Текст книги "Западноевропейская поэзия XХ века. Антология"

Франсис Жамм(1868–1938). – Бесхитростная и чистая мелодия, пронизывающая книгу стихов «От заутрени до вечерни» (1898), выгодно отличала голос поэта от выспреннего версификаторства поздних символистов. Чувство единения с природой, поэтизация простой сельской жизни – таков строй этого сборника, углубленный в книгах «Траур вёсен» (1901), «Прогалины в небе» (1906) и др. С 1921 г. Жамм жил в глухой деревушке Аспарен, в Стране Басков, где им были созданы мемуары, а также классически прозрачные «Четверостишия» (1923–1925).

 
Кто-то тащит на убой телят,
И они на улице мычат.
 
 
Пробуют, веревку теребя,
На стене лизать струю дождя.
 
 
Боже праведный, скажи сейчас,
Что прощенье будет и для нас,
 
 
Что когда-нибудь у райских врат
Мы не станем убивать телят,
 
 
А, напротив, изменившись там,
Мы цветы привесим к их рогам.
 
 
Боже, сделай, чтоб они, дрожа,
Меньше б чуяли удар ножа.
 

 
Проделывали опыты зеваки
В коротких панталонах, и шутник
Мог искрой, высеченною во мраке,
Чудовищный баллона вызвать взрыв.
 
 
Взвивался шар, наряднее театра,
И падал в ахающую толпу.
Горели братья Монгольфье отвагой,
И волновалась Академия наук.
 

* * *

 
На днях повалит снег. Пытаюсь прошлый год
припомнить – все мои печали и заботы.
Но если б у меня тогда спросили: «Что ты?» —
сказал бы: «Ничего, до свадьбы заживет».
 
 
Я взаперти сидел и думал. Жар в камине,
снег тяжело валил, шло дело к январю.
Зря думал. Вот опять сижу один, курю —
все точно как тогда. А года нет в помине.
 
 
Как тонко пахнет старый мой комод.
А я был просто глуп, не понимал упорства
таких вещей и чувств. Ведь, право же, позерство
пытаться то изгнать, что в нас давно живет.
 
 
Целуемся в молчанье, плачем тоже, —
зачем же мысли нам? Зачем потоки слов?
Все ясно и без них. Знакомый звук шагов
речей сладчайших слаще и дороже.
 
 
Мы звездам имена даем, нам невдомек —
им не нужны названья и приметы;
не стоит подгонять прекрасные кометы,
в безвестность торопить и сокращать их срок.
 
 
Опять зима, но где те горести, заботы?
Припомню и опять забуду прошлый год,
и если б у меня теперь спросили: «Что ты?» —
сказал бы: «Ничего, до свадьбы заживет».
 

* * *

Вьеле-Гриффену [189]189
  Вьеле-Гриффен Франсис (1864–1937) – французский поэт, мастер свободного стиха.


[Закрыть]

 
Осенние дожди, с утра застлала мгла
весь горизонт. Летят на юг перепела,
и рыщет хриплый ветер по оврагу
и гонит, как метлой, дрожащего бродягу.
С окрестных косогоров и холмов
на крыльях медленных спустились стаи дроф;
смешные чибисы уже отсуетились
и где-то в камышах, в сырых ложбинках скрылись;
чирки-коростельки, как будто неживые,
ни дать ни взять – игрушки заводные,
дня через три над нами пролетят;
а там, глядишь, и цапли воспарят,
и утки взмоют легким полукругом
и затрепещут над пустынным лугом.
Придет пора – и странный ржавый клич
раздастся в небесах, – то журавлиный клин;
промчится хвостовой и сменит головного…
А мы, Вьеле-Гриффен, поэты, мы готовы
принять весь мир, по в нем жестокость и разлад,
и режут к праздникам в деревне поросят,
они так страшно, так пронзительно визжат,
и будничная жизнь порой не лучше ада.
Но и другое есть – с улыбкою по саду
идет любимая – сиянье, и прохлада,
и прелесть. Но еще есть старый-старый пес,
он болен, и лежит, уткнувши в листья нос,
и грустно смерти ждет, и весь – недоуменье…
Какая это смесь? И взлеты, и паденья,
уродство, красота, и верх и низ…
А мы, недобрые, ей дали имя – Жизнь.
 

* * *

 
Отара грязная, и зонт линяло-синий,
и от тебя всегда попахивает сыром…
Ты посох вырезал из остролиста сам
и с ним взбираешься по склону к небесам
вслед за лохматым псом. Трусит твой ослик бодро,
и на худой спине позвякивают ведра.
Минуешь пахарей, минуешь кузнецов, —
подъем кончается. Там воздух свеж и нов,
там овцы на лугу, как белые кусты,
там растянул туман на пиках гор холсты,
там сипы важные – их шеи странно голы, —
и горы в дымчато-закатном ореоле,
и созерцаешь ты спокойно до зари,
как над безбрежностью там божий дух парит.
 

 
В садах, где персики омыты ясным светом,
Как слезы, падают тяжелые плоды,
И, в грезах слушая прохладный плеск воды,
Жарою истомлен, Багдад недвижим летом.
 
 
Томится полудень, и словно спит дворец,
Гостей ждут кушанья в больших прохладных залах.
Достоинство тая в движениях усталых,
К друзьям идет Синдбад – богач, моряк, мудрец.
 
 
Баранина вкусна, и сладостна прохлада,
Здесь бытие течет неспешно, без тревог.
Льет воду черный раб на мраморный порог,
И спрашивают все: «А что там, у Синдбада?»
 
 
Дает роскошный пир прославленный Синдбад,
Синдбад умен и щедр, а мудрые счастливы.
Чудесной повести все внемлют молчаливо
О том, как плавал он и как он стал богат.
 
 
Курится в залах нард – благоуханья славы,
И жадно ловит их Синдбада тонкий нос.
Недаром соль сквозит в смоле его волос,
Ведь шел на смерть Синдбад, чтоб знать людей и нравы.
 
 
Пока он речь ведет, на золотой Багдад,
На пальмы сонные струится солнце знойно
И гости важные разумно и спокойно
Обдумывают то, что говорит Синдбад.
 

Поль Валери(1871–1945). – Первые поэтические опыты Валери, отмеченные влиянием Малларме, печатались еще в начале 90-х годов. Однако изобразительные средства, унаследованные от символизма, не удовлетворяли поэта, и он на целых двадцать лет уходит в «монастырь собственной души», чтобы разработать самостоятельную художественную систему, которая мыслилась ему в виде некоего «нового классицизма», обогащенного методами, заимствованными из области философии и точных наук. Воплощением этих концепций явилась поэма «Юная парка» (1917). Позже были опубликованы сборники «Альбом старых стихов» (1920) и «Чары» (1922). Предельная сгущенность поэтического языка, усложненность синтаксиса, искоренение окостеневших словосочетаний и замена их новыми словесными формулами, призванными «выразить невыразимое», – все это делало иоэзию Валери весьма трудной для понимания. В 1925 г. он избирается членом Французской Академии.

 
Спокойный кров, где бродят голубицы,
Мелькнет из-за сосны, из-за гробницы.
Здесь полдень строит из огня и снов
Тебя, о море, в вечном обновленье.
Моя награда после размышленья —
Широко созерцать покой богов.
 
 
О, храм Минервы, постоянство клада,
Громада отдыха, обличье лада,
Бровастая вода, Глаз, ты таишь
Так много сна под пламенным покоем.
Мое молчание! Глубинным строем,
Мильоном черепиц спит Крыша крыш.
 
 
Плоды истаивают в наслажденье,
В восторг преобразив исчезновенье
Во рту, где гибнет эта красота.
Так я дышу моим грядущим дымом,
А небеса поют сердцам палимым
Метаморфозы каждого куста.
 
 
Затвор священный, где сгорают души,
Сиянью отданный обрывок суши,
Строй факелов, мне этот остров мил,
Одетый в камень и во мрак растений,
Где столько мрамора лобзает тени
И море верное спит у могил.
 
 
Большое море с даром прорицанья,
Хламида из сверканья и мерцанья,
Вся в идолах и солнца и луны,
Верховный змей, своею синью пьяный,
Кусает хвост своей же плоти рваной [190]190
  … змей… кусает хвост своей же плоти рваной… – Бесконечность морской глади уподобляется здесь древнему гностическому символу вечности, змею Уроборосу, кусающему собственный хвост.


[Закрыть]
Среди отгулов, полных тишины.
 
 
Подуло. Жить! Попробуем! Так надо!
Вдруг книгу мне огромная прохлада
Захлопнула, звеня в морской пыли.
Летите, ослепленные страницы!
Ломайте, радостные вереницы,
Кров, где еще пасутся корабли!
 

 
Когда я пролил в океан —
Не жертва ли небытию? —
Под небом позабытых стран
Вина душистую струю,
 
 
Кто мной тогда руководил?
Быть может, голос вещуна
Иль, думая о крови, лил
Я драгоценный ток вина?
 
 
Но, розоватым вспыхнув дымом,
Законам непоколебимым
Своей прозрачности верна,
 
 
Уже трезвея в пьяной пене,
На воздух подняла волна
Непостижимый рой видений.
 

 
О чем-то непорочном размышляя,
Плечом к плечу мы по дорогам шли,
Среди цветов неведомых земли
Шли об руку, молчанье сохраняя.
 
 
Казалось, будто мы обручены,
В ночи, что от лугов зеленой стала,
Где мы дары делили небывалой,
К безумцам расположенной луны.
 
 
Потом вдали мы умерли на ложе
Из трав и мха, теней не потревожа,
Ни вздохов леса, давшего нам кров.
 
 
И в вышине, средь вечного сиянья,
Мы, горько плача, встретились без слов,
О верный мой товарищ по молчанью.
 

 
Неведом, незрим,
Я запах цветка,
В струе ветерка
Едва ощутим.
 
 
Неведом, незрим,
Случайность иль дух?
То здесь, то гоним,
Возник – и потух.
 
 
Ни смысла, ни слов?
Для лучших умов
Эдем заблуждений.
 
 
Неведом, незрим…
Лишь миг – и за ним
След скрытых томлений.
 

Поль Фор(1872–1960). – В юности был воинствующим символистом, основал «Свободный театр», осуществивший первые постановки пьес М. Метерлинка. С 1896 по 1958 г. издал около сорока томов «Французских баллад», написанных в виде «замаскированных» под прозу стихов. Поэзия Фора национальна по форме и гуманистична по сути, она пронизана отзвуками средневековых баллад, интонациями народных песен, для нее характерно напускное простодупше, за которым нередко таится глубокий философский смысл, сочетание трогательного лиризма с лукавым юмором. В 1912 г. Фору был присвоен титул «короля поэтов».

 
Майский жук жужжит на воле. Дагобер
томится в школе. Он построил Сен-Дени [192]192
  Сен-Дени (святой Денис) – первый архиепископ Парижа. В VII в. король Дагобер основал на его могиле аббатство, служившее усыпальницей французских королей.


[Закрыть].
Близятся каникул дни.
 
 
Майский жук жужжит на воле. Шарлемань
томится в школе. Принял в Риме он венец.
Скоро мытарствам конец!
 
 
Майский жук жужжит на воле. Жанна д’Арк
томится в школе. На костер ее ведут.
Побежим удить на пруд.
 
 
Майский жук жужжит на воле. Ришелье
томится в школе. Он полез на Монтобан [193]193
  … он полез на Монтобан. – Речь идет об осаде протестантских крепостей Ля-Рошели и Монтобана, предпринятой кардиналом Ришелье в 1621 г.


[Закрыть].
Мы полезем на каштан!
 
 
Майский жук жужжит на воле. Робеспьер
томится в школе. Он взошел на эшафот.
Мы затеем хоровод.
 
 
Майский жук жужжит на воле. Бонапарт
томится в школе. Перед ним Бородино.
Дать звонок пора давно.
 
 
Майский жук жужжит на воле. Мсье Дюту
томится в школе. Хоть учитель мсье Дюту,
и ему невмоготу.
 
 
Майский жук жужжит на воле. Франция
томится в школе. Ах, как тошно взаперти!
Майский жук, лети, лети!
 

 
Люди, не верьте смерти. Бывает,
надежда спит. Лишь ветер в закатном
свете колосьями шевелит. В колосьях
вечность звенит.
 
 
Прислушайтесь. Звон стихает. Значит,
времени больше нет. Ветер уснул. Поднимает
голову бог. Начинает оплакивать средь
ветвей летнюю ночь соловей.
 
 
Прислушайтесь. Стихли стоны соловья,
а колокола проснулись. И над зеленой
землей от села до села призывные звоны
эти опять летят на рассвете.
Люди, не верьте смерти.
 

 
Бог начал с яблока, потом он создал древо,
а под конец – Адама с Евой. И всем пред —
шествует плодам тот плод, что ел в раю Адам.
 
 
Бог создал, почесав в затылке, сначала ночь,
а после тьму, сперва признанье в страсти
пылкой, а уж потом – и страсть саму.
 
 
Бог создал рыб и пароходы, потом шторма,
а следом – воды. Сперва был создан пьяный
Ной, а после – гроздий сок хмельной.
 
 
А ту, в которую влюбился без памяти
сегодня я, создать он прежде умудрился,
чем создал самого себя.
 

* * *

 
Эта девушка умерла, от любви умерла она.
Положили в землю ее, а заря занималась, бледна.
Одиноко лежала она и нарядней была, чем весна.
Одиноко лежала в гробу и в могиле осталась одна,
А они, веселясь, ушли, чтобы радость испить до дна,
Распевая: «Своя судьба, видно, каждому суждена».
Эта девушка умерла, от любви умерла она,
А они все в поля ушли, чтоб собрать урожай сполна.
 

 
Я видел добряков, вельмож, людей труда,
Но шляпу полную не видел никогда.
 
 
Оплевана, она стоит передо мною,
Наш с ней невесел вид, мы мокнем под стеною.
 
 
Дитя! Ты бросил грош. Я тронут, одинокий,
И слезы серебрят мои худые щеки.
 
 
Есть змеи-женщины и есть мужчины-звери.
Я многое узнал, стучась в чужие двери.
 
 
Стоптал я башмаки, мои устали ноги,
Я тропки исходил и пыльные дороги.
 
 
Я видел в двадцать лет добрейшую из фей,
Но нет ее давно, и плачу я по ней.
 
 
Жестокого ружья мне ненавистен вид:
Огонь и грохот, дым – и вот олень убит.
 
 
Застигнутый грозой, бродил в лесах я черных,
И ввысь неслась листва – метла небес просторных.
 
 
Я видел Жанну д’Арк, что в бой войска водила,
И в облаках над ней – святого Михаила.
 
 
Он целовал ее и мчался вновь вперед.
Я видел, как в реке венок любви плывет.
 
 
Я многое видал! И пляшущих пастушек,
И в небе радугу, и ливни из лягушек.
 
 
И только одного не видел, господа, —
Я шляпу полную не видел никогда.
 

 
Если бы девушки всей земли руку
друг дружке дали, вокруг океана
тогда б они веселый танец сплясали.
 
 
Если бы парни всей земли захотели
стать моряками, над океаном они б навели
мост своими руками.
 
 
Если бы люди всей земли решили
за руки взяться, вокруг всей земли до упаду б
могли все в хороводе мчаться.
 

Шарль Пеги(1873–1914). – Сын столяра, окончил лицей в родном Орлеане. В юности активный участник социалистического движения, блестящий публицист («О социалистическом городе», 1897). В 1908 г. обращается к католицизму; патриотические мотивы его поэзии, воспоминания о героическом прошлом Франции обретают молитвенный характер, облекаются в форму «мистерий» («Мистерия милосердия Жанны д’Арк», 1911; «Мистерия невинно убиенных младенцев», 1912). Завораживающая монотонность стиха, звучащего как литургическое песнопение, бесхитростность образов, с незначительными изменениями переходящих из строки в строку, бесконечные вариации двух-трех основных тем характеризуют сборники «Ковер св. Женевьевы и Жанны д’Арк», 1912; «Ковер богоматери», 1913; «Ковер Евы», 1913. 5 сентября 1914 г. Пеги погиб в битве на Марне.

 
Двойной корабль войны вдоль стройных колоннад.
Когда-то в сто бойниц гора сторожевая,
Теперь – большой завод, живая кладовая,
Под вой зеленых жерл скопившая свой клад.
 
 
Отцы тебе несли горячих песен ад,
Ты щедро расцветал, их жизни выпивая,
Когда на гордый бак, гремя, скакала стая
Визгливых штуцеров и гулких каронад [194]194
  Каронада – короткое гладкоствольное орудие конца XVIII в.


[Закрыть].
 
 
Но мы тебе несем с последним приговором
Сердца, раскрытые всем бедам и ветрам,
Сердца, взалкавшие по всем морским просторам.
 
 
Последние бойцы угасших орифламм [195]195
  Орифламма – знамя французских королей.


[Закрыть],
Зеленых демонов, оскаленных дозором,
Мы весело сожмем подножье Нотр-Дам.
 

 
Двойной бездонный трюм на двух уступах Сены,
Фрахтовщик пурпура и драгоценных мирр,
Корабль, грузивший хлеб и правосудный мир,
Гордыню терпкую и кроткий дух вербены, —
 
 
Ты скорбью отягчен, как золотом Офир [196]196
  Офир – легендарная страна сокровищ, куда, согласно Библии, совершали совместные морские экспедиции царь Соломон и царь Тира Хирам в поисках золота, слоновой кости и благовоний.


[Закрыть];
Страданьями отцов тяжки твои накрени.
Раздутей нет боков над чашей водной пены
Перегрузил нутро тысячелетний пир.
 
 
Но мы тебе несем, вослед угасшей вере,
Суровую тоску с тревогой пополам
И опаленный стяг безвыходной потери;
 
 
Его мы вознесем – превыше орифламм,
Раздутых гневом бурь при Септиме Севере —
И спущенных навек к подножью Нотр-Дам.
 

 
Радость услышала весть —
Пустилась вскачь.
Честь услышала весть —
Пустилась в плач.
*
На сердце то вина,
То вновь веселье.
Вина – стакан вина,
Веселье – зелье.
*
Беда со мной нежна
И от меня – ни с места.
Беда – моя жена.
Моя невеста.
*
И днем и ночью – беда,
Челобитчица.
И в мякоти вязкой плода
Обидчица.
*
Судьба и расклад костей
Твои братья.
А тлен и распад костей —
Твое платье.
*
Сердце, вечная боль
Тебя сосет.
Сердце, конечная боль
Тебя спасет.
*
Мимолетное сердце
Недолголетне.
Мимоходное сердце —
Молвы и сплетни.
*
От первой кончины —
До смерти последней.
От плача в гостиной
До плача в передней…
*
Святые, день настает.
Заря на стрежне,
Но безмятежности прежней
Недостает.
*
Святые, день настает.
Он в самом начале,
Но сколько печали
Над нашей любовью встает.
*
Святые, день настает.
Над нашей любовью
По изголовью
Солнечный луч ползет.
*
А ливень грохочет
О сеть черепиц,
И хочет не хочет,
А падает ниц.
*
Беда сидит у порога,
У стылого очага.
И спит на кровати порока,
На илистом дне бочага.
*
Ты, сердце, снова льешь,
Меня изведав,
Бесчисленную ложь
Твоих изветов.
*
Сердце, камнем идешь ко дну,
О мореход!
Сколько раз просчиталось на дню,
О счетовод!
*
Радость прошла стороной,
Тропинкой,
Играя в дороге одной
Травинкой.
*
Радость прошла в стороне,
Окольно.
Робкая радость. Этого мне
Довольно.
*
Сердце, умытое алой водой,
Бесплотно.
Земля, не омытая талой водой,
Бесплодна.
*
Муки раскаянья
Из-за мук совести.
Муки совести
Из-за мук раскаянья.
 

Тристан Кленгсор(наст. имя – Леон Леклер; 1874–1966). – Поэт, живописец, композитор, искусствовед, журналист. Продолжая традиции Верлена, в ранних своих сборниках («Червонный валет», 1908; «Цыганские песни», 1913) боролся с образной системой парнасцев и символистов, превратившейся в набор пустых трафаретов; одним из первых во Франции широко использовал свободный стих, не скованный нормами традиционной метрики, но в то же время далекий от нарочитой «расхлябанности» иных сюрреалистов. Поэтизация обыденного, тонкий юмор, напевность и изящная простота лучших его стихов, вошедших в итоговый сборник «Цветник Тристана Кленгсора» (1962), роднит их с народными песнями, мелодии которых легли в основу его музыкальных сюит «Песни Матушки моей Гусыни» и «Деревенские песни».