Текст книги "Западноевропейская поэзия XХ века. Антология"

Иван Голль(наст. имя – Исаак Ланг; другие псевдонимы – Иван Лассанг, Жан Лонгвиль, Тристан Торси, Йоханнес Тор, Тристан Тор; 1891–1950). – Колоритная фигура в истории европейского авангардизма. Писал по-немецки и по-французски (порой и по-английски), был немецким экспрессионистом, сыграл важную роль в становлении французского сюрреализма, позже примыкал к школе «новой вещности», объединившей группу немецких поэтов. Жил то в Германии, то во Франции, с 1939 по 1947 гг. – в США, умер в Париже. В экспрессионистский период творчества выпустил книги «Дифирамбы» (1918), «Торс» (1918) и др. Книги французских стихов переводились на немецкий женой поэта под его руководством. Поэма «Панамский канал» (1918) поэтизирует человеческий труд. Стихи Ивана Голля переводились на русский язык в 20-е годы.

 
Пылающая купина
Знак перемен глубочайших
 
 
Пламенная арфа
Моей юной скорби
 
 
Дым и тяжесть моих желаний
Скудный жар мятежа
 
 
Горящие розы моих соборов
Неопалимый ангел земли
 
 
Пепельный ворон
Сожри останки забвенья
 
 
Отец одичалых огней
Благослови пламенного сына
 

 
Замкнулся круг моей боли
Мое бытие вернулось в стихию
Стало легендой ракушек
Я возведен в сан крапивы
Колдовством обращен в камень
Гляди! Из моих карих глаз сочится мед
В моих пальцах блестит зеленая ящерка
Мелькает нежный рожок улитки
Я вернулся к себе как статуи
Чей голос чужим не слышен.
 
 
Эхо провидческих зовов
Звучит в пещере моей груди
Моя любовь досталась синей бабочке
Моя печаль темным ночным зверям.
Рухнул купол Содома [60]60
  Рухнул купол Содома… – Содом – один из городов, располагавшихся некогда на берегу Мертвого моря и уничтоженных, согласно Библии, гневом господним. Иов был жителем Содома.


[Закрыть]
Но его бездомные птицы
Спят на моем плече
О этот сон тонкий как стебель
Из которого утром зацветет разум
Или рыдающая песня.
 

Нелли Закс(1891–1970). – Известны главным образом зрелые стихи поэтессы, собранные в книги «В обителях смерти» (1947), «Звездное затмение» (1949), «Будущее неведомо никому» (1957), «Бегство и превращение» (1959) и др. Главная тема творчества Закс – трагедия еврейского народа, подвергшегося массовому уничтожению в гитлеровских лагерях смерти. Это – и личная тема: семья поэтессы погибла; лишь ей самой, вместе о престарелой матерью, удалось при содействии шведской писательницы Сельмы Лагерлёф вырваться в 1940 г. в Швецию. В 1966 г. удостоена Нобелевской премии. На русский язык переводились отдельные стихотворения Закс.

 
Народы Земли,
вы, силою неведомых созвездий
опутанные, словно пряжей,
вы шьете и вновь распарываете,
в смешении языков,
словно в улье,
всласть жалите,
чтобы и вас ужалили.
 
 
Народы Земли,
не разрушайте Вселенную слов,
не рассекайте ножами ненависти
звук, рожденный вместе с дыханием!
 
 
Народы Земли,
о, если бы никто не подразумевал смерть,
говоря «жизнь»,
если бы никто не подразумевал кровь, говоря «колыбель»!
 
 
Народы Земли,
оставьте слова у их истока,
ибо это они возвращают
горизонты истинному небу
и, своей изнанкой,
словно маской, прикрывая зевок ночи,
помогают рождаться звездам.
 

 
В ночи, где умираньем разорвано шитье,
срывает пейзаж из криков
черную повязку.
 
 
Над Мориа, крутым обрывом к богу [61]61
  212.  Над Мориа, крутым обрывом к богу… – Здесь и в следующих строках имеется в виду библейское предание, по которому бог, испытывая Авраама, велел ему умертвить его единственного сына Исаака и лишь в последнее мгновение отвел отцовский нож. В своем творчестве поэтесса пытается использовать истории Ветхого завета как мифологический ключ к пониманию современности.


[Закрыть],
жертвенный нож реет – знамя,
вопль Авраамова возлюбленного сына,
ухом великим Библии сохраненный.
 
 
О иероглифы из криков,
начертанные на входной двери смерти!
 
 
Раны-кораллы из разбитых глоток-флейт!
 
 
О кисти с пальцами-растениями страха,
погребенные в буйных гривах жертвенной крови, —
 
 
крики, замкнутые искромсанными рыбьими жабрами,
вьюнок младенческого плача
с подавленным старческим всхлипом
 
 
в паленой лазури с горящими хвостами.
Камеры заключенных, кельи святых, обои —
образцовые гортанные кошмары,
 
 
ад лихорадочный в собачьей будке бреда
из прыжков на цепи —
 
 
вот он, пейзаж из криков!
Вознесение из криков,
ввысь из костяной решетки тела,
 
 
стрелы криков, извлеченные
из кровавых колчанов.
 
 
Крик Иова на все четыре ветра,
крик, скрытый Садом Гефсиманским [62]62
  Сад Гефсиманский – место, где, согласно Новому завету, Христа одолевали сомнения.


[Закрыть],
обморок мошки в хрустале.
 
 
О нож заката, вонзенный в глотки,
где лижут кровь деревья сна, прорвавшись из земли,
 
 
где отпадает время
на скелетах в Майданеке и в Хиросиме.
 
 
Крик пепла из провидческого глаза, ослепленного мукой, —
 
 
О ты, кровавый глаз
в искромсанной солнечной тьме,
вывешенный на просушку божью
во вселенной —
 

 
Некто
отнимет шар
у играющего
в страшную игру.
 
 
У звезд
свой огненный закон.
Их урожай —
свет.
Их жнецы —
не отсюда.
 
 
За пределами досягаемости
их амбары.
Даже солома
одно мгновение светится,
разрисовывает одиночество.
 
 
Некто придет
и приколет зелень весенней почки
к молитвенному одеянию
и гербом водрузит
на лбу столетия
шелковистый локон ребенка.
 
 
Тут подобает
сказать «аминь».
Увенчание слов
ведет в Сокровенное,
и
Мир,
ты, великое веко,
закроешь всяческое беспокойство
небесным венком твоих ресниц,
 
 
ты, тишайшее Рождество…
 

Эрнст Толлер(1893–1939). – Литературная деятельность «драматурга немецкого пролетариата» неразрывно связана с его деятельностью общественно-политической. Стихи из «Ласточкиной книги» (1924) написаны в тюрьме, где Толлер отбывал пятилетнее заключение как один из руководителей Советской республики в Баварии. В 30-е годы принимал активное участие в антифашистском движении. Покончил жизнь самоубийством. В 20-е годы пьесы Толлера шли на советских сценах.

 
Груды искромсанных тел.
Тлеют и корчатся трупы.
Мозг вытекает струей
Из проломленных лбов.
Остекленели глаза.
Воздух отравлен запахом бойни.
 
 
О, если бы видеть могли вы
Своих сыновей, немецкие матери,
Матери Франции!
Лежат вперемешку
Разбухшие трупы бывших врагов,
Касаясь друг друга руками беспалыми,
Словно в объятии братском.
В зловещем объятии!
 
 
Я вижу их, вижу. Но кто же я сам?
Зверь ли? Пес мясника?
Я вижу их, вижу:
Опозоренных…
Мертвых…
 

 
Снова вижу сквозь решетку:
Вдалеке играют дети.
Втиснут в темную клетушку.
Годы пыток… годы тюрем.
Сыновьям твоим,
Германия,
Долго-долго
Не играть с детьми.
 

 
Матери,
Надежда ваша,
Ваше радостное бремя,
В землю грязную зарыто,
Мечется в предсмертном хрипе
Возле проволоки ржавой,
Топчет желтые поля.
Страшные, слепые звери,
Спотыкаясь,
Бродят слепо
По истерзанной земле.
Матери!
Ведь это ваши дети
Принесли друг другу смерть!..
 
 
Так забейтесь, зарыдайте,
Изойдите в адской боли,
Воздымите к небесам
Скрюченные болью руки,
Станьте огненным вулканом,
Станьте раскаленным морем,
Боль
Пусть к действию зовет!..
Миллионы матерей!
Ваши страшные страданья
Да послужат семенами,
Из которых возрастает
Человечность!
 

Гертруда Кольмар(1894–1943). – Поэтесса гуманистического направления, автор цикла стихов о Французской революции. Жила в творческой и человеческой изоляции, особенно усилившейся после 1933 г. Погибла в гитлеровском лагере смерти. Интерес к стихам Кольмар возник в послевоенные годы и не спадает и поныне. Полное собрание стихотворений вышло в 1955 г. Отдельные стихотворения Кольмар были опубликованы в русском переводе.

 
Большой сегодня вспыхнул фейерверк.
И сотни ярких звезд, что к небу рвались,
В силки кромешной темени попались.
А ночь долга.
 
 
Я, прислонившись к дереву, стою.
Искрится пруд. И кажется, что снова
Я вижу капли ливня золотого.
А ночь долга.
 
 
Я в легком платье. И меня знобит.
И лепестки цветов по тихой глади
Легко плывут, как розовые пряди.
А ночь долга.
 
 
Я сяду на скамью. Сожмусь в комок.
И слышно мне, как тихо прошуршала
Змея в траве и вытянула жало.
А ночь долга.
 
 
Мне рук окоченевших не согреть.
Из черноты проступят на мгновенье
Причудливые, странные растенья.
А ночь долга.
 
 
Сомкнулись веки, а на дне глазниц
Зеленый и багровый цвет таится,
И бликов солнечных мелькает колесница.
А ночь долга.
 
 
Уже давно закончен фейерверк.
Протяжный бой часов меня разбудит.
Напомнит мне, что впредь тебя не будет.
Ты не придешь.
 

 
Не ждала такого запустенья.
Смотрят вещи на меня сурово.
Ощетинясь от прикосновенья,
Печь ладони мне спалить готова.
 
 
Кресло на пол старый плащ швырнуло.
До чего же окна мутноглазы.
Исподлобья на меня взглянула
Мертвая сирень из темной вазы.
 
 
Стол, и стул, и коврик, тот, что вышит
Мною был старательно когда-то,
Шкаф в углу – и он враждою дышит,
Словно я пред всеми виновата.
 
 
И любой предмет меня дичится.
Вещи говорят: «Ты здесь чужая».
Зеркало поблекшее бранится,
Отраженье в злости искажая.
 
 
И клубок лиловой шерсти рвется
Вон из рук назло повиновенью.
…Все, что нами всуе предается,
Нас самих потом предаст забвенью.
 

* * *

 
Дети дружат с каждою звездою,
Дети могут даже спрятать солнце,
Дети просят злой и долгий дождик
Пожалеть их, выпустить на волю.
 
 
Поясок у звезд я попросила,
А у солнца – красную корону,
Говорила я со злой любовью,
Признавалась, что хочу на волю.
 
 
Крупный жемчуг мне снизали звезды,
Шапочку мне солнце подарило,
А любовь меня и не слыхала
И была, как дождь, неумолима.
 

 
И я умру, как многие другие.
Разравнивают грабли пашню лет,
Вписав меня в комки земли сухие.
Бездетная, умру я в дни глухие,
Устало глядя лысым тучам вслед,
 
 
Раскинув руки… Никакого эха.
Я кончилась. Была – и нет меня.
Движенью городскому не помеха,
На перекрестке нищий, словно веха.
Худые горсти… Лишь на склоне дня
 
 
Упало в шляпу солнце, как монета.
Картошки за него не продадут.
А я сыта и в холоде согрета.
Страсть, ярость, гнев бушуют морем где-то,
Чтобы шумела раковина тут.
 
 
Да, прахом стану я, на все согласным,
Вы, соль земли, и после смерти – соль.
Торгаш с глупцом – в довольстве безучастном,
А вы безмолвно ждете в свете красном,
Неумолимо тихие, как боль.
 
 
На бледных пальцах ржавчина решетки.
У скольких нож под сердцем не погас.
С добычей вор, у идиотов – плетки.
Меня растопчут грязные подметки.
Я прах, и все-таки я знала вас.
 
 
Была я вашим зеркалом увечным.
Лелеял вас мой слишком хрупкий лик.
Ах, что я вам, и в смерти безупречным,
Вам, вашим дням неизгладимо вечным,
Тогда как я – песчинка, проблеск, миг?
 
 
Я – глина, я – податливое тленье.
У вас в руках я форму обрела.
Что вам я в строгом вашем отдаленье,
Что сердце вам и все мои моленья,
Что губы вам и вся моя хвала!
 

Петер Хухель(род. в 1903 г.). – Дебютировал в 20-е годы; стихи, написанные при нацизме, опубликовал лишь в 1948 г. Был солдатом вермахта; советский военнопленный; затем принимал активное участие в культурном строительстве в ГДР. В 1949–1962 гг. – главный редактор журнала «Зинн унд Форм» (ГДР). В 60-х годах отходит от общественной деятельности, печатается в основном в ФРГ. С 1971 г. живет в Италии. Лучшие стихи поэта собраны в книге «Шоссе, шоссе» (1963).

 
Северным летом в зеленой осоке
Озеро спит. И утренний сон
Белым туманом, чистым и строгим,
От шелеста зыбкой листвы охранен.
Чайка, пугаясь собственной тени,
Чертит спросонья крылом над водой,
Здесь, в первозданном уединенье,
Где обнялись береза с ольхой,
Здесь, у воды туманного края,
Здесь, в шалаше, у туманных озер,
Жил он, как будто бы лес охраняя.
Были с ним чайник, пила и топор.
 
 
Сумрачной ранью, северным летом,
Ездил сюда петроградский гонец.
Тот, кто скрывался в прибежище этом,
Ведал все тайны умов и сердец.
Он властно правил ходом времен.
Еще заалеть заря не успела
(Мудрый умеет время ценить,
И любит свое одиночество он), —
Он прял своих мыслей упорную нить,
Писал, и камыш сухой то и дело
Бросал он в костер, и спокоен был взгляд.
Он ежился, зябко на руки дыша.
…Росисто белеет стена шалаша,
Озерные заводи тускло блестят.
 
 
Он жил заодно с водою и лесом.
Под старыми ивами, как под навесом,
Укрывшись от солнца, писал он в тени.
Тетради он клал на широкие пни.
Крестьянин, который поблизости жил,
Собрался косить луговую отаву.
И девять дней от зари до зари
Он с ним заодно выкашивал травы,
Работал не хуже, чем все косари:
Он сено косил, потом ворошил,
Потом для просушки он слеги сложил.
Без устали острой косой он махал,
И не было дела желанней и краше:
Коровы без сена и дети без каши
Совсем отощали, народ голодал.
 
 
Облачком смутным растаяло лето,
Гром отгремел, начались холода.
И пеленой молочного цвета
К ночи до глаз закрывалась вода.
Ночь была зябкой, но он не продрог.
Не замечая, что чай его стынул,
Березовый сук он к огню пододвинул
И глаз от огня отвести он не мог.
Воронежский пахарь с сохой деревянной,
Рыбак в своей куртке, дырявой и рваной,
Таежник, ловивший зверей в западню, —
Вся Россия стекалась к лесному огню.
Они ни читать, ни писать не умели,
Но в эти недели в просторах страны
Те мысли, что высказал Ленин в апреле,
Повсюду летели, всем были ясны.
А озеро вздулось под черным дождем,
Грозя затопленьем раскидистой иве,
Собранью деревьев над зеркалом вод.
Как в Ясной Поляне, в именье своем,
Граф беседовал с богом, так Ленин в Разливе
Беседовал с теми, чье имя – народ.
 
 
Неласково хмурились дни сентября,
Но сено убрать позволяла погода.
Крестьянин пришел, потоптался у входа,
В шалаш заглянул, – не застал косаря.
Коса, обвязанная соломой,
Лежала в сухом и укромном углу,
Висел котелок на рогуле знакомой.
Крестьянин зачем-то потрогал золу…
И долго кричал и звал крестьянин.
Простор откликался, сыр и туманен,
Да гуси летели в тумане сыром,
Печально шумели, махая крылом.
 

*

 
Так здравствуй, Октябрь! Звездой путеводной
Ты светишь народам и ночью и днем.
Когда мы встречаем твой день благородный
И праздничный стол украшаем вином,
И крупные, красные яблоки ставим,
И мир, охранивший селенья, мы славим,
Нам вспомнится эта глухая пора, —
Камыш приозерный, холодное лето,
Когда он при звездах вставал до рассвета,
Далекое пламя ночного костра.