесь многое соответствует написанному через два года роману. Имя героя – оно тогда писалось: Хулiо,что наборщики разобрали по рукописи как Хумо,и его фамилия – набранная также с очевидной опечаткой. Родиной Хуренито Эренбург потом сделал Гуанахуату в Мексике, а местом гибели оставил-таки Конотоп, только в романе убийца – некий безадресный бандит…

Осенью 1920 года одиссея Ильи Эренбурга привела его в Москву. Он сразу же попал в застенок ГПУ; из Лубянки его вызволил друг и товарищ юности Н. И. Бухарин. Москва зимы 1920–21 годов – последний полустанок на пути к роману. В Москве Эренбург пытался записывать продуманное, но из этого ничего не вышло. «Время не благоприятствовало романам», – говорится об этом в мемуарах «Люди, годы, жизнь» [133]133
  ЛГЖ. Т. 1. С. 387.


[Закрыть]; это же утверждал и персонаж книги «Хулио Хуренито», именуемый Ильей Эренбургом: «Атмосфера творимой истории мало благоприятствовала тихому труду летописца. Я знал, что стоит мне только попасть в „Ротонду“, выпить несколько рюмочек, закричать: „Официант, бумагу, чернила“ – и тотчас быстрая рука начнет заносить на забрызганные кофе листочки священные проповеди Учителя» [134]134
  СС8. Т. 1. С. 443.


[Закрыть].

Идея получить «командировку» за границу для работы над романом осуществилась благодаря все тому же Н. И. Бухарину. Неизвестно, было ли в представленной Эренбургом заявке то, что Бухарин в 1923-м в предисловии к первому советскому изданию «Хуренито» назвал «рядом смешных и отвратительных сторон жизни при всех режимах» [135]135
  Бухарин Н.Революция и культура: Статьи и выступления 1923–1936 годов / Сост., вступ. ст. и комм. Б. Я. Фрезинского. М., 1993. С. 30.


[Закрыть], но сатирическая направленность будущей книги несомненно пришлась Бухарину по душе, и ГПУ выдало Эренбургу загранпаспорт. Ожидая в Риге французской визы, автор будущих «Необычайных похождений Хулио Хуренито» издал там книжицу своих новых стихов; приложенный к ней список его изданных книг был пополнен такой строчкой: «„Жизнь и учение Хулио Хуренито“ (готовится)» – продуманному роману еще только предстояло быть написанным.

Из Парижа Эренбурга выслали через 18 дней по доносу одного из писателей; поселиться удалось в Бельгии. Не «Ротонда», а отель «Курзал» в приморском городке Ла-Панн стал тем местом, где в июне – июле 1921 года роман был наконец написан. «Я работал с утра до поздней ночи… – вспоминал Эренбург, – писал как будто под диктовку. Порой уставала рука, тогда я шел к морю. Неистовый ветер валил стулья на пустых террасах кафе. Море казалось непримиримым. Этот пейзаж соответствовал моему состоянию: мне казалось, что я не вожу пером по листу бумаги, а иду в штыковую атаку» [136]136
  ЛГЖ. Т. 1. С. 406.


[Закрыть].

Роман был написан за 28 дней.

Этим романом началась новая, уникальная для тогдашнего русского литературного мира полоса жизни действующего писателя Ильи Эренбурга: на Западе, но с советским паспортом. Она продолжалась почти 20 лет, приносила победы и горести, благополучие и лютое безденежье, почти полную свободу и литературные обязанности. Это была жизнь, которой одни завидовали, другие ее осуждали, жизнь, на которую ссылался Замятин, прося Сталина отпустить его в Париж, жизнь, за которой всегда присматривала Москва – иногда сочувственно, иногда очень опасно. Стратегический ее план был прост: жить и свободно работать на Западе, имея реальную возможность приезжать в СССР и там постоянно печататься. Привлекательность такого плана была очевидна сразу. Практическая нереализуемость этого плана выяснилась очень скоро. Эренбург все же надеялся на его осуществимость, и не потому, что не понимал «специфики» режима, установившегося в России, – многие его несообразности он как раз представлял себе хорошо. Вернувшись в Москву осенью 1920 года, он знал, что реальной альтернативы большевистскому строю нет – большевики победили, и большинство населения их не отторгло. Те романтические надежды на демократический путь развития России, осуществление которых он связывал с белым движением, с этим же движением и рухнули. Восемь лет, проведенные в эмиграции (1909–1917), были ему памятны, и снова стать эмигрантом, на сей раз без какой-либо надежды на возвращение в Россию, без права там печататься, без связей со страной и ее людьми, – этого Эренбург для себя допустить не мог и не желал. Не только горькое разочарование в реальном белом движении и его поражение привели Эренбурга в Москву, но и эта невозможность жить без связи с Россией. Он очень надеялся, что «стратегическое партнерство», если пользоваться теперешним клише, возможно и будет должным образом оценено. Однако медленно, но верно страна от диктатуры идеологической и классовой шла к диктатуре тотальной, и такого поворота Эренбург, надо думать, не предвидел. «Стратегическое партнерство» оставалось возможным, но уже на других, существенно более жестких условиях и без гарантий со стороны власти. Вопрос о новом стратегическом решении вынужденно встал перед Эренбургом позже, в 1930–31 годах, а в 1921-м он надеялся, что все получится и так – собирался сатирически писать о том на Западе, что будет интересно в СССР, и писать о советском опыте – интерес к которому у левой, и тогда весьма массовой, интеллигенции на Западе был достаточно пылким, – но писать так, чтобы это печатали и в СССР, где, как он считал, жил его основной читатель. Сохранение этой, советской аудитории и мыслилось непременным условием пребывания Эренбурга на Западе. Русская же аудитория на Западе была у Эренбурга скорее куцей, взаимоотношения с эмиграцией становились все более враждебными, возможность издаваться в переводах на европейские языки – финансово эфемерна. Так что работать «в стол» тогда означало для Эренбурга литературную смерть – он так работать не мог в силу своей психологической природы. Как точно описал специфику его литературного дара Евгений Шварц: «Жить искренне, жить теми интересами, что выдвинуты сегодняшним днем, и писать о них приемами искусства сегодняшнего дня!» [137]137
  Шварц Е.Живу беспокойно…: Из дневников. Л., 1990. С. 294–295.


[Закрыть](Тут заметим к слову, что сам Эренбург в частном письме еще 14 мая 1922 года написал о «Хуренито», что это – «сегодня о сегодня» [138]138
  П1. С. 159.


[Закрыть].)

В любом случае, литературные планы в 1921 году переполняли Эренбурга, и роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников» был написан, что называется, на одном дыхании.

2. О «Хулио Хуренито»

Издать «Хулио Хуренито» удалось лишь после переезда автора осенью 1921 года в Берлин. Книга вышла в издательстве А. Г. Вишняка «Геликон» в начале января 1922-го тиражом 3000 экземпляров. К маю в Берлине разошлись 2000 книг, а в Россию через границу просачивались лишь считанные экземпляры. В Петрограде «Хулио Хуренито» первой получила от Эренбурга его друг поэтесса Елизавета Полонская. С рефератом о романе она выступила 23 октября 1922 года в Вольной философской ассоциации («Вольфила»). Слушателей собралось много, но во время чтения начал тускнеть свет, и реферат сорвался бы, если б не Ю. Н. Тынянов, сумевший в сумерках прочесть выбранные Полонской отрывки из романа. Вот как вспоминала тот вечер Полонская 21 сентября 1961 года в письме Эренбургу:

«Ты прислал мне „Хулио Хуренито“ и Иванов-Разумник (глава Вольфилы. – Б.Ф.)упросил меня прочесть доклад об Эренбурге и Хуренито. Я сказала: могу только пересказать роман подробно. Он согласился, и я пересказала. Было много народу, Сологуб, Замятин, Зоргенфрей, серапионы, какие-то критики. Комната была освещена плохо, кухонной керосиновой лампочкой у меня и коптилкой на столе президиума. Пошли споры. У меня заболели глаза, и я больше не могла читать отрывки из книги» [139]139
  П3. С. 469.


[Закрыть].

Дополнение об этом вечере в книге ее воспоминаний: «Было много разговоров, но общее впечатление сводилось к тому, что каждый должен прочесть роман Эренбурга… После доклада Тынянов проводил меня до дому, и я дала ему роман Эренбурга на несколько дней» [140]140
  Полонская Е.Города и встречи / Вступ. ст., послесл., сост., подгот. текста и комм. Б. Я. Фрезинского. М., 2008. С. 414–415.


[Закрыть]. «Появление „Хулио Хуренито“ памятно всем, – свидетельствует В. А. Каверин. – На два или три экземпляра, попавших в Петроград, записывались в очередь на несколько месяцев вперед – в две-три недели Эренбург стал известен» [141]141
  Каверин В.Вечерний день. М., 1982. С. 18.


[Закрыть]. В Петроград поступило немало экземпляров берлинского издания романа для продажи, но все они (не исключено, что по указанию Зиновьева, знавшего Эренбурга в Париже 1909 года и хорошо запомнившего его сатирические журналы) были конфискованы ГПУ, о чем 5 декабря 1922 года Эренбург жаловался в Москву влиятельному тогда критику, президенту Государственной академии художественных наук П. С. Когану [142]142
  П1. С. 226.


[Закрыть].

В своем первом романе, отвергая буржуазный миропорядок, Эренбург оставался еретиком и, повествуя о русской революции – показывая ее несообразности, он издевался над ними с той же остротой, как над французской демократией и папским престолом, над необузданностью итальянцев и законопослушностью немцев, над всхлипываниями русской интеллигенции и американской деловитостью, над красноречием социалистических партий, несостоятельных перед натиском национализма, и штампами большевистской печати, над элитарным искусством и конструктивизмом для масс, над буржуазным браком и собственными стихами из книги «Молитва о России». (К слову сказать, заметим, что, не принимая оценки прошлого в мандельштамовском «Шуме времени», Марина Цветаева писала в 1926-м: «Возьмем Эренбурга – кто из нас укорит его за „Хулио Хуренито“ после „Молитвы о России“. Тогда любил это, теперь – то. Он чист. У каждого из нас была своя трагедия со старым миром…» [143]143
  Цветаева М.Собрание сочинений: В 7 тт. Т. 5. М., 1994. С. 314.


[Закрыть].)

Шесть учеников Хулио Хуренито – американец мистер Куль, свято верящий в доллар и Библию; француз мосье Дэле, типичный буржуа; немец Карл Шмидт, помесь националиста с социалистом; итальянец Эрколе Бамбучи, босяк и бездельник; русский интеллигент и зануда Алексей Спиридонович Тишин; африканец из Сенегала, наивный дикарь Айша – яркие, фельетонно заостренные типажи, социокультурное среднее своей среды. Они объясняют прошлое и предсказывают ближайшее будущее. Но есть еще один ученик – его зовут Илья Эренбург. Его биографии отданы произвольно отобранные, но реальные факты из жизни автора: год и место рождения; няня Вера Платоновна и родная тетя Маша; детские выходки – потом мы прочтем о них в его мемуарах; учеба в Первой московской гимназии; гимназическая любовь Надя; Париж, сочинение «Стихов о канунах» и отзывы Брюсова; чтение Леона Блуа; неудавшаяся попытка в 1913-м податься в католические монахи, а в 1914-м – записаться добровольцем на фронт; корреспонденции в «Биржевку»; погром в Киеве и налет на квартиру его тестя доктора Козинцева; «Крымские раздумья»; заключение в ЧК и работа в театре Дурова. И в его портретной характеристике – бесстрашной до самоуничижения – выписан «слабый, ничтожный, презренный» седьмой ученик Хулио Хуренито: «Илья Эренбург, автор посредственных стихов, исписавшийся журналист, трус, отступник, мелкий ханжа, пакостник с идейными, задумчивыми глазами» [144]144
  СС8. Т. 1. С. 438.


[Закрыть]. Это, разумеется, не автопортрет, но это язвительный автошарж. Помнил ли писатель, выписывая этот шарж, что все ученики Хуренито – национальные типы? И что каждый из них должен быть в наиболее ярко и шаржированно выписанной его черте узнаваем современниками как тип? И мы правда угадываем в Куле – американца, в Дэле – француза, в Бамбучи – итальянца, в Шмидте – немца, а в Тишине – русского. И, непохожие друг на друга, эти шесть учеников в главе книги «Пророчество Учителя о судьбах еврейского племени» одинаково отвечают на вопрос Хуренито, какое слово из двух («да» или «нет») они бы для себя выбрали. Они все отвечают: «да». И только ученик Илья Эренбург отвечает: «Учитель, я не солгу вам – я оставил бы „нет“». Этот выбор для автора настолько значимая и весомая характеристика человека, что он не убоялся описать его откровенно уничижительно. Словом «нет» автор исчерпывающе представляет ученика-еврея и тут, пожалуй, нечего прибавить, хотя с тех пор на эту тему написано очень много слов…

Разумеется, эренбурговское «нет!» отнюдь не исчерпывает романа, в котором Хуренито с учениками не сидят на одном месте, они все время перебираются из страны в страну (Францию, Италию, Голландию, Германию, неведомый автору Сенегал, Россию), чаще всего бывают в Париже, иногда в Риме, в Москве и Петрограде, а также в Кинешме и Конотопе, где сам Эренбург никогда не бывал. Разумеется, «Хулио Хуренито» никак не бедекер, и здесь местные достопримечательности автора не интересуют: его занимают размышления и поведение Хуренито и его учеников. Действие романа начинается незадолго до Первой мировой войны, захватывает войну (ученики Хуренито – граждане противоборствующих в войне стран, что порождает внутренние коллизии), а завершается в революционной России.

После прочтения глав с издевательскими суждениями Великого провокатора образованные читатели задавали автору романа вопросы: где же идеалы? где положительное? Эренбурга одолевали ими и слева, и справа (не только пролетарские ортодоксы, но и высланный из России философ Федор Степун, упрекавший автора: «Хуренито»-де создан «на голом, злом отрицании» [145]145
  Степун Ф.Литературные заметки // Современные записки. Париж, 1925. № 26. С. 322.


[Закрыть]). Между тем сатиру Эренбурга породила жизнь: некалендарный XX век начался в Европе Первой мировой кровавой мясорубкой, подготовившей Вторую – еще более кровавую.

За сарказмом Эренбурга нет, однако, холодного равнодушия и наплевательства; вопреки всему эта книга проникнута выстраданной надеждой. «„Хулио Хуренито“ мне дорог потому, – писал Эренбург 5 мая 1922 года поэтессе Марии Шкапской, – что никто (даже я сам) не знает, где кончается его улыбка и начинается пафос. Одни – сатира, другие – философия etc. В нем я более чем где-либо правдив без обязательств хоть какой-нибудь, хоть иллюзорной цельности. Популярность – неважна (хотя мне было и занятно узнать, что, при всей своей остроте и актуальности, он очень понравился Ленину и Гессену)» [146]146
  П1. С. 155.


[Закрыть]. Заметим, что один из лидеров кадетской партии И. В. Гессен жил тогда в эмиграции, и его высказывания были доступны Эренбургу, а вот живший за кремлевской стеной В. И. Ленин не обнародовал своей оценки «Хулио Хуренито», и о ней в 1922 году Эренбург мог узнать только от Н. И. Бухарина, когда в апреле несколько часов беседовал с ним в Берлине [147]147
  Подробнее об этом см.: Фрезинский Б.Писатели и советские вожди. М., 2008. С. 162–165.


[Закрыть]. Суждение Ленина о «Хулио Хуренито» опубликовала в 1926 году Н. К. Крупская [148]148
  «Из современных вещей, помню, Ильичу понравился роман Эренбурга, описывающий войну: „Это, знаешь, Илья Лохматый (кличка Эренбурга), – торжествующе рассказывал он. – Хорошо у него вышло“» ( Крупская Н. К.Об искусстве и литературе. М., 1963. С. 38).


[Закрыть]. Понятно, что Ленин неслучайно оценил именно военные главы романа и описание мировой войны. Позиция Эренбурга, вскрывающего ее империалистическую суть (недаром в России Первую мировую в двадцатые-тридцатые годы называли «Первой империалистической»), оказалась Ленину близка. И недаром он никак не откликнулся на описание в книге русской революции и Гражданской войны – меткое, но для большевиков безрадостное. Подчеркнем, что на главу «Великий инквизитор вне легенды» Ленин не отреагировал так враждебно, как в 1909 году на издевательские шарж и заметки в журнале Эренбурга «Бывшие люди», да и в романе встреча Ленина с Хуренито описана не тривиально…

15 мая 1922 года приехавшая в Берлин Марина Цветаева рассказала Эренбургу со слов влиятельного тогда в Советской России П. С. Когана, что Госиздат собирается издавать его книги. 28 июня в «Правде» в статье «Из современных литературных настроений» А. К. Воронский, уполномоченный Лениным заниматься делами литературы, назвал «превосходную книгу И. Эренбурга» «Необычайные похождения Хулио Хуренито» среди тех вышедших за рубежом русских книг, «которые давно следовало бы переиздать нашему Госиздату». Вскоре последовало соглашение об издании «Хулио Хуренито»; Госиздат оговорил свое право снабдить книгу издательским предисловием (или Бухарина, как этого хотел Эренбург, или историка-марксиста Покровского). Пока дело тянулось, в ноябре 1922 года Елизавета Полонская сообщила Эренбургу, что в Петрограде ГПУ конфисковало все экземпляры «Хуренито» как книги «опасной» [149]149
  Обо всем этом узнаем из ответного письма Эренбурга Полонской 25 ноября 1922 г. (см.: П1. С. 223).


[Закрыть]. Сообщив об этом П. С. Когану, Эренбург пожаловался: «Я пишу только для России. Эмиграции я чужд и враждебен. А в России…» [150]150
  Там же. С. 226–227.


[Закрыть]. Насчет враждебности эмиграции Эренбург лукавил – взаимно благосклонные отношения с радикальной частью эмиграции сложиться у него действительно не могли, но эмигрантская критика встретила роман отнюдь не враждебно.

Вообще отношение в Советской России к роману «Хулио Хуренито» никогда не было постоянным и общепринятым: ведь советская эпоха (1917–1991) отнюдь не была идеологически однородной. По издательской и критической судьбе прозы Ильи Эренбурга, менявшейся в зависимости от времени, можно судить о процессах, протекавших в стране. Неумолимость, с которой после 1928 года выстраивался режим сталинской личной власти, не исключает плодотворности обсуждения ситуации в предшествующие годы, когда были возможны иные альтернативы. Именно поэтому о судьбе романа «Хулио Хуренито» в России мы скажем здесь подробнее.

Н. И. Бухарин поддержал опубликованный в Берлине роман, заявку на который он лично одобрил в Москве в начале 1921 года; отзыв Бухарина со временем оформился в его предисловие, и в отличие от Ленина он не ограничился похвальбой политически приемлемого описания войны, а начал с того, что считал главным: «„Хулио Хуренито“ – прежде всего интересная книга». Сделав дальше все целесообразные экивоки («Можно было бы, конечно, сказать много „серьезных“ и длинных фраз по поводу „индивидуалистического анархизма“ автора, его нигилистического „хулиганства“, скрытого скептицизма и т. д. Нетрудно сказать, что автор – не коммунист, он не очень шибко верит в грядущий порядок вещей и не особенно страстно его желает. Все это было бы очень верно и очень почтенно»), Бухарин сформулировал живой вывод, совершенно не тривиальный для его среды и уж, конечно, никак не чиновничий: «Но все же книга от этого не перестает быть увлекательнейшей сатирой». Этот тезис далее конкретизируется: «Своеобразный нигилизм, точка зрения „великой провокации“ позволяет автору показать ряд смешных и отвратительных сторон жизни при всех режимах». Это при всех режимахи отличало Бухарина от тех, кто пришел на его место после 1928 года.

Дальше Бухарин подчеркнул то, что отмечали не только его товарищи: «Но особенно удались автору те страницы, где бичуется капитализм, война, капиталистическая культура, ее добродетели, высоты ее философии и религии», и дал этому естественное объяснение: «Автор – бывший большевик, знает кулисы социалистических партий, человек с большим горизонтом, прекрасным знанием западноевропейского быта, острым глазом и метким языком. Книга поэтому получилась веселая, интересная, увлекательная и умная» [151]151
  Бухарин Н.Революция и культура. С. 30.


[Закрыть]. (Тут заметим к случаю, что с тех пор в правящем ареопаге нашего государства столь свободно мыслящие люди водиться, пожалуй, перестали.)

В начале 1923 года Госиздат выпустил «Хулио Хуренито» большим по тому времени тиражом – 15.000 экземпляров; открывался роман предисловием Бухарина.

Это предисловие печаталось во всех советских изданиях до последнего, вышедшего в 1928 году уже с купюрами. Затем последовал запрет и на предисловие, и на книгу, и только в 1962 году роман переиздали с цензурными вымарками и, конечно, без предисловия Бухарина. До 1929 года это предисловие было издательской охранной грамотой, но дискуссию на тему, опасна или не опасна для Советской России книга Эренбурга, оно не закрыло. Так, Общество старых большевиков в Царицыне протестовало против «моральной поддержки и покровительства ответственных и видных товарищей враждебным проискам в литературе» [152]152
  Постановление Общества старых большевиков см: Пламя. Царицын, 1924. № 3. С. 43.


[Закрыть](в списке обвиняемых значились: т. Троцкий за статьи в книге «Литература и революция», т. Бухарин за предисловие к «Хулио Хуренито», т. Воронский за статьи в «Красной нови», т. Коллонтай и т. Осинский за статьи об Ахматовой). Нападки ортодоксальных критиков диктовались не столько их идеологическими амбициями, сколько необходимостью удержать власть над издательской политикой, чтобы печатать только «своих». Бухаринская рекомендация: «Надеемся, что читатели обнаружат хороший вкус и с удовольствием прочтут занимательного „Хулио Хуренито“» – била по бастионам ортодоксов и, конечно, провоцировала контратаку. «Бухарин отдал дань эстетическим понятиям старого общества, когда писал свое гурманское предисловие к роману Эренбурга», – держал оборону Г. Лелевич [153]153
  Лелевич Г.Снова о наших литературных разногласиях // Печать и революция. 1925. № 8. С. 79.


[Закрыть]. На совещании в ЦК РКП(б) 9 мая 1924 года в докладе Илл. Вардина звучало: «Тов. Каменев говорил мне как-то, что он с удовольствием читает Эренбурга. Тов. Бухарин пишет предисловие к эренбурговскому „Хулио Хуренито“. Вопрос заключается не в том, с удовольствием или без удовольствия читает т. Каменев или другие товарищи Эренбурга, а вопрос заключается в том, опасна или не опасна нам политически вся эта литература» [154]154
  Из доклада Ил. Вардина. См.: К вопросу о политике РКП(б) в художественной литературе. М., 1924. С. 16–17.


[Закрыть].

В верхнем эшелоне большевистской партии тогда еще допускалось, что скорее не опасна; бичевание капитализма считалось ценнее антикоммунистической фронды. Все тот же авторитетный тогда П. С. Коган писал о «Хуренито»: «Вредна или полезна эта книга, кому наносит она удары, нам или нашим врагам? Сомнения нет. Она полезна, потому что бичует мещанство не только среди врагов наших, но и в нас самих. А разве мы так чисты, что нам не от чего очиститься, и разве мы так слабы, чтобы бояться правдивого зеркала?» [155]155
  Коган П.Литература этих лет. 1917–1923. 2-е изд. Иваново-Вознесенск, 1924. С. 77–78. Пятая глава этой книги целиком посвящена роману «Хулио Хуренито».


[Закрыть]В 1927 году Госиздат дважды выпустил «Хуренито», однако уже в издании 1928 года (издательство «Земля и фабрика») появились идеологические купюры. В 1935–1936 годах энергичные попытки Эренбурга переиздать роман окончились ничем – эта книга была уже не ко двору. В 1962 году Хрущев не воспрепятствовал переизданию, но купюры (в частности – полностью была запрещена глава о Ленине) оказались неминуемыми. И только в собрании сочинений Эренбурга, начавшемся в 1990-м, «Хулио Хуренито» напечатали без каких-либо купюр. Судьба книги, таким образом, зеркально отображает судьбу страны в советское время [156]156
  Что же касается постсоветских времен, то упоминания о «Хулио Хуренито», случается, мелькают и в опусах теперешних критиков. Один резвый автор, высокомерно глядя на роман Эренбурга с «высоты» XXI века, заметил, что в то время «такие книги писались часто и многими» ( Шубинский В.Перековка // Новое литературное обозрение. 2006. № 79. С. 346).


[Закрыть].