Текст книги "Западноевропейская поэзия XХ века. Антология"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Одинок! Одинок!
Сердце едва живет,
жизни иссяк родник,
кровь, загустев, жжет.
Где же ты, где, весна?
Или настал мой срок —
здесь мне смерть суждена,
здесь умру, одинок.
 
 
Он далек! Он далек!
Там, за синью морей,
милый дол, отчий дом,
дом в отчизне моей.
В ясное небо дня
мне бы взглянуть разок!
Отнеси-ка меня
за моря, ветерок.
 
 
Песнь моя! Песнь моя
там, где ива растет,
где смеется весна
и где вереск цветет,
там, где прадед мой жил,
где жила моя мать, —
средь цветущих могил
я хочу задремать.
 

Томас Гудмундссон(род. в 1901 г.). – Принес в исландскую поэзию умение тонко и лично чувствовать и выражать красоту. Вместе с тем он автор многих патриотических и антифашистских стихотворений.

Сборники стихов Томаса Гудмундссона: «У синего залива» (1925), «Прекрасный мир» (1933), «Весенние звезды» (1940). На русский язык стихи переводятся впервые.

 
Японская цветет заря, узоря
залива синь близ отмели лагунной.
И, челн столкнув с песков, ныряльщик юный,
за жемчугом ныряет в бездну моря.
 
 
А в сумерки – вечерняя прохлада,
и весь залив, облитый лунным блеском,
любовной песне вторит легким плеском
над купами кораллового сада.
 
 
На берегу среди кустов цветущих
влюбленные плетут венки из лилий,
и рыбки златоперые приплыли
искать своих подруг в подводных кущах.
 
 
Любовь и счастье длятся до заутра
среди кораллов в блеске перламутра.
 

 
Луна посеребрила залив сапфиро-синий.
Полночный близок час.
На море струи – струны, и бег волнистых липий|
и в бездне над пустыней
горит звезды алмазно-ясный глаз.
 
 
Но розу белой пены всколышут ветра вздохи,
и загремит прибой.
Взметнется грива моря в ночном переполохе,
и расцветят сполохи
небесный свод жемчужно-голубой.
 
 
И долго, долго будет спокойно, одиноко
сквозь туч бегущих тень,
из темной бездны глядя, недремлющее око
следить, как там, далеко,
в пучине ночи зреет новый день.
 

Гудмундур Бэдварссон(род. в 1904 г.). – Не получил никакого образования, никогда не выезжал за пределы родного края и всю жизнь крестьянствовал. Большинство стихов его – гимны природе; в то же время поэт не ограничивается в своем творчестве крестьянской тематикой, его интересуют события, происходящие в мире, и современность, пропущенная через восприятие крестьянина, составляет содержание многих его стихов.

Поэт издал сборники стихов: «Солнце поцеловало меня» (1936), «Белые корабли» (1939), «Вечерние эльфы» (1941), «Под полуночным небом» (1944) и др.

 
Ты, солнышко, меня целуя,
спросила: «Я ли не светла?
Забудь же, мой милый, зимние стыни,
забудь, и не помни зла —
ведь мне восемнадцать ныне!»
 
 
Но песня осенней арфы
гремела в моих ушах.
И я ответил: «Забуду ли гневный
зов смерти и темный страх
всеночный и ежедневный?»
 
 
Ведь ждет листопада в страхе
даже листва берез,
и в городе зимнем, веснянка, без солнца
сколько прольешь ты слез,
в замерзшее глядя оконце!
 
 
Она ж надо мной смеялась
и гладила по волосам:
«Коль можешь, мой милый, в глаза погляди мне
увидишь и скажешь сам:
– О, сколько в них стужи зимней!»
 
 
С тех пор в моем сердце звучала
песня всегда одна:
весенние волны и вешние сини,
и всюду со мною, со мною она —
но ей восемнадцать и ныне!
 

Снорри Хьяртарсон(род. в 1906 г.). – Поэт; главный библиотекарь Государственной библиотеки в Рейкьявике. Снорри Хьяртарсон внес много нового в искусство стихосложения Исландии, хотя не порвал до конца о традициями. Стихотворение «Волчья долина» – одна из жемчужин исландской поэзии по языку, построению и содержанию – написано в 1944 г., когда была провозглашена независимая Исландская республика; в поэтической форме передает ликование и подъем сил поэта и всего народа.

Снорри Хьяртарсон написал также роман «Ворон летает высоко»(1934, па норвежском языке).

 
В кущах дремучих,
в дебрях весны,
над музой моей
уснувшей —
на солнцевосходе
кружился рой
снов животворно певучих.
 
 
На ветках медяных
заря из росы
дурманных цветов
наткала,
в глаза мне по капле
стекали сны
из чашечек их
медвяных.
 
 
И птичьи хоры,
и клич лебедей
гимном взлетали
к солнцу,
и в радостном блеске
открылись мне
вешней земли
просторы.
 
 
Распахнуты дали —
восстань! Иди!
Но там я едва ли
встречу
тех, кого ждал
и кого любил,
и тех, что меня
не ждали.
 
 
Мое песнопенье
в вешнем лесу
звучало для всех,
кто слушал:
парил я в горенье
лебяжих крыл
и спал в океанской
пене.
 
 
Но стан лебединый
на полночь свернул —
и снова в лесу
помрачневшем
мерцают глаза,
и волки поют,
и узел клубится
змеиный.
 
 
Ползут по полянам
тени и тьма,
вздымается мгла
над цветами.
И торные тропы
в росистой траве
ночным зарастают
туманом.
 
 
И снова мне тесен
крылатый наряд,
и сердце в тенетах
бьется,
но скоро, скоро
взлетит оно
на пламенных крыльях
песен.
 
 
И муза проснется
в кущах весны,
и вспыхнет душа
стихами,
когда из тумана
солнце взойдет
и стан лебединый
взовьется.
 

ИСПАНИЯ

Мигель де Унамуно(1864–1936). – Философ, романист, новеллист, драматург, поэт, филолог, общественный деятель. Автор десяти поэтических сборников. Первый из них («Стихи», 1907) увидел свет, когда Унамуно уже достиг европейской известности как прозаик и философ. Позднее были опубликованы «Четки сонетов» (1911), «Рифмы души» (1923), «Романсеро изгнания» (1928), «Кансьонеро» (1953, посмертное издание) и др. Основную часть стихотворного наследия Унамуно составляет философская и патриотическая лирика. В 1924 г. за ряд статей и памфлетов, направленных против Альфонса XIII и военной диктатуры Примо де Риверы, Унамуно был сослан на Канарские острова и провел семь лет в изгнании. Умер в Саламанке, захваченной франкистскими мятежниками.

 
Господь несуществующий! Услышь
В своем небытии мои моленья,
Ведь ты всегда подаришь утешенья
И кроткой ложью рану исцелишь.
 
 
Когда нисходит в мир ночная тишь
И мысль вступает с вымыслом в боренье,
Надеждою изгонишь ты сомненье,
Свое величье сказкой подтвердишь.
 
 
Ты так велик, что миру, не вместить
Величья, твоего – ты лишь идея,
А я за это мукою моею,
 
 
Моим страданьем обречен платить.
Бог выдуман. Будь ты реален, боже,
Тогда б и сам я был реален тоже.
 

* * *

 
Доктор Примо де Ривера!
Генералам генерал!
Потерял давно ты совесть,
нынче – маску потерял!
Из монаршего сортира
вышла партия твоя.
Как тебе без роялистов,
королю – без холуя?
В блоке с сельскими червями
из навозных жирных куч,
с тараканами столицы —
как могуч ты и вонюч!
Перед столь почтенным сбродом
только сморщишь ты чело —
как в восторге подвывалы
рукоплещут… И пошло!
«Что за ум!», «Какие речи!»,
«Ай да вкус», «Вот это да!»,
«Рыцарь мысли!», «Бесподобно!»,
«Гениально, господа!».
«Мать-Испания!» – кричишь ты..
Как же это понимать?
Ведь известно, что бутылка —
для тебя родная мать.
Подавай тебе «Власть власти»,
королевский попугай…
Знаешь, чем ты бесподобен?
Ну-ка, Примо, отгадай!
Тем, что ты свой генеральский
абсолют-идиотизм
нагло рядишь под пикантный
конституционализм.
Ах ты, доктор-самоучка
розго-палочных наук!
Свист бича да посвист плетки —
для тебя сладчайший звук.
«Без доктрины дисциплины?
Как же можно, господа!»
Эх, водить тебе б овечьи
вдрызг лояльные стада!
А с людьми – куда сложнее!
Не помогут хлыст и кнут.
Вон свои – и те наглеют
и, того гляди, лягнут.
 

 
Чем ты жива, душа? Что обретешь в труде?
Дождь по воде.
Чем ты жива, душа? Что тебя в путь влечет?
Ветер с высот.
 
 
Что тебе силу даст, чтоб возродилась ты?
Тьма пустоты.
          Дождь по воде.
          Ветер с высот.
          Тьма пустоты.
 
 
Дождь – это слезы, что небо льет,
И стонет ветер, что мир – тюрьма,
Тьма – безнадежности вечный гнет,
Жизнь – это дождь, и ветер, и тьма.
 

Рамон дель Валье-Инклан(1866–1936). – Выдающийся прозаик, поэт, драматург, общественный деятель. Видный представитель литературного «поколения 98 года», отразившего духовный кризис испанского общества на рубеже двух веков. Первая книга прозы, «Женские лики», опубликована в 1895 г., а первый сборник стихов, проникнутый мотивами галисийского фольклора («Ароматы легенды»), – в 1907 г. Славу виртуозного мастера стиля составили ему «Сонаты» («Воспоминания маркиза де Брадомина», 1901–1905), которые по праву называют поэмами в прозе. В области драматургии Валье-Инклан выступил как создатель жанра эсперпенто (небольшая гротескная пьеса). Его перу принадлежат также поэтические сборники «Трубка гашиша» (1919) и «Странник» (1920). Все три книги стихов, включая «Ароматы легенды», были собраны в томе «Лирические ключи» (1930).

В 30-е годы Валье-Инклан стал одним из лидеров антифашистской интеллигенции. В 1932 г. представлял Испанию в инициативном комитете Международного антивоенного конгресса, в 1935 г. был избран в президиум Первого конгресса писателей в защиту культуры.

 
Колокола в лазури, блеснув росой студеной,
Ударили с зарею над деревушкой сонной,
И двинулись крестьяне за утренней звездою,
И семена ложатся озимой бороздою.
Луна уже заходит, бледна как привиденье,
И жаворонок прянул из придорожной тени.
 
 
Ворчит потешный жернов, стучит уток веселый,
Ведя псалом во славу холстины и помола,
И, серебром сверкая на обомшелом шлюзе,
Ручей молитвы шепчет в пожухлой кукурузе,
И шаткие колеса, скрипя под водостоком,
Горюют, как старушки, о времени далеком.
 
 
Снует челнок проворный, снует не уставая,
Чтоб полнилась холстами укладка вековая;
Ворота мукомольни под виноградом спелым
По божьему завету кровь обручают с телом,
И ныне и вовеки благословляет небо,
Как таинство святое, союз Лозы и Хлеба.
 
 
С покосов дальних тянет прохладой и тимьяном;
Чернеет зябь, готова к посевам долгожданным,
И бродят по лощине среди былья сырого
Чумазые подпаски и рыжие коровы,
А по-над деревушкой, лазурью осененной,
Несутся отголоски заутреннего звона.
 
 
Белая голубка
все вилась над розой
и монаху в клюве
приносила просо.
 

 
День зимний. Поста начало.
Веселой гульбе конец.
Отходную карнавалу
дождь бормочет, как чтец.
 
 
Не совпадая в ритмах,
рыдают, вопят сообща
фигуры в бумажных митрах
и в простынях, как в плащах.
 
 
Латинян столпотворенье —
рыданий, теней, колпаков;
рельсов трамвайных струенье
по лужам, в огнях кабаков.
 
 
Ура Коломбине! Лохмотья
благоухают на ней —
духами и потной плотью
разит за версту. Эгей!
 
 
Белилами мазана маска
суетящегося Пьеро.
А рядом – оскал: Тараска,
раскрашенная пестро.
 
 
Торгаш плутоватый шали
раскинул у фонаря,
чтобы девиц искушали,
радугами горя.
 
 
Как плавно плывет красотка!
Как шелк ее шали тяжел!
Из лепета сплетниц соткан
над локонами ореол!
 
 
Пьянчуга носатый храбро
размахивает метлой. —
Носище картонный! Швабра!
Чумазый! Горшок с золой!..
 
 
Ханыга из сточной канавы
вопит, непотребен, как черт;
грязная нищенка травы
в ступке своей толчет.
 
 
Как смерчами, свалены в груды
бидоны, кастрюли, котлы,
и свет на горы посуды
косо глядит из мглы.
 
 
Глянь-ка – Маркизом помятым
назначено под фонарем
свиданье с бравым Солдатом —
саженным богатырем!
 
 
Обнюхиваясь во мраке,
рыча и дыша тяжело,
жалуются собаки
на человечье зло.
 
 
Следом за вечером – сонно,
как бы издалека,
приходит аккордеона
плачущего тоска.
 
 
Цветных фонариков стая
под ветром сбилась с пути
и мечется, осыпая
в лужи цветы конфетти.
 
 
Муки лицо открыто.
Вечер бессмыслен, зол.
Тянет свои копыта
к митре Приора Козел.
 
 
Сутемь. Скулит под сурдинку
ветер – хмурый певец.
Похороны Сардинки.
Карнавала конец.
 

 
Купол неба строгий,
Тихая листва,
Месяц златорогий,
Колокол, сова…
 
 
Краткой и торопкой
Жизни – «почему?..» —
Кануть вместе с тропкой
Следу моему.
 
 
Сгинули в тумане
И года и сны.
Разочарований
Доводы верны.
 
 
И под звуки глорий
Дни глотает мгла.
Все, что помню, вскоре
Запушит зола.
 
 
От былого пыла
Ничего не стало,
Даже пепел стылый
Ветром разметало.
 
 
Бриз в листве маиса,
Лягушачьи кваки,
Тихи кипарисы
И огни во мраке.
 
 
Путь во тьму размотан,
Мертвый свет ночной
На распятьях – вот он,
День последний мой.
 
 
Купол неба строгий,
Тихая листва,
Месяц златорогий,
Колокол, сова…
 

Мануэль Мачадо(1874–1947). – Поэт, драматург, литературный критик. Брат великого испанского поэта Антонио Мачадо (1875–1939), совместно с которым написал ряд пьес в стихах. Один из наиболее близких к модернизму представителей «поколения 98 года», Мануэль Мачадо-и-Руис, по выражению испанского критика Сайпса де Роблеса, был «певцом мимолетного и эфемерного». Блестящий, но несколько холодный версификатор, он виртуозно имитировал песенную поэзию испанского фольклора, а о знаменитом его стихотворении «Кастилия» Унамуно заметил, что оно одно может обессмертить имя поэта. Основные книги: «Душа» (1905), «Трофеи» (1913), «Севилья и другие стихи» (1918) и др.

 
«Мужчина есть мужчина. А в жизни все бывает…»
В смиренье этой мысли под вечер вышивает
Росарио, печально склоняясь к рукоделью
красивой головою, где две гвоздики рдели.
 
 
Подумает о доме… Как стеклышко блестит он,
ее очарованьем, ее теплом пропитан.
Она не знает мира, что за окном маячит…
Хуан пришел – смеется, а запоздал – поплачет.
 
 
Он любит, хоть об этом молчит. Чтоб жить под тенью
любви, он возвратится к ней раньше или позже.
И ждет она, и сердцем гнездо обогревает,
 
 
где нежность распустилась, как тихое растенье.
И эту ночь, наверно, ей быть одной. Ну что же…
«Мужчина есть мужчина. А в жизни все бывает…»
 

 
У сегирийи цыганской
чувственный голос ночи
мусульманской.
 
 
Это – взгляда проклятая власть,
гиблая пропасть, где пенится
жизни и смерти пучина.
Это – сердцем поющая пленница
черной судьбы и кручины,
в вопль исходящая страсть.
 
 
И в то же время это —
дождь андалузского света,
крылья, полет и весна…
В шалой, задорно-веселой,
в ней смеется и шутит Севилья,
в ней сегидилья
взметает подолы,
солнца и соли полна.
 

 
Твои волосы в плен меня взяли,
Твои очи меня осудили,
А уста приговор отменили.
 

* * *

 
Ни румяна ты, ни бледна,
Ни красива ты, ни дурна,
Полюбилась ты мне потому, что ты мне полюбилась.
 

 
Слепое солнце раскаленным светом
о шлемы и наспинники дробится,
и вспыхивают копий острия,
как огненные птицы.
 
 
Слепое солнце, жажда и усталость…
Сквозь ад степей кастильских раскаленных —
железо, пыль и пот, – верхами едут
изгнанник Сид и с ним двенадцать конных.
 
 
Двор постоялый, сложенный из камня,
грязища. Есть ли здесь живые души?
Дверь поддалась напору рукоятей.
Свет. Воздух обжигающий. Удушье.
 
 
За грохотом ударов
звук голоса услышали не сразу —
хрустальный, робкий. Девочка выходит,
она худа и синеглаза,
и вся – глаза, а в них, огромных – слезы.
 
 
Настороженная, глядит с порога,
на личике под светлым ореолом
испуг, и любопытство, и тревога.
«Ступайте мимо, добрый Сид, – иначе
погубят нас по воле государя,
разрушат дом, засеют землю солью,
возьмут зерно, лежащее в амбаре.
 
 
Уйдите, Сид, и да хранит вас небо.
Кой прок вам предавать нас лютой каре?»
 
 
Глядит и плачет. Детскими слезами
дружине преграждается дорога,
и, воинов суровых понуждая,
бесстрастный голос произносит: «Трогай!»
 
 
Слепое солнце, жажда и усталость…
Сквозь ад степей кастильских раскаленных
железо, пыль и пот, – верхами едут
изгнанник Сид и с ним двенадцать конных.
 

 
Вечером, когда ветер, нежный, как вздох акаций,
зелень дворов предместных свежестью вдруг овеет, —
черные кудри Кармен синью небес лоснятся,
в черных глазах-озерах страсть потайная зреет.
 
 
Мимо идет Антоньо, словно бы в ореоле —
нежность красивых женщин нам ореолы дарит, —
чувствуя долгий-долгий взгляд его, поневоле
вспыхнет душа у Кармен, в щеки ей кровь ударит.
 
 
Смотрит, как он проходит. Может быть, обернется…
Сердцебиеньем легкий шаг его отдается.
И поливая мальвы, перебирая четки,
 
 
так и застынет, вспомнив отзвук его походки.
И заглядится утром в зеркало и притихнет,
и в волосах смолистых ранняя роза вспыхнет.
 

 
Пока не поет их народ,
Песни еще не песни,
А когда их поет народ,
Сочинитель уже неизвестен.
 
 
Такая судьба, без сомненья,
Всем песенникам суждена,
Остаются их сочиненья,
Забываются имена.
 
 
Ты сделай так, чтобы в людях
Хранилась песня твоя.
Пуская не твоя она будет,
А каждого и ничья.
 
 
Пусть растворится твой голос
В тысячах голосов.
Ты имя отдашь во имя
Бессмертия твоих слов.
 

Леон Фелипе(1884–1969). – Крупный испанский лирик, Леон Фелипе Камино дебютировал в 1920 г. сборником «Стихи и молитвы путника», в котором можно заметить влияние поэтики Унамуно и Антонио Мачадо. Переводчик Уитмена, он способствовал внедрению в испанскую поэзию свободного стиха. Много странствовал. С началом гражданской войны вернулся в Испанию и деятельно сотрудничал с лагерем республиканцев. После поражения, которое было воспринято им как непоправимая трагедия его народа, эмигрировал в Латинскую Америку. Умер в Мехико. Основные книги: «Стихи и молитвы путника» (1920), «Топор» (1939), «Исход и плач испанца» (1940), «Полное собрание сочинений» (1969).

 
Эта жизнь моя —
камешек легкий,
словно ты. Словно ты,
перелетный,
словно ты,
попавший под ноги
сирота проезжей дороги;
словно ты,
певучий клубочек,
бубенец дорог и обочин;
словно ты,
что в день непогожий
затихал
в грязи бездорожий,
а потом
принимался снова
плакать искрами
в лад подковам;
словно ты,
пилигрим, пылинка,
никогда не мостивший рынка,
никогда не венчавший замка;
словно ты, неприметный камень,
неприглядный для светлых залов,
непригодный для смертных камер…
словно ты, искатель удачи,
вольный камешек,
прах бродячий…
словно ты, что рожден, быть может,
для пращи, пастухом несомой…
легкий камешек придорожный,
неприкаянный,
невесомый…
 

 
…И кто-то приказал мне: – Говори!
Припомни все. Припомни, что ты видел.
– Не знаю. Это было в темноте…
Толкают… Чьи-то локти и колени…
И непонятно – держат или валят…
Все происходит в темноте…
          – Потом?
Рассказывай!
          —…Выходим из пролома
навстречу снам… и медленно крадемся
притихшими задворками кошмаров…
– Ты видел их? Какими они были?
– Не знаю… словно траурные рекп
в султанах черной пены… и плюмажах.
Нет. Черные кладбищенские кони,
бегущие, бегущие с рыданьем…
– Рыданьем ли? Рыданьем или ржаньем?
– Кто знает… И вбегающие в море…
Одно я знаю точно – все кошмары
приводят к морю.
– К морю?
– К огромной раковине в горьких отголосках,
где эхо выкликает имена —
и все поочередно исчезают.
И ты идешь один… из тени в сон,
от сна к рыданью,
из рыданья – в эхо…
И остается эхо.
– Лишь оно?
– Мне показалось: мир – одно лишь эхо,
а человек – какой-то всхлип…
– И все?
И это все? Какой-то всхлип, и только?
– В конце уже я слышал только всхлип.
– Но всхлип ли это был? Откуда шел он?
Быть может, это были пузыри?
Толчок трясины? Ветер над трясиной?
– Не знаю… Все свершалось в темноте!
 

* * *

 
Брат… С тобою твое добро —
лошадь, очаг, ружье.
Мой только древний голос земли,
все остальное – твое.
Ты оставляешь меня нагим
бродить по дорогам земным…
Но я оставляю тебя немым.
ты понимаешь?.. немым!
И как ты станешь седлать коня
и в поле точить косу
и как ты будешь сидеть у огня,
если песню я унесу?
 

 
В этом городе я мимоходом.
Я чужой. И прошу об одном.
Меня усыпили сказкой…
а был я разбужен сном.
Расскажите,
разносчики сказок,
расскажите мне просто сон,
не мираж, не заклятье – сон,
не прошу я волшебных марев.
Расскажите мне просто хороший соя —
без сетей,
без цепей…
без кошмаров…
 

* * *

 
Дайте мне только палку.
Я вам оставлю жезл судейский,
и скипетр,
и посох,
и зонт.
Дайте мне только палку, простую палку бродяги,
и дорогу, идущую за горизонт.
 

 
Я уже так стар,
умерло столько людей, которых я обидел.
И я не могу их встретить
и попросить прощенья.
Я могу сделать только одно —
встать на колени перед первым попавшимся нищим
и облобызать ему руку.
Нет, добрым я не был,
и мог бы я быть много лучше.
Должно быть, я слеплен из глины,
которую плохо размяли.
У стольких людей мне бы надо прощенья просить!
Но все они умерли.
У кого же просить мне прощенья?
У этого нищего?
Неужели в Испании,
да и во всем мире,
не остался хотя бы один человек,
который мог бы простить меня?
Память моя понемногу уходит.
Я забываю слова.
Я не могу их припомнить.
Я их теряю, теряю, теряю…
Но я хочу, чтоб последнее слово,
самое нужное, самое цепкое слово,
которое вспомнится мне перед смертью,
было – «Простите».
 

 
Как было бы грустно, печально, когда
Дорога бы длилась, и длилась, и длилась
И без конца повторялись на ней
Все те же поселки, все те же столицы,
Все те же равнины и те же стада!
 
 
Как было бы грустно, если бы жизнь эта стала длинней,
Если бы длилась, и длилась, и длилась
Тысячу лет!
 
 
Кто мог бы снести ее без труда?
Кто мог бы сделать ее терпимой?
Кто мог бы, кто мог бы, скажи мне на милость,
Кто мог бы десять веков Истории
Прочесть до последней точки, когда
Под разными датами, в разном порядке
Все тех же событий плывет череда?
Все те же войны, все те же страны,
Все те же тюрьмы, все те же тираны,
Все те же секты и шарлатаны,
Под разными датами, в разном порядке
Все тех же поэтов плывет череда!
 
 
Печально,
Как стар этот список событий,
Составленный кем-то для нас навсегда!