Текст книги "Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)"

Автор книги: Борис Фрезинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 68 страниц)

В те годы Эренбург был увлечен искусством фотографии, и у него возник план издать книгу в виде гида, проиллюстрированного массой сделанных снимков кафе (еще 25 февраля он писал об этом В. Лидину); план этот, увы, не осуществился.

Долгое время Эренбург не мог остановиться на определенном названии книги (и нейтральное «В кафе», и бойкое, но неточное «Гид по кафе Европы» – не подходили), еще 18 апреля 1925 года книга, все 11 новелл которой были написаны, звалась «Условный рефлекс кафе» [286]286
  См. письмо Эренбурга «серапиону» М. Слонимскому: П1. С. 427.


[Закрыть]. Издатели от рукописи отказывались (сколько-нибудь массовое русское издательское дело на Западе развалилось, в России же частные издатели всего боялись, а государственные не желали иметь дело с «буржуазным писателем»), Наконец после долгих проволочек удалось договориться с одесским издательством «Новая жизнь», и в начале мая 1926 года книжка вышла в свет (почему-то обкорнанная – напечатали только 10 новелл). С тех пор она не переиздавалась в России до 2001 года [287]287
  См.: НП.


[Закрыть].

Эренбург опасался, что его обвинят в подражании французскому писателю Полю Морану, сборник рассказов которого «Открыто ночью» был тогда очень популярен во Франции и вышел по-русски в том же 1926 году. Но критика ни с кем Эренбурга не сравнивала; она была немногословна и крайне резка. «Ленинградская правда»:

«Мир рассматривается Эренбургом через скверно вымытый трактирный стакан. Недаром все происходит в кафе. Это стержень книги. Эренбургу не о чем писать. Поэтому язык его претенциозен и безвкусен, темы штампованы. „Условные страдания“ – услужливая и легковесная макулатура, всецело рассчитанная на мещанина» [288]288
  Блейман М.[Рец. на «Условные страдания завсегдатая кафе»] // Ленинградская правда, 1926. 23 июня.


[Закрыть].

Рецензия в варшавской русскоязычной газете «За свободу» (27 июня) озаглавлена «Кофейный Вольтер», т. к. обыгрывала слова знаменитого парижского критика Эдмона Жалю, назвавшего Эренбурга «Вольтером наших дней». Московская «Печать и революция» устами Л. Войтоловского громила новую книгу Эренбурга как «бессвязное пустословие с такими развязно-бессильными потугами на ироническое глубокомыслие и парадоксальную хлесткость» [289]289
  Печать и революция. 1926. № 8. С. 199.


[Закрыть].

В конце 1926 года издательство «Земля и фабрика» составляло план собрания сочинений Эренбурга; включили в него десятым томом и «Условные страдания…», но было издано только 7 томов…

«Рассказы» (1928)

Рассказы, написанные Эренбургом в 1926 году (в том числе и после летней поездки по СССР), удалось выпустить лишь в 1928-м в ленинградском издательстве «Прибой» благодаря содействию работавших там «серапионов»; в этой тощей книжице всего 5 рассказов («Веселый Паоло», «Два друга», «Ночь в Братиславе», «Старый скорняк» и «Лотерейный билет»). Особенно непростой была судьба рассказа «Веселый Паоло». Он написан под впечатлением поездки 1926 года в Грузию, где за внешне благодушной обстановкой Эренбург уже ощутил запах большой крови и смог написать рассказ так, что не почувствовать этого нельзя. Герою рассказа «Веселый Паоло» сообщают, что его письмо перехвачено и ему грозит гибель, но он отказывается бежать, устраивает прощальный пир, на который зовет и своего смертельного врага-чекиста, а ночью его забирают и расстреливают… Писатель предложил свой рассказ «Новому миру», но там явно испугались и, сделав вид, что затеряли рукопись, рассказ не напечатали. Тогда Эренбург передал «Веселого Паоло» в «Прожектор», который вели А. К. Воронский и Н. И. Бухарин. Острый грузинский сюжет рассказа, допускавший более чем опасную трактовку, не мог не заинтересовать Бухарина, но разрешить такую публикацию в журнале, который он редактировал, в пору медленно набирающего силу конфликта со Сталиным Бухарин не рискнул… В журналах удалось напечатать только два рассказа, и оба в «Красной нови» («Ночь в Братиславе» в № 4 и «Старый скорняк» в № 6).

Очень влиятельный тогда идеологический критик А. Селивановский, прочитав «Рассказы», написал рецензию, в которой пересказал их на свой лад, после чего задал вопрос: «Как можно после этого называть Эренбурга попутчиком, хотя бы и „правым“? Разве в „Рассказах“ не видно уже окончательного вытеснения из творчества Эренбурга всех элементов попутничества?» [290]290
  На литературном посту. 1929. № 3. С. 72.


[Закрыть]

Тучи над головой писателя Эренбурга сгущались, возможности печатать в СССР написанное про СССР стремительно сокращались.

9. «В Проточном переулке»

В 1925 году Эренбург помногу перечитывал русскую классику – и ту, что любил всегда, и ту, что еще недавно считал устаревшей. Отвечая на вопрос Елизаветы Полонской, как ему понравились новые книги молодых отечественных авторов, Эренбург написал, что не понравились, и добавил: «Я хочу Гоголя и еще хороших репортеров» [291]291
  П1. С. 457.


[Закрыть]; в другом письме он признавался, что «реабилитировал Тургенева» [292]292
  Там же. С. 510.


[Закрыть].

Весной 1926 года, думая о предстоящей поездке в Россию, Эренбург решил посмотреть незнакомые ему дальние края – Урал и Сибирь. Однако совершить такую поездку он не смог по причинам сугубо материальным (этот план удалось осуществить лишь в 1932 году), и, приехав в Москву, писатель ограничился уже хоженым маршрутом – Харьков, Киев, Гомель, Одесса, Ростов, Тифлис (в этих городах его знали и можно было свести концы с концами, выступая с чтением новой прозы). Впечатлений от поездки было немало. «Материалу на 10 томов, – писал Эренбург с дороги Полонской. – А как писать?» [293]293
  Там же. С. 501.


[Закрыть]

Замысел нового романа возник еще в Москве, а работать над ним Эренбург начал в Париже в сентябре 1926-го. Роману «В Проточном переулке» посвящена отдельная глава мемуаров «Люди, годы, жизнь» (так подробно Эренбург говорил в них лишь о своих стихах, о «Хулио Хуренто», о «Моем Париже» и «Дне втором»); в этой главе рассказывается, как летом 1926-го в Москве писатель поселился у Е. О. [294]294
  Напомню, что Екатерина Оттовна Сорокина (урожд. Шмидт) – его первая жена (Париж, 1909–1913 гг.), мать его единственной дочери Ирины.


[Закрыть]и Т. И. Сорокиных в Проточном переулке:

«Не знаю почему, но Проточный переулок тогда был облюбован ворами, мелкими спекулянтами, рыночными торговцами <…>. В подвалах ютились беспризорные <:…>. Я увидел один из черных ходов эпохи и решил его отобразить <…>. Я вдохновился Проточным переулком, с его равнодушием и надрывом, с мелким подходом к большим событиям, с жестокостью и раскаяньем, с темнотой и тоской; впервые я попытался написать повесть „с натуры“. В основу фабулы легло подлинное происшествие: владелец одного из домишек, жадный и бездушный торгаш, разозлившись на беспризорных, которые стащили у него окорок, ночью завалил выход из подвала, где дети прятались от жестоких морозов» [295]295
  ЛГЖ. Т. 1. С. 507.


[Закрыть].

Шел очередной акт свирепой внутрипартийной схватки, развязка которой должна была определить будущее страны, но «господин Эренбург», как называли его теперь критики, кажется, потерял интерес к большой политике; во всяком случае, его итоговые впечатления о поездке 1926 года (в письме к Е. Полонской) выглядят достаточно демонстративными: «В России меня больше всего потрясли кошки московских переулков, когда светает, патетичность рек и емкость грузинских желудков» [296]296
  П1. С. 501.


[Закрыть]. Он хотел писать теперь не о том внешне новом, что принесла в жизнь страны революция, но о том, чего революция в жизни не изменила.

27 октября 1926 года Эренбург писал из Парижа в Москву писателю Владимиру Лидину:

«Мне приходится исступленно работать, покрывая полученные (и, увы, потраченные уже) авансы. Написал статьи для „Красной газеты“ о путешествии, книгу о кино („Материализация фантастики“. – Б.Ф.)и половину нового романа, который будет называться „В Проточном переулке“ – роман психологически-бытовой, мещанский, по старинке. Боюсь, что не напечатают его» [297]297
  Там же. С. 511.


[Закрыть].

Месяц спустя Эренбург информировал Лидина: «Я кончил роман (маленький, 7–8 листов). Заранее предвижу все нападки: 1) апология мещанства, 2) введение романтически-гротескных фигур в быт и пр.» [298]298
  Там же. С. 516.


[Закрыть].

Новый роман выпустило парижское издательство «Геликон» тиражом всего в 1000 экземпляров, вышел он по-русски и в Риге. Судьба советского издания складывалась, как это было со всеми книгами Эренбурга, нелегко. Журнал «30 дней» напечатал роман с большими купюрами (№ 1–3 за 1927 год); отдельное издание готовило издательство «Земля и фабрика» (формально включив новую книгу автора в состав его собрания сочинений в восьми томах, оно оттягивало ее выход до выпуска всех первых томов). «Я очень зол на „ЗиФ“ за „Проточный“, но они клянутся, что роман выйдет в апреле отдельной книгой без купюр», – сообщал Эренбург Лидину 22 марта 1927 года [299]299
  Там же. С. 534.


[Закрыть]. Вскоре стало известно, что все книги, вошедшие в собрание сочинений Эренбурга, издательство намерено подвергнуть цензурной правке. «Мой „Проточный“ выходит в обезображенном виде, от „Рвача“ останутся только рожки-ножки», – жаловался Эренбург Е. Полонской 16 апреля [300]300
  Там же. С. 535.


[Закрыть], а 3 мая он пишет Лидину: «Сегодня мне пришлось телеграфировать ЗиФу, что я отказываюсь от выпуска „В Проточном“ отдельным изданием ввиду совершенно неприемлемых купюр» [301]301
  Там же. С. 536.


[Закрыть].

Все же «ЗиФ» выпустил «В Проточном переулке» в 1927 году – седьмым томом собрания сочинений, который вышел раньше первого тома, выпущенного в 1928-м. Эренбургу удалось смягчить цензурный пресс, и только «Рвача» спасти он не смог – требования цензуры остались неприемлемыми, и «полное собрание сочинений» вышло без «Рвача», то есть без пятого тома.

Большую статью об Эренбурге вождя пролетарских писателей (главы пресловутого РАППа) Леопольда Авербаха издательство разрезало на куски, которые печатались в качестве редакционных предисловий к отдельным томам. В предисловии к «Проточному» Авербах утверждал: «Эренбург не современен, он не видит замечательной жизни, которая распускается на земле, не видит масс, перестраивающих жизнь». Процитировав затем слова Н. И. Бухарина из его «Злых заметок»: «Нам нужна литература бодрых людей, в гуще жизни идущих, храбрых строителей, знающих жизнь, с омерзением относящихся к гнили, плесени, гробокопательству, кабацким слезам, разгильдяйству и юродству» и заявив: «Это положение остается верным и в отношении автора „Проточного переулка“» [302]302
  Эренбург И.Полное собрание сочинений. Том VII: В Проточном переулке. М.; Л., 1927. С. 6.


[Закрыть], Авербах давал читателям понять, что новая книга Эренбурга «нам не нужна». Слишком многое в «Проточном переулке» должно было раздражать Авербаха лично и слишком многое было в ней политически абсолютно уязвимо. Например, перебравшийся в Москву из Гомеля Юзик – горбун, игравший на скрипке перед киносеансами, – с его еврейской склонностью, не имея даже марксистского образования, рассуждать на общие темы. Действие романа происходит в пору, когда нэп начали неумолимо сворачивать, намереваясь задушить нэпманов налогами. Вот к Юзику прибегает, запыхавшись, гражданка Лойтер:

«– Вы слыхали, на сколько нас обложили? Теперь скажите мне – почему вы делали эту революцию?

Юзик задумался. Он никогда не отвечал сразу.

– Я ее не делал. Я жил тогда в Гомеле, и я играл в ресторане „Конкордия“ на скрипке. Но я тоже кричал „ура“. Хотя у меня нет настоящих мыслей, а только горб, я тоже кричал. И я смеялся. Я думаю, что все тогда делали революцию. Вы тоже делали революцию, мадам Лойтер. И тот, кто вас обложил налогами, он тоже делал революцию. А почему мы ее делали? Этого я не знаю. Почему делают детей, мадам Лойтер? Наверное, потому, что у людей маленькая голова и большое сердце.

философия Юзика никому не нравилась: она пахла провинциальным луком и безропотностью старой „черты оседлости“. А в Москве люди хотят удачи. Гражданка Лойтер, раздосадованная, кричала:

– Вы говорите глупости, Юзик. Смешно! Когда они здесь поставили сто шестьдесят, вы хотите меня утешить такими разговорами…» [303]303
  СС8. Т. 2. С. 579.


[Закрыть].

Приговор, вынесенный Эренбургу имевшим марксистское образование Леопольдом Авербахом, давал установку всей официальной критике, и критика строчила о «Проточном» исключительно враждебно, оправдывая мрачные прогнозы Эренбурга.

Однако он вряд ли был прав, когда написал в мемуарах: «Кажется, ни одну мою книгу не поносили так, как роман „В Проточном переулке“» [304]304
  ЛГЖ. Т. 1. С. 508.


[Закрыть], – на иные его книги случались рецензии и пострашнее. Его острая обида на критиков объясняется скорее тем, что в «Проточном» не было язвительного яда, осознанной сатиры, даже иронии, это книга незащищенная, исполненная щемящей любви к людям, которые не виноваты, что влачат такую жизнь. («В те годы, – признавался Эренбург, – я не писал стихов, и повесть походила на лирическое признание» [305]305
  Там же. С. 507.


[Закрыть].) Потому-то столь горько было Эренбургу читать про себя, что он «ищет этих людей в Советской России, смакуя появление нового мещанина в осклизлом переулке и восклицая коленопреклоненно перед ним „верую“» [306]306
  Янковский М.Философия завсегдатая кафе // Смена. Ленинград, 1927. 27 ноября.


[Закрыть]. Особенно же досталось писателю за прямую перекличку с Гоголем, когда он представил Россию не только не лихой тройкой (пусть себе и везущей Чичикова), а тремя несчастными беспризорными, молча плетущимися на станцию, чтобы забраться в товарняк и двинуть в теплые края:

«И сдается мне, что идет это наша Россия такая же ребячливая и беспризорная, мечтательная и ожесточенная, без угла, без ласки, без попечений, все дальше и дальше, по горячей пустой дороге, среди чужих колосьев, чужого богатства… И сердце останавливается, сил нет спросить, дойдет ли она?..» [307]307
  СС8. Т. 2. С. 680.


[Закрыть]

Правда, ортодоксальный В. Фриче, автор разгромного подвала о «Проточном» в редактируемой Бухариным «Правде», все же признался, что «страницы романа, посвященные беспризорным, делают честь сердцу Эренбурга» [308]308
  Фриче В.Люди проточных переулков // Правда. 1927. 28 августа.


[Закрыть]…

Очень зло написал о «Проточном» свободный парижанин Г. Адамович в журнале «Звено»; он говорил о «копеечном лиризме» автора и ядовито назвал Эренбурга «Боборыкиным, начитавшимся Жироду» [309]309
  Адамович Г.Эренбург. Проточный переулок // Звено. Париж, 1927. № 3. С. 127–128. См. также: АдамовичГ. Собрание сочинений. Литературные беседы. Кн. 2. СПб., 1998. С. 275.


[Закрыть].

Кажется, одна только пражская «Воля России», отметив, что своим «Проточным» писатель «наконец, один только раз вступил на традиционный путь русской художественной литературы», выразила надежду, что этот роман будет «поворотным пунктом творчества И. Эренбурга, что он начнет смотреть больше в себя, чем на все стороны» [310]310
  Рецензия Н. Мельниковой-Папоушек (Воля России. 1927. № 8–9. С. 214–217).


[Закрыть].

В 1929 году «ЗиФ» повторил издание «В Проточном переулке», после чего наступил перерыв до 1964 года, когда автор включил его в свое новое собрание сочинений. В те же годы он высказался о «Проточном» в мемуарах с той требовательностью к себе, которая доступна лишь художнику:

«Слабость моей повести не в замысле, не в том, что я обратился к неприглядным обитателям Проточного переулка, не противопоставив им строителей будущего, а в том, что изображаемый мир слишком робко, скупо, редко озарен светом искусства. Дело не в размерах отпущенного мне дарования, а в душевной поспешности, в том, что мы жили, ослепленные огромными событиями, оглушенные пальбой, ревом, громчайшей музыкой и порой переставали ощущать оттенки, слышать биение сердца, отлучались от тех душевных деталей, которые являются живой плотью искусства» [311]311
  ЛГЖ. Т. 1. С. 510.


[Закрыть].

10. «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца»

Мы подошли к последнему сатирическому роману Эренбурга. Его название некоторые писавшие об Илье Эренбурге применяли к его собственной жизни (ну что ж, назвать ее бурной можно, другое дело, что это не самая емкая ее характеристика).

Замысел романа «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца» возник у Эренбурга весной 1927 года – в невеселую пору. Советские издательства отклонили книгу его эссе «Белый уголь, или Слезы Вертера», в очередной раз был запрещен роман «Рвач», зашли в тупик переговоры об издании романа «В Проточном переулке». «Мой плацдарм все сужается», – жаловался Эренбург в письме [312]312
  П1. С. 543.


[Закрыть]. Принимаясь за новую работу, он отлично понимал ее цензурную «непроходимость»: «„Лазик“ заранее обречен на заграничную жизнь» [313]313
  Там же.


[Закрыть], – признавался автор еще не дописанного романа. Однако замысел так увлек его, что прагматические соображения были отброшены.

Есть по крайней мере два литературных источника, подтолкнувших Эренбурга к созданию новой книги. Первый из них – роман Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны». Он впервые начал издаваться по-русски (в переводе с немецкого издания) в 1926 году, и Эренбург, видимо, познакомился с ним по этому изданию; во всяком случае, уже во время работы над «Лазиком» Эренбург писал Елизавете Полонской из Парижа: «Тебе понравился „Швейк“? По-моему это замечательная книга. Меня она совершенно потрясла» [314]314
  Там же. С. 548. Этого мнения о Гашеке Эренбург придерживался всю жизнь. Франтишек Кубка приводит слова Эренбурга: «Ярослава Гашека я считаю одним из величайших писателей современности. „Швейк“ – одна из любимых моих книг» ( Kubka F.Augenzeuge meinerZeit. Praga, 1964. S. 171).


[Закрыть]. Второй источник – два тома хасидских легенд в художественном переложении Мартина Бубера [315]315
  В Берлине в 1906 г. вышли его «Рассказы о раби Нахмане» и в 1907-м «Легенды о Баал-Шеме».


[Закрыть]. На хасидские легенды, которые по-русски в XX веке не издавались, Эренбурга натолкнул еврейский писатель из Польши О. Варшавский и его друзья, развлекавшие Эренбурга той весной в парижских кафе байками о хитроумии и суевериях старозаветных местечковых евреев.

В такой атмосфере и выстраивался замысел сатирического, плутовского романа, в котором сюжеты хасидских легенд (одну из них – о том, как еврей бежал вокруг Рима и встретил Иисуса Христа, – Эренбург придумал сам еще в 1915 году в поэме «Рассказ одержимого» [316]316
  См.: БПбс. С. 260–263.


[Закрыть]) чередовались с картинами жизни Советской России, Восточной и Западной Европы, Палестины – их органично связывала судьба главного героя и рассказчика, гомельского портного Лазика Ройтшванеца, «еврейского Швейка», как его единодушно аттестовала потом зарубежная критика [317]317
  Например, на суперобложке книги: Ehrenburg I.Das bewegte Leben des Lasik Roitschwantz. Zürich; Leipzig; München [Издание без даты, но не позже 1930 г.] – под заголовком «Ein j üdischer Schwejk» приводятся соответствующие отклики прессы.


[Закрыть].

Эренбург начал писать роман в апреле 1927 года; писал легко, с удовольствием. Уже в майских письмах он сообщает друзьям о новой работе («Я с горя засел за сатирическую повесть. Еврейское утешение!» [318]318
  П1. С. 536.


[Закрыть], «Начал роман „Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца“– современность с талмудической точки зрения. Кажется, весело» [319]319
  Там же.


[Закрыть]). К июлю 1927 года, когда Эренбург с женой уехал отдыхать в Бретань, роман был доведен до середины. «Здесь надеюсь кончить, – сообщалось 25 июля в письме к Е. Полонской из Бретани. – Он, вероятно, тебе понравится. Для чего окружал себя хасидами, талмудистами и пр. Это – современность глазами местечкового еврея. Метод осмеяния – чрезмерная логичность» [320]320
  П1. С. 543.


[Закрыть]. Закончить работу над книгой в Бретани не удалось – кажется, впервые Эренбург вместе с друзьями (Савичи, Р. Якобсон, Лидин) провел беззаботные и веселые каникулы, и самая их атмосфера, искрящаяся остроумием, розыгрышами вперемежку с политическими дискуссиями и литературными разговорами, «работала» на незавершенный роман. «Я был в Бретани и бездельничал, – писал Эренбург Замятину 21 сентября. – Теперь буду кончать моего „Ройтшванеца“, который выйдет, вероятно… в переводах. C’est la vie!» [321]321
  Там же. С. 546.


[Закрыть]

Эренбург не делал тайны из своей работы и написанные главы новой книги обычно давал читать друзьям. В сентябре – октябре 1927 года он встречался в Париже с И. Э. Бабелем и, надо думать, познакомил его с «Лазиком». Прямого влияния Бабеля в романе нет, но нельзя не заметить, что стиль монологов Лазика Ройтшванеца ориентирован на языковую систему Бабеля.

«Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца», законченная в октябре 1927 года, оказалась далеко не веселым романом о том, что маленькому человеку нет счастья и покоя, а если он к тому же еще и еврей, то нет и места на земле. Скептицизм в прозе Эренбурга неизменно имел сентиментальную окраску, что не лишало сатирические стрелы его книг убойной силы. У приключений несчастного Лазика в каждой стране было свое лицо и своя горечь. Надо отдать должное остроте и проницательности сатиры Эренбурга. Ведь если говорить только о советских главах, то за десятилетие до 1937 года он изобразил отлаженную машину, превращающую созданные из ничего доносы во вполне реальные сроки тюремного заключения; за много десятилетий до хлопкового и прочих громких советских уголовных дел показал образцовое хозяйство, в котором поголовье кроликов неуклонно росло лишь на бумаге; описал заботу государства об идеологической девственности его граждан, показав, как из Центра по всем городам и весям шли списки книг, подлежащих уничтожению; наконец, он поведал о сообществе литераторов-бдистов, мечтающих уничтожить всех прочих писателей, чтобы издавали и читали только их. Система тотального надсмотра, которой предстояло еще многие десятилетия бездарно проматывать природные ресурсы и подавлять человека, увидена и изображена Эренбургом зорко и без иллюзий.

Рукопись законченного романа была отослана в московское издательство «Круг», но оно не решилось печатать роман. В январе 1928 года Эренбург издал книгу небольшим тиражом в Париже (оформление Л. М. Козинцевой и приятеля Эренбурга, польского архитектора Сеньора). Однако это издание к распространению в СССР было немедленно запрещено. Один экземпляр парижского издания Эренбург отправил Н. И. Бухарину, надеясь, что его веселый характер поможет одобрить книгу.

«Мне думается, – писал ему Эренбург, – что она должна Вам прийтись по вкусу. Ежели я не ошибаюсь в этом, Главлит не хочет пропускать эту книгу. Я вспоминаю, что „Хуренито“ тоже вышел благодаря Вашему отзыву, и поэтому Вам пишу касательно „Лазика“. Я не прошу Вас об исключительной мере. Но если Вы найдете запрет несправедливым, Вам легко будет снять его: предисловием или как-нибудь иначе» [322]322
  Там же. С. 559.


[Закрыть].

Может быть, в иное время Бухарин и принял бы новую книгу Эренбурга, но теперь, в пору острой схватки со Сталиным, ему было не до похождений бедного Ройтшванеца, скорее грустных, нежели веселых. Более того – они вызвали у него враждебную реакцию, и Бухарин высказался о книге походя – крайне резко и абсолютно однозначно: он назвал ее не только «зеленой скукой для мертвых людей», но даже «безыдейной, скучной, совсем неправдивой в своей односторонности литературной блевотиной» – это было напечатано в «Правде» 29 марта 1928 года в статье Бухарина, посвященной приезду Горького из Италии в СССР. Отметим, что в своих программных выступлениях 1928 года Бухарин ставил масштабные идеологические задачи. Создание книги о судьбе местечкового еврея в пору жесточайших социальных потрясений не вписывалось в этот масштаб как в силу идеологических концепций Бухарина, так и по причине его личных пристрастий в литературе. Отсюда несдержанность реплики.

В 1934 году бывший член Политбюро, а тогда главный редактор «Известий» Н. И. Бухарин напечатает в газете статью Карла Радека «День второй Ильи Эренбурга», посвященную одобренному Сталиным новому роману писателя. В этой статье Радек вернется к «Бурной жизни Лазика Ройтшванеца», назовет ее «великолепной в своем роде книгой», которую «можно считать завершением первого периода литературной деятельности Эренбурга, ибо она лучше других рассказала, что не позволило Эренбургу стать в наши ряды». Радек назвал это «что»:

«Илья Эренбург, в котором великие подвиги нашей революции находили живой отклик, который великолепно чуял горячий темп нашей жизни, нашу живучесть, не видел, куда идет страна. И поэтому он метался между заграницей и Советским Союзом, создавая талантливейшие, но порочные книги, лишенные понимания того, куда идет первая пролетарская страна».

В 1934 году считалось, что Эренбург наконец-то понял, куда идет страна, и потому стало возможным признать некоторые достоинства «Лазика». Но в 1928 году такое признание было невозможным. «Сегодня мне показали статью о Горьком Бухарина с отзывом мимоходом о „Лазике“, – писал Эренбург Владимиру Лидину 3 апреля 1928 года. – Очень удручен по многим причинам» [323]323
  П1. С. 566.


[Закрыть]. Рушилась последняя надежда на выход «Лазика» в СССР – реплика Бухарина закрыла ему дорогу к советскому читателю.

Понятно, что этот запрет оставался в силе и после смещения Бухарина с высоких постов, и после того, как имя его было проклято и растоптано сталинскими калачами. По неизъяснимой прихоти истории первая публикация «Бурной жизни Лазика Ройтшванеца» в СССР стала возможна лишь через год после реабилитации Н. И. Бухарина – в 1989 году.

В мемуарах Эренбурга «Люди, годы, жизнь» есть неожиданное свидетельство о том, как в 1934 году на даче Горького под Москвой после общего разговора за столом члены сталинского Политбюро (Сталина на встрече не было) подходили к Эренбургу и заговаривали с ним именно о «Лазике». Калинин, Ворошилов и прочие хвалили книгу, но осуждали ее за… антисемитизм; Каганович книгу не хвалил и осуждал ее автора за… еврейский буржуазный национализм [324]324
  ЛГЖ. Т. 2. С. 45.


[Закрыть]. (Этот эпизод советская цензура, естественно, вымарала из воспоминаний Эренбурга.)

В советской печати о «Лазике» не было ни одной статьи, ни одной рецензии, роман не упоминался даже в книгах и обзорных статьях о творчестве Эренбурга. Широкая советская публика узнала о романе в марте 1963 года из выступления секретаря ЦК КПСС Л. Ф. Ильичева, посвященного «разоблачению» мемуаров «Люди, годы, жизнь». Оспаривая очевидное утверждение Эренбурга о том, что при Сталине в СССР подавлялась свобода творчества, Ильичев сказал:

«И. Эренбург не испытывал ограничений в изложении своих взглядов… Он волен был в повести „Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца“, изданной в Берлине в 1928 году (это ошибка референтов: берлинское издание вышло в 1929-м. – Б.Ф.),предвзято рисовать советскую действительность того времени. В повести изображаются страдания и мытарства портного из Гомеля, советский строй представляется враждебным простому человеку как государство, где процветают лишь мошенники, где задавлена всякая живая мысль, где „власти“, состоящие из лицемеров и проходимцев, душат честного человека, не дают ему возможности жить» [325]325
  Правда. 1963. 10 марта.


[Закрыть].

Эти слова задели Эренбурга, и не пытавшегося в 1962 году включить «Лазика» в свое собрание сочинений – по причине полной цензурной непроходимости. Более того, рассказывая о 1927 годе в мемуарах «Люди, годы, жизнь», Эренбург ни словом не упомянул свой запрещенный в СССР роман (это был характерный для него политический прагматизм – изданию романа не поможешь, а даже упоминание о нем в мемуарах цензура все равно изымет).

Март 1963 года прервал работу Эренбурга над шестой книгой мемуаров, и он возобновил ее лишь после личной встречи с Хрущевым в августе, когда получил гарантии, что никакой цензуры над ним не будет. Вот тогда в 15-й главе мемуаров об антисемитской кампании 1949 года против «космополитов» и появился неожиданно для читателя рассказ о романе «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца». (После речи Ильичева тема романа о Лазике была предана гласности, и автор счел себя обязанным объясниться с читателями.) Вот этот рассказ:

«В конце двадцатых годов я познакомился на Монпарнасе с еврейским писателем из Польши Варшавским, с его друзьями. Они мне рассказывали смешные истории о суевериях и хитроумии старозаветных местечковых евреев. Я прочитал сборник хасидских легенд, которые мне понравились своей поэтичностью. Я решил написать сатирический роман. Герой его гомельский портной Лазик Ройтшванец, горемыка, которого судьба бросает из одной страны в другую. Я описал наших нэпманов и захолустных начетчиков, польских ротмистров эпохи санации, немецких мещан, французских эстетов, лицемерных англичан. Лазик, отчаявшись, решает уехать в Палестину; однако земля, которую называли „обетованной“, оказывается похожей на другие – богатым хорошо, бедным плохо. Лазик предлагает организовать „Союз возвращения на родину“, говорит, что он родился не под пальмой, а в милом ему Гомеле. Его убивают еврейские фанатики. Моего героя западные критики называли „еврейским Швейком“. (Я не включил эту книгу в собрание моих сочинений не потому, что считаю ее слабой или отрекаюсь от нее, но после нацистских зверств опубликование многих сатирических страниц мне кажется преждевременным)» [326]326
  ЛГЖ. Т. 3. С. 120. Последняя фраза совершенно в духе Эренбурга: признание, что книга не включена в собрание сочинений из-за опасения цензуры, было цензурно непроходимо, а так читателям стало известно, что автор от своего романа не отказывается… 13 ноября 1966 г. литературовед Е. И. Ландау записал сказанные ему слова Эренбурга – о его сожалении, что не имел возможности включить в собрание сочинений «Бурную жизнь Лазика Ройтшванеца»: «Этот роман представляется мне удачным: язык героя постепенно обрастает материалом его жизни, становится цветистым» (архив автора).


[Закрыть].

Эти слова, как ни странно, были опубликованы в 1965 году. Мемуары Эренбурга печатал «Новый мир». Его литературная политика вызывала оголтелые нападки аппарата ЦК; начиная уже с 4-й книги мемуары Эренбурга встречались им в штыки. 6-ю книгу автор сдал в журнал в апреле 1964 года. Когда в журнале их подготовили к печати, Хрущев практически уже был устранен от власти, и аппарат творил, что хотел. Рукопись Эренбурга лежала на столе секретаря ЦК Ильичева, который решил не разрешить ее публикацию. Эренбург написал Хрущеву письмо, напоминая о его прошлогоднем обещании, но это письмо Хрущеву попросту не передали. Решение о запрете мемуаров принял аппарат ЦК, но тут Хрущева свергли, да и позиций Ильичева пошатнулись. Вопрос о «Новом мире» рассматривал Президиум ЦК, и решение о публикации мемуаров отдали на откуп редакции журнала. Так абзац о «Лазике» и был напечатан в февральском номере журнала за 1965 год.

А текст романа напечатали в СССР лишь в 1989 году; он давно уже был переведен на многие языки мира; спектакли по нему ставились и ставятся в различных странах. В московском театре «Шалом» в 90-е годы тоже дали приют спектаклю о Лазике [327]327
  См.: Фрезинский Б.Poor Lazik, или Пляшем и поем // Литературная газета. 1999. 23 июня.


[Закрыть]. «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца» – последний сатирический роман Ильи Эренбурга, и Карл Радек в одном был прав в своей статье 1934 года – этот роман действительно закончил первый период деятельности Эренбурга-прозаика. Теперь ясно – период наиболее плодотворный.