Текст книги "Западноевропейская поэзия XХ века. Антология"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Под мостом Мирабо тихо катится Сена
И уносит любовь
Лишь одно неизменно
Вслед за горем веселье идет непременно
 
 
Пробил час наступает ночь
Я стою дни уходят прочь
 
 
И в ладони ладонь мы замрем над волнами
И под мост наших рук
Будут плыть перед нами
Равнодушные волны мерцая огнями
 
 
Пробил час наступает ночь
Я стою дни уходят прочь
 
 
Уплывает любовь как текучие воды
Уплывает любовь
Как медлительны годы
Как пылает надежда в минуту невзгоды
 
 
Пробил час наступает ночь
Я стою дни уходят прочь
 
 
Вновь часов и недель повторяется смена
Не вернется любовь
Лишь одно неизменно
Под мостом Мирабо тихо катится Сена
 
 
Пробил час наступает ночь
Я стою дни уходят прочь
 

 
В саду где привиденья ждут
Чтоб день угас изнемогая
Раздевшись догола нагая
Глядится Арлекина в пруд
 
 
Молочнобелые светила
Мерцают в небе сквозь туман
И сумеречный шарлатан
Здесь вертит всем как заправила
 
 
Подмостков бледный властелин
Явившимся из Гарца феям [207]207
  … явившимся из Гарца феям… – Гарц – горный массив в Германии; высочайшая вершина Гарца – Брокен – была, по средневековым поверьям, местом шабаша ведьм в Вальпургиевую ночь.


[Закрыть]
Волшебникам и чародеям
Поклон отвесил арлекин
 
 
И между тем как ловкий малый
Играет сорванной звездой
Повешенный под хриплый вой
Ногами мерно бьет в цимбалы
 
 
Слепой баюкает дитя
Проходит лань тропой росистой
И наблюдает карл грустя
Рост арлекина трисмегиста [208]208
  Трисмегист («трижды великий») – легендарный древнеегипетский мудрец, которому приписывалось авторство так называемых «герметических сочинений», то есть книг по «тайным наукам», созданных в начале нашей эры в эллинистическом Египте. Здесь его имя употреблено в ироническом смысле.


[Закрыть]
 

 
Я сорвал этот вереск лиловый
Осень кончилась значит в путь
На земле нам не встретиться снова
Запах времени вереск лиловый
Но я жду тебя Не забудь
 

 
Сквозь туман пробираются месят осеннюю грязь
Колченогий крестьянин и бык и не видно в тумане
Как деревни дрожат на ветру боязливо скривясь
И печальную песню тихонько мурлычет крестьянин
Стародавнюю песню о перстне о верной любви
О разлуке о сердце разбитом о черной измене
 
 
Осень осень ты лето убила и лето в крови
И маячат в осеннем тумане две серые тени
 

 
Цыган-красавец милый друг
Уже трезвонит вся округа
Казалось ни души вокруг
И так любили мы друг друга
 
 
Но спрячься хоть на дно реки
Колоколам все сверху видно
Теперь их злые языки
Гудят и треплются бесстыдно
 
 
Катрины их в деревне три
И булочница с толстым мужем
Урсула Сиприен Мари
Хотя мы с ней как будто дружим
 
 
Начнут смеяться поутру
Куда глаза от них я спрячу
А ты уедешь Я заплачу
И может быть умру
 

 
Безумноустая медоточит луна
Чревоугодию всю ночь посвящена
Светила с ролью пчел справляются умело
Предместья и сады пьяны сытою белой
Ведь каждый лунный луч спадающий с высот
Преображается внизу в медовый сот
Ночной истории я жду развязки хмуро
Я жала твоего страшусь пчела Арктура
Пчела что в горсть мою обманный луч кладет
У розы ветров взяв ее сребристый мед
 

 
Раздели отобрали вещи
Тюремный двор тюремный дом
А за спиною смех зловещий
«Что сделали с тобой Гийом»
 
 
Не скажут Лазарю «Воскресни»
Прикажут «В гроб живым ступай»
О девушки мои о песни
Моя весна прощай прощай
 

* * *

 
Я здесь забыл кто я такой
Кем был когда-то
Я номер я двадцать второй
Из двадцать пятой
 
 
Струится солнце сквозь окно
Как сквозь рогожу
И на моих стихах оно
Мне корчит рожу
 
 
Скользит светящийся пучок
А надо мною
Упрямо кто-то в потолок
Стучит ногою
 

* * *

 
Так медленно проходят дни
Как будто дроги на кладбище
Пройдут ты крикнешь «Где они»
Но не отыщешь и не взыщешь
Пройдут как все другие дни
 

* * *

 
Шумы города внятно слышу
Но в моем тюремном окне
Вижу только покатую крышу
И враждебное небо над ней
 
 
День прошел Наступает вечер
Отблеск лампы в тюремном окне
Добрый разум мой тихий свете
Мы с тобою наедине
 

 
Комнаты вдовые
Всяк в себе живет
Постояльцы новые
Плата вперед
 
 
Требует хозяин
Деньги в срок
Маюсь как Каин
Верчусь как волчок
 
 
За окном тучи
Мой сосед-чудак
Курит вонючий
Английский табак
 
 
Просьбам не внимает
Ночной изувер
Мой столик хромает
Точь-в-точь Лавальер [210]210
  Мой столик хромает точь-в-точь Лавальер. – Лавальер Луиза-Франсуаза (1614–1710) была фавориткой Людовика XIV; однако она не отличалась красотой и слегка прихрамывала.


[Закрыть]
 
 
В гостиничном лоне
Ночью и днем
Как в Вавилоне
Все мы живем
 
 
Дверь на запоре
Зови не зови
Порознь в горе
Порознь в любви
 

* * *

 
Моя молодость ты заношена
Как вчерашний венок ты брошена
И я чувствую приближенье
Дней неверия и презренья
 
 
Не природа холсты декораций
Реки клюквенной крови текут
Под ветвями где звезды пылятся
Одиноко проходит шут
 
 
Луч упал холодный и жесткий
На лицо твое на подмостки
Хлопнул выстрел Крик в тишине
Ухмыльнулся портрет на стене
 
 
И в картине стекло разбилось
И невнятен напев или зов
То ль случится то ли случилось
То ли мысль то ли отзвук слов
 
 
Моя молодость ты заношена
Как вчерашний венок ты брошена
И я чувствую приближенье
Дней раздумий и сожаленья
 

 
Пред вами человек не чуждый здравых мыслей
Я жизнь постиг и смерть насколько мог постичь ее живой
Немало испытал и горестей и радостей любви
Способен был кого-то в чем-то убедить
Немало языков освоил
И странствовал немало
Был на войне как пехотинец и артиллерист,
Был ранен в голову и трепанирован под хлороформом
И лучших из друзей утратил в этой сече
Постиг я современность и былое в той мере
В какой постичь способен человек
Мне надоело думать о войне которая идет
Меж нами и во имя нас друзья
Хочу я быть судьей в той давней распре традиции с открытьем
Порядка с Риском
 
 
Вы чьи уста подобье уст Господних
Уста которые и есть порядок
Имейте снисхожденье к нам не сравнивайте нас
Искателей и следопытов
С великими в ком образец порядка
Ведь мы вам не враги
Хотим открыть для вас обширный дивный край
Где тайны пышный цвет дается прямо в руки
Где столько новых красок и огней невиданных доныне
И тысячи видений бестелесных
Ждут воплощенья
Хотим разведать область доброты безмолвный необъятный материк
А также время которо. е направить можно вперед и вспять
Так снизойдите ж к нам сражающимся на границе
Грядущего и бесконечного
Грехи простите нам и заблужденья
 
 
А лето близится оно приходит разом
Весна моя прошла и юность позади
О солнце о пора когда так пылок разум
Я жду приди
Как форма строгая приди ко мне приди же
И вот она уже явилась и пьянит Влечет
меня к себе сильнее чем магнит
И обретает вид
Одной красотки рыжей
Ведь этих медных прядей пыл
Как молния чей свет застыл
Так пламенеет луч случайный
На золотистой розе чайной
 
 
Что ж смейтесь надо мной
Вы ближние и все на свете люди
Ведь обо многом я не смею вам сказать
А обо многом вы и слушать не хотите
Так снизойдите же ко мне
 

* * *

Тристану Дерему воскресший

 
Милый друг я пишу вам в армейской столовой
Воет ветер а небо иссиня-лилово
И враждебно Ни строчки от вас целый год
Вы на смерть шлете ваших героев и вот
 
 
Я беря с них пример ездовой при расчете
Орудийном Здесь лучше служить чем в пехоте
Девяносто сто двадцать и семьдесят пять
Моих пушек калибр Кони дивная стать
 
 
Друг мой ваши стихи мне прислали сегодня
Как они хороши Ничего благородней
Я не знаю Я каждую строчку люблю
Их прочел весь расчет и мои пуалю [211]211
  Пуалю – прозвище французских солдат в эпоху первой мировой войны.


[Закрыть]
Прослезились Мы едем на фронт Что там дома
Напишите и не забывайте
          Гийома
 

Валери Ларбо(1881–1957). – Много путешествовал, объездил «пассажиром первого класса» чуть ли не всю Европу. Впечатления от этих поездок отразились в единственном поэтическом сборнике Ларбо – «Стихи для богатого любителя» (анонимно в 1908 г.; переиздан с дополнениями в 1913 г. под названием «А.-О. Барнабут, его стихи и дневник»). Естествення, широкая, свободная от всякой риторичности манера Ларбо напоминает о традициях Уитмена и кое в чем перекликается с приемами раннего Сандрара.

 
Я воспеваю Европу, ее железные дороги, и театры,
И созвездья ее городов, а между тем
Я приношу в моих стихах добычу из Нового Света:
Обтянутые ярко раскрашенной кожей щиты,
Меднолицых девушек, челноки из благовонного дерева, попугаев,
Стрелы с зеленым, синим, желтым опереньем,
Ожерелья из девственного золота, странные плоды, разные луки,
И все, что Колумб вез в Барселону.
Мои стихи, мои золотые стихи,
В вас сила и порыв тропической флоры и фауны,
Все величие родных гор,
Крылья кондоров, рога бизонов.
Моя муза, мое вдохновение – креольская дама
Или уносимая всадником страстная пленница,
Связанная, брошенная поперек седла
Вместе с драгоценными тканями, золотыми вазами и коврами.
И ты побежден своей добычей, о льянеро [213]213
  Льянеро – конные пастухи, жители льяносов, степных равнин Венесуэлы и Колумбии.


[Закрыть]!
В моих стихах друзья узнают мой голос,
Мои интонации, обычные после обеда.
(Достаточно уметь поставить ударение где нужно.)
Мной управляют непобедимые законы ритма.
Я их не понимаю сам, но чувствую: это они.
О Диана, Аполлон, великие боги,
Взбалмошные и свирепые, вы ли внушаете мне эти песни,
Или это обман, что-то
От меня самого, просто урчание в животе?
 

 
Мне кажется, что вся суть бытия —
В глазах вот этих смирных восковых людей.
Хотелось бы мне провести здесь целую ночь,
Целую зимнюю ночь, замешкавшись в зале,
Где содержат преступников,
Смирных восковых преступников.
Лучатся их лица, а взгляды – тусклы, а тела – а из чего у них
тела?
Неужто на самих себя они и впрямь похожи?
Почему же их бросили за решетку, повесили или казнили на
электрическом стуле,
А их немые обличья оставили здесь?
Немые обличья с глазами, что не могут поведать о пережитой жути,
А только встречают повсюду взгляды зевак – без конца, без конца…
Да закрывают ли они глаза хоть ночью?
 

 
Лежа на узком диване в глубине каюты
(Меня, словно девчонка неугомонная – куклу,
Баюкает качка бортовая и килевая, – на море шторм),
Я ощущаю на сердце светлый круг – иллюминатор,
Похожий на витрину магазина, где продается море,
И, в полудремоте, мечтаю
Сложить еще никем не сложенную песнь
Во славу моря.
 
 
О Гомер! О Вергилий!
 
 
О Corpus Poeticum [216]216
  Совокупность поэзии ( лат.).


[Закрыть]Севера! Лишь на твоих страницах
Отыщутся вечные истины моря,
Отыщутся мифы, в которых отразился один из ликов времени,
Отыщутся феерии моря, и генеалогии волн,
И вёсны морские, и морские осени,
И затишье морское, простертое плоской зеленой дорогой
Под колесницей Нептуна и хороводами Нереид.
 
 
Я ощущаю на сердце светлый круг, он скользит
То вверх, то вниз; его наполняет то серо-зеленый и белый
Средиземноморский пейзаж с краешком неба
Бледного, то,
Низринувшись в круг, одно только небо его заполняет.
Я то погружаюсь в свеченье сине-зеленое и ледяное,
Кипящее пеной, то вдруг
Иллюминатор, ослепший от пенной слюны, слепнет от светлого неба.
 
 
Зыбкой линией горизонта ползет
Белый румынский пароход размером с большую игрушку,
Он тащится, как по проселку в колдобинах; винт парохода
Иногда выступает из волн и взбивает в воздухе пену…
Он приветствует нас, приспуская наполовину
Сине-желто-пунцовый флаг.
 
 
Судно живет своей жизнью: слышны голоса в коридоре,
Потрескивает обшивка, висячие лампы скрипят,
Машины стучат, доносится запах горелого масла,
Чьи-то возгласы ветер мешает с обрывками трели
Мандолинной: «Sobre las olas del mar» [217]217
  Над волнами морскими ( исп.).


[Закрыть] —
Звуки настолько привычные, что кажутся тишиною.
А над мостиком, там, в вышине, ветер протяжный и дикий,
ветер-пират,
Свищет в снастях и щелкает, словно бичом,
Флагом трехцветным со звездами и полосами.
 

 
Когда я буду мертв, когда меня причислят к нашим дорогим усопшим
(Сомнительно, чтоб вспомнил обо мне хоть кто-нибудь из тех,
С кем я не раз бок о бок шагал по улицам),
Останется ль тогда в моих стихах хоть что-то
От стольких образов, от стольких взглядов, стольких лиц,
Мгновенно промелькнувших предо мною в толпе бурлящей?
А ведь и я когда-то лавировал среди людских лавин,
Как вы, и застывал, как вы, у каждой из витрин,
Засматривался на красоток, проходящих мимо,
И все шагал, шагал неутомимо
Навстречу славе и радостям земным,
Наивно полагая, что до них подать рукой,
Захлебываясь от восторга, брел среди людского стада,
Ибо стаду принадлежу я сам и все мои желанья.
И если я – увы – хоть чем-нибудь отличен от всех вас,
Так только тем, что мне
Порой среди толпы бывает, как во сне,
Зрим образ
Оболганной, бездомной и гонимой,
Невыразимой,
Незримой Красоты.
 

Жюль Сюпервьель(1884–1960). – Уроженец Монтевидео, Сюпервьель сочетал в своем творчестве французскую поэтическую традицию с темами и образами, навеянными свежестью и очарованием уругвайской природы, среди которой протекло его детство. Поэтическая вселенная Сюпервьеля пронизана космическими токами, связующими воедино «землю людей» и волшебное царство животных («Дебаркадеры», 1922), мир живых и мир мертвых («Невинный каторжник», 1930). Биение человеческого сердца сливается в его стихах с «гармонией сфер», с ритмами всего мироздания («Тяготения», 1925). Откликом на события второй мировой войны, заставшей поэта в Уругвае, явились его скорбные «Стихи о Франции в беде» (1941).

 
Только трону я коробку
Из сосны высокоствольной,
Как застынет в чаще леса,
Глядя на меня, олень.
 
 
Отвернись, олень прелестный,
Продолжай свой путь безвестный:
В темной жизни человека
Не поймешь ты ничего.
 
 
Друг мой нежный, друг мой робкий,
Чем могу тебе помочь,
Через щель моей коробки
Устремляя взоры в ночь?
 
 
Просекой твои зеницы
В глубь вселенной залегли.
Тонкие твои копытца —
Целомудрие земли.
 
 
В день, когда морозы злые
Небо льдом скуют, как пруд,
Все олени побегут
Из одних миров в другие.
 

* * *

 
Ночное чудище, лоснящееся мраком,
Прекрасный зверь в росе других галактик,
Ты кажешь морду мне, протягиваешь лапу
И недоверчиво отдергиваешь вновь.
Но почему? Я друг твоих движений темных
И проникаю в глубь клубящегося меха,
И разве я не твой собрат по мраку
Здесь, в этом мире, где, захожий странник,
Держу стихи перед собой, как щит?
Поверь, тоска молчания понятна
Нетерпеливому, заждавшемуся сердцу,
Что в двери смерти горестно стучит.
Услышав робкие удары в стенку,
Смерть перебоями его предупреждает:
– Но ты – из мира, где боятся умереть. —
Глаза в глаза вперив, неслышно пятясь,
В бестрепетную мглу ушло, исчезло…
И небо вызвездилось, как всегда.
 

* * *

 
Вдали мой слышать зов научишься ли ты?
Не слух склонить к земле – склониться сердцем надо!
Чтобы прийти ко мне, найди в себе мосты!
Я жду, я от дорог не отрываю взгляда.
 
 
Пусть разделяют нас Атлантики просторы,
Пустыни, и леса, и цепи диких гор, —
Расступятся леса, равниной станут горы,
Лишь в сторону мою ты обратишь свой взор!
 

 
Открылась дверь, вошли олени.
Но где такое может быть?
Вдали от наших поселений,
Куда опасно нам ходить.
 
 
Там город, где полно зверья,
Где человека нет в заводе.
Горят во тьме, стадами бродят
Там когти, шерсть и чешуя.
 
 
Подальше лучше нам держаться,
Ведь звери в нас самих таятся:
Сурок, акула, муравьед
Все разом тянутся на свет.
 
 
Не то гляди, уйдем оттуда
С клыком моржа, с горбом верблюда
Иль с длинным хоботом слона,
Которому река нужна.
 
 
Душа померкнет в тот же час,
И тело в шкуре вмиг забьется,
И гибель человека в нас
Всю жизнь оплакивать придется.
 

* * *

 
В лесу, где время замерло,
Огромный рубят ствол.
Зияющей колонной
Над бездыханной кроной
Пустой дрожит провал.
 
 
Кружите, вейтесь, птицы,
Ищите гнезд следы
В воспоминанье стройном
И ропоте беды.
 

 
Париж, открытый город,
Твоя душа живая,
Томясь, исходит кровью,
Как рана ножевая.
 
 
И стук чужих шагов
Тревожит наши стены,
И на мерцанье Сены
Глядят глаза врагов.
 
 
Как будто в яме черной,
Под окрики штыка,
Струится удрученно
Французская река.
 
 
Века французской славы,
Отлитые в гранит,
Ваш облик величавый
Великий гнев таит.
 
 
Нависшая над вами
Невыносима тень —
И гаснет ваше пламя,
И меркнет ясный день,
 
 
И льется с неба мрак.
Ведь было бы изменой
Струить лазурь над Сеной,
Когда в Париже враг.
 

 
Когда хочу, чтоб сон меня преобразил,
Но прежним остаюсь, опять без сна, без сил,
Без слова жалобы, без жизни в теле старом,
И мозг сожжен дотла невидимым пожаром,
Тогда посмертный «Я», меня ввергая в дрожь,
Твердит: «Как медленно и долго ты живешь!
Что держит здесь тебя? Чего ты ждешь от жизни,
Когда разбиты мы и тяжело отчизне?»
Молчу, но он во мне, а я хочу один
Исчезнуть, скрыться там, в неведомой Пальмире!
В себе душу того, кто всех угрюмей в мире,
И погружаюсь в ночь, ее ничтожный сын.
 

 
Ищу страну родную,
Тяну к ней руки жадно.
В пустыне неоглядной
Ищу ее, тоскуя.
 
 
На ощупь, тень живая,
Иду в простор устало,
Поляну узнавая,
Где мне роса сверкала.
 
 
Меня вела печаль
Туда тропой былою,
Где серебрилась даль
Прозрачною росою.
 
 
Ласкал я наши горы
И рек родных излуки,
Всей Франции коснуться
Мои стремились руки.
 
 
С чужбины блудным сыном
Вернуться морем бурным,
Узреть народ единым
В венце небес лазурном!
 
 
Мой край! Ты молчалив.
Поведай, что с тобою!
Но глохнет мой призыв
Под тучей грозовою.
 
 
Там, в зеркале страны
В шестиугольной раме
Шли долгими веками
Великие сыны.
 
 
Но как могло случиться,
Что в зеркале столетий
Возникли в сером свете
Врагов угрюмых лица?!
 

 
Когда уходят все, возможно ль возвратиться?
Когда забыто все, к чему нам розы цвет?
Сто улетевших птиц нам не заменят птицы,
Сидящей на плече. Тьма не заменит свет.
 
 
Пускай моей щеки коснутся ваши щеки!
Не бойтесь развернуть своей души крыла,
Чтоб вместе с памятью проснулся мир далекий,
Чтоб возвращенная земля для нас цвела!
 
 
Вновь древом станет дуб, а тьма – родной равниной,
Увидим берега любимых с детства рек,
И встанет прошлое из этой тьмы пустынной
 
 
Для всех поверивших, что изгнаны навек…
О темная сестра! О память! Лик твой смутный
Пускай предстанет мне хоть грезою минутной!
 

 
Частицы радуги, живые огоньки,
Каракара, сапсан, каранчо, ару, гокко [218]218
  Каракара, сапсан, каранчо… – Перечисляются виды птиц, обитающих в Уругвае.


[Закрыть],
Развейте, разметав, рассейте сон, жестоко
Вцепившийся в мои духовные зрачки!
 
 
Ведь это вы, вьюрки? Ведь это вы, тинаму?
Взволнуйте крыльями, предвестники побед,
Оцепенение, отринувшее свет,
Меня в апатию влекущее упрямо!
 
 
Я так хочу разбить времен застойных гладь!
Пусть небеса бурлят в неистовых полетах
Мильонов ласточек, крикливых, желторотых!
Свободу я зову и духа благодать!
 
 
Я заскорузлые хочу разбить печали!
Хочу, чтоб стаи птиц на зов слетелись мой
И, взвившись в небеса, мне радостью цветной
Сквозь облачность души, как солнце, просияли!
 

Франсис Карко(наст. имя – Франсуа Каркопино-Тюзоли; 1886–1958). – Родился в Новой Каледонии, в семье колониального служащего. В 1910 г. обосновался на Монмартре, среди поэтов и живописцев; воспоминаниям об этой поре посвятил ряд эссе. В 1912 г. примкнул к школе «фантазистов», определившей его тогдашнюю поэтическую манеру: сплав старофранцузских песенных традиций с новшествами в духе Аполлинера, саркастического лиризма Вийона с тончайшими интонациями Жерара де Нерваля («Богема моей души», 1912; «Кисло-сладкие песенки», 1913). В поздних сборниках («Маленькая сентиментальная сюита», 1936; «Иссякший источник», 1946) Карко более сдержан и просветлен; не повышая голоса и делая вид, будто речь идет о пустяках, он говорит о подлинных человеческих ценностях и глубоких чувствах.

 
Ах, я люблю тебя! А ты,
Ужель ты не в моих поэмах?
Зима приводит сонм упрямых
Скорбей чернее черноты.
 
 
Акации дрожат сторожко,
Лишь ветром тронет их слегка.
Ты грелась, сидя без сорочки,
Вся голая, у камелька.
 
 
Холодный ливень бился в стекла;
Дрова шипели, чуть горя…
Я жду, чтоб мутная заря
Опять в моем окне возникла!
 

 
У нее в руке фиалки,
Кончен праздник, и она
На букет глядит свой жалкий,
Подозрительно бледна.
 
 
На дворе ни ночь, ни утро,
Все покрыто полумглой,
Бродят тощие собаки
По парижской мостовой.
 
 
Это горький час поэта,
Час, когда охвачен он
Беспокойством до рассвета,
И растерян и смущен.
 
 
От моей коптящей лампы
Свет ложится на тетрадь,
И забытые фантомы
Оживают в ней опять.
 

 
Ночи зимние… Зажегся
Свет над дверью кабачка.
С потолка свисает лампа…
До чего ж любовь горька!
 
 
Эти губы и помада,
Этот сладенький мотив…
Сам не знаю, что мне надо,
Что ищу я, загрустив?
 
 
Вы танцуете, но счастья
Вам не встретить на пути…
Словно тех, кто мной потерян,
Я пытаюсь вас найти.
 
 
О погибшие созданья,
Веселиться б вам всегда!
Звуки вальса, бал в предместье,
А за дверью ждет беда.
 
 
Смотрит смерть с кривой ухмылкой,
Смерть кривляется в ночи…
Та, которую прирежут,
«Не виновна я», – кричит.
 
 
Не прислушивайтесь к стону
Крови, пролитой на грязь.
Ничего вы не слыхали,
В танце весело кружась.
 
 
Ночи зимние… Под ветром
Фонаря трепещет свет.
Сумасшедшие девчонки,
Для которых счастья нет,
 
 
Все вам сердце здесь пленяет;
Звуки льются через край,
Вальс вас кружит… И сливает
Воедино грязь и рай.
 

 
В переулке пустом,
Занавешен дождем,
Ждет гостей дом свиданий.
Плач полночных часов,
Словно скрипнул засов
В глубине сонных зданий.
Кто крадется тайком
Здесь, в ненастье таком?
Тени двух ожиданий…
В переулке пустом
В ночь небесных рыданий.