Текст книги "Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)"
Автор книги: Борис Фрезинский
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 68 страниц)
Из сегодняшних читателей мало кто знаком с повестью Эренбурга «Оттепель», но многие еще помнят ее название, а само слово в сугубо политическом смысле ныне употребляется у нас повсеместно.
Оттепель началась 4 апреля 1953-го
По собственному признанию Эренбурга, именно мысль об апреле 1953 года породила эту повесть, а тот апрель, кто его помнит, был особенный. В мемуарах Эренбург написал о нем иносказательно: «Он отогревал стариков, озорничал, плакал первыми дождями и смеялся, когда снова показывалось солнце» [640]640
ЛГЖ. Т. 3. С. 298.
[Закрыть]. Интеллигентные современники автора этих слов хорошо его понимали – ведь 4 апреля 1953 года газеты огласили сообщение МВД, в котором неожиданно для страны и мира объявлялось: все арестованные по делу врачей – невиновны. Для многих это был шок, но для тех, кто не верил во «врачей-убийц», – праздник. «Вероятно, я думал об этом апреле, – продолжал Эренбург, – когда осенью решил написать маленькую повесть [641]641
В 1955 г. Эренбург завершил работу над второй частью «Оттепели» и даже думал написать третью часть, но делать этого не стал и впоследствии разумно включил в свое собрание сочинений в 9 томах только первую часть повести.
[Закрыть]и на листе бумаги сразу же поставил название „Оттепель“». (Любимым русским поэтом XIX века для Эренбурга был Тютчев. Характерно, что политические перемены в России при смене власти от Николая I к Александру II Тютчев назвал именно словом «оттепель» [642]642
См., например: Твардовская В. А.Тютчев в общественной борьбе пореформенной России // Литературное наследство. Т. 97: Ф. И. Тютчев. Кн. 1. М., 1988. С. 135.
[Закрыть]. Мне неизвестно, знал ли об этом И. Г. [643]643
Сколько помню, в библиотеке Эренбурга были лишь стихи Тютчева в нескольких изданиях, включая прижизненный том (1868) и двухтомник поэзии в издании «Academia» (1934).
[Закрыть], но если бы узнал, несомненно бы порадовался.)
Продолжим цитату об оттепели:
«Это слово, должно быть, многих ввело в заблуждение; некоторые критики говорили или писали, что мне нравится гниль, сырость. В толковом словаре Ушакова сказано так: „Оттепель – теплая погода во время зимы или при наступлении весны, вызывающая таяние снега, льда“. Я думал не об оттепелях среди зимы, а о первой апрельской оттепели, после которой бывает и легкий мороз, и ненастье и яркое солнце, – о начале той весны, что должна была прийти» [644]644
ЛГЖ. Т. 3. С. 298.
[Закрыть].
Выражаясь тем же языком синоптиков, надо признать, что сталинских жестоких «зим» Россия больше не знала и авось не узнает…
«Мне хотелось показать, – снова процитируем мемуары Эренбурга, – как огромные исторические события отражаются на жизни людей в небольшом городке, передать мое ощущение оттаивания, мои надежды <…>. Мне кажется, что в повести я передал душевный климат памятного года. Сюжет, герои, в отличие от обычного, пришли как иллюстрации лирической темы…» [645]645
ЛГЖ. Т. 3. С. 302–303.
[Закрыть].
В 1953 году страна была еще скована страхом. Что творится в верховной власти, каков расклад сил в неминуемой схватке за власть – никто, кроме непосредственных участников этой схватки, не знал (так, до недавнего времени было неизвестно, что инициатором всех первых антисталинских документов являлся Берия, пытавшийся таким способом усилить свои позиции). Открывший панихиду на похоронах Сталина Хрущев и выступившие за ним Маленков, Берия, Молотов – вот четверка имевших реальные шансы на первое место в руководстве страны. Но в результате заговора, инициатором которого был Хрущев, Берию 26 июня арестовали (о чем объявили 10 июля; именно это сообщение породило надежды на перемены к лучшему, как уже было, когда ликвидировали Ягоду, а потом Ежова). Претендентов осталось трое. Конечно, никто не знал, как теперь пойдет процесс «исправления ошибок», но надежды возросли. Эренбург знал ненамного больше других, но он помнил 1937 год и не верил тогдашним сталинским судебным процессам. Это было ощутимое преимущество перед теми, кто принял их за чистую монету. Потому-то именно Эренбург – первым в стране – начал писать «Оттепель» (он чувствовал, о чем именно может сказать читателям). Зная, как неумолимо и жестоко расправляется государственная машина с инакомыслящими, Эренбург был очень осторожен и о многом сказал скорее намеками. Конечно, немало читателей эти его намеки поняли, но многие, привыкшие ждать от Эренбурга безусловной политической четкости, прочитав повесть, растерялись.
«Оттепель» напечатали в № 5 «Знамени» за 1954 год; она стала своего рода мировой сенсацией.
«В печати „Оттепель“ неизменно ругали, – вспоминал Эренбург, – а на Втором съезде писателей в конце 1954 года она служила примером того, как не надо показывать действительность. В „Литературной газете“ цитировали письма читателей, поносивших повесть [646]646
5 октября 1954 г. газета поместила на двух подвалах обзор читательских писем «О повести „Оттепель“ И. Эренбурга»; в начале обзора приводились краткие выдержки из 7 писем читателей, не согласных с критикой повести, а затем подробно 22 отклика, критикующих «Оттепель». Обзор завершался статьей «От редакции», фактически поддержавшей обвинения в адрес повести.
[Закрыть]. Я, однако, получил много тысяч писем в защиту „Оттепели“» [647]647
ЛГЖ. Т. 3. С. 302–303.
[Закрыть].
Аппаратные «литературоведы» не могли не помнить о военной и послевоенной публицистике Эренбурга и, даже браня «Оттепель», подчеркивали уважительное отношение к его публицистической работе. Что же касается аппаратных «искусствоведов», то они на дух не переносили художественных симпатий Эренбурга и, наоборот, любили все то, чего он терпеть не мог. Потому неудивительно, что, когда 6 июля 1954 года. Отдел науки и культуры ЦК КПСС направил Н. С. Хрущеву и П. Н. Поспелову записку «О состоянии советского изобразительного искусства», именно в ней содержались резкие нападки на «Оттепель», где тема современного советского искусства была одной из главных:
«Особенно обнаженно нездоровые эстетские настроения в отношении советского искусства, – говорилось в записке, – выражены в повести И. Эренбурга „Оттепель“. В ней показаны два советских художника Сабуров и Пухов, которые якобы олицетворяют современное состояние нашего искусства. Сабуров живет в трущобе впроголодь, пишет только интимные пейзажи и портреты жены. <…> По Эренбургу, в Советском Союзе поощряются антиподы Сабурова – халтурщики, гоняющиеся за „ударными“ темами. Художник Владимир Пухов именно и является таким <…>. В его уста Эренбург вложил клеветнические мысли о советской действительности и искусстве: „Теперь все кричат об искусстве, и никто его не любит – такова эпоха“ и еще: „Рафаэля теперь не приняли бы в Союз художников“ <…>. Приверженность И. Эренбурга к французской „модной“ живописи известна. В защиту этого искусства он и выступает в повести „Оттепель“» [648]648
Аппарат ЦК КПСС и культура. С. 260. Отметим, что 4 августа 1954 г. Записка была благополучно отправлена в архив…
[Закрыть].
Само название повести Эренбурга стало для свободного мира емким обозначением процессов, робко начавшихся в СССР после смерти Сталина. Но слово «оттепель» для обозначения послесталинских перемен в стране власть категорически отвергла, и все конъюнктурщики хором с ней согласились. Б. Слуцкий вспоминал про Эренбурга, что он «был в серьезной претензии, когда на правительственном приеме Евтушенко начал оспаривать правомерность термина „оттепель“, утверждая, что на политическом дворе не оттепель, а настоящая весна» [649]649
Слуцкий Б.О других и о себе. М., 2005. С. 204.
[Закрыть]. Это было в 1963 году, и я отлично помню, как прочитал выступление Евтушенко в печати и как отвратительно оно выглядело в общем хоре нападок. Осенью 1967-го Слуцкий написал об Эренбурге:
Характерно, что находясь у власти, Хрущев возмущался употреблением слова «оттепель» применительно к современной политике (он принял название повести Эренбурга в штыки, хотя, скорее всего, саму повесть не читал). Но в его устных мемуарах оценки изменились (последняя глава, где речь идет о его взаимоотношениях с интеллигенцией, была наговорена им в сентябре 1971 года перед самой его кончиной, когда он уже семь лет как был отправлен на пенсию и жил в Петрове-Дальнем на госдаче, горестно раздумывая над своей судьбой, вероломством окружения и совершенными ошибками). Вот что он поведал магнитофону:
«Эренбург пустил в ход слово „оттепель“. Он считал, что после смерти Сталина наступила в жизни людей оттепель. Такую характеристику того времени я встретил не совсем положительно. Безусловно возникли послабления. Если выражаться полицейским языком, то мы ослабили контроль, свободнее стали высказываться люди. Но в нас боролись два чувства. С одной стороны, такие послабления отражали наше новое внутреннее состояние, мы к этому стремились. С другой стороны, среди нас имелись лица, которые вовсе не хотели оттепели и упрекали: если бы Сталин был жив, он бы ничего такого не позволил. Весьма отчетливо звучали голоса против оттепели. А Эренбург в своих произведениях очень метко умел подмечать тенденции дня, давать характеристику бегущего времени. Считаю, что пущенное им слово отражало действительность, хотя мы тогда и критиковали понятие „оттепель“ [651]651
Приведем в этой связи откровенное суждение Д. Д. Шостаковича, записанное в 1956 г. его гостьей: «Дмитрий Дмитриевич говорит о том, что надо пользоваться коротким периодом „оттепели“. Роман плохой, но слово найдено – „оттепель“. Надо пользоваться. Опыт подсказывает, что будут морозы и еще какие…» (см.: Уилсон Э.Жизнь Шостаковича, рассказанная его современниками. СПб., 2006. С. 312).
[Закрыть]. Решаясь на приход оттепели и идя на нее сознательно, руководство СССР, в том числе и я, одновременно побаивались: как бы из-за нее не наступило половодье, которое захлестнет нас и с которым нам будет трудно справиться <…>. Мы боялись лишиться прежних возможностей управления страной, сдерживая рост настроений, неугодных с точки зрения руководства» [652]652
Хрущев Н.Воспоминания: Избранные фрагменты. М., 1997. С. 506–507.
[Закрыть].
Название повести Эренбурга реабилитировали лишь в горбачевские времена [653]653
См.: Плутник А.В дозоре на границе дозволенного: О повести И. Эренбурга «Оттепель» и не только о ней // Московские новости. 1988. 5 июня. Говоря о первом годе после смерти Сталина, А. Плутник написал: «Разница в тот переломный период между днем наступившим и днем прошедшим была куда более разительной, чем между нашим временем и тем, которое мы называем застойным. А потому, наверное, ни одна из многих так будоражащих нас сегодня книг, только что ставших достоянием общественной жизни, по силе своего воздействия все же не может сравниться с тогдашней реакцией на „Оттепель“. Это была больше чем книга. Это была приоткрытая дверь в новый мир, от которого общество, замученное десятилетиями правления „величайшего вождя и учителя“, было решительно отгорожено. В мир простых и серьезных чувств, открытого обсуждения не надуманных, а реальных проблем – производственных, социальных, житейских».
[Закрыть], и с тех пор термин «хрущевская оттепель» стал общепринятым не только за рубежом, но и в России, причем в него вкладывается смысл не только стремления к переменам, но и непоследовательности в их реализации.
К барьеру: Симонов – Эренбург
Вернемся к 1954 году. Сейчас трудно представить, что тогда критика негодовала на «Оттепель» не за то, что в ней слишком робко показывались изъяны тогдашней жизни, а вовсе наоборот: что они вообще показывались. Из того, что обрушила критика на «Оттепель» в 1954 году, сильнее всего задела Эренбурга статья Константина Симонова [654]654
Длинная критическая статья К. Симонова «Новая повесть Ильи Эренбурга» заняла четыре подвала в двух номерах «Литературной газеты» от 17 и 20 июля 1954 г. Статья также вошла в книгу: Симонов К.На литературные темы. М., 1956. С. 248–273. Полемике Симонова с Эренбургом посвящена часть главы «Сталин и Симонов» четвертой книги Б. Сарнова «Сталин и писатели» (М., 2011. С. 1058–1082).
[Закрыть]– резкой и как бы «художественной» критикой, хотя и с политической подоплекой. Задела, понятно, не обсуждением художественного несовершенства повести (Эренбург по этой части не обольщался). Дело было в ожидании необходимых перемен, в обсуждении их содержания и в желании их ускорить.
К Сталину Эренбург и Симонов в 1954 году относились существенно неодинаково. Формулу Эренбурга «Я не любил Сталина, но долго верил в него, и я его боялся» [655]655
ЛГЖ. Т. 3. С. 279.
[Закрыть]Симонов, вспоминая совместную с Эренбургом поездку по США в 1946-м, можно сказать, подтвердил: «Думаю, что не только потом, но и тогда Эренбург не испытывал особенно нежной любви к Сталину» [656]656
Симонов К.Истории тяжелая вода. М., 2005. С. 176.
[Закрыть]. О самом Симонове этого сказать никак нельзя. Он был на четверть века моложе Эренбурга, вырос и сформировался в СССР при Сталине. Он был безусловным сталинским любимцем, кандидатом в члены ЦК КПСС, в 1942–1948 годах получившим пять Сталинских премий. В 1949 году, в пору антисемитской «борьбы с космополитами», Симонов выступил с главным докладом на пленуме Союза писателей (скорее всего, конечно, из желания не допустить к этому жаждущих погрома писательских держиморд). Анализируя впоследствии свое отношение к Сталину в 1953 и 1954 годах, Симонов был откровенен: «Первым, главным чувством было то, что мы лишились великого человека. Только потом возникло чувство, что лучше бы лишиться его пораньше <…>. Первое чувство грандиозности потери меня не покидало долго, в первые месяцы оно было особенно сильном» [657]657
Симонов К.Истории тяжелая вода. М., 2005. С. 502–503.
[Закрыть]. Найди Симонов в «Оттепели» строго, доказательно и развернуто обоснованную антисталинскую аргументацию, он, возможно, отнесся бы к ней хоть и враждебно, но уважительно; другое дело намеки – он посчитал их легковесными, неубедительными и воспринял по-офицерски как предательство вождя. Его возмутили эренбурговские претензии к советской жизни и к советскому искусству. Возможно, он искренне не принимал написанного Эренбургом, но понимавшие, о чем идет речь, справедливо восприняли статью Симонова как неприличную демагогию. Вот характерное в этом смысле письмо – оно отправлено Эренбургу 21 июля 1954 года кинорежиссером Григорием Козинцевым (факт их родства, думаю, здесь не так уж и существенен):
«Дорогой Илья Григорьевич, прочитал статью Симонова и очень огорчился. Нельзя отказать ему в знании дела. Удачно найдена интонация. Хорошо стилизовано под литературный спор.
Очень захотелось, чтобы Вы ему ответили, м. б. даже не статьей, а коротким письмом в редакцию. Ведь все его теоретические позиции очень шатки.
1. Он пишет как бы о романе, а Вы написали повесть. Изящное смещение этих жанров и является основным приемом, с помощью которого он зовет милицию.
2. То же самое использовано и в изложении судеб двух художников, как картин всего искусства.
Даже самые лихие критики не упрекали Островского за то, что в „Лесе“ он исказил все состояние русского театрального искусства, в котором были тогда и Щепкин, и Мартынов, и Садовский и еще множество людей, может быть и менее пьяных, нежели Ливанов, но не менее талантливых. И самое бойкое казенное перо не рискнуло бы задать вопрос Островскому – к кому он себя причислял: к Несчастливцеву, или к Аркашке, а ведь других деятелей театра в пьесе не было.
3. Почему так тщательно перечисляя буквально все фразы, посвященные искусству, – он забывает не фразу, но сцену читательской конференции – явления, которое может возникнуть только на определенном уровне искусства.
4. Писатель пишет различные вещи. И по масштабу, и по значению. Нельзя путать „Медного всадника“ и „Домик в Коломне“, возмущаться тем, что не все кухарки бреются, и вымерять, где был шаг вперед, а где назад.
5. Нельзя противопоставлять изображенных героев жизненному фону, утверждать, что герои показаны, как исключение. Их достаточно много для того, чтобы такое количество исключений превратилось в правило, а исключительное стало обычным…» [658]658
П3. С. 295–296.
[Закрыть].
Заметим, однако, что «демагогия» Симонова не коснулась одной важной для того времени темы, о которой Эренбург глухо упоминал во второй главе повести, где речь шла о переживаниях доктора Веры Григорьевны Шерер зимой 1953 года, в пору «дела врачей», когда шельмованию подвергались масса евреев, особенно врачей по профессии. Сегодняшние читатели вообще не обратили бы внимания на эти приглушенные строки – скажем, на фразу Шерер: «Теперь такое приходится выслушивать… после сообщения…»(имеется в виду сообщение ТАСС от 13 января 1953 года об аресте «врачей-убийц», большинство которых были евреи); или на реплику директора завода Журавлева его жене про ту же Шерер: «Ничего я против не имею, говорят, она хороший врач. А чересчур доверять им нельзя, это бесспорно» («им» – это, понятно, евреям; тогда на эти вскользь брошенные фразы читатели реагировали мгновенно).
Письмо Г. М. Козинцева наряду с другими откликами подтолкнуло Илью Григорьевича публично ответить Симонову, но напечатать ответ оказалось непросто. Как раз в эти дни Эренбургу предложили вылететь в Чили для вручения поэту Пабло Неруде Международной Сталинской премии «За укрепление мира между народами». Скорее всего, именно с поездкой в Чили была связана встреча Эренбурга с тогдашним секретарем ЦК КПСС по пропаганде и агитации П. Н. Поспеловым (Эренбург был лично знаком с ним с военных лет как с редактором «Правды»), Во время этой встречи писатель затронул и вопрос о своем ответе Симонову (возможно, он узнал, что именно чиновники аппарата ЦК КПСС, а не редакция «Литературной газеты» возражали против публикации его ответа, и, беседуя с Поспеловым, добился его согласия на публикацию ответа).
31 июля 1954 года, сразу после беседы, Эренбург отправил Поспелову написанный для газеты ответ Симонову, сопроводив его таким письмецом:
«Дорогой Петр Николаевич,
прилагаю текст моего ответа тов. К. Симонову.
Редакция „Литературной газеты“, ознакомившись с моей статьей, сказала мне, что не видит никаких возражений к ее опубликованию.
Я уезжаю в Чили с уверенностью, что после нашей беседы, за которую я хочу еще раз Вас поблагодарить, мой ответ тов. К. Симонову будет опубликован.
3 августа ответ Эренбурга «О статье К. Симонова» был напечатан в «Литературной газете»:
«Я никогда не стал бы оспаривать суждения К. Симонова, – писал Эренбург, – если бы они ограничивались оценкой художественных достоинств или недостатков моей повести. <…> Если я все же решился ответить на статью К. Симонова, то только потому, что она необоснованно толкует как отношение автора к героям повести, так и его замысел».
Это был ответ на демагогические по существу обвинения, но и сам ответ этот не мог в известном смысле не быть демагогическим – ведь Эренбург знал, что в газете ему не дадут сказать прямым текстом то, чего нельзя было изложить в повести. Симонов, пытаясь поставить точки над «i» там, где Эренбург их поставить не мог, хочешь не хочешь, но мысли Эренбурга упрощал. Выдавая слова героев «Оттепели» за мысли автора и, может быть неумышленно, обрывая их при цитировании, Симонов дал Эренбургу возможность оспорить свои выводы. В итоге автор «Оттепели» вернул своему оппоненту и упреки в поспешности и торопливости, и даже главный вывод (Эренбург назвал именно статью Симонова «огорчительной для нашей литературы неудачей»).
В сентябре 1954 года в спор Симонова и Эренбурга ввязался будущий нобелевский лауреат М. Шолохов, не упуская приятной возможности лягнуть обоих коллег сразу. Выступая на съезде писателей Казахстана, Шолохов сказал:
«В качестве примера недобросовестной критики можно привести статью К. Симонова о повести Ильи Эренбурга „Оттепель“. Автор ее затушевывает недостатки повести вместо того, чтобы сказать о них прямо и резко. Нет, не интересами литературы руководствовался Симонов, когда писал свою статью» [660]660
Цит. по: Шолохов М.Собрание сочинений: В 8 тт. Т. 8. М., 1962. С. 291.
[Закрыть].
А в декабре, выступая на Всесоюзном съезде писателей в Москве, Шолохов повторил этот пассаж, заметив об Эренбурге:
«Он обиделся на Симонова за его статью об „Оттепели“. Зря обиделся, потому что, не вырвись Симонов вперед со своей статьей, другой критик по-иному сказал бы об „Оттепели“. Симонов, по сути, спас Эренбурга от резкой критики. И все-таки Эренбург обижается <…>. Но нам особенно беспокоиться по поводу перепалки между Эренбургом и Симоновым не стоит. Они как-нибудь помирятся» [661]661
Там же. С. 304. Разрыв отношений Эренбурга с Симоновым оказался долгим; только в 1960-е гг. они обменялись рукопожатием. После смерти Эренбурга Симонов, потратив немало сил, добился издания военных статей Эренбурга, написанных для заграницы ( Эренбург И.Летопись мужества. М., 1973; 2-е изд. 1983); книга составлена Л. И. Лазаревым, вступительная статья – К. М. Симонова. В 1979 г. была издана составленная Л. И. Лазаревым книга избранных статей Эренбурга и Симонова, напечатанных во время Отечественной войны в «Красной звезде» ( Симонов К., Эренбург И.В одной газете: Репортажи и статьи 1941–1945. М., 1979; 2-е изд. 1984).
[Закрыть].
(Речь Шолохова на съезде встретили неодобрением; с заявлением выступил Федор Гладков, назвавший эту речь «мелкотравчатой», а также – «зубоскальством и балаганным зоильством» [662]662
Литературная газета. 1954. 26 декабря.
[Закрыть]. Наиболее точно Шолохова хрущевских времен, не называя его прямо, припечатал склонный к глумлению Аркадий Белинков: «бывший писатель, награжденный авторитетом и ставший пугалом, вандеец, казак, драбант, городовой русской литературы» [663]663
Белинков А.Юрий Тынянов. М., 1965. С. 56–57.
[Закрыть].)
К. Симонов ответил Эренбургу и Шолохову в «Литературной газете» 23 сентября «Письмом в редакцию», где отверг, как неуважительные, намеки Эренбурга на предвзятость оппонента. Что же касается речи Шолохова, то Симонов от нее отмежевался: «Считаю необходимым заявить, что я не сторонник того взгляда, что повесть Эренбурга надо критиковать „на уничтожение“ и „не стесняясь в выражениях“, хотя и расцениваю „Оттепель“ как досадную неудачу талантливого советского писателя».
Теперь принято (это едва ли не правило) судить о наших писателях эпохи оттепели вне исторических возможностей того времени, обвиняя их в чрезмерной осторожности, непоследовательности, компромиссах и прочих грехах. Высказывания такого рода начали звучать еще при жизни Ильи Григорьевича Эренбурга. Со временем они становились все более громкими. Так, с откровенным высокомерием высказывался о литературной работе Эренбурга эпохи оттепели А. Солженицын, допускающий компромиссы и умалчивания о политически значимых событиях времени исключительно для себя самого [664]664
Пример – молчание Солженицына в августе 1968-го во время оккупации Чехословакии, хотя все зарубежные радиостанции были в его распоряжении (он объяснял свою реакцию опасностью ответных крутых мер против него), и общественность ждала его слова.
[Закрыть]. Вообще антиисторизм, рассуждения о прошлом, избавленные от понимания прошлого и от понимания возможностей людей прошлых эпох, стали едва ли не правилом в нынешние времена.
Вернемся, однако, к 1950-м годам.
В 1956 году вышла из печати книга К. Симонова «На литературные темы: Статьи 1937–1955». Она была сдана в набор через месяц после XX съезда КПСС, делегатом которого Симонов был и доклад Хрущева о преступлениях Сталина на котором прослушал. В книгу вошли две статьи об Эренбурге. Первая – четыре странички, написанные в 1944 году по случаю награждения Эренбурга орденом Ленина за его работу в годы войны (мы ее цитировали, говоря о военной публицистике Эренбурга). Вторая – 26 страниц об «Оттепели», написанные в 1954-м. Книга показывала, что отношение Симонова к повести Эренбурга за два года не изменилось. Настойчивость, с которой это было продемонстрировано, Эренбурга огорчила. Отношения между писателями продолжали оставаться разорванными.
Атака аппарата ЦК КПСС (1955–1956)
Оттаивание общества после длительной стужи было процессом трудным, но с годами все более заметным; его видно даже по тому, как росла почта Ильи Эренбурга и как менялись сами письма к нему (о письмах речь впереди).
Процесс оттепели оказался неровным, со сбоями и заморозками. Весной 1956 года прошел XX съезд, разоблачивший некоторые преступления Сталина, но осенью подавили венгерское восстание, которое перепугало Кремль, и это вызвало угрозу срыва десталинизации в СССР. Не приняв венгерского восстания (в нем проявились слишком неоднородные силы, включая откровенно антисемитскую составляющую), Эренбург опасался, что изоляция СССР после взятия Будапешта советскими войсками ликвидирует оттепель. Он все делал, чтобы многообразные и еще не крепкие связи с Европой не сорвались, в том числе из-за радикальности левых на Западе.
После выхода повести «Оттепель» отношение к Илье Эренбургу в кабинетах на Старой площади стало откровенно настороженным. Разумеется, сохранялась определенная дифференциация подходов: в секретариате ЦК учитывали пользу контактов «выдающегося борца за мир, против войны и фашизма» с левой интеллигенцией Запада, в отделах и секторах к человеческой неприязни добавлялась деловая – выступления Эренбурга, вызывавшие общественный резонанс, усложняли управление идеологическим кораблем в и без того нелегких для этого условиях оттепели. Компромат на Эренбурга стекался на Старую площадь как от внутренних – официальных и неофициальных – осведомителей, так и из оперативных донесений советских посольств. Официальный статус «борца за мир» позволял Эренбургу регулярно выезжать за границу (рядовые граждане о такой возможности, как известно, и не мечтали) и выступать там на различных встречах и заседаниях. Эти выступления тщательно отслеживались и анализировались в посольствах и при каждом удобном случае в ЦК оформлялись в виде соответствующей секретной бумаги, имевшей силу инструкции для Союза писателей, редакций и издательств. Теперь можно считать документально установленным, что антиэренбурговская кампания советской печати в 1956–1964 годах была инспирирована не только просталинскими силами аппарата Союза писателей, но прежде всего – аппаратом ЦК КПСС.
4 января 1956 года Д. А. Поликарповым была составлена и четырьмя секретарями ЦК во главе с М. А. Сусловым завизирована «Записка отдела культуры ЦК КПСС с согласием секретарей ЦК КПСС о несовместимости взглядов И. Г. Эренбурга с идеологией и политикой КПСС в области литературы и искусства», в которой, в частности, говорилось:
«Как следует из поступившей в ЦК КПСС записки советского посольства в Будапеште, Эренбург допустил высказывания, которые были использованы для оправдания своих позиций сторонниками правого антипартийного уклона в венгерской литературе <…>. Можно в связи с этим напомнить ряд других подобного же характера выступлений и высказываний Эренбурга перед зарубежными писателями и деятелями искусства <…>. В мае 1954 года И. Эренбург выступал по вопросам литературы в Национальном комитете писателей Франции в Париже. Там он так же утрированно характеризовал советские романы на производственную тему (в Будапеште Эренбург повторил и еще более заострил свои суждения), нигилистически отозвался о советской критике и литературе, не указал никаких ее положительных и поучительных сторон. В октябре 1955 г. Эренбург встретился в Москве с мексиканским прогрессивным художником Д. А. Сикейросом [665]665
Д. А. Сикейрос был не только художником, но и коммунистом, организовавшим и возглавившим группу, осуществившую в Мексике, по счастью, неудавшееся покушение на Л. Д. Троцкого, о чем, думаю, Эренбург знал.
[Закрыть]. Как заявил затем Сикейрос в своем докладе в Московском Союзе художников, Эренбург сказал, что он и некоторые его друзья испытывают усталость от пропагандистского искусства. Эренбург не скрывает свою приверженность к современному буржуазному декадентскому и формалистическому искусству. Будучи членом редколлегии журнала „Иностранная литература“, в начале 1955 г. Эренбург старался навязать редколлегии журнала свои взгляды и добиться соответственного заполнения страниц журнала. На заседаниях редколлегии Эренбург выражал безграничные восторги по поводу натуралистической и бескрылой повести Хемингуэя „Старик и море“. Как настоящих писателей Эренбург рекомендовал Фолкнера, творчество которого крайне формалистично и мрачно, Мориака, реакционного католического писателя Франции. О многих произведениях прогрессивной литературы и широко известных у нас передовых писателях говорил скептически и пренебрежительно <…>. В знак несогласия с линией журнала, не соответствующей его намерениям, Эренбург вышел из состава редколлегии.Свои выводы Эренбург высказывает в прямой или завуалированной форме в различных выступлениях за границей и при встречах с зарубежными деятелями искусства. Причем его личные суждения воспринимаются как мнение доверенного представителя советской литературы, Союза советских писателей. Тем самым подобные выступления способны наносить ущерб влиянию советской литературы и искусства за рубежом. Полагали бы целесообразным пригласить т. Эренбурга в ЦК КПСС и обратить его внимание на непозволительность высказывания им в беседах с зарубежными деятелями литературы и искусства выводов, несовместимых с нашей идеологией и политикой партии в области литературы и искусства» [666]666
Аппарат ЦК КПСС и культура. С. 466–468.
[Закрыть].
На этом документе имеется резолюция кандидата в члены Президиума ЦК КПСС Д. Т. Шепилова: «Согласиться. Предлагаю беседу поручить провести Поликарпову и Рюрикову. Д. Шепилов. 23. 01. 1956» [667]667
Там же. С. 468.
[Закрыть]. Но вскоре грянул XX съезд КПСС, ход которого для аппаратчиков ЦК оказался непредсказуемым, и им стало не до Эренбурга. Только к началу осени, когда просталинские легионы, собравшись с силами, переломили ситуацию, январское указание по части Эренбурга было исполнено. 4 сентября Д. Поликарпов записал: «В соответствии с поручением секретарей ЦК КПСС с тов. Эренбургом проведена беседа по вопросам, поставленным в данной записке» [668]668
Там же.
[Закрыть].
О результатах этой беседы проще всего судить по эренбурговской эссеистике 1956–1958 годов…
