Текст книги "Западноевропейская поэзия XХ века. Антология"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Стучится ветер об окно,
И на дворе уже темно.
И мы заснем спокойно.
 
 
Но вклинится в беспечный сон
Зловещий крик, протяжный стон.
И мы проснемся разом.
 
 
И нам почудится беда,
Как в те кровавые года,
Когда мы спать боялись.
 
 
Быть может, это неспроста —
Кромешной ночи темнота
Пугает нас, как прежде.
 
 
Заплачут дети за окном,
Что умирали день за днем.
И не унять их стоны.
 
 
Убиты или сожжены —
Они погибли в дни войны.
И в том повинен Гитлер.
 
 
Они восстали из земли
И в нашу комнату вошли,
Обуглены пожаром.
 
 
А те, что мерзли в холода
И превратились в груду льда,
Пришли, чтоб отогреться.
 
 
И, не успев войти, тотчас
Они гурьбой обступят нас.
И сердце сводит ужас.
 
 
И стала комната тесна.
Нам этой ночью не до сна.
И до смерти нам стыдно.
 
 
Гуляет ветер средь полей.
Мы укрываем потеплей
Свое дитя родное.
 
 
А те, погибшие, потом
От нас пойдут в соседний дом.
А мы погасим лампу.
 

Гюнтер Айх(1907–1972). – По преимуществу лирик и радиодраматург, считается создателем поэтического радиотеатра. В годы войны находился во «внутренней эмиграции». В творчестве Айха буржуазно-гуманистические устремления сочетаются с постоянными сомнениями в силах и возможностях человека. Автор книг стихов: «Заброшенные хутора» (1948), «Метро» (1949), «Депеши дождя» (1955), «Избранное» (1960) и др. Стихи Айха в русском переводе печатались с 1960 года.

 
Постоянно перед глазами
тополя на Леополъдштрассе,
но всегда стоит осень,
всегда и все заткано пряжей туманного солнца
или же сеткой дождя.
Где ты, даже если ты рядом со мной?
 
 
Это вечно: пряжа далеких времен,
прошедших и будущих,
жизнь в аду,
вековечное троглодитово время,
грусть перед колоннами Гелиогабала [70]70
  Гелиогабал – римский император (правил в 217–221 гг.).


[Закрыть]
и приютом святого Морица.
Серые трущобы и бараки —
начало счастья,
блеклого счастья.
 
 
Ответ: пожатье твоей руки,
Архипелаг, цепь островов, наконец – песчаная отмель,
обрывок суши, где можно помечтать
о счастье слиянья.
 
 
(Но мы одной крови:
на камнях, возле зарослей сада,
возле стариков на парковых скамьях,
там, где звенит трамвай номер шесть,
где анемоны – в этот миг собирая
воедино
властность слез и влажность губ…)
 
 
И это всё
пряжа, что нас сопрягает,
минувшее настоящее,
несостоявшаяся любовь,
редкая листва тополей,
осень в сточных канавах,
предписанная городской управой,
и заполненный вопросник о счастье.
 

 
Сойка не бросила мне
голубого пера.
 
 
Катятся в утреннем сумраке,
словно желуди, крики сойки.
Горькие зерна —
пища на целый день.
 
 
В красной листве целый день
долбит она клювом
темную ночь
из веток и диких плодов —
пестрый покров надо мной.
 
 
Ее полет – как биение сердца.
Но где она спит
и что ей снится?
Незамеченное, лежит в темноте
возле моего ботинка
голубое перо.
 

 
Мысли на фоне леса:
на каждой из них – дождевые капли,
на каждой – осень.
 
 
Ах, кусты малины твердят о своем,
тебе на ухо шепчут ягоды —
красные – падая в мох.
 
 
Твой слух не внимает им.
Мои уста не шепчутся с ними.
Слова не мешают им падать.
 
 
Рука об руку с тайными мыслями.
В чаще теряется след.
Луна закрывает глаза – желтая,
вечная.
 

 
Останови мгновенье,
где были навалены канаты и доски,
носильщики у хозяина играют в карты,
в доме скорби снова огонь,
и первый смех послышится скоро.
 

Карл Кролов(род. в 1915 г.). – Известный поэт и переводчик. Наибольшей выразительности добивается в антифашистских и антивоенных стихах, собранных в книги: «Обыск» (1948), «Знаки земли» (1952) и др. В позднем творчестве преобладает пейзажная и философская лирика с элементами социальной критики: «Пейзажи по мне» (1966), «Ничто иное, как жизнь» (1970). При нацизме оставался в Германии.

 
Они идут обнажая в здоровом хохоте
белые глыбы клыков и сполоснутых десен красное мясо
с пружинистыми мышцами с чреслами полными похота
забывчиво замолчав о зверье полуночного часа
о верных гиенах всплывающих в венах и в жилах
чьи жадные всхлипы слышны в разоренных могилах
 
 
Доверчиво глядя идут исполинские дяди
глаз угли а фиг ли то черны то кари то сини
пока не раздуты Проходят при полном параде
висит автомат на плече Век-иуда висит на осине [71]71
  Век-иуда висит на осине… – По легенде, Иуда повесился на осине. Кролов имеет в виду возможность «атомного самоубийства» века.


[Закрыть]
уныло качаясь и чуть не кончаясь от скуки
под солнцем любви при змее колыбельной науки
 
 
Мир без красоты руготня под стеною казармы
беспамятный дрых по ночам в меблированных дотах
где звезды внизу а вверху полевые жандармы
В вине и в дерьме в мертвецах и в курях в анекдотах
желанья гнездятся Не в силах от них оторваться
жрут пьют убивают и прут богатырские братцы
 
 
Под каждой травинкой весны под босыми ступнями пастушек
Гефест-хромоножка Ахиллу который спешит [72]72
  … Гефест-хромоножка Ахиллу, который спешит… – По «Илиаде», бог огня Гефест сковал Ахиллу новый щит, взамен утерянного в бою, в котором погиб Патрокл.


[Закрыть]
кует украшает затейливой росписью пушек
щит к битве последней Мир драной резинкой лежит
Война враскорячку любая войнишка и с каждой
дешевой войнючкой поделятся славой и жаждой
 
 
Как птицы под их сапогами облитые кровью глубины
Никто не подскажет что смерть непотребна на вкус
что лемехом смерти на две половины полынный
пласт жизни разрезан и время пошло под откос
На предохранителе сердце в стволе не осталось
тревоги топочут как боги на призрачной нашей дороге
 
 
Топочут грохочут то смуглые то белокурые
и волосы веют дыханьем чумы на ветру
на мытаре-ветре готовом принять и натурою
и глазки подслепые черными лапами трут
красавцы мерзавцы мужчины в соку И пропорот
от уха до уха их гогот сжигающий ниву и город
 

 
Счастья довольно много
Тогда бывает,
Когда тело вдруг невесомо
Парит на ветру,
Плечи, грудь и колени,
И вдруг так воздушно
Встречает другое тело,
В таком же
Легком полете.
 
 
Из них творит атмосфера
Одну сплоченную душу.
В кроны растений незримо
Вплетено их очарованье.
Целую вечность можно
Слушать, словно их шепот,
И то, как они друг другу
Дарят взаимно
Свою невесомость.
 
 
Счастья всегда прибывает
Чуть-чуть над нашей землей.
 
 
Но никому не доводится этого видеть.
 

 
Сегодня еще мне можно
Услать тебя спать спокойно.
А пока я на улице вечерней
Посмотрю с соседями рядом,
Как всходит месяц.
Медленно будет месяц
На наших глазах меняться,
Потому что циклон уже близко.
 
 
Если бы только можно
Не слышать псов озверелых,
Которые близко где-то
Пируют над первым мертвым…
В их голосе слышен хриплый
Металл, который и в наших голосах прозвучит
Завтра,
Когда из окон, как флаги,
Сожженные выглянут лица,
Когда синие строчки воды
Распадутся на красные буквы.
 

 
Мои руки сами
тянутся за кораблем
цепкими пальцами
я пытаюсь зацепить парус на горизонте
 
 
Сперва мне удавалось
ловить таким образом некоторые
самодвижущиеся предметы
например форелей
 
 
Но муссон безжалостно
топил мою эскадру
сводил судорогой руки
или же что-нибудь у меня ломалось
компас
руль
с кораблями нужно обращаться нежно
 
 
Поэтому я окликал их по имени
каждый раз
по моему собственному
 
 
Теперь я с этим покончил и довольствуюсь
обществом нескольких чудищ
нескольких слов
 

 
Пока я сплю,
Пропадает новизна игрушки
В руках ребенка,
Тускнеет ее раскраска,
И – она уже непривлекательна.
Не успеешь и глазом моргнуть.
 
 
В дверном косяке
Торчит без дела нож,
Недавно нацеленный мне в грудь.
Да и теперь, поглядывая на него,
Убийцы мечтают о своем.
 
 
Спокойное время. Время спячки!
Слышно пульс тех,
Кто надеется остаться невидимками.
Теперь в почете мудрость
Умалчивания.
Теперь растения цветут
Осторожно.
И нет здесь глаз,
Которым все это было бы в диковинку.
 

 
Подорожная пыльная грива,
Как помол корицы, рыжа.
Языки лопухов лениво
Свисают в полдневный жар
 
 
И судачат, что в час покоя
Слышу я барабанный треск.
Порвалась субстанция зноя,
Только эха донесся всплеск.
 
 
Ветерка зеленая плетка
(Тишина да ореховый прут),
Знай, тебя приласкает кротко
(Словно эльфы кружатся тут),
 
 
Как предчувствие близкой прохлады,
Остужающей в чаще зной.
Это в душную дрему сада
Я врываюсь – ветер сквозной.
 

 
Ты нежный лик, из облаков сквозящий,
Когда дневные трубы множат страх,
Блаженный лик, в ночной глуши горящий,
Бесчувственный, похолодевший прах,
 
 
Ты тяжесть хрупких плеч, к моим прижатых,
Уста, что шепчут наши имена…
Все сгублено дыханием проклятых,
Очнувшихся от рокового сна,
 
 
Все кануло, распалось в темных звуках,
В отравленном круговращенье тел.
Для адских мук – забыть о сладких муках,
На горший променять благой удел?
 
 
Сосуд скудельный, скудный сгусток боли!
Ты исцелилась от минувших лет —
И только здесь, в мятущейся юдоли,
Нет исцеленья и забвенья нет!..
 
 
Над нами где-то та же, но иная,
Не мучая, не раня, не кляня,
О прошлом и о будущем мечтая,
Ты ожидаешь одного меня!
 

Ганс Магнус Энценсбергер(род. в 1929 г.). – Острая критика фашизма, милитаризма, буржуазной реакции особенно сильно прозвучала в ранних сборниках поэта («Защита волков», 1957, «Язык страны», 1932, «Азбука для незрячих», 1964). Творчество Энценсбергера знакомо советскому читателю по переводам Л. Гинзбурга.

 
Нужно нечто такое,
за что можно держаться:
например, колючая проволока.
Нечто святое, высокое —
пускай на ходулях.
 
 
Все мы нуждаемся в прочности.
У кого найдутся подпорки?
 
 
Или хотя бы – в мозгу з
доровый, незыблемый мир:
скажем, три фунта цемента.
 
 
Я признаюсь откровенно:
под моей шевелюрой
мозг никак не твердеет.
 
 
Скрыт под шерстью
мой конспиративный аппарат —
ненавистник всего,
что вы объявили святым.
И – точка!
 
 
Миллионы нервных клеток —
это ли не государственная измена?
 
 
Мне нечего сказать
в свое оправдание.
 

 
Что: прикажете коршуну жрать незабудки?
Шакалу сделаться кроликом?
Или, по-вашему, волк
сам себе добровольно
выдернуть должен клыки?
Чем вам не нравятся правые?
Чем не нравятся левые?
Отчего с таким изумлением
вы, как кретины,
уставились в телевизионный экран!
Ах, вы узрели неправду
в очередной передаче!
 
 
Но кто же тогда нашивает
на генеральские брюки
кровавые ленты лампасов?
Кто преподносит барышнику
жертвенного каплуна?
Кто, заходясь от гордости,
украшает свое урчащее брюхо,
уютно урчащий пупок
крестом с дубовыми листьями?
Кто берет чаевые —
извечные тридцать сребреников
(по курсу западной марки)
за сокрытье злодейства?!
 
 
В нынешнем мире
воров меньше, чем обворованных.
Кто рукоплещет взломщикам?
Кто возводит убийц в почетные граждане?
Кто исступленно жаждет,
чтобы его околпачили
и обобрали, как следует?
 
 
Вот вам зеркало: гляньте,
узнайте самих себя,
робких,
страшащихся грубой суровости правды,
неумолимости знанья,
передоверивших право на бессмертную мысль
стае волков!
 
 
Вденьте в ноздрю кольцо —
вот для вас лучшее украшенье!
Нет такой глупости,
которую вы бы не слопали,
самый дешевый обман
способен вас тут же утешить,
самое мерзкое рабство
примете вы за свободу.
 
 
Жабоподобные овцы,
как вы друг с другом грызетесь,
как вы друг друга морочите!
Братство царит средь волков,
в крепко сколоченных стаях.
 
 
Слава разбойникам!
Вы же,
когда вас хотят изнасиловать,
лениво ложитесь
на постель послушания.
Скуля,
вы по-прежнему лжете:
вам нравится быть растерзанными.
 
 
Нет, вы не измените мир.
 

 
Воистину великолепны
великие замыслы:
рай на земле,
всеобщее братство,
перманентная ломка…
 
 
Все это было б вполне достижимо,
если б не люди.
 
 
Люди только мешают:
путаются под ногами,
вечно чего-то хотят.
От них одни неприятности.
 
 
Надо идти на штурм – освобождать
          человечество,
а они идут к парикмахеру.
Сегодня на карту поставлено
все наше будущее,
а они говорят:
недурно бы выпить пива!
 
 
Вместо того чтоб бороться
за правое дело,
они ведут борьбу
с эпидемией гриппа,
со спазмами,
с корью!
 
 
В час, когда решаются всемирные судьбы,
им нужен почтовый ящик
или постель для любви.
 
 
В канун золотого века
они стирают пеленки,
варят суп…
Чем они только не заняты?
Бренчат на гитарах,
режутся в скат,
гладят кошек,
нянчат детей.
 
 
Ну, скажите,
можно ли с ними построить
могучее государство?
Все рассыпается в прах!
Обыватели,
ходячие пережитки прошлого,
скопище жалких посредственностей,
лишенное мысли!
 
 
Как с ними поступить?
Ведь нельзя же их всех уничтожить!
Нельзя же их уговаривать целыми днями!
 
 
Если бы не они,
если б не люди,
какая настала бы жизнь!
 
 
Если бы не они,
как бы нам было легко,
как бы все было просто!..
 
 
Если бы не было их,
о, тогда бы,
тогда…
 
 
Тогда бы и я не мешал вам своими стихами!
 

 
Изношенная, в старой кожаной шкуре,
книжка.
Стершиеся следы…
Роберто Моретти, Сант-Яго…
Телефоны, которые давно уже не откликаются
или отвечает химчистка…
Клодина Авиллон из Клермон-Феррана…
Исчезнувшие минуты,
имена, записанные наспех в вестибюлях отелей,
на вокзальных перронах, на конгрессах.
Ольга Диц, Гюнценхаузен…
Адресаты, выбывшие неизвестно куда.
Абоненты, отключенные от коммутаторов.
Разве я бывал когда-нибудь в Клермон-Ферране?
Кто это – Ольга, Роберто, Клодина?
Любовь, хлеб, разговор,
ночь, обещание,
которое никто не сдержал.
Случай, со своими причудами,
со своими мертвыми ликами
и слепыми именами.
Так и мое имя,
мой полустершийся след,
останется в чьих-то других книжках.
Кто это?
Я,
вычеркивающий свое имя
из ваших книжек.
 

ГРЕЦИЯ

Костис Паламас(1859–1943). – Родился в городе Патры; воспитывался в доме своего дяди в Месолонги. В 1886 г. выходит в свет первый сборник его стихотворений – «Песни моей родины». В атмосфере общественного подъема конца XIX – начала XX в. романтическая лирика Паламаса проникнута патриотическими настроениями и мотивами национального возрождения, которое поэт связывает как с продолжением культурных традиций античности, так и с демократическим обновлением общества. В этот период творческого расцвета Паламас издает серию поэтических сборников («Ямбы и анапесты», 1897; «Горести лагуны», 1912; «Алтари», 1915, и др.), а также монументальные лиро-эпические поэмы «Двенадцать песен Цыгана» (1907) и «Свирель Короля» (1910). В 1926 г. он был избран членом созданной тогда Афинской академии, а в 1930 г. стал ее президентом.

Поздняя лирика Паламаса исполнена философских раздумий о жизни я поэзии. Умер поэт во время итало-германской оккупации Греции. Его похороны 28 февраля 1943 г. вылились в яркую демонстрацию антифашистского Сопротивления.

Стихотворения К. Паламаса печатаются по изданию: Костис Паламас. Избранное. М. «Художественная литература», 1970.

 
Еще феаки там живут Гомеровы… [73]73
  Еще феаки там живут Гомеровы… – Феаки – мифический народ, описанный в «Одиссее» Гомера.


[Закрыть]
Восток в объятье с Западом сливается,
и, темный, близ оливкового дерева,
там кипарис к лазури прорывается.
 
 
Там сердце жаждет снова жить и веровать,
там земли Пирра взору открываются;
гармония ключами изливается,
стремится грезы древние навеивать.
 
 
Там слышен мудрый голос новогреческий, —
Слепец бессмертный ловит песни новые
и вздохи роз разносятся пунцовые;
 
 
Тень Соломоса [74]74
  Соломос Дионисиос (1798–1857) – выдающийся греческий поэт, певец революции 1821 г.


[Закрыть]дышит их цветением,
и Демодок, объятый вдохновением [75]75
  … Демодок, объятый вдохновением… – Демодок – в «Одиссее» Гомера слепой певец, воспевавший на пиру у феакийского царя Алкиноя подвиги героев Троянской войны.


[Закрыть],
прекрасный Крит и край поет отеческий.
 

* * *

 
И я, такой как есть, с таким непрочным сердцем,
в груди большой дрожащим, подобно птице пленной,
среди сильнейших и могущественных мира
всех ближе к свету я и к истине священной.
И потому кипит в душе моей глубоко, —
хотя тоску в себе и слабость я несу, —
ко всем сильнейшим и могущественным мира
презрение. И мне оно к лицу.
 

* * *

 
Богиня Слова ты, о материнский,
родной язык, души язык достойный!
Глубокое прозренье исчертило
чело твое и стан согнуло стройный.
Но распрямись! Из будущего мира
победы весть я для тебя похитил,
как ту звезду, что светит через время.
О греческий язык! О смерти победитель!
 

* * *

 
На дне отцовских книг вы сном священным спите,
о древние слова, под мертвой пеленою.
И вы, испуганные вороны, молчите:
живая жизнь встает передо мною.
Чем жестче я веду с судьбою старый спор
и чем уверенней гоню коня мышленья,
с тем большей жаждою вдыхаю воздух гор,
тем легче говорю на языке селенья.
 

* * *

 
Певец! Поверь, в ней нет ни капли лжи:
в ней – плоть твоя, в ней – красной крови гром!
Фантазия – в тебе, но рубежи
фантазии – до звезд, и в небе – дом.
 
 
Ее поток всегда бурлил и жил
и, все сметая, несся напролом;
ты – в нем, как луч, зажегший витражи
и вдруг переиначенный стеклом.
 
 
В раю, обители цветов живых,
возьми росток, в своем саду взрасти,
и рай придет в твой сад – и в сад любой.
 
 
Дробясь в мечтах, как в каплях дождевых,
ты держишь целый мир в своей горсти,
но цепью скован навсегда с собой.
 

* * *

 
О Город мой! До звездного предела
ты эту весть великую вознес;
она – лавровой веткой, пухом гнезд,
колоколами в небеса взлетела.
 
 
О Город мой, одень цветами тело —
пусть буря умиляется до слез,
пускай в свечах блаженно плачет воск!
Как светел МИР! И как шагает смело
 
 
на темный Запад, на пустой Восток,
народам обещая, что из тлена
пробьется новой лилии росток.
 
 
Вот так же некогда прошла Елена
по тронам шатким, по клочкам порфир
и безмятежно прошептала – Мир…
 

* * *

 
Не мановением руки господней
нам души отравил военный яд —
то Цезари на бойню шлют солдат,
призвав на помощь силы преисподней.
 
 
От Рейна до Афин пожар сегодня;
Горгоны и Валькирии вопят:
«Распни!» – и вот уже народ распят,
а венценосцам дышится свободней:
 
 
они с ухмылкой в крест вбивают гвозди.
Но где-то созревают гнева грозди,
народ провозгласит: «Да будет так!» —
 
 
и вот, рожденный яростью, обидой,
из пепла воскрешенный Немезидой [76]76
  Немезида – богиня возмездия ( греч. миф.).


[Закрыть],
в дворцы войдет карающий Спартак.
 

* * *

 
Та ночь… О, как мучительно знакомо
лицо бессонницы, исчадья зла…
Но ты пришла, спасительница-дрема,
ты, долгожданная, ко мне пришла,
 
 
пришла, как тень, как сладкая истома,
болезненным ознобом обожгла,
и сон ко мне спустился невесомо.
Огонь твоих волос вокруг чела,
 
 
как царский золотой венец, пылал, —
скажи, не Фидий ли тебя ваял?..
Я доброту прочел в глазах-светилах,
 
 
и на меня пролился тихий свет.
Я ног твоих коснулся легкокрылых
и в рай вознесся за тобой вослед.
 

Константинос Кавафис(1863–1933). – Родился, жил и умер в Александрии. Происходил из знатной, разорившейся семьи; до преклонных лет был служащим.

От своих ранних романтических стихотворений Кавафис отрекся. Канонизированный свод его сочинений составляют стихи периода творческой зрелости (с конца 90-х годов XIX в.). Наиболее характерны «античные маски» – стихотворения, в которых описание «древних дней» высвечивает через вечные ситуации волнующую поэта современность. Стихи Кавафиса живыми символами вошли в сознание греческих читателей. Нравственный идеал поэта – Фермопилы, которые нужно защищать несмотря ни на что, даже тогда, когда победа зла немпнуема, – возвышается в поэзии Кавафиса символом высокой гражданской морали.

Стихотворение «Покидает Дионис Антония» переведено впервые.

 
Честь вечная и память тем, кто в буднях жизня
воздвиг и охраняет Фермопилы,
кто, долга никогда не забывая,
во всех своих поступках справедлив,
однако милосердию не чужд,
кто щедр в богатстве,
 
 
но и в бедности не скуп
и руку помощи всегда протянет,
кто, ненавидя ложь, лишь правду говорит,
но на солгавших зла в душе не держит.
 
 
Тем большая им честь, когда предвидят
(а многие предвидят), что в конце
появится коварный Эфиальт
и что мидяне все-таки прорвутся [78]78
  … мидяне все-таки прорвутся. – В середине VI в. дo н. э. Мидия была включена в Персидскую державу, и мидяне приняли участие в походах персов на Грецию.


[Закрыть].
 

 
Зачем на площади сошлись сегодня горожане?
 
 
Сегодня варвары сюда прибудут.
 
 
Так что ж бездействует сенат, закрыто заседанье,
сенаторы безмолвствуют, не издают законов?
 
 
Ведь варвары сегодня прибывают.
Зачем законы издавать сенаторам?
Прибудут варвары, чтобы издать законы.
 
 
Зачем наш император встал чуть свет
и почему у городских ворот
на троне и в короне восседает?
 
 
Ведь варвары сегодня прибывают.
Наш император ждет, он хочет встретить
их предводителя. Давно уж заготовлен
пергамент дарственный. Там титулы высокие,
которые пожалует ему наш император.
 
 
Зачем же наши консулы и преторы
в расшитых красных тогах появились,
зачем браслеты с аметистами надели,
зачем на пальцах кольца с изумрудами?
Их жезлы серебром, эмалью изукрашены.
Зачем у них сегодня эти жезлы?
 
 
Ведь варвары сегодня прибывают,
обычно роскошь ослепляет варваров.
Что риторов достойных не видать нигде?
Как непривычно их речей не слышать.
 
 
Ведь варвары сегодня прибывают,
а речи им как будто не по нраву.
 
 
Однако что за беспокойство в городе?
Что опустели улицы и площади?
И почему, охваченный волнением,
спешит народ укрыться по домам?
 
 
Спустилась ночь, а варвары не прибыли.
А с государственных границ нам донесли,
что их и вовсе нет уже в природе.
 
 
И что же делать нам теперь без варваров?
Ведь это был бы хоть какой-то выход.
 

 
Как горек твой удел, когда тебе,
взращенному для дел великих и прекрасных,
судьба злосчастная отказывает вечно
в поддержке и заслуженном успехе,
когда стеною на пути встают
тупая мелочность и равнодушье.
И как ужасен день, когда ты сломлен,
тот день, когда, поддавшись искушенью,
уходишь ты в далекий город Сузы [80]80
  Сузы – город в Персии.


[Закрыть]
к всесильному монарху Артаксерксу [81]81
  Артаксеркс – персидский царь.


[Закрыть],
в его дворце ты принят благосклонно,
тебе дарят сатрапии и прочее.
И ты, отчаявшись, покорно принимаешь
дары, что сердцу вовсе не желанны.
Другого жаждет сердце, о другом тоскует:
о похвале общины и софистов,
о дорогом, бесценном слове «Эвге!» [82]82
  … о дорогом, бесценном слове «Эвге!»… – «Эвге» – отлично, превосходно ( древнегреч.).


[Закрыть],
о шумной Агоре [83]83
  Агора – торговая площадь и место народного собрания у древних греков.


[Закрыть], Театре и Венках.
Нет, Артаксеркс такого не подарит,
в сатрапии такого не найдешь,
а что за жизнь без этого на свете.