Текст книги "Западноевропейская поэзия XХ века. Антология"

Автор книги: авторов Коллектив

Тристан Тзара(наст. имя – Сами Розеншток; 1896–1963). Выходец из Румынии. В 1919 г. переехал в Париж, где возглавил кружок дадаистов; затем на рубеже 20–30-х годов примкнул к сюрреализму, став одним нз его теоретиков, а позже – резких критиков («Сюрреализм и послевоенные годы», 1947). В ранней лирике («Первое небесное приключение господина Антипирина»; 1916; «25 стихотворений», 1918) сквозь нарочитую заумь пробивается наивная свежесть взгляда на вещи. Участвовал в движении Сопротивления. У позднего Тзара поток метафор, сохраняя оттенок герметичности, отражает раздумья о призвании человека, его долге, его трагедии в счастье («Завоеванные полдни», 1939; «Земля нисходит на Землю»! 1946; «Дозволенный плод», 1956).

I

 
Эта песня дадаиста
сердцем истого дада
стук в моторе не беда
ведь мотор и он дада
 
 
граф тяжелый автономный
ехал в лифте невредим
он мизинец свой огромный
оторвал и выслал в рим
 
 
лифт за это
вот беда
сердцем больше не дада
 
 
вода нужна всегда
прополощи мозги
дада
дада
отдай долги
 

II

 
эта песня дадаиста
ни опти ни пессимиста
он любил мотоциклистку
ни опти ни пессимистку
 
 
муж негаданно нежданно
обнаружив их роман
в трех шикарных чемоданах
выслал трупы в Ватикан
 
 
не крути
с мотоциклисткой
ни с опти ни с пессимисткой
 
 
воде нужны круги
мозги твоя еда
дада
дада
отдай долги
 

III

 
песенка мотоциклиста
дадаистого душой
потому и дадаиста
что в душе дада большой
 
 
змей в перчатках и белье
закрутил в горячке клапан
и руками в чешуе
римский папа был облапан
 
 
и скандал
был большой
проклял он дада душой
 
 
мозги не с той ноги
мозги одна вода
Дада
дада
чулки туги
 

 
мы ничего не знаем
мы ничего не знали про горе
пора леденящего холода
роет глубокие борозды в мышцах
он предпочел бы радость победы
в тишине умудряющей скорби мы в западне
изменить не в силах
если бы снег валил из земли
если бы солнце ночью всходило
чтобы нас обогреть
если бы кронами вниз красовались деревья
– сплошной плач —
если бы птицы с людьми поселились чтобы смотреться
в тихое озеро над головами людей
МЫ БЫ СМОГЛИ ПОНЯТЬ
смерть была бы приятным и долгим вояжем
бессрочным отпуском плоти из армии форм и костей
 

Антонен Арто(1896–1948). – Дебютировал сборником «Мистические сонеты» (1913), написанным под влиянием Рембо и Лотреамона. Сблизился с Андре Бретоном, сотрудничал в журнале «Сюрреалистическая революция», сыграл ряд ролей в театре и кино. В сборниках «Пуп чистилища» (1925) к «Нервометр» (1927) пытался передать ощущения «развоплощеннсй реальности», противопоставить свое «бессмертное бессилие», «безрассудную безнадежность» мыслям и чувствам «толпы». В 1926 г., порвав с кружком сюрреалистов, организовал «Театр Альфреда Жарри», в котором, используя приемы древних религиозных обрядов, старался возродить магическую функцию ароматического зрелища, превратить театр в средство «освобождения от страха перед бытием». Теоретические обоснования своих взглядов изложил в эссе «Театр и его двойник» (1938). Начинания Арто, идущие вразрез с ведениями времени, не имели успеха.

 
О дай нам ярый словно угли мозг
Мозг опаленный лезвием зарницы
Мозг ясновидца череп чьи глазницы
Пронизаны присутствием твоим
 
 
Дай нам родиться в чреве звездном
Чьи бездны шквал изрешетил
Чтоб ужас нашу плоть пронзил
Когтем каленым смертоносным
 
 
Насыть нас днесь Нам сводит рот
Нам пиром будет грохот шквальный
О замени рекой астральной
Наш вялый кровооборот
 
 
Рассыпь рассыпь нас уничтожь
Рукою огненной стихии
Открой нам своды огневые
Где смерть еще страшней чем смерть
 
 
Наш хилый ум дрожать заставь
На лоне собственного знанья
И в новой буре мирозданья
Нас от сознания избавь
 

 
И эти ноздри – кости, кожа, —
там, где берет начало тьма
первооснов, и этих губ тесьма,
под краской стянутых до дрожи,
 
 
И медь, которой жизнь поит
во сне тебя, развеяв кости,
и взгляда призрачного грозди,
где ты, как в сети, ловишь свет,
 
 
О мумия, и руки-спички,
чтоб ворошить тебе нутро,
в которых гробовая тень
обличье принимает птички,
 
 
И все, во что рядится смерть,
как в прихотливость ритуала,
и шепоток теней, и медь,
где черное нутро слиняло, —
 
 
Тебя ловлю я в эти сети
средь выжженных венозных троп,
и медь твоя, как мой озноб, —
вернейший роковой свидетель.
 

Луи Арагон(род. в 1897 г.). – Учился на медицинском факультете. Принадлежал к группе дадаистов, затем сюрреалистов, с которыми порвал в 1930 г. С 1927 г. – член ФКП, основатель коммунистической газеты «Се суар» (запрещена в 1939 г.). Был гостем Первого съезда советских писателей, одним из организаторов конгресса в защиту культуры. После разгрома Франции летом 1940 г. явился одним из инициаторов создания Национального комитета писателей Южной зоны; выпустил подпольно ряд поэтических сборников, вошедших в золотой фонд литературы Сопротивления («Нож в сердце», 1941; «Глаза Эльзы», 1942, и др.). Прославлению антифашистской борьбы посвящен сборник новелл «Рабство и величие французов» (1945). После войны опубликовал книги стихов и поэмы («Глаза и память», 1954; «Неоконченный роман», 1956; «Меджнун Эльзы», 1963), романы («Коммунисты», тт. 1–6, 1949–1951; «Страстная неделя», 1956; «Гибель всерьез», 1965, и др.), эссе и исследования по вопросам литературы и искусства.

Много сделал для издания и пропаганды во Франции многонациональной советской литературы. В 1957 г. Арагону была присуждена международная Ленинская премия «За укрепление мира между народами». Член Центрального комитета Французской коммунистической партии.

Стихи Арагона неоднократно издавались в русском переводе; в частности, они составили 9-й том Собрания, сочинений Арагона (М., 1960).

 
Как двух глухонемых трагический язык
В гремящей темноте, в сумятице вокзалов —
Прощанье любящих, их молчаливый крик
В безмолвной белизне зимы и арсеналов.
И если к облакам лучи надежд летят
Средь баккара ночей, – их огненные руки,
Коснувшись птиц стальных, испуганно дрожат.
Не соловей – поверь, Ромео, полный муки, —
Не жаворонок вам устроил в небе ад.
 
 
В сугробах мир поблек, обмяк.
Вдруг замерли деревья, зданья,
Бесцветные, как воздух, как
Бесцветное воспоминанье,
Когда пришло – но в нем рвалось
Из строчек чувств больших дыханье —
Письмо, печальное до слез,
Письмо, печальное до слез.
 
 
Зима похожа на разлуку,
Зимой кристаллы льда поют,
И холод вин рождает скуку,
И звуки медленно текут,
Овладевают мной, и плещут,
И, как часы, все бьют и бьют,
И стрелки времени скрежещут,
И стрелки времени скрежещут.
 
 
Жена, мой луч и мой родник,
Зачем в письме такая горечь,
Ведь я люблю, зачем же крик, —
Так судно, тонущее в море,
Зовет и мучит дальний зов,
Который ветры на просторе
Глушат шуршаньем рифм и строф,
Шуршаньем всех своих грехов.
 
 
Моя любовь, теперь у нас
Осталась только слов помада,
В них по колена день увяз,
Похожий на преддверье ада.
Опять воскрес мечты росток
У башен Жевра, в недрах сада,
Где для меня играл рожок,
Где для тебя играл рожок.
 
 
Я сделаю из слов бесценные букеты —
Такие в дар кладут к подножию мадонн —
И подарю тебе прозрачность анемон,
Вероник синеву, сирень и первоцветы,
И пену нежную на ветках миндаля —
На майских ярмарках они чуть розовеют, —
И чаши ландышей – за ними мы в поля
Пойдем, когда… Но тут слова в цвету немеют,
От ветра этого ссыхается земля,
Цветы теряют цвет, фиалки глаз тускнеют.
Но буду для тебя я петь, пока волной
Стучится в сердце кровь и наполняет вены.
«Все это тру-ля-ля», – мне скажут, но смиренно
Я верю: радугой над светлою вселенной
Взойдут слова, что я, простой, обыкновенный,
Твердил тебе, и ты одна поймешь, – нетленны
Лишь потому любовь и солнце над землей,
Что осенью, когда весна была мечтой,
Я это тру-ля-ля спел, как никто другой.
 

 
Маркиз там ездит на мотоциклетке,
Там под бебе рядится старый кот.
Сопляк там ходит в дамской вуалетке
И, трам-пам-пам, пожарник помпы жжет.
 
 
Гниют на свалке там слова святые,
Слова пустые подняты на щит.
Там бродят ножки дочерей Марии,
И там спина эстрадницы блестит.
 
 
Там есть ручные тачки и повозки,
Автомобилей там невпроворот.
Суют во все свой нос там недоноски,
А трус иль плут во сто карат идет.
 
 
Видальщины, скажу я без обиды,
Навидишься у этих берегов!
Девиц невидных, потерявших виды,
Бандитов видных, с виду добряков,
 
 
Самоубийц, кидающихся в воду,
Тузов без карт, под видом правды ложь,
И жизнь идет там через пень колоду,
И ценности не ценятся ни в грош.
 

 
«Нет, колебанье бесполезно.
Все ясно для меня.
Я говорю из тьмы железной
Для завтрашнего дня».
 
 
В одной из черных одиночек
Шел разговор всю ночь.
«Согласен, – шепчет переводчик, —
Нам кое в чем помочь?
 
 
Жить, как мы все. Пусть на коленях.
Но жить. Согласен жить?
Шепни нам только слово, пленник,
Чтоб волю заслужить.
 
 
Шепни хоть на ухо, – и тотчас
Дверь настежь из тюрьмы.
Взвесь и прикинь, сосредоточась:
Не так уж скупы мы.
 
 
Смахнуть с земли тебя легко мне.
Легка любая ложь.
Но вспомни, вспомни, только вспомни,
Как белый день хорош».
 
 
И тот ответил: «Бесполезно.
Все ясно для меня», —
Так он сказал из тьмы железной
Для завтрашнего дня.
 
 
И довод прозвучал последний:
«Как люди ни чисты,
Но платят за Париж обеднен, —
Плати за жизнь и ты».
 
 
Шпион ушел с достойным видом,
Скрывая торжество,
И шепчет узник: «Нет, не выдам,
Не выдам никого.
 
 
Пусть гибну. Франции известен
Мой лозунг боевой.
За столько слов ее и песен
Плачу я головой».
 
 
Опять вошли, ведут под стражей
На немощеный двор.
И рядом вьется скользкий, вражий,
Немецкий разговор.
 
 
Но что ни скажут – бесполезно.
Молчал он, честь храня,
Под пулями, во мгле железной
Для завтрашнего дня.
 
 
Под пулями успел он фразу
Пропеть: «К оружью, граж…» —
И грянул залп. И рухнул сразу
Товарищ славный наш.
 
 
Но «Марсельеза» стала скоро
Той песнею другой,
Той самой лучшею, с которой
Воспрянет род людской.
 

 
Слушай, Франция! В недрах весеннего леса
Чья там песня вплетается в шелест ветвей,
Чья любовь совершенно подобна твоей?
Слушай, слушай! Откройся доверчиво ей.
Слушай, Франция! Есть на земле «Марсельеза»!
 
 
О далекая, как она нас отыскала?
Еле слышимый еле забрезжил мотив.
Так Роланд погибает, за нас отомстив.
Мавры мечутся. Но, Ронсеваль захватив,
Он швыряет вдогонку им горные скалы.
 
 
Бьется сердце. С биеньем его совпадая,
Отликается полная слез старина.
Жанна д’Арк сновиденьями потрясена.
А в глазах у нее вся родная страна —
Вся седая история, вся молодая.
 
 
Чей язык это? Кто его переиначит?
Не по школе я знаю грамматику ту.
Так стучит барабан на Аркольском мосту [226]226
  … стучит барабан на Аркольском мосту… – Арколе – селение на реке Альпоне в Северной Италии, где 17 ноября 1796 г. французские войска под водительством Бонапарта разбили австрийскую армию.


[Закрыть].
Так Бара и Клебер [227]227
  Бара Поль-Франсуа (1755–1829) и Клебер Жан-Батист (1753–1800) – военные и политические деятели Великой французской революции.


[Закрыть]исстуиленно кричат в темноту.
«Боевая тревога!» – вот что это значит!
 
 
Слушай, Франция! Ты не одна. Так запомни!
Не безвыходно горе, ненадолго ночь.
Просыпайся, крестьянская мать или дочь!
Выйди засветло, чтоб партизанам помочь!
Спрячь их на сеновале иль в каменоломне!
 
 
До расчета Вальми остаются часы [228]228
  До рассвета Вальми остаются часы. – 20 сентября 1792 г. близ местечка Вальми (департамент Марна) французская республиканская армия одержала победу над австро-прусскими оккупантами и отрядами французских эмигрантов и отбросила врага за пределы страны. Имя Вальми стало символом революционной доблести французского народа.


[Закрыть].
Просыпайся, кто спит! Не сгибайся, кто тужит!
Пусть нас горе не гложет, веселье не кружит.
Пусть примером нам русское мужество служит.
Слушай, Франция! На зиму нож припаси!
 

* * *

 
Маргарита, Мадлена, Мари…
На холодные стекла дышу,
Имена ваши пальцем пишу.
Три сестры – как положено, три.
 
 
Пригласили на бал трех сестер,
Был у каждой наряд хоть куда!
Это платье – морская вода,
Это – ветер, то – звездный простор.
 
 
Мне покажут в предутренний час,
А иначе уснуть мне невмочь,
Башмачки, что плясали всю ночь
Вальсы венские и падеграс.
 
 
Маргарита, Мадлена, Мари…
До чего же одна хороша!
У другой веселится душа,
Ну а третья грустит до зари.
 
 
Я сопутствую сестрам, я тут!
Ах, какие в Сен-Сире балы!
У военных перчатки белы.
Вам бокалы они подают.
 
 
В трех сестер, словно в трех Сандрильон,
Ты влюбился, безусый Сен-Сир.
Пылкий принц! Эту ночь, этот пир
Завершит, как всегда, котильон.
 
 
Жизнь промчится, и бал пролетит.
Ты считал их длиннее вчера?
И растреплются косы с утра
У Мадлены, Мари, Маргерит…
 

* * *

 
На Новом мосту я повстречал…
Откуда этот мотив зазвучал?
То ль от метро Самаритэн?
То ли с барки, которую ветер качал?
 
 
На Новом мосту слонялся слепой,
Без палки, собаки, нагрудной доски.
Бедняги, отвергнутые толпой,
Несчастные, как они мне близки!
 
 
На Новом мосту мне встретить пришлось
Мой смутный облик из давних годов.
Глаза его созданы только для слез,
А губы – только для бранных слов.
 
 
Я повстречал на Новом мосту
Эту жалкую нищету,
Когда не заботит тебя ничего,
Кроме страдания своего.
 
 
На Новом мосту подымается дым…
Я уже видел его весной,
Когда я был совсем молодым,
На давней заре, на опушке лесной.
 
 
На Новом мосту мне стало видней
Сходство с собой до рожденья на свет.
О призрак молодости моей!
О робость моих ребяческих лет!
 
 
На Новом мосту предо мной возник
Двадцатилетний невольник лжи.
Несчастный! И ложь пронеслась, как миг,
Ты был миражем и любил миражи.
 
 
Я юношу встретил на Новом мосту,
Обветренным ртом он песню пел,
В руках своих он держал пустоту
И сам от песни своей хмелел.
 
 
На Новом мосту, где звучат вокруг
Буксиров печальные голоса,
Я встретил жонглера, за ловкость рук
Отдавшего сердце и небеса.
 
 
На Новом мосту я видал игрока,
Который сжег свою душу сам,
Потеряв ее из виду, как голубка
Между башнями Нотр-Дам.
 
 
На Новом мосту повстречался мне
Мой призрак в начале моем, вдалеке:
Вниз по течению – город в огне,
Песня смолкает – вверх по реке.
 
 
На Новом мосту, у тихой реки,
Мне какой-то малыш указал вперед,
И я увидел из-под руки,
Как солнце пятнает зеркало вод.
 
 
На Новом мосту меня догнал
Мой ближний – я сам в обличье ином —
И, озаренный закатным огнем,
«Товарищ», – тихо он мне сказал.
 
 
На Новом мосту я узнал на миг
Тебя, легкомысленный мой двойник.
И стоял я – уйти мне было невмочь —
В своей тени, отступающей прочь.
 
 
На Новом мосту я повстречал,
Присев на одну из щербатых плит,
Напев, что в душе моей отзвучат,
Мечту, что звездой уж мне не горит.
 
 
Я встретил слепца, я встретил слепца…
Вчерашний мой день, мне тебя не жаль!
Ты мимо прошел, не подняв лица,
По Новому мосту вдаль…
 

 
Куда бежать из дому,
Чтобы сменить солому,
Если ты сам – огонь?
 
 
Если ты сам – солома,
Не надо бежать из дома,
Неся в себе огонь.
 
 
Солома так хрупка,
Что размечешь ее слегка —
И ярче горит огонь,
А его бы убавить чуть-чуть.
 
 
А его бы – вовсе задуть.
 

* * *

 
Как пахнут черникой
Корзины и мрак!
Нам тайной великой
Казался чердак.
 
 
Теней королевство,
Былой аромат.
Внизу, по соседству,
Портретов парад.
 
 
Вот кресла хромые,
Приметы игры,
И тени немые,
И сны детворы.
 
 
Но кто там? Возможно,
То я… или он…
Пусты и тревожны
Глаза у окон.
 
 
Соломинки колки
В полях за рекой,
Где крик перепелки
Рвет летний покой,
 
 
Сел ветер у края
Прозрачной воды,
И цапли, шагая,
Глядятся в пруды,
 
 
Мне чудится: поезд
Пыхтит вдалеке.
На лозах покоясь,
День спит в ивняке.
 
 
Сны августа, тая,
Истомой полны.
Деревья ласкают
Лицо синевы.
 
 
Туманные фото
И времени бег…
О ком-то, про что-то
Забыто навек.
 

* * *

 
О гитара гитара в чьем горле упрятано сердце мое
Как собаке усталой мне осталось одно лишь вытье
О гитара советуй люблю я но я не любим
Пусть умолкнут поэты перед плачем чуть слышным моим
На гитаре гитаре
 
 
О гитара гитара ночь делает лучшей чем ночь
Кроме слез нет нектара отброшу все прочее прочь
О гитара покоя гитара забвенья мечты
Сжал стакан ты рукою в тот час когда спать должен ты
Без гитары гитары
 
 
О гитара гитара ты одна лишь находишь пути
К песне груетной к искусству что крест помогает нести
О гитара голгофы без тебя мне не нужно гитар
Жгите все мои строфы и голос гитара я стар
Гитара гитара гитара
 

Жан Кассу(род. в 1897 г.). – Поэт, прозаик, литературовед, искусствовед. Родился в Испании, в семье французского инженера. Окончил филологический факультет Сорбонны. В годы фашистской оккупации вступил в подпольную группу «Музей Человека», был брошен в застенок, где создал «в уме», без карандаша и бумаги, сборник «33 сонета, написанные тайком» – один из самых ярких и трагичных поэтических памятников французского Сопротивления, изданный в 1944 г. нелегально под псевдонимом Жан Нуар. С тех пор редко обращается к поэзии в прямом смысле слова («Роза и вино», 1952; «Баллады», 1956), но поэтическая «закваска» присутствует в его романах, исторических трудах, монументальной «Панораме современных пластических искусств» (1946), литературно-критических работах. Никогда не порывавший духовных связей с Испанией, Кассу является знатоком и популяризатором ее культуры, переводчиком Сервантеса и автором монографии о нем (1936).

 
Далекой жизни шум, божеств ушедших тени,
гудки на улицах, у школы крик ребят,
слепой автомобиль, бегущий в мир видений,
под праздник – перезвон, зовущий, как набат,
 
 
и гулы, влитые в глубины средостений, —
кто свел меня в ту глубь, где образы их спят?
Не ночь и не судьба. Какой же злобный гений?
И лица милые ищу я наугад.
 
 
Но мне, чтоб этих тайн глубоких причаститься,
с лучами прошлого пришлось навек проститься.
Свет – в ваших голосах. А я – из темноты!
 
 
Но я сквозь эту дверь прорвусь в живые сферы,
как блестки черные, неся в душе цветы
небес поверженных, светил моей пещеры.
 

* * *

 
Кругом одни щербатые стволы,
где пьяных галок сборище галдело,
и крепость тусклым инеем блестела,
когда вошел я в мир железной мглы.
 
 
Здесь нет со мной ни книги, ни души —
моей души, подруги грешной тела,
ни девочки, что жадно жить хотела,
со мною встретясь там, в земной тиши.
 
 
На плитах багровела кровь Орфея,
белели стены, словно чаши лилий,
косились окна, точно злая фея,
 
 
и злые руки стекла затемнили.
От счастья пьян, бессмысленно жесток,
теперь актер здесь льесу ставить мог.
 

* * *

 
Всегда, спокон веков, в мученьях умирают
рабочие. Их кровь течет по мостовым.
Мотор и маховик, меха, огонь и дым,
болезни, нищета и голод убивают
 
 
рабочего. Под стать булыжникам нагим —
деревьев нагота. Решетки истлевают
в домах призрения, и годы уплывают
в крови, и каждый год бичом нужды гоним…
 
 
Бог справедливости, не в небесах царящий,
но здесь, в людских сердцах, где ширится гроза!
Прольешь ли благодать на лик земли скорбящей?
 
 
Бог сильных, силы бог, внемли, открой глаза!
Безмолвствуют уста, грозят безмолвно очи,
и руки в кандалы зажаты. Но рабочий?..
 

Филипп Супо(род. в 1897 г.). – Окончил факультет права и литературы в Париже. Участвовал в первой мировой войне. В 1919 г. совместно с Л. Арагоном и А. Бретоном организовал журнал «Литература» – первоначально орган дадаизма, затем – сюрреализма. В сборниках «Роза ветров» (1920) и «Вествего» (1922) протест против пошлой буржуазной действительности перерастает в неприятие реального мира, в бунт против разума и логики. В 1930 г. посетил СССР, с энтузиазмом отозвался о строителях первой пятилетки. В сложных по форме послевоенных стихах («Оды», 1946; «Без лишних фраз», 1953) звучат гражданские мотивы. Лучшие романы Супо («Братья Дюрандо», 1924; «Великий человек», 1929) критикуют фальшь человеческих отношений в капиталистическом обществе.

 
Я не сплю ночей Джорджия
Я пускаю стрелы в ночь Джорджия
я жду Джорджию
я мечтаю о Джорджии
Огонь похож на снег Джорджия
Моя соседка ночь Джорджия
я в каждый вслушиваюсь звук Джорджия
я вижу дымок он растет он летит Джорджия
я крадусь тороплюсь в полутьме Джорджия
я бегу вот и улица пригород Джорджия
Вот и город он неизменен
но мне незнаком Джорджия
Я тороплюсь вот и ветер Джорджия
и холод и страх и безмолвие Джорджия
я бегу Джорджия
я спешу к тебе Джорджия
облака невысоко скоро рухнут Джорджия
я тяну руки Джорджия
я глаз не смыкаю Джорджия
я зову Джорджию
я кричу Джорджия
я зову Джорджию
я зову тебя Джорджия
Придешь ли ты Джорджия
скоро ли Джорджия
Джорджия Джорджия Джорджия
Я не сплю ночей Джорджия
я жду тебя
Джорджия
 

Франсис Понж(род. в 1899 г.). – Участник движения Сопротивления. Произведения 20–50-х годов («Двенадцать малых сочинений», 1926; «Приняв сторону вещей», 1942; «Гвоздика. Оса. Мимоза», 1946; «Сосновая тетрадь», 1947) объединены в трехтомный «Большой сборник» (1961). Творчество Понжа, этого, как его именуют критики, «а-поэта», – полная противоположность традиционной лирике, стремящейся очеловечить природные явления, использовать их как источник образов, воплощающих людские помыслы и страсти. В своих нарочито бесстрастных описаниях Понж старается в прямом смысле слова «принять сторону вещей», отождествить себя с улиткой и галькой, осой и гвоздикой, чтобы, вырвав их из царства немоты, установить, как он считает, подлинную, а не иллюзорную связь человека с окружающим миром.

 
Отчего в отвращенье
немеет рука
 
 
По какому смещенью
привычных вещей
 
 
Стук копыт за окном
как бряцанье стаканов
терзает мне грудь
 
 
Поезд чокнулся с адом
и тронулся в путь.
 

1942