Текст книги "Западноевропейская поэзия XХ века. Антология"

Автор книги: авторов Коллектив

Горечь мечтает стать сладостью.

Руставели

 
На севере лес. На юге пустыня.
А запад с востоком окружены
От соли и нефти зеленой и синей
Каймой черноморской тяжелой волны.
 
 
Неба касаются сосен верхушки.
На стареньких скрипках играют ветра.
Лесник поселился на самой опушке,
И этим довольна его детвора.
 
 
Из ясеня стол. Колыбель из каштана.
В передней сундук и восточный кувшин,
В котором когда-то пенился рьяно
Осенний подарок крестьянских годин.
 
 
Волна мятежа обвалом грозила,
Но слово, что в дар ему было дано,
Мужало, росло, набирало силу,
Как в темном подвале молодое вино.
 
 
Лесную свежесть впитало слово,
Напев пастуха, улетающий вдаль,
Усмешку лукавую басен Крылова
И сказок Андерсена печаль.
 
 
Разин и Мюнцер ему подарили
Упрямство, а старый разбойник Арсен
Горечь тех вин, что веками бродили
В душных кувшинах у каменных стен.
 
 
Он в детстве скакал на фанерной лошадке
И мог бы, как многие, преуспеть,
Копируя росчерки прописей гладких,
Но времени ветер учил его петь.
 
 
Еще до прихода войны и коммуны
Молчание рощ, и лесов, и болот
Уже разбудило в ребенке трибуна
Той бури, с которой пришел Пятый год.
 
 
Дуб у Риона в волны глядится.
В предутренней дымке пути не видать.
Но школьная юность – что вольная птица:
К синему небу так же стремится,
Как сладостью горечь мечтает стать.
 

* * *

 
… Дрогнет ли рука, листая книгу
вплоть до эшафотов сорок пятого,
на той странице, где венки и флаги?
Пройдет ли ток
по мышцам и костям?
Что чувствовали мы? Что делали? Что думали?
Как мы сражались в те дни,
когда народы ленинской страны
погнали вспять жестокого врага?
Когда они проложили нам путь домой —
тебе и мне?
Когда они, послушные своему героическому прошлому,
выдержали испытание на разрыв, на стойкость?..
 

* * *

 
Мартовское утро в морозной мгле
(воздух еще бормочет и дрожит
от грома пушек),
колышется туманный рассвет
над тающими водами; передовые части
доверились наступающему дню
и зыбким понтонным мостам.
 
 
Я – сплошной силуэт,
блудный сын без лица,
но сердечная мышца
бурно нагнетает кровь,
но дыхание дымится;
я в полушубке и валенках,
с наганом в кобуре —
на сорок третьем году жизни —
через камыши и заросли ивняка
бреду, укрываясь от самолетов,
бреду, укрываясь от снайперов,
бреду по расползшейся глине,
взбираюсь на крутой склон: я
вступаю на землю Австрии.
И в обложке
моего воинского удостоверения —
как послание потомкам —
портрет Ленина.
 

Эрнст Шенвизе(род. в 1905 г.) – Поэт, эссеист и радиодраматург. Учился в Венском университете. Первый сборник, «Радуга», был подготовлен в 1937 г. и тогда же, в рукописи, удостоен премии Венского университета. Изданию его помешала оккупация, на время которой Шенвизе уехал в Трансильванию, – сборник был выпущен лишь в 1947 г. Составитель антологий австрийской поэзии «Патмос» (1935) и «Австрийская лирика с 1945 года» (1960). С 1954 г. живет в Вене, профессор Венского университета.

На русский язык переводится впервые.

 
Рук своих кольцо не сжимай, не надо, —
Сына не спасти, – но спроси у сердца
Своего, – и в нем ты вину отыщешь
Матери каждой.
 
 
Не была ль ты матерью прежде – в Спарте,
Не сама ль сынов ты на сечу слала
И встречала радостно – победивших
Или же мертвых.
 
 
Ты сама, о мать, помогла убийству!
Неужели вновь загрубело сердце,
Что убийцам в гордости ложной слало
Благословенье?
 
 
Только смерть кругом, если сердце мыслит
Лишь о смерти. Вот уже мир темнеет,
Больше не встает на защиту сына
Мать человека.
 
 
Я об этом думал – и вот, внезапно,
Мне в окно сова застучала клювом,
Прилетев на свет, – это голос мертвых
Был подтвержденьем.
 
 
Все сперва растет у тебя под сердцем,
Долгих девять месяцев вопрошая.
Ах, у бога тщетно тогда ты просишь
Вечного мира.
 
 
Будь спасенье целью твоей – ты сможешь
Сыновей спасти, что живут миражем,
Жаждут чистых тайн и встают упрямо
Перед могилой.
 
 
Сын твой, – о, найдет ли тебя он снова?
Только если ты позовешь и вспомнишь:
Живо то, что полнило грудь, что снова
Может гореть в ней.
 
 
Вот он, посмотри – он стоит, колеблясь,
Знай, с тобой в союзе он станет сильным
– Помни, мать: вкусишь на могиле сына
Горшие слезы.
 
 
Гордость и надменность в себе навеки
Растопчи, чтоб им не воскреснуть в сыне, —
Страшен час, в который в последний раз ты
Руки заломишь.
 

Кристина Буста(род. в 1915 г.). – Изучала в Венском университете немецкую и английскую литературу. Провела тяжелую молодость «военного поколения». Первый сборник стихотворений, «Год за годом», выпустила в 1950 г. Известна также как детская писательница. На русский язык переводится впервые.

 
Хлебы разделены, розданы, кончилась влага,
нет ничего, кроме ночи, и дня, и песка,
в кущах скитальцы укрылись и скот вместе с ними,
ветром наполнено ухо того, кто идет.
 
 
Все же идет он и между барханами ищет
древней скрижали слова, – так идет он,
покуда не упадет, и уста не вкусят от малейшей
в мире звезды, и пока не упьются они
 
 
тщетною твердостью гор,
солью иссохшего в медленной страсти моря,
бегом, паденьем семян, журавлиным полетом,
тяжкой тропою людей, —
 
 
Как это много! Смирение в кровь проникает
с грохотом бури, – вскипают по жилам иссохшим
страны, народы, погасшие в небе светила —
и возгораются в крошечном сердце его.
 
 
Буря растет и становится больше пустыни,
и меж скитальцами некто впервые встает,
чтоб над барханами вечными поступью смерча
снова идти и творенье с начала начать…
 

 
Полжизни смеялись павлины
в полуденных парках Шёнбрунна,
где, в развалинах роясь, мы искали
мерзкие трупы нашей вины,
где на новых дорогах
мы равняли мокрую землю
и отбросы войны.
 
 
Зацветала в фонтанах вода,
как ни стыдно нам было
в это тяжкое лето,
но точились медом и милостью
непостижимые липы,
заставляя колени склонить перед благоуханьем.
 
 
В зоопарке была Голгофа,
где за наши грехи
погибали голодные звери, —
от пайка больной антилопы
чужеземный солдат нам кусок отломил,
как от тела господня,
 
 
Вот так и прощали нас,
будто разбойников благоразумных,
клейменных позором, но преображенных
верней и внезапней, чем если бы нас
меч правосудья настиг.
 

Пауль Целан(псевдоним; наст. имя – Пауль Лес Анчель; 1920–1970). – Родился в семье австрийских евреев в Черновицах. В молодости прошел через «лагеря принудительных работ» румынско-фашистского режима. Родители Целана погибли в Черновицком гетто. После войны уехал в Австрию, где в 1948 г, выпустил первый поэтический сборник – «Песок из урн». С 1950 г. жил в Париже. Покончил с собой, бросившись с моста в Сену. Наиболее значительные произведения созданы поэтом в конце 40-х годов, в том числе всемирно известная «Фуга смерти».

Переводил на немецкий язык произведения русских и французских поэтов (Блока, Есенина, Рембо, Валери и др.).

Стихи П. Целана неоднократно печатались в СССР в русских переводах, начиная с 1967 года.

 
Черная влага истоков мы пьем ее на ночь
мы пьем ее в полдень и утром мы пьем ее ночью
мы пьем ее пьем
мы в небе могилу копаем там нет тесноты
В доме живет человек он змей приручает он пишет
он пишет в Германию письма волос твоих золото Гретхен
он пишет спускается вниз загораются звезды он псов созывает свистком
свистком созывает жидов копайте могилу в земле
кричит нам сыграйте спляшите
 
 
Черная влага истоков мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя утром и в полдень мы пьем тебя на ночь
мы пьем тебя пьем
В доме живет человек он змей приручает он пишет
он пишет в Германию письма волос твоих золото Гретхен
Волос твоих пепел Рахиль мы в небе могилу копаем там нет тесноты
Он рявкает ройте поглубже лентяи живее сыграйте и спойте
он гладит рукой пистолет глаза у него голубые
поглубже лопату живее сыграйте веселенький марш
 
 
Черная влага истоков мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень и утром мы пьем тебя на ночь
мы пьем тебя пьем
в доме живет человек волос твоих золото Гретхен,
волос твоих пепел Рахиль он змей приручает
 
 
Кричит понежнее про смерть а смерть это старый немецкий маэстро
кричит скрипачи попечальней и ввысь воспаряйте смелей
там в небе могилы готовы там нет тесноты
Черная влага истоков мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя смерть это старый немецкий маэстро
мы пьем тебя на ночь и утром мы пьем тебя пьем
смерть это старый немецкий маэстро глаза голубее небес
он пулей тебя настигает без промаха бьет
в доме живет человек волос твоих золото Гретхен
он свору спускает на нас он дарит нам в небе могилу
он змей приручает мечтая а смерть это старый немецкий маэстро
 
 
волос твоих золото Гретхен
волос твоих пепел Рахиль
 

 
Венок из листвы почерневшей сплетен был в окрестностях Акры.
Там гнал я коня вороного и смерти грозил я кинжалом.
И пепел я пил из разбитых кувшинов в окрестностях Акры.
В руины небес я скакал с безнадежно поникшим забралом.
 
 
Ведь умерли ангелы, бог стал незрячим в окрестностях Акры.
И нет утешенья в идущих нестройной толпой богомольцах.
Разрублен мечом ясный месяц – цветок из окрестностей Акры.
Цветут, как колючки, сухие суставы в заржавленных кольцах.
 
 
И я поклонился, смиренно и скорбно, окрестностям Акры.
Черна была долгая ночь, и нахлынули крови потоки.
И я стал смеющимся братом, железным архангелом Акры.
Но лишь это имя назвал – и упало мне пламя на щеки.
 

 
Мы выпили долгую ночь на высоких лесах искушенья,
Зубами вспахали порог и посеяли затемно гнев.
Еще нам осталась трава, чтобы спать, – но разбудит нас мельник:
Он ищет живое зерно неторопким своим жерновам.
 
 
В цианистом свете небес остальные соломинки – блеклей:
Чеканят иную мечту и не ходят с чужих козырей,
А мы, в темноте перепутав беспамятство, память и чудо, —
Мы длимся один только миг и, смеясь, презираем его.
 
 
Мы канули в воду зеркал в сундуках с фосфорическим светом —
На улице лопнут они на потребу слепым облакам.
Наденьте пальто и карабкайтесь следом за мною на скатерть!
Ведь спим только стоя среди недопитых бокалов!
Ведь сны посвящаем медлительным тем жерновам!
 

* * *

 
Париж-кораблик в рюмке стал на якорь.
Я пью с тобой и за тебя так долго,
что почернело сердце, и Париж
плывет на собственной слезе – так долго,
что нас укрыли дальние туманы
от мира, где любое «Ты» – как ветка,
а я на ней качаюсь, словно лист.
 

 
Твоя простыня – это полночь.
И тьма с тобою легла.
Целует виски и колени, велит ожить и уснуть.
Она осязает Слово, желанья и думы твои.
И дремлет, сливаясь с ними,
      и тянет душу к себе.
Вычесывает осторожно соль из твоих ресниц,
      и солью тебя угощает,
      и ставит перед тобой
горючий песок мгновений, украденных у тебя.
И то, что было в ней розой, тенями и росой,
ты жадными пьешь губами.
 

 
Не на моих губах ищи свои уста,
не у дверей – странника
и слёзы – не в глазах.
 
 
Семью ночами выше поцелуй живет,
семью сердцами глубже отпирают дверь,
семью цветами позже шумит родник.
 

 
Глаза, не зрящие мира, в мертвящей сети ущелий. Я иду,
камень на сердце,
я иду.
 
 
Лунное зеркало – прямая стена. Вниз.
Блеск, запотевший в дыхании. Пятнами кровь.
Туманные души, еще раз нашедшие форму.
Десятипалые тени – сцепленье.
 
 
Глаза, не зрящие мира,
глаза, в мертвящей сети ущелий,
глаза, глаза:
 
 
Снежное ложе для нас обоих, снежное ложе.
Кристалл за кристаллом,
во глубине единого часа зарешечены, падаем мы,
падаем, и ложимся, и падаем,
 
 
и падаем:
мы суть и быль,
мы плоть от плоти ночи.
В пути, в пути.
 

Ингеборг Бахман(1926–1973). – Окончила Венский университет, защитила диссертацию о философии Мартина Хайдеггера. Первый поэтический сборник, «Отсроченное время» (точнее – «Время, опаздывающее по расписанию»), выпустила в 1053 г., второй – в 1956 г., в дальнейшем от поэзии отошла. В начале 50-х годов покинула Австрию, жила в Швейцарии, ФРГ, Англии, США, последние годы жизни провела в Риме, где осенью 1973 г. погибла в результате несчастного случая. Известна как прозаик и переводчик итальянской поэзии (Унгаретти). За последние годы в СССР издана большая часть поэтического наследия Ингеборг Бахман, а также ряд ее новелл.

 
Угасали глаза любимых
Их уводили от нас.
И тогда мы сами смотрели
В пустыню угасших глаз.
 
 
Воспаленные наши ресницы
Остужает холодный дым
Перехватывает дыханье
Перед этим Немым, Пустым.
 
 
Мы видели мертвые очи
И не забудем их…
Любимые не узнавали
Самых любимых своих.
 

 
Не три глаза! Пусть истина незрима,
Держи ответ, коль перед ней предстал.
Она восстанет из огня и дыма
И в пыль сотрет гранитный пьедестал.
 
 
Так постепенно прорастает семя,
В палящий зной сухой асфальт пробив.
Она придет и оправдает время,
Собой твои утраты искупив.
 
 
Ей нипочем пустая позолота,
Венки из лести, мишура хвальбы.
Она пройдет сквозь крепкие ворота,
Переиначит ход твоей судьбы.
 
 
И, словно рана, изведет, изгложет,
Иссушит, изопьет тебя до дна,
И все твои сомненья уничтожит,
Святым своим значением сильна.
 
 
Неверный свет реклам. Холодный город.
На площадях широких – ни души.
В дыму и гари задохнулся голубь.
Остановись! Подумай. Не спеши.
 
 
Не сосчитать багровых кровоточин.
Они давно горят в твоей груди.
Пусть этот мир обманчив и порочен,
Постигни правду, истину найди!
 

 
Как Орфей, я хвалю
Смерть, союзницу древнюю жизни,
И всей земной красоте,
И твоим глазам,
Князьям высокого неба,
Говорю мои темные речи.
 
 
Ты помнишь ли грозное утро?
Проснулся ты. На ладонь
Упала роса. Гвоздика
Дремала на сердце. Но ты
Увидел темную реку,
Бегущую мимо.
 
 
Да, кровь – моя гибкая лира,
Молчанье – моя струна.
В руке я держу твое сердце.
И знай, что прядь твоя стала
Прядью тени ночной,
И хлопья зимнего мрака
Холодят твои щеки.
 
 
Отныне я не твоя,
Мы опустили глаза.
 
 
Но я хвалю, как Орфей,
Жизнь, союзницу смерти,
И мне сквозь закрытые веки
Светит глаз твоих синева.
 

АНГЛИЯ

Томас Гарди(1840–1928). – Родился в семье каменщика в Аппер-Бокхемптоне (Уэссекс). Получил профессию архитектора. Стихи писал с юности, но первоначальную известность приобрел как прозаик, автор серии «романов характеров и среды», выходивших с 1872 по 1895 г. В 1896 г. Т. Гарди сделал в дневнике следующую запись: «Быть может, в стихах я смогу полнее выразить мысли и чувства, противоречащие косному застывшему мнению, твердому, как скала, которое поддерживается множеством людей, вложивших в него капитал». В 1898 г. Т. Гарди опубликовал свой первый поэтический сборник, «Стихи Уэссекса». Потом вышли в свет еще семь книг стихов, а также стихотворная драматическая эпопея «Династы» (1904–1908). Гарди-поэт продолжал Гарди-прозаика, оставаясь в стихах таким же последовательно устремленным к правде и человечности и непримиримым к социальной несправедливости.

Стихотворения «Черный дрозд» и «Человек, которого он убил» в переводе М. Зенкевича были опубликованы в 1940 г. в журнале «Интернациональная литература».

 
По роще мертвой я бродил
В морозном полумраке,
И солнце зимнее без сил
Мерцало, словно факел.
Все жались дома к очагам,
Лишь ветер бесприютный,
С ветвей срывая пестрый хлам,
Их рвал, как струны лютни.
 
 
Был острый лик земли суров
Под прелью увяданья,
И облака – ее покров,
А ветер – отпеванье.
Зародыши во тьме тая,
Жизнь замерла в покое.
И в безнадежности, как я,
Томилось все живое.
 
 
Но вдруг над головой моей
Раздался чистый голос,
Как будто радость майских дней
Лучами раскололась.
Облезлый, старый черный дрозд,
От холода весь съежась,
Запел при блеске первых звезд
Так звонко, не тревожась.
 
 
Все было пасмурно кругом,
Печаль во всем сказалась,
И радость в сумраке таком
Мне странной показалась, —
Как будто в песне той, без слов
Доходчивой и внятной,
Звучал какой-то светлый зов,
Еще мне непонятный
 

 
«Когда бы встретил я
Такого паренька,
Мы сели б рядом, как друзья,
За столик кабачка.
 
 
В сраженье, как солдат,
Его я повстречал
И, выпустив в него заряд,
Ухлопал наповал.
 
 
Да, я убил его
За то, что он мой враг,
Не правда ль – только и всего,
Ведь это ясно так.
 
 
Наверно, тяжело
Он без работы жил,
Как я, продавши барахло,
В солдаты поступил.
 
 
Да, такова война!
Тех убиваем мы,
Кому бы поднесли вина
Иль дали бы взаймы».
 

 
Я – образ поколений;
Истлеет плоть, а я
живу, черты и тени
В столетиях тая,
И вдруг являюсь снова
Из мрака забытья.
 
 
Наследие столетий —
Цвет глаз, волос, бровей,
Я – то, пред чем ничтожно
Мерило наших дней;
Я – вечное на свете,
Нет для меня смертей.
 

 
Он хочет жить темно и тихо,
Ему противны свет, шумиха,
Молва, визиты в знатный дом
И лесть, и клятвы за столом.
 
 
Он не нуждается в участье
Богатства, красоты и власти
И в чувствах тех, кто в дальний путь
Спешит, чтоб на него взглянуть.
 
 
Когда же весть до вас дойдет,
Что он окончил круг забот,
В час сумеречный, час унылый
Скажите над его могилой:
 
 
«Тебя любили две души».
И день в кладбищенской тиши
При свете звезд умрет спокойно.
Так будет честно и достойно.
 

 
Светило клонится к земле.
Смешались явь и сон —
Мне вдруг почудился во мгле
Души ответный стон.
Последний вечер на земле?
Чьим зовом я пленен?
 
 
Лег на дорогу свет ночной
И полосы теней.
Родился месяц молодой, —
Услышу от людей.
Для них, как прежде, стороной
Прошел один из дней.
 

I

 
Лишь человек за своей бороной
Грузно идет.
Конь его полусонный, хромой
Вот-вот упадет.
 

II

 
Только дымок, дымок без огня
Из пырейных груд
В небо струится на склоне дня —
А царства прейдут.
 

III

 
Девушка с парнем идут в стороне,
Тихи их речи.
Люди забудут скорей о войне,
Чем об этой встрече.
 

1915

 
«Мир на земле!» – под благовест и звон
Поет попов наемных миллион.
За тысячу девятьсот лет молитв
Мы получили газ для новых битв.
 

Уолтер де Ла Map(1873–1956). – Родился в Чарлстоне (Кент). Первая книга стихов У. де Ла Мара, «Песни детства», вышла в свет в 1902 г. За ней последовали сборники: «Стихи» (1906), «Слушатели» (1912), «Флора» (1919), «Любовь» (1943), «О, любимая Англия» (1956).

Прекрасный лирик-пейзажист, У. де Ла Map в течение всей своей жизни оставался верным принципам «георгианской» поэзии. «Георгианцами» вначале называли группу английских поэтов, участников антологии «Георгианская поэзия» (1910), опубликованной, когда на престол взошел король Георг V. В своем творчестве «георгианцы» ориентировались на «озерную школу», прежде всего на У. Вордсворта. Для их стихов характерны простота и ясность поэтического языка, отсутствие сложных образов и символики.

Стихи У. де Ла Мара па русском языке впервые напечатаны в «Антологии новой английской поэзии» (1937) в переводе С. Map.

 
Я слышал, как всадник
Съехал с холма,
Луна освещала
Тускло дома;
И шлем серебрился,
И бледен был гость,
И лошадь – бела,
Как слоновая кость.
 

 
В туфлях серебряных месяц нарядный
Ходит и ходит в ночи непроглядной;
Чуть он задержит серебряный взгляд —
Сад серебрится и вишни горят,
Жмурятся окна от лунного блеска,
И серебрится в лучах занавеска;
Пес безмятежно в своей конуре
Спит и не знает, что он в серебре;
Луч в голубятне, и снится голубке
Сон о серебряноперьевой шубке;
Мышка бежит – в серебре коготки
И серебром отливают зрачки;
И, неподвижна в протоке лучистой,
Рыба горит чешуей серебристой.
 

 
«Есть тут хоть кто-нибудь?» – Путник спросил
У дверей, освещенных луной;
А рядом, в тиши, у опушки пасся
Конь его вороной.
И птица испуганно с башни взлетела
У Путника над головой,
И вновь он ударил в тяжелые двери:
«Да есть тут хоть кто-то живой?»
Но никто не спустился к Путнику,
Из-за гущи листвы, из окон
Никто на него, онемевшего,
Человечьим не глянул оком.
Только слушатели – привидения,
Нашедшие в доме ночлег, —
Стояли и слушали в лунном свете,
Как говорит человек.
Стояли толпою на лестнице темной,
Ведущей в пустынный зал,
И молча внимали тоскливому зову,
Который тьму прорезал.
И Путник почувствовал их, он понял,
Что это безмолвье – ответ;
А с неба, сквозь листья, на круп коня
Звездный ложился свет.
И Путник внезапно с удвоенной силой
Ударил в глухую дверь:
«Я клятву сдержал, я вернулся, но кто мне
Об этом скажет теперь!»
Бесчисленным эхом метался по дому
Путника жалобный крик,
Но призраки были недвижны и немы,
И вот он пришел, этот миг:
Они услыхали, как звякнуло стремя
И, будто в приливной волне,
Удары копыт, захлебнувшись, пропали
В вязкой, густой тишине.
 

 
Дальние тени Аравии,
Принц на горячем коне,
В чаще глухой и зеленой,
В призрачном лунном огне.
Темный цветочный пурпур
В диком лесу густом
Тянется к призрачным звездам,
Бледным в свете дневном.
 
 
Сладкие песни Аравии
В сердце, едва пробужусь,
Слышу на тонком рассвете
Звуков легкую грусть.
Странная лютня в зарослях
Горем и счастьем звучит,
В смелых руках музыканта
Воздух ночи дрожит.
 
 
Со мной ее лютни и чащи,
Не вижу другой красоты,
Туманят смутным зовом
Прелестные черты.
Люди с холодным взглядом
Вслед мне бросают легко:
Он помешан на чарах Аравии,
Помутивших разум его.