Текст книги "Западноевропейская поэзия XХ века. Антология"

Автор книги: авторов Коллектив

 
ВЫСОКОРОДНАЯ ПЕЧАЛЬ улыбка высота свобода
Тебя обрел я наконец на взморье сердца своего
В ночь когда рвется море
В горные державы
В ночь когда ты моложе юности своей
В ночь когда много ты страдал но более ничто
Ничто не тщетно праха нет ни в чем.
 

Пьер Реверди(1889–1960). – Родился в Нарбонне, в семье резчика по дереву. Был одним из провозвестников и участников сюрреалистического «бунта» («Осколки неба», 1924; «Источники ветра», 1929). В итоговый сборник «Ручной труд» (1949) вошли стихи 30-х годов, эпохи Сопротивления и первых послевоенных лет. Говоря словами самого Реверди, он всю жизнь «находился на скрещенье двух лезвий – яви и грезы, пытаясь вырваться из мира призрачной действительности, которым довольствуется большинство людей, в область абсолютного и подлинно реального бытия». Отсюда – творческие метания Реверди между крайностями герметической, умозрительной поэзии и стремлением отразить сложную и трагическую красоту мира и человека.

 
Весь воздух просверлён
В гнезде
И на изгибе
Над хриплым флюгером близ труб
И этот клад
Еще извивов ряд.
И время чуть задето,
Когда летит авто там где-то вдалеке,
На стыке островов
Бесследно на тропе больших течений ночи
Гремят бубенчики средь улицы,
И шум,
Проходит шествие,
Иль эта кавалькада
Кортеж под аркою круглящейся небес?
Стрела колеблется, отодвигая
Историю и всех, кого забыть легко.
 

 
Зимой он сидит, притаившись в холоде и тени. Когда дует ветер, он в гуще деревьев делает знаки, помахивая огоньком, который держит на кончиках пальцев. Это – ветхий старик; он, вне сомненья, всегда был таким, и непогода не грозит ему смертью. Когда опускается вечер, он сходит в долину, – ибо днем он живет на склоне холма, скрытый в зарослях: никто не видел, как он выходит оттуда. Его светлячок с наступлением ночи начинает подрагивать на горизонте. Солнце и звуки его пугают; он прячется, дожидаясь укороченных тихих осенних дней, когда под нависшим небом, в воздухе мглистом и нежном сможет он, сгорбленный, семенить, оставаясь неслышным. Это – ветхий зимний старик, который не умирает.
 

 
Удалялись они, ветер в спину им дул,
С пеньем шли вдоль реки по безвестной дороге,
Их молитвам камыш долго вторил в тревоге,
Птичьи крики тревожили сонную тишь.
Будут первыми там, чтоб вовек не уйти,
Шли вперед, за спиной исчезали пути.
Шаг за шагом в туманные дали
Шли по жестким камням и молчали.
У дремучих лесов отдыхали они,
У неведомых вод жажду всласть утоляли.
Пыль вилась из-под ног; в клубах света и пыли,
Как в туманных плащах, вдаль они уходили.
Пилигримы шагали
Средь безвестных пустынь,
Раскрывалась пред ними небесная синь,
Но к пределам земли дальше шли друг за другом,
Ветер в спину им дул и кружил круг за кругом,
Закрывались за ними врата,
Створы черные —
          Ночь.
 

 
Все та же карета
Меня увезла
 
 
Вот полночь пробило
Под ясной луной
 
 
Я видел лицо ее
Руки и взгляд
 
 
К рассвету
О завтрашнем дне говорят
 
 
Нас тьмою накроет
Ночной небосвод.
 
 
Вот ты появилась
Глаза отвела
 
 
Углом повернул
Переулок ночной
 
 
Последние звезды
Над садом горят
 
 
А знают ли мертвы
Что их там ждет
 

 
Когда покинет этот край она
Тогда и я уеду
Туда где солнце тоже ярко светит
Как здесь там птица петь должна
Всю ночь без сна
 
 
А здесь порою
Белесой мглою
Затянет ветер белые вершины
Мы снова будем на песке
Укрыты скалами
А дальше ничего
Лишь облако плывет
И крик несется из окна
Стоят стеною кипарисы
 
 
Солон воздух
И влажны волосы твои
Когда отсюда мы с тобой уйдем
Здесь кто-то все ж останется еще
Чтоб нас тут ждать
Чтоб нас понять
Лишь нам двоим верна
Оставленная нами тень
Здесь будет тосковать одна.
 

 
Охота начата в испуге бьются крылья
Забота палачей все сделать втихомолку
И у тебя в груди сплошная глыба льда
Прозрачная как небосвод в июне
В твоих глазах опавшая листва
И списки красные казненных накануне
Вдоль берега гуляет полумрак
Закат зловеще липнет к парапету
Ни огонька в глухих провалах окон
И чернота густая растеклась
Как кровь
И затопила город
Тревожный трепет оскверненных крыльев
Лишенных тупо
Права на полет
Бездушный ржавый скрежет смерти
Потом покой
Рука в перчатке глины
Рывок последний сердца
Последний вздох судьбы
Горит святое в очаге полено.
 

1941

 
Ничего не осталось
между пальцами все утекло
Исчезает какая-то тень
 
 
Слышен где-то
шум шагов
Задушить надо голос надрывно и громко звучащий
Он наверное будет стонать ночь и день
Он летит все быстрей
Только вы остановите чудный порыв
 
 
О надежда и гордость моя
Ветры вас унесли подхватив
Опадала листва
в это время синицы считали
капли чистой воды
Лампы гасли и слепнули окон ряды
Нет идти слишком быстро не надо
Можно все поломать громким звуком шагов
 

 
Так далеко живу от голосов!
Гул празднеств гаснет постепенно…
Что мелет мельница, какую пену,
Когда источник плача пересох?
Как тяжко тащатся часы
По безысходным лунным побережьям…
Я тихо в тесной теплой щели сплю,
В сгиб локтя головой уткнувшись.
Кругла как мир пустыня света лампы,
Бесчеловечно время,
Ужасно время, выгнанное в ночь,
От призрачной прозрачности бокалов,
Ленивого мурлыканья уюта,
В дождь, в глину, в схватку – стиснув зубы, —
В боль старую, что у твоих корней трепещет…
Я выбрал смерть, достоинство, забвенье.
О, как я далеко, когда перебираю все, что люблю.
 

 
Движение руки
Как листьев трепетанье
И холодок с реки
И чей-то оклик дальний
В молчании густом
Где ни единой складки
Ладонь рассветных слез и отмелей перчатки
Волна тревожит гладь
Проходит борозда
И небо еле живо
Устало солнца ждать
К дороге дерево клонится вопрошая
Машина как в дыру летит за горизонт
Все стены тянутся и сохнут на ветру
И прячет под мостом лицо тропа глухая
Когда чуть слышен лес
И ночь порхает с ветки
Средь мертвенной листвы где теплится дымок
Заката спящий глаз
Последний отблеск краткий
Стальная нить небес
Роняет крик касатки
 

Жан Кокто(1889–1963). – Драматург, деятель киноискусства, эссеист, художник, он во всех многообразных сферах своего творчества был прежде всего поэтом. Дебютировал сборниками «Лампа Аладдина» (1909) и «Легкомысленный принц» (1910), отмеченными влиянием Э. Ростана и Анны де Ноай. В последующих книгах отразилось его увлечение футуризмом и дадаизмом («Ода к Пикассо», 1919; «Словарь», 1922), античной драмой, которую он пытался «омолодить», приспособив ко вкусам современности («Антигона», 1928; «Орфей», 1928), экспериментами в области кино (фильм «Кровь поэта», 1930) и, наконец, классическим наследием Ронсара и Дю Белле, Малерба и Мюссе («Цифра семь», 1952; «Светотень», 1954). В итоговый сборник «Стихи» (1956) вошли все основные поэтические произведения Кокто.

 
Ложной улицы во сне ли
Мнимый вижу я разрез,
Иль волхвует на панели
Ангел, явленный с небес?
Сон? Не сон? Не труден выбор;
Глянув сверху наугад,
Я обман вскрываю, ибо
Ангел должен быть горбат.
 
 
Такова, по крайней мере,
Тень его на фоне двери.
 

 
Мыльная пена.
Брызги.
Грохот.
Ярость. Взбесившейся лошади хохот,
Лошади, убегающей от брадобрея…
 
 
Руки – настурции в пламени жарком,
Кровь голубицы, бледные лица
Мумий. Последний залп батареи.
 
 
И адмирал, на мостике стоя,
Медленно опускается, как занавес в театре,
И берег аплодирует, вдали чернея.
 

 
Там, где грязь и крапива вокруг,
Из засады выскочив вдруг,
Для цирка украла цыганка
Графского сына из замка.
 
 
В то время как скорбно и пылко,
Обезумев, звала его мать,
Под самым куполом цирка
Ребенок учился летать.
 
 
Взлететь может каждый, кто хочет,
Цирк – огромный бумажный змей,
И летают под куполом ночи
Циркачи, что крадут детей.
 
 
Эти воры имеют крылья,
Эти воры научат вмиг
Улететь за холмы, что скрыли
Материнский тоскующий крик.
 
 
«О дитя, мое сердце разбито!
О, вернись под родительский кров!»
Он не слышит. Он с аппетитом
Уплетает похлебку воров.
 
 
Сон подполз с воровской сноровкой,
Оглушил, словно горечь вина,
Голова рядом с миской похлебки
Катится в море сна.
 
 
Сон летать приучает его,
Он не видит во сне ничего,
Только статуи видит, что сами
Ввысь взлетают, взмахнув руками.
 

 
Актер в последний раз ногою бьет о пол,
Актер один. Напряжены все нервы.
Родятся в нем слова, и шлем на них Минервы,
Когда они должны покинуть горла ствол.
 
 
Актер скользит с небес. Из люка возникает.
Весь выпачкан актер: он кровь свою теряет,
Затем что каждый день он умирает вновь,
Теряя белую и золотую кровь.
 
 
Кровь белая течет из головы актера,
Кровь золотую надо зачерпнуть,
А красная ему прочерчивает путь,
В конце которого ждет смерть с ним разговора.
 
 
Актер кричит, в движенье приведен
Прикованным к нему тысячеглазым залом;
Когда актер пронзен лучом или кинжалом,
Богам бросает вызов он.
 
 
Сбежал бы прочь актер. Не смеет. Акт за актом
Идет за драмой он, иного нет пути:
Подмостки не дают спасенья обрести,
Чудовищным он связан с ними пактом.
 
 
Актер выходит кланяться. Ну что ж…
Партер потрескивает хворостом ладоней,
Покуда занавес, как гильотины нож,
Не срубит голову, склоненную в поклоне.
 
 
И вот уж царственная эта голова
Среди следов кровавых ищет тело;
Все рушится вокруг, и ни к чему слова:
Теперь уж машинист здесь примется за дело.
 
 
И публика спешит уйти. В ней нет любви,
Одно желание – спастись от катастрофы…
А завтра снова день. Вставай, актер, живи!
И сердце подготовь для завтрашней голгофы.
 

Иван Голль(1891–1950). – См. прим. к Иван Голль. Из французских поэтических книг Голля назовем «Стихи о любви» (1930), «Песнь об Иоанне Безземельном» (1939), «Песни Франции» (1940).

 
В морях без волн устав бродить бесцельно
В день без зари на корабле без рей
В порт Иоанн заходит Безземельный
И в дом без стен стучит и без дверей
 
 
Он на безногой узнает кровати
С беззубым гребнем женский силуэт
Рот без лица без шепота объятья
И без любви – грошовой страсти бред
 
 
Он узнает безносые буксиры
Галеры без единого весла
Без женщин тротуары без трактиров
Дворы и ночи напролет без сна
 
 
Но сестры вслед не вымолвят ни слова
И не прильнет бледнея мать к окну
Трава не дрогнет у крыльца родного
Что за страна в беспамятном плену?
 
 
Из родника он горсть воды сладимой
В сад бездыханный как благую весть
Печальной девушке несет от нестерпимой
Любви к нему повесившейся здесь
 
 
Что за бульвар без идолов витринных?
Без томных вздохов сумеречный свод?
Фонарь истлевший в лапах паутины?
Часы где время заживо гниет?
 
 
К чему все эти лихтеры тартаны [224]224
  Лихтер, тартан – плоскодонные суда для разгрузки морских кораблей в портах.


[Закрыть]
Где жесть без олова загоны без скота
Мешки без риса танцы без гитаны
Без вкуса хлеб распятья без Христа?
 
 
Что значат эти шлюпки в мертвой спячке
Причал без сходней ящики горой
Без дна и эти доки без горячки?
Лишь море ходит в гавани пустой!
 
 
Какую же таят они угрозу
Бездымный порт бесследная земля?
Что за маяк безблагодатный?
Что за Скиталец без ветрил и без руля?
 

Поль Элюар(наст. имя – Эжен-Поль Грендель; 1895–1952). – Родился в семье небогатого коммерсанта, окончил парижское училище Кольбера. Участник первой мировой войны. Прославление любви, тяга к братству людей, гимн созидательному труду – таковы темы его первых сборников («Долг и тревога», 1917; «Стихи для мирного времени», 1918). В начале 20-х годов сблизился с дадаистами и сюрреалистами; его стихи тех лет («Животные и их люди, люди и их животные», 1920; «Примеры», 1921), исполненные тепла ко всему существующему, в то же время подчас загадочны, герметичны. В интимной и философской лирике 20-х годов («Град скорби», 1926; «Сама жизнь», 1932; «Роза для всех», 1934) призывает к преобразованию мира во имя счастья тружеников. Во время войны вступил в коммунистическую партию, активно участвовал в литературе Сопротивления; стихотворение «Свобода» из книги «Поэзия и правда 1942 года» (1942) стало поэтическим гимном Сопротивления. В сборниках военной поры («Лицом к лицу с немцами», 1942–1945; «Достойные жить», 1944) и послевоенного времени («Лишнее время», 1947; «Суметь все сказать», 1951) гражданская лирика неотделима от лирики любовной. Посмертно (в 1953 г.) Элюару присуждена Международная премия мира.

Основные издания Элюара на русском языке: «Стихи». Сост. О. Савич. Предисл. И. Эренбурга. M., 1958; «Избранные стихотворения». Предисл. и перевод П. Антокольского. М., 1961; «Стихи». Перевод М. Н. Ваксмахера. М., 1971.

 
Малышка-девчушка впервые в Париже.
А грохот, как ливень, клокочет и брызжет.
 
 
Малышка-девчушка идет через площадь.
А грохот прибоем булыжники лижет.
 
 
Малышка-девчушка бульваром идет
Мимо надутых лощеных господ,
 
 
И стук ее сердца не слышен Парижу.
 

 
Из этой деревни тихой
Идет, трудна и крута,
Дорога к слезам и крови.
Наша душа чиста.
 
 
Ночи теплы и спокойны,
А мы для любимых храним
Самую ценную верность – надежду
Живыми вернуться к ним.
 

 
Твои глаза пришли назад из своенравной
Страны, где не узнал никто, что значит взгляд,
Где красоты камней никто не ценит явной,
Ни тайной наготы тех перлов, что блестят,
 
 
Как капельки воды, о статуя живая.
Слепящий солнца диск – не зеркало ль твое?
И если к вечеру он никнет в забытье,
То это потому, что, веки закрывая,
 
 
Любовным хитростям ты веришь дикаря,
Плотине моего недвижного желанья,
И я беру тебя без боя, изваянье,
Непрочностью тенет прельстившееся зря.
 

 
Провидеть в деревьях доски,
Провидеть в горах дороги,
В лучшем возрасте – возрасте силы —
Ткать железо, и камни месить,
И украшать природу
Человеческой красотою,
Работать.
 

 
Хрупкий дождь черепицу держит
В равновесии. Балерина
Никогда не научится
Литься и прыгать,
Как дождь.
 

* * *

 
Твои оранжевые волосы в пустоте вселенной,
В пустоте цепенеющих стекол молчания
И темноты, где мои голые руки твое отражение ищут.
 
 
Сердце твое химерической формы,
И любовь твоя схожа с моим ушедшим желанием.
О душистые вздохи, мечты и взгляды.
 
 
Но со мной ты была не всегда. Моя память
Хранит удрученно картину твоего появления
И ухода. Время, точно любовь, обойтись не умеет без слов.
 

* * *

 
К стеклу прильнув лицом как скорбный страж
А подо мной внизу ночное небо
А на мою ладонь легли равнины
В недвижности двойного горизонта
К стеклу прильнув лицом как скорбный страж
Ищу тебя за гранью ожиданья
За гранью самого себя
Я так тебя люблю что я уже не знаю
Кого из нас двоих здесь нет.
 

* * *

 
Путь молчания
От моих ладоней к твоим глазам
И к твоим волосам
Где ивы-девчонки
Прислоняются к солнцу
И шепчутся тихо
И лепестки трепещущей тени
Подбираются к их разомлевшим сердцам.
 

* * *

 
Симметричная гордость жизнь разделенная поровну
Между старостью улиц
И молодостью облаков
Закрытые ставни руки трепещущие
Точно на солнце листва
Руки ручьями струящиеся
И укрощенная голова.
 

 
Прощай печаль
Здравствуй печаль
Ты вписана в линии потолка
Ты вписана в глаза которые я люблю
Ты отнюдь не беда
Ибо самые жалкие в мире уста отмечаешь
Улыбкой
Здравствуй печаль
Любовь податливых тел
Неотвратимость любви
Ласка твоя возникает нежданно
Чудищем бестелесным
Головой удрученной
Прекрасная ликом печаль.
 

 
Разумеется я ненавижу царство буржуев
Царство шпиков и попов
Но сильнее стократ я ненавижу людей
которые не ненавидят его
Так же как я
Всей душой.
Я плюю в лицо ничтожнейшему пигмею
Который всем стихам моим не предпочтет
эту Критику поэзии.
 

 
Я бы мог в одиночестве жить
Без тебя
 
 
Это кто говорит
Это кто без тебя может жить
В одиночестве
Кто
 
 
Жить наперекор всему
Жить наперекор себе
 
 
Надвигается ночь
 
 
Как прозрачная глыба
Я растворяюсь в ночи.
 

 
О точность человеческого сердца
 
 
Все краски красоты
Отточенные формы
И прочие уловки лишь затем
Чтобы идти прямолинейно к цели
 
 
Точность
Неумолимого движения сквозь толщи
Случайных поцелуев и речей
 
 
Устойчивость устоев
В умах мужчин и женщин
 
 
И странность очертаний облаков
Не выходящая за грани облаков.
 

 
Этот сад выходил на море
Грудью гвоздики
Шуму воды подражал
Шелестел голосами лесными
 
 
Сердце сада струило свежесть
Спокойно и щедро
А цветы поднимались мягко
К корням рассвета
 
 
Этот сад выходил на сушу
Был он спокойно ласков
И на каждом шагу из чащи
Выплескивались аллеи
 
 
Пестрая гамма просек
Вливалась в поток пейзажа
И солнце апрельского цвета
Плыло в зеленом небе.
 

 
На школьных своих тетрадках
На парте и на деревьях
На песке на снегу
Имя твое пишу
 
 
На всех страницах прочтенных
На нетронутых чистых страницах
Камень кровь ли бумага пепел
Имя твое пишу
 
 
На золотистых виденьях
На рыцарских латах
На королевских коронах
Имя твое пишу
 
 
На джунглях и на пустынях
На гнездах на дроке
На отзвуках детства
Имя твое пишу
 
 
На чудесах ночей
На будничном хлебе дней
На помолвках зимы и лета
Имя твое пишу
 
 
На лоскутках лазури
На тинистом солнце пруда
На зыбкой озерной луне
Имя твое пишу
 
 
На полях и на горизонте
И на птичьих распахнутых крыльях
И на мельничных крыльях теней
Имя твое пишу
 
 
На каждом вздохе рассвета
На море на кораблях
На сумасшедшей горе
Имя твое пишу
 
 
На белой кипени туч
На потном лице грозы
На плотном унылом дожде
Имя твое пишу
 
 
На мерцающих силуэтах
На колокольчиках красок
На осязаемой правде
Имя твое пишу
 
 
На проснувшихся тропах
На раскрученных лентах дорог
На паводках площадей
Имя твое пишу
 
 
На каждой лампе горящей
На каждой погасшей лампе
На всех домах где я жил
Имя твое пишу
 
 
На разрезанном надвое яблоке
Зеркала и моей спальни
На пустой ракушке кровати
Имя твое пишу
 
 
На собаке лакомке ласковой
На ее торчащих ушах
На ее неуклюжей лапе
Имя твое пишу
 
 
На пороге нашего дома
На привычном обличье вещей
На священной волне огня
Имя твое пишу
 
 
На каждом созвучном теле
На открытом лице друзей
На каждом рукопожатье
Имя твое пишу
 
 
На стеклышке удивленья
На чутком вниманье губ
Парящих над тишиной
Имя твое пишу
 
 
На руинах своих убежищ
На рухнувших маяках
На стенах печали своей
Имя твое пишу
 
 
На безнадежной разлуке
На одиночестве голом
На ступенях лестницы смерти
Имя твое пишу
 
 
На обретенном здоровье
На опасности преодоленной
На безоглядной надежде
Имя твое пишу
 
 
И властью единого слова
Я заново жить начинаю
Я рожден чтобы встретить тебя
Чтобы имя твое назвать
 
 
Свобода.
 

 
Ну что поделаешь мы жили как в могиле
Ну что поделаешь нас немцы сторожили
Ну что поделаешь в тоске бульвары стыли
Ну что поделаешь сердца от горя ныли
Ну что поделаешь нас голодом морили
Ну что поделаешь мы безоружны были
Ну что поделаешь ночные тени плыли
Ну что поделаешь друг друга мы любили.
 

 
Парижу холодно Парижу голодно
Париж не ест на улицах каштанов
Париж в лохмотья нищенки оделся
Париж как в стойле стоя спит в метро
На бедняков свалились новые невзгоды
Но мудрость и безумье
Скорбного Парижа
В себя вбирает чистый воздух и огонь
В себя вбирает красоту и доброту
Его изголодавшихся рабочих
Не надо звать на помощь мой Париж
Ты жив ты жизнью удивительной живешь
За наготой за худобой за бледностью
В тебе таится человечность
Она горит в глазах твоих Париж
Прекрасный город мой
Как шпага сильный тонкий как игла
Доверчивый и умудренный ты не можешь
Снести несправедливость
Несправедливость худший хаос для тебя
Ты от него Париж освободишься
Париж мой трепетный далекая звезда
Надежда неугаснувшая наша
Освободишься ты от горя и от грязи
Мужайтесь братья
Нет у нас ни касок ни сапог
Мы ни мундирами ни выправкой не блещем
Но в наших жилах вспыхивает солнце
Наш свет вернулся к нам
Достойнейшие пали ради нас
И вот их кровь клокочет в нашем сердце
И снова утро утро над Парижем
Час избавленья
Ширь весны новорожденной
Тупая сила рабья терпит крах
Рабы враги наши должны это понять
И если понимать они способны
Они восстанут.
 

1942

 
Если в Испании есть дерево цвета крови
Это дерево свободы
 
 
Если в Испании есть неумолкший язык
Он говорит о свободе
 
 
Если в Испании есть чистый стакан вина
Выпьет его народ.
 

 
Мы двое крепко за руки взялись
Нам кажется что мы повсюду дома
Под тихим деревом под черным небом
Под каждой крышей где горит очаг
На улице безлюдной в жаркий полдень
В рассеянных глазах людской толпы
Бок о бок с мудрецами и глупцами
Таинственного нет у нас в любви
Мы очевидны сами по себе
Источник веры для других влюбленных.