Текст книги "Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)"

Автор книги: Борис Фрезинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 68 страниц)

Воспользуюсь книгой самого серьезного, знающего и глубокого биографа и исследователя Пастернака Л. С. Флейшмана, чтобы привести слова о речи Пастернака в изложении Андре Мальро: «Идите, друзья мои, на природу, собирайте на лужайке цветы!» [473]473
  Флейшман Л.Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. СПб., 2005. С. 340. Здесь Флейшман цитирует книгу: Lacouture J.Andre Malraux: Une vie dans siècle. Paris, 1973.


[Закрыть], которые, надо думать, ближе к тому, что было сказано, а не задумано. Приведу и суждение Флейшмана, имеющее к нашей теме прямое отношение:

«При чрезвычайной восторженной оценке Пастернака и его поэзии у Эренбурга выхолащивался глубоко оппозиционный смысл его речей. Он подменялся заведомо трогательным, но лишенным значения детским „мычанием“, „восторженным кудахтаньем“, „непониманием даже самого себя“…» [474]474
  Флейшман Л.Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. СПб., 2005. С. 512.


[Закрыть].

Самая мысль об оппозиционности сказанного в реальности Пастернаком представляется мне, ну, скажем, не вполне точной… Тем паче что никто из советских делегатов конгресса, среди которых были такие люди, как Щербаков, Киршон, Кольцов и т. д., никто из свободных западных участников, никто из журналистов не обратил внимания на то, что советский делегат на конгрессе, провозгласившем необходимость объединения всех антифашистки настроенных писателей мира, выступил с призывом «не объединяться». Т. е. событие, которое могло стать мировой сенсацией, прошло никем не замеченным. Речь Пастернака переводил писатель и общественный деятель Андре Мальро, у которого я не встречал никаких упоминаний «оппозиционности» речи Пастернака. Может быть, он переводил переданный ему лист с текстом речи, который отличался от устной речи, но ведь и знающие русский язык ничего оппозиционного не услышали.

В цитированном письме к С. Б. Рейзину Эренбург заметил по поводу «Книги для взрослых»: «Может быть, я написал ее не вовремя – немного позднее или немного раньше, чем следовало» [475]475
  П2. С. 206.


[Закрыть]. Насчет «немного раньше» все прояснилось очень скоро, а вот «немного позднее» – это, пожалуй, действительно так. Появись «Книга для взрослых» хотя бы на полгода раньше, критика встретила бы ее сочувственней. Однако Эренбург, обычно столь чуткий к часам истории, предвидеть 1937 год не смог…

В 1939 году, после поражения Испанской республики, с которой Эренбург прошел годы Гражданской войны, он написал горькие стихи, где были такие строки:

 
Не дай доглядеть, окажи, молю, эту милость,
Не видеть, не вспомнить, что с нами в жизни случилось…
 

Эренбург 1939 года уже не мог бы написать «Книгу для взрослых» (только в старости он сумел, говоря его словами, победить то, что сделала с ним жизнь, и вернуться к рассказу о людях, годах, жизни).

«Книга для взрослых» была попыткой исповеди художника, искренне желавшего принять идею социалистического переустройства жизни во имя счастья людей. Счастья, как известно, не получилось. Социалистический эксперимент в его сталинском варианте обернулся чудовищной мистификацией. Однако в силу своих масштабов эта мистификация стала серьезным предостережением для цивилизованного человечества. Потому интерес к нашему опыту, и в частности к 1930-м годам, когда этот опыт оформился «во всей красе», будет незатухающим долгие годы, и «Книга для взрослых» (в своей мемуарной части – неповторимое и поучительное свидетельство) останется памятником трагической эпохи иллюзий.

4. Испанские фотоальбомы

В июне 1932 года в Берлине издательство «Малик» выпустило по-немецки книгу очерков Ильи Эренбурга «Испания» (Spanien heute [Испания сегодня]. Berlin: Malik, 1932) в чудесном оформлении Джона Хартфильда, с массой снимков, сделанных Эренбургом в 1931 году (увы, уже в 1933-м все книги издательства «Малик» нацисты сожгли). Директором «Малика» был приятель Эренбурга, немецкий писатель Виланд Герцфельде, а Джон Хартфильд – английский псевдоним его родного брата, взятый в знак протеста против агрессивного немецкого национализма.

В СССР «Испанию» напечатали тоже в 1932-м, но без единой фотографии; а в феврале 1935-го подписали к печати ее второе издание, и снова без иллюстраций. Когда осенью 1935 года Эренбург приехал в Москву по рабочим делам, он договорился с директором Изогиза Малкиным об иллюстрированном издании «Испании» – по примеру «Моего Парижа» предполагалось, что это будет фотоальбом.

Со времени первой поездки Эренбурга по Испании политические события развивались там стремительно. После свержения диктатуры правым удалось взять реванш на парламентских выборах, их правление вызвало в 1934 году в Астурии восстание горняков; оно было жестоко подавлено генералом Франко. А в феврале 1936-го на выборах победил Народный фронт (блок левых партий), и стали возможны демократические преобразования.

В марте 1936-го Эренбург получил задание «Известий» выехать в Испанию, это подтвердил ему в Париже редактор газеты Н. И. Бухарин.

Население страны (особенно сельское) было настолько обездолено, что после победы левых начались повсеместные захваты помещичьих земель и нападки на обслуживавшую прежнюю власть церковь. Приехав в Испанию в начале апреля, Эренбург побывал во многих краях, где был в 1931-м:

«Крестьяне начали распахивать огромные пустовавшие поместья различных графов и не графов <…>. В одном из многочисленных поместий было шесть тысяч гектаров; крестьяне разоружили гвардейцев и составили акт о переходе земли во владение кооператива. В кухне они нашли окорок, картошку и поставили в документе, что найденные продукты должны быть возвращены графу. Крестьяне деревни Гуадамус написали: „Мы заняли поместье, причем стража свидетельствует, что мы не обидели никого ни действием, ни словом“ <…>. В Эскалоне, в Мальпике, в окрестностях Толедо я видел крестьян, восторженно повторявших: „Земля!“ Старики верхом на осликах подымали кулаки, девушки несли козлят, парни ласкали старые невзрачные винтовки» [476]476
  ЛГЖ. Т. 2. С. 97.


[Закрыть].

Это совершенно не напоминало того, что Эренбург видел в России в 1917-м, но это не имело ничего общего и с ужасами испанской гражданской войны, вскоре начатой Франко. «Я пробыл в Испании всего две недели, а потом в течение двух лет видел ее окровавленной, истерзанной, видел те кошмары войны, которые не снились Гойе; в распри земли вмешалось небо; крестьяне еще стреляли из охотничьих ружей, а Пикассо, создавая „Гернику“, уже предчувствовал ядерное безумие» [477]477
  Там же. С. 95.


[Закрыть].

Эренбург поехал в Овьедо, где подавили восстание горняков, и старый шахтер сказал ему: «Три тысячи товарищей погибли, чтобы фашистов больше не было. Их и не будет. Будем мы» [478]478
  Там же.


[Закрыть]. В стране шла политическая поляризация – противники революции не желали с ней смиряться, они объединялись. Интеллигентное правительство опасалось вооружать народ, а заговор в армии вызревал – и отлично вооруженные заговорщики реально рассчитывали на помощь Гитлера и Муссолини.

Обо всем этом встревоженный Эренбург писал в «Известиях», а еще он напечатал с фотографиями большую статью «Испанская революция» в двух майских номерах парижского еженедельника «Vu» [479]479
  «Vu» № 425 за 6 мая и № 426 за 13 мая 1936 г.


[Закрыть]. При этом продолжал думать и о фотоальбоме, все дальше уходя от книги 1931 года: новые события и новые фотографии требовали новых текстов. В Испании 1936-го Эренбург не расставался с фотокамерой; но теперь эти сюжеты увлекли многих профессионалов (испанских и зарубежных), и Эренбург, подружившись с ними, получил отличные снимки, которые решил включить в будущий фотоальбом (его публицистическая природа существенно отлична от «Моего Парижа»).

Работа над альбомом началась сразу по возвращении в Париж; ее следы – в письмах к В. А. Мильман [480]480
  Цит. по: П2. С. 214–223.


[Закрыть]:

10 мая:«Об испанском альбоме. Я вчера послал часть фото оказией. Потом в „Известия“ послано дважды».

Первоначально Эренбург думал послать Малкину сто снимков, чтобы тот отобрал нужное для альбома, а Эренбург сделал бы к ним подписи. После он решил отбирать сам:

«Впредь я пошлю Вам уже отобранные мной с подписями. Из тех, что посылаю сегодня в „Известия“ для альбома, пойдет только одна: парень с кувшином. Из тех, что послал Вам с оказией, пойдут многие. Я не помню точно, что я послал Вам с оказией и в первый раз в „Известия“ – пришлите список, я укажу, какие пойдут для альбома, и вышлю подписи. Пришлите поскорее список. Таким образом, выберу фото я сам, Малкину ничего об этом не говорите. Пришлите текст всех статей. Все будет послано 20-го мая».

24 мая:«Фото для альбома получите с оказией 30-го. Текст выправлю и вышлю почтой 26-го».

9 июня:«Я дошлю Вам еще несколько фото для испанского альбома. Пошлю с оказией. Часть – в замену прежних, часть – с новым текстом. Пришлите мне тотчас же список всех фотографий (названия и содержание) и опись текста – о чем идет речь»…

Оглядываясь потом на прожитые годы, Эренбург написал: «Для одних жизнь раскололась надвое 22 июня 1941 года, для других 3 сентября 1939, для третьих – 18 июля 1936» [481]481
  ЛГЖ. Т. 2. С. 102.


[Закрыть]. Речь идет о датах начала войн Отечественной, Второй мировой и мятежа Франко в Испании. Именно с 18 июля 1936 года на десять лет жизнь Эренбурга стала напоминать жизнь миллионов людей; он характеризовал ее простыми словами:

«<…> сообщения, опровержения, песни, слезы, сводки, воздушная тревога, отступление, наступление, побывки, минутные встречи на полустанках, разговоры о нотах, о тактике и стратегии, молчание о самом главном, эвакуации, госпитали, огромное всеобщее затемнение и, как воспоминание о прошлом, беглый свет карманного фонарика…» [482]482
  Там же.


[Закрыть].

Неоднократно Эренбург запрашивал у «Известий» разрешения на отъезд в Испанию и не получал вразумительного ответа; 24–26 августа он отправил в Москву все для газеты и для фотоальбома, а затем поездом выехал из Парижа и 29 августа прибыл в Барселону. 4 сентября «Известия» напечатали его первую телеграмму из Испании – он стал военкором газеты.

Читая его испанские репортажи в «Известиях», в Изогизе решили издать не один фотоальбом, а два. Второй – о событиях после 18 июля 1936 года; он требовал новых снимков и текста. Эренбурга эта идея обрадовала, но реальные обстоятельства его работы не позволяли ему подготовить необходимый материал быстро (14 декабря он писал Мильман: «Альбомы. Послать фото сейчас не могу. Очерки дополнительно можно взять те, что даю в „Известия“»).

Работа в Испании теперь не ограничивалась корреспондентской. Консул в Каталонии В. А. Антонов-Овсеенко (Эренбург знал его по Парижу 1909 года) предложил заняться агитационной работой среди анархистов. Москва дала деньги на агитгрузовик; Эренбург оснастил его печатным станком и кинопередвижкой. Ему помогала Стефа – жена испанского художника Херасси; Эренбург вспоминал:

«Она говорила по-испански, как будто родилась не на Львовщине, а в Старой Кастилии. Она должна была переводить диалог фильмов и помогать в издании армейских газет. Официально грузовик находился в ведении Комиссариата по пропаганде Женералите – так было написано на кузове. Общее внимание привлекали слова: „Печатня и кино“. В Барселоне мы подыскали шофера, механика и двух типографов, один из которых знал четыре языка» [483]483
  ЛГЖ. Т. 2. С. 121.


[Закрыть].

Печатая боевые листки и показывая фильмы («Чапаев», «Мы из Кронштадта», «Микки-маус»), Эренбург ездил по фронтам. Он был убежден в необходимости единства республиканцев и охотно ему содействовал – не только работой на агитфургоне, но и письмами советским послу и консулу по проблемам каталонских анархистов (сентябрь – ноябрь 1936 года), хотя совмещать все это с оперативной журналистикой для «Известий» было нелегко. У автора «Хулио Хуренито» сложились неплохие отношения со строптивыми анархистами и их лидером Дуррути. Однако к концу года советские представители к анархистам охладели (как считалось, из-за их связей с троцкистами) и работу агитфургона прекратили.

В конце 1936 года Эренбург смог отправить в Изогиз для второго фотоальбома снимки (не только свои), а в качестве текста велел взять очерки, что с июля по декабрь 1936-го посылал в «Известия». Первый же альбом еще 21 октября 1936-го Изогиз сдал в производство, приступив к работе над вторым.

Между тем наступил 1937 год. Слухи, доходившие до Эренбурга из СССР, были страшны, непонятны и масштаба событий не передавали. С начала августа 1936-го Бухарина не было в «Известиях», хотя газета подписывалась его именем. Арестовали его в Кремле лишь 27 февраля 1937-го. Обязанности редактора газеты исполнял зав. Отделом печати ЦК ВКП(б) Б. М. Таль. Корреспонденции Эренбурга газета печатала, но что происходит с фотоальбомами, он не знал и 25 февраля из Барселоны запросил Таля: «Очень прошу Вас выяснить, если это в Вашей возможности, почему мои два альбома, посвященные Испании, не выходят до сих пор, несмотря на актуальный характер. Этим книги уничтожаются» [484]484
  П2. С. 244.


[Закрыть]. Ответа не последовало, и 27-го (в день, когда арестовали Бухарина) он повторил из Валенсии: «Очень прошу Вас ответить на вопрос об альбомах, который я поставил в предшествующей телеграмме». Ровно через месяц первый испанский альбом подписали к печати [485]485
  Там же. С. 245.


[Закрыть].

Альбом назывался «UHP» (первые буквы пароля восставших астурийских горняков, значившего в переводе «Союз братьев-пролетариев»). Его текст – подписи под девяноста снимками работы семи мастеров (только

18 – эренбурговских). Подписи были разные: как специально написанные, так и исправленные фрагменты прежних статей. Среди фотографов альбома значился и приятель Эренбурга Шим (Давид Сеймур). Оформил альбом художник Е. Голяховский.

О выходе альбома «UHP» оповестили советские газеты, но никаких аналитических статей не появилось. В № 11 «Советского фото» говорилось: «Той Испании, которая была в прошлом и какой ее фиксирует первый том книги Ильи Эренбурга, – уже не будет. К прошлому – нищете, голоду, эксплуатации возврата нет» (таков был оптимизм 1937 года).

Второй том назывался «No pasaran!» [ «Они не пройдут!»]. Он был сдан в производство 16 апреля, а подписан в печать 11 сентября 1937-го. В него вошли 24 очерка («Письма из Испании» Эренбурга, которые печатались в «Известиях» в июле – декабре 1936-го) и 94 снимка (из них 14 – эренбурговских; среди фотографов были два его приятеля: Шим и Роберт Капа). Второй испанский фотоальбом оформили тоже близкие люди: Эль и Эс Лисицкие. 3 декабря 1937-го «Известия» так отозвались на оба фотоальбома своего испанского корреспондента:

«Тонкий художник, наблюдательный журналист, Илья Эренбург умеет рассказывать о том, что видит. Он не оставляет читателя равнодушным. Он переносит его в обстановку боев испанского народа с фашизмом, он ведет его в деревни и города республиканской Испании, показывает ее мужественных защитников, ее страдания и ее победы <…>. Это два альбома, в которых фотодокументы обладают красноречием агитатора, а текст заставляет учащенно биться сердце…».

IV. Работа без устали (1940–1945)

1. «Падение Парижа»

«Падением Парижа» открывается цикл панорамных политических романов Ильи Эренбурга (в него входят также послевоенные «Буря» и «Девятый вал»). Впервые Эренбург, автор по преимуществу лирической и сатирической прозы, писал романы, в которых политические события были не только содержанием, но и основой динамики сюжета.

Картина жизни в них мозаична благодаря массе героев, представляющих различные социальные слои и политические силы, и «кинематографическому» монтажу. Из трех названных романов последний таков, что Эренбургу не захотелось печатать его в последнем (1962–1967 годы) собрании своих сочинений. А «Падение Парижа» – географически самый локальный (в нем описана Франция 1936–1940 годов), наименее подверженный внутренней цензуре (она сказывается лишь в части сюжета, связанной с пактом Молотова – Риббентропа и описанием деятельности французских коммунистов, подчиненных командующему ими из Москвы Коминтерну) и художественно наиболее удачный.

Эренбург прожил во Франции много лет, превосходно знал страну, ее историю и культуру, жизнь ее художественной и литературной богемы, парламентские кулисы, прессу и деятельность политических партий. Он был не только свидетелем многих событий общественной и политической жизни Франции в 1909–1917 и в 1925–1940 годах, но и участвовал как антифашист и популярный за рубежом писатель в сплочении левых интеллектуалов Запада (недаром на него было собрано огромное полицейское досье). Опыт журналистской и писательской работы подготовил Эренбурга к тому, чтобы написать роман-хронику крушения Франции. Время, предшествовавшее написанию романа, было для писателя трудным. После поражения Испанской республики он жил в Париже – впервые за долгие годы – без дела («Известия» крайне неохотно и только до 12 апреля 1939 года печатали его корреспонденции). Эренбург очень тяжело пережил известие о советско-германском пакте. Сама мысль об альянсе СССР и гитлеровской Германии была для него непереносима: этот альянс уничтожал основу всей его деятельности 1930-х годов, которую Эренбург формулировал так: «Главное сейчас – разбить фашизм». Приходится лишь гадать, насколько мрачным представлялось Эренбургу будущее зимой 1939–1940 годов: был ли он уверен в непрочности сговора двух диктаторов? Не возникал ли перед ним применительно к собственной судьбе образ несчастного Лазика Ройтшванеца, которому не оказалось места на земле?.. Отлучение от газетной работы, по счастью, избавляло его от необходимости публично высказывать поддержку линии Сталина. Но, оставаясь подданным своей страны, Эренбург, понятно, не мог позволить себе открыто выражать критическое отношение к ее политике. Для многих своих французских знакомых он стал представителем враждебного государства (в СССР вся пропаганда обвиняла в развязывании мировой войны не фашистскую Германию, а «империалистические» Францию и Англию). «Я ослаб, быстро уставал, не мог работать, – вспоминал Эренбург в мемуарах „Люди, годы, жизнь“. – В ту зиму мало кто к нам приходил: некоторые из былых друзей считали, что я предал Францию, другие боялись полиции – за мною следили» [486]486
  ЛГЖ. Т. 2. С. 247.


[Закрыть].

Когда Гитлер напал на Францию, Эренбург попытался помочь французам получить советские самолеты; противники этой операции добились ареста писателя, он уцелел чудом (об этом можно прочесть в его мемуарах и в некогда знаменитой у нас эпопее Луи Арагона «Коммунисты»).

«В июньские дни 1940 года я был единственным писателем (говорю не только об иностранных, но и о французских), который остался в Париже и увидел происшедшее там», – сказано в интервью Эренбурга «Вечерней Москве» 15 мая 1941 года. Катастрофа Франции – горькое испытание для Ильи Эренбурга – не могла быть последним актом европейской трагедии. Не только политические и военные резоны, но даже разговоры немецких солдат на парижских улицах и в кафе приводили писателя к выводу: нападение Германии на СССР неминуемо. При всей тяжести этого вывода в нем была та ясность, которая давала Эренбургу психологический выход из тупика, возвращала ему «место в боевом порядке».

Замысел романа «Падение Парижа» возник у него еще во Франции (с этим преимущественно была связана и его июльская поездка 1940 года вместе с работником посольства на юг страны, в неоккупированную зону, что помогло ему написать ряд глав третьей книги романа). Вернувшись в Москву 29 июля 1940 года поездом через Германию и еще не включенную в СССР Прибалтику в Москву, Эренбург не знал своего будущего, но был готов приняться за новый роман. На что он мог рассчитывать в то время? На поддержку руководства страны, исключившего само слово «фашизм» из политического лексикона? Эренбург понимал значение информации, которую он привез из Франции, и по возвращении сразу же написал председателю Совнаркома Молотову. Однако Молотов писателя не принял, а его заместитель Лозовский не имел полномочий сказать что-либо вразумительное. «Я еще не знал, что вата для ушей – необходимый атрибут власти», – напишет об этом Эренбург годы спустя [487]487
  Комментарии см.: Там же. С. 529.


[Закрыть]. Игнорировали Эренбурга и в Союзе писателей, где тамошний генсек Фадеев боялся его принять (инерция слуха, пущенного Катаевым, об Эренбурге-невозвращенце продолжала всех пугать). Вообще, контраст между поверженной и воюющей Европой и внешне беспечной Москвой 1940 года стал еще одним испытанием для писателя. Н. Я. Мандельштам вспоминала:

«Я была поражена переменой, происшедшей с Эренбургом, – ни тени иронии, исчезла вся жовиальность. Он был в отчаяньи: Европа рухнула, мир обезумел, в Лариже хозяйничают фашисты <…>. Он переживал падение Парижа как личную драму и даже не думал о том, кто хозяйничает в Москве. В новом для него и безумном мире Эренбург стал другим человеком – не тем, которого я знала многие годы» [488]488
  Мандельштам Н.Вторая книга М., 1990. С. 390.


[Закрыть].

В таком состоянии, вопреки всему, Эренбург намеревался приступить к написанию романа.

Но для того, чтобы писать роман, нужны деньги на жизнь. Эренбургу чудом удалось договориться с газетой «Труд» и журналом «Огонек» – они имели тогда чуть больше свободы в освещении внешнеполитических дел, – и в августе 1940 года он написал два цикла очерков: «Разгром Франции» (для «Труда» [489]489
  Эренбург И.Разгром Франции // Труд. 1940. 31 августа, 4, 7, 11, 15 сентября; кроме того – очерк «В опустошенном Париже»; см.: Вечерняя Москва. 1940. 13 сентября.


[Закрыть]) и «Падение Парижа» (для «Огонька» [490]490
  Эренбург И.Падение Парижа // Огонек. 1940. № 24. С. 2–4; № 25. С. 2–4; № 26. С. 2–3; № 27. С. 3–4; см. также очерки «Народ Франции» (Огонек. 1940. № 30) и «Ночь Европы» (Огонек. 1940. № 36).


[Закрыть]). При этом он все время думал о романе и в авторском предисловии к огоньковским очеркам написал: «Читатели легко поймут, что о многом еще не пришло время говорить, и они простят мне паузы. Я подготовляю роман о жизни Франции в годы, предшествовавшие войне, и в годы войны; там, может быть, мне удастся сказать многое подробнее, точнее, убедительнее» [491]491
  См.: Огонек. 1940. № 24. С. 2.


[Закрыть].

Как отмечено в записной книжке Эренбурга, 15 сентября он начал писать роман в трех частях (первая – 1936 год, эйфория Народного фронта; вторая – 1938 год, раскол Народного фронта, Мюнхенское соглашение с Гитлером; третья – 1939–1940 годы, война, поражение Франции) [492]492
  РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 388.


[Закрыть].

16 ноября 1940-го Эренбург представил в редакцию «Знамени», возглавляемую Вс. Вишневским, где печатались его последние вещи и где к нему продолжали доброжелательно относиться, первую часть романа и развернутую заявку, объясняющую, почему он хочет представлять не весь роман сразу, а три его части порознь, – он явно ожидал скорого изменения политической ситуации, а в первой части романа еще не было речи о вторжении во Францию гитлеровцев, и цензурно она была вполне проходима уже тогда. Вот как начиналась эта заявка:

«Роман „Падение Парижа“ состоит из трех частей. Первая захватывает период от марта до октября 1936 г. – от предвыборной кампании, которая привела к победе Народного фронта, до выявления политики „невмешательства“. Вторая часть начинается с осени 1938 г. – окончательный распад Народного фронта, неудачная общая забастовка, Мюнхен с его непосредственными последствиями, разложение страны; она заканчивается декабрем того же года. Третья часть – война; от сентябрьских дней до июля. Между частями временные паузы. Однако я даю первую часть короче, чем она будет на самом деле. Боюсь, что последующие главы, тесно связанные с Испанией, могут встретить возражения (конечно, временные)».

Дальше шло конспективное изложение дальнейшего содержания (с именами героев и т. д.).

А затем, после приведенных прецедентов, т. е. примеров того, когда «Знамя» печатало книги по частям (романы Шолохова, Панферова, Фадеева, Федина, воспоминания Игнатьева), – конкретные объяснения трех причин своего желания печатать роман частями, а не подряд:

1) Политическая:«Читателя справедливо интересуют теперь причины разгрома Франции. Если мы не можем говорить о многом, даже часть полезна. Первая часть моей книги показывает начало гангрены: гнилость строя, измену, беспечность». (И в редакции, и в цензуре было немало людей, понимавших Эренбурга не формально и в меру своих возможностей не мешавших ему.)

2) Литературная:«Поскольку роман будет печататься частями, мне легче будет увидеть слабые места, выпрямить книгу, я буду писать не в герметически закрытом помещении». (Этому, конечно, никто не придавал значения.)

3) Материальная:«В романе будет тридцать листов, может быть, сорок. Я дал вам листов семь-восемь, семь глав первой части об Испании – еще два листа. Значит в одной первой части девять-десять листов. Представляется мне трудным выполнить эту работу без денег». (Это в редакции понимали.)

Далее следовали выводы, для Эренбурга очень важные:

«Конечно, я роман буду писать безразлично от решения редакции. Но напечатание первой части мне очень поможет, поможет, наверное, и роману. Может быть, поможет и читателям кое в чем разобраться. Основываясь на всем этом, я прошу редакцию прочесть, все взвесить и, учитывая серьезность для меня этого дела, ответить» [493]493
  РГАЛИ. Ф. 618 («Знамя»). Оп. 2. Ед. хр. 1111. Л. 45–48.


[Закрыть].

Уже в декабре 1940 года фрагменты романа появились в журнале «30 дней» [494]494
  Отрывки печатались под заголовками «Серьезный разговор», «Вечером у Аньес», «Мир и война», «Воспоминание о Греции», «Разгром» (30 дней. 1940. № 11–12).


[Закрыть]. Между завершением работы над первой частью и началом работы над второй был перерыв в 2–3 недели. Именно тогда была написана «Смерть Жаннет», ставшая 28-й и 31-й главами третьей части (ее напечатали в «Огоньке» 5 марта 1941 года, еще до выхода в свет третьего номера «Знамени» с началом романа).

25 января 1941 года Эренбургу в «Знамени» вручили список купюр в первой части «Падения Парижа» (вычеркивались «фашисты», «Гитлер» и т. п.), а 27 января, в день его пятидесятилетия, редакция «Знамени» получила официальное разрешение печатать первую часть «Падения Парижа».

Вторую часть романа Эренбург писал с 11 января по 17 марта 1941 года, причем уже 18 марта он составлял подробный план третьей части. 15 марта подписали в печать третий номер «Знамени» с началом «Падения Парижа». В это же время писатель, чтобы немного заработать, начал выступать в московских клубах с чтением глав своего нового романа. По Москве пошли слухи, особенно после того, как Эренбург категорически не допустил присутствия в зале гитлеровского дипломата.

20 апреля журнальную публикацию второй части «Падения Парижа» запретили. Эренбург тем не менее продолжал работать над третьей частью. 24 апреля он писал 12-ю главу, когда в его квартире раздался звонок Сталина [495]495
  Тогдашний сотрудник Иностранного отдела газеты «Труд», печатавшей статьи Эренбурга о поражении Франции, З. С. Шейнис рассказывает, что, когда отрывки из второй части «Падения Парижа» не разрешили напечатать в «Труде», он «после долгих размышлений решился написать письмо в высшие сферы. Рассказал, что не пропускают главы из „Падения Парижа“. Отправил письмо и гадал: дойдет или не дойдет? С нетерпением ждал развития событий. Ответа все не было. А 25 апреля рано утром в редакцию пришел Илья Григорьевич. По его лицу я понял, что произошло что-то очень для него важное. Он был взволнован, сказал, что поздно вечером ему позвонил по телефону Сталин» (см.: Журналист. 1991. № 1. С. 63).


[Закрыть]. В мемуарах «Люди, годы, жизнь» Эренбург рассказал:

«Сталин сказал, что прочел начало моего романа, нашел его интересным <…>. Сталин спросил меня, собираюсь ли я показать немецких фашистов. Я ответил, что в последней части романа, над которой работаю, – война, вторжение гитлеровцев во Францию, первые недели оккупации. Я добавил, что боюсь, не запретят ли третьей части, – ведь мне не позволяют даже по отношению к французам, даже в диалоге употреблять слово „фашисты“. Сталин пошутил: „А вы пишите, мы с вами постараемся протолкнуть и третью часть“».

Эренбург вспоминает, как на расспросы близких он ответил: «Скоро война», – и продолжает: «Я сразу понял, что дело не в литературе; Сталин знает, что о таком звонке будут говорить повсюду, – хотел предупредить» [496]496
  ЛГЖ. Т. 2. С. 277. Отметим здесь, что в то время Сталин не раз использовал печать как реальный инструмент дипломатии, воздействуя на руководство гитлеровской Германии. Так в январе 1940 г., когда застопорились экономические переговоры с немецкой делегацией в Москве, «Труд» получил из секретариата Сталина текст сенсационных статей немецкого писателя Лиона Фейхтвангера о положении во Франции, где он скрывался; их публикация вызвала ярость в Берлине и помогла завершить московские переговоры (см.: Журналист. 1991. № 1. С. 62–63).


[Закрыть].

«Телефонные звонки Сталина! раз в год или два по Москве проходил слух: Сталин позвонил по телефону кинорежиссеру Довженко, Сталин позвонил по телефону писателю Эренбургу. Ему не нужно было приказывать – дайте такому-то премию, дайте квартиру, постройте для него научный институт! Он был слишком велик, чтобы говорить об этом. Все это делали его помощники, они угадывали его желание в выражении его глаз, в интонации голоса. А ему достаточно было добродушно усмехнуться человеку, и судьба человека менялась…», —

рассуждает Василий Гроссман в романе «Жизнь и судьба» [497]497
  Гроссман В.Жизнь и судьба. М., 1989. С. 574–575.


[Закрыть]о сталинских звонках с точки зрения жизни и судьбы собеседников диктатора. И в случае с Эренбургом именно так и было: 25 апреля разрешили печатать вторую часть романа; 29 апреля Эренбурга принял полгода скрывавшийся от него генсек Союза писателей Фадеев; 30 апреля вышел в свет задержанный в производстве сборник стихов «Верность»; начиная с 11 мая «Труд», «Красная звезда», «Комсомольская правда», «Вечерняя Москва» начали печатать отрывки из «Падения Парижа», а одновременно «Известия», «Литературная газета», «Московский большевик» и следом «Ленинградская правда» и харьковское «Знамя» опубликовали восторженные рецензии на первую часть «Падения Парижа», в которых пересказ ее содержания сопровождался выражением надежды на скорейшее продолжение столь нужной народу книги; наконец, 16 мая шестой номер «Знамени» со второй частью романа был подписан в печать.

21 июня 1941 года Эренбург закончил 37-ю главу третьей части, а со следующего дня ему пришлось оставить роман – начавшаяся война вернула писателя к публицистике (в его записной книжке после 21 июня перечисляются написанные для СССР и заграницы статьи, а упоминаний о работе над романом нет). В изданиях «Падения Парижа» 1942–1959 годов стоят даты его написания: «Август 1940 – июль 1941» (исключение – публикация книги в роман-газете 1942 года, где окончание книги датируется июнем 1941 года). Но к вопросам датировки своих вещей Эренбург относился весьма свободно. Возможно, автор решил, что роман можно считать законченным, и передал 37 глав в «Знамя» (заметим попутно, что окончательная редакция романа завершается теми же словами, что и 37-я глава).

Третью часть набирали для журнала в сентябре – октябре 1941 года. Немцы подошли к Москве, в городе началась паника. Эренбург не хотел уезжать из Москвы, но 16 октября получил распоряжение Совинформбюро об эвакуации; при отъезде рукопись третьей части была им утеряна, и лишь в декабре 1941 года писателю сообщили в Куйбышев, что рабочие типографии, где печаталось «Знамя», подобрали листы романа и сохранили их. Эренбург вернулся к завершению «Падения Парижа» уже в Москве в последних числах января 1942-го.

В феврале было написано 7 глав; Эренбург закончил роман 44-й главой, вернув действие на парижскую улицу Шерш-Миди, в мастерскую художника Андре Карно, где роман начинается; такая композиция придавала всему повествованию особую законченность. Одновременно в первой и второй частях были восстановлены прежние цензурные купюры. Третья часть была напечатана в сдвоенном 3–4-м номере «Знамени» за 1942 год. 4 мая 1942 года роман был подписан в печать в издательстве «Советский писатель». Однако еще в апреле Эренбургу за «Падение Парижа» присудили высшую литературную награду того времени – Сталинскую премию 1-й степени. С грифом этой награды в 1943 году переводы романа были изданы в Лондоне и Нью-Йорке, а в конце 1944 года – в освобожденном Париже (первый французский перевод напечатан в Москве в 1943 году).

Книга «Падение Парижа» пришла к советским читателям трагическим летом 1942 года, когда немцы вышли к Волге и Кавказу, и вопросы «как это могло случиться?» и «кто виноват?», которые задают себе герои романа, пережившие крушение Франции, оказались созвучными тому, что мучило граждан СССР в 1942 году.

После присуждения роману Сталинской премии критики снова его хвалили. Приведем некоторые суждения писателей, историков, публицистов о «Падении Парижа», полезные, как кажется, для понимания особенностей романа:

Юрий Тынянов:«Проза Эренбурга закалена газетной статьей. Недаром он блестящий мастер газетной статьи. Уменье видеть и называть, меткость глубоких и острых наблюдений, очень точная и поэтому всегда язвительная полемика, далеко идущие и неожиданные по простоте и верности заключения… Его роман написан с последовательностью и точностью фронтовой корреспонденции» [498]498
  Звезда. Молотов (Пермь). 1942. 5 мая.


[Закрыть].

Евгений Петров:«По своему размаху роман должен был бы стать эпопеей, энциклопедией французской жизни последних лет. Но не стал ими. Это лежит в особенностях стиля Эренбурга. То, что иногда может показаться нам поспешностью писателя, есть его стиль <…>. Основа эренбурговского стиля – темп. Темп во что бы то ни стало. Ни минуты промедления. Как только материал был понят писателем, как только каждая деталь разобранных им событий стала ясна, его уже ничего не сдерживало – он двинулся вперед <…>. Образ радикала Тесса – настоящий шедевр современной литературы <…>. Это тип. Он написан Эренбургом с мопассановским блеском» [499]499
  Петров Е.«Падение Парижа» // Ильф И., Петров Е. Собрание сочинений: В 5 тт. Т. 5. М., 1961. С. 491–492.


[Закрыть].

Альберт Манфред:«В работе над романом И. Г. Эренбургу пришлось быть не только художником, но историком, экономистом и прежде всего политиком <…>. Эренбург создал замечательную галерею героев, жизненных и правдивых. И все они, живя полнокровной жизнью на страницах романа, раскрывают глубокую закономерность падения Франции <…>. Франция сопротивлялась. Но она была предана изменниками, стоявшими во главе правительства и армии. Франция была побеждена изнутри» [500]500
  Исторический журнал. 1943. № 3–4. С. 95–98.


[Закрыть].

Жан-Ришар Блок:«Эренбург вложил в роман свою большую любовь к Франции и глубокое знание многих слоев французского общества: любовь и знание – два источника, без которых не может быть произведения подлинного искусства. Опыт богатой литературной деятельности позволил Эренбургу как романисту подойти к своей обширной теме с уверенностью мастера, сохранить во всех частях большого произведения совершенную четкость архитектуры, обнаружить уменье и искусство владеть обширным и разнородным материалом» [501]501
  Коммунистический Интернационал. 1943. № 5–6. С. 70.


[Закрыть].

Айвор Монтегю:«Форма романа позволяет видеть события таковыми, какими их создают действующие лица этого романа. Страницы „Падения Парижа“ полны незабываемых портретов: рабочих, влюбленных, финансистов, актеров, художников, матерей, министров, предателей, солдат, промышленников – представителей всех классов, всех политических группировок. Один из самых блестящих – портрет промышленника и финансиста Дессера, который создает и смещает правительство, любит отдохнуть в деревенском кабачке, поддерживает Мюнхен и губит Народный фронт ради спасения дорогой ему Франции „маленького человека“, и в конце концов, увидев плоды своей деятельности, пускает пулю в лоб» [502]502
  Daily Sketch. 1943. 2 января.


[Закрыть].

1 сентября 1942 года Эренбург получил телеграмму из Магадана: «На днях издательство выпустило свет две части Падения Парижа тчк Книга иллюстрирована Первым пароходом высылаем тчк Третья часть в наборе Выпустим в середине сентября = Магадан Начальник издательства Совколыма Горшков» [503]503
  РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. xp. 2460. Л. 155.


[Закрыть]. Посылка из Магадана дошла до Москвы в начале декабря; описывая эту историю в мемуарах, Эренбург ошибся в годе и вместо 1942-го отнес ее к декабрю 1943-го: