Текст книги "Поэзия народов СССР XIX – начала XX века"

Автор книги: авторов Коллектив

МЫСЛЬ

 
Я смотрю на небо. В ясной вышине
Взор мой изумленный горестно блуждает.
Я любуюсь солнцем, что в сплошном огне,
Согревая землю, радостно сверкает.
Но и твердь и солнце – от земли далеко.
И вовек подняться нам не суждено
Выше, чем природой, мудрой и жестокой,
Людям от рожденья определено.
 
 
На орла смотрю я жадными глазами,
Как стремит он к небу гордый свой полет,
Рассекая воздух мощными крылами
Над сияньем вечным снеговых высот.
И сдержать не в силах скорбного стенанья,
Я к земле склоняюсь горестным челом,
– Человек, – шепчу я, – жалкое созданье,
Почему не можешь взвиться за орлом?
 
 
Но внезапно к небу мысль моя взлетает
Молнией чудесной, полною огня,
Устали не зная, солнце обгоняет
И нетерпеливо дальше мчит меня.
Все она объемлет, видит, постигает,
Суть вещей находит, время и закон
И, не зная смерти, дальше улетает
К вечному порогу, к тайне всех времен.
 

РОДНОЙ ПЛЕМЯННИК

 
Под лавкой ночью в час мышиный
Собрались все мышиные старшины.
Они решили, что отныне
В их родовой твердыне
Лишатся полномочий
И потеряют все посты
Те, у кого окажутся хвосты
Размеров установленных короче.
И что в годину бед
Они оставят просто
Жестокой кошке на обед
Мышей не долгохвостых.
Хвосты, как видно, в их общине
Явились знаком гордости как раз,
Как составляют бороды у нас
Понятие о месте и о чине.
По той ли, по иной причине,
А принят был такой указ
И был приведен в исполненье.
Но через пару дней
Средь тех мышей,
Чей хвост достоин удивленья,
Мышонок без хвоста, склонясь над списком,
Перечислял опальных с писком!
Один хвостатый вытерпеть не смог,
Толкнул соседа лапкой в бок:
«Каким путем – понять я не могу —
Он оказался в избранном кругу?
Таких, как он, взашей мы гоним!
И как молчишь ты, убеленный сединой?»
«Молчу, ведь он – племянник мой родной.
«Достаточно, я понял».
 
 
Неужто даже в норках мелких
Законны сделки?
 

МОСКВА В 1812 ГОДУ[2]2
  Стихотворения А. Хаждеу написаны по-русски.


[Закрыть]

 
Века ты простоял, град сильный, величавый!
Хоть разражался гром о белый камень твой,
Ты уцелел в борьбе и с Польшей и с Ордой.
Их следу нет! А ты, повитый древней славой,
 
 
Все тот же исполин над бездной роковой
Народов и времен. О, знает путь кровавый
Назад, кто дерзко в брань вступал с твоей державой,
Союзник божий, град Георгия святой!
 
 
Но вот из Франции победы гордый гений
Подвинул на тебя, как ангел разрушений,
Мир вражий двадцати племен, с мечом, с огнем.
 
 
И устоишь ли ты?… Пожар! Пожар! Но в нем
Родное пламя: то не блеск Москвы прощальный,
А тризна по врагам, их факел погребальный!
 

_{Москва, 1830}

МОГИЛА ВОЛОШАНКИ В МОСКВЕ

 
Ввек не забыть Кремля! Он рассказал мне быль
О жизни и судьбе Стефановой Елены.
Я видел красные ее светлицы стены,
Где в счастье дни вела, покуда царь любил
 
 
Ее, как дочь, за ум и нрав ее смиренный;
И мрачный терем тот, где Грозный заключил
Ее, невинную, по проискам измены,
Где север нежный цвет Молдавии сгубил!
 
 
Опальный гроб ее я оросил слезою,
И рассказал ему моей души мечтою,
Как Русь для счастия Молдавии льет кровь.
 
 
О, дорога для нас страдалицы могила:
Она нас первая с царем Руси сроднила
И завещала нам царей Руси любовь!
 

АККЕРМАН

 
Приветствую тебя, первопрестольный град
Молдавии! Я на кладбище разрушений
Средь лавы отыскал твой древний славы клад:
След первой пристани, след первых поселений.
 
 
И первый хлебный злак, и первый виноград.
Но мне милей встречать среди полночных бдений,
За городом, как с лимана веет хлад,
То Святослава, то Назона славны тени.
 
 
На Святослава зов приходит Вейсенштейн.
На зов Овидия – дух Пушкина слетает.
Герой герою быль гласит про вражий плен.
 
 
Певец певцу про свой здесь жребий напевает,
Герою пир – рассказ о новой русской славе,
Певцу печаль – что жил не в русской он державе.
 

ДОЙНА

 
Дойна, дойница!
Где ты, милая девица,
В золотых цветах косицы,
Губы – ярче заряницы?
 
 
Хорошо с такою милой,
С голубицей сизокрылой,
С сердцем, полным гордой силой!
 
 
С белокурой недотрогой,
Схожей с ланью быстроногой,
Нежной полною тревогой!
 
 
Соловей неутомимый,
Я в прохладе нелюдимой
Спел бы дойну о любимой!
 

*

 
Дойна, дойница!
Ружьецом бы мне разжиться
Да с топориком сродниться,
Не тужить – а веселиться!
 
 
Под седло б не вороного,
Что черней греха людского, —
Горделивого и злого!
 
 
Семерых бы мне с мечами,
Братьев с гневными очами,
На конях, чье имя – пламя!
 
 
Мне б орлиный лет и зренье,
Пел бы яростно весь день я
Дойну гнева и отмщенья!
 

*

 
Дойна, дойница!
Слышишь, милая моя ты,
Всем клянусь, что сердце свято,
Стать тебе роднее брата!
 
 
А коню наказ мой краток:
Ты лети быстрей касаток,
Бурей вдоль лесов косматых.
 
 
Братьям молвлю: – Вот что, братья,
Клятву дам пред вашей ратью
Басурманов убивать я!
 
 
Гей, пошло на битву братство,
Час настал освобождаться
От языческого рабства!
 

₁₈₄₂

В СЕВАСТОПОЛЕ

 
Под злобный грохот пушек, гремящих здесь и там,
Я прохожу печально по крымским берегам.
Могильного землею ступаю я повсюду:
Здесь каждый холмик прячет костей истлевших груду.
 
 
Взлетали с визгом бомбы в сырой осенней мгле
И рвались с тяжким громом, ударив по земле.
И почва вся разрыта – она перемешала
В себе обломки ружей с осколками металла.
 
 
Затопленные в бухте видны мне корабли.
Сожженный Севастополь в клубящейся пыли.
В дыму свои руины раскинул над холмами,
Окутан в белый саван тумана облаками.
 
 
Великая картина отсюда мне видна…
Теперь венками славы украшена она,
А сколько было крови, и ужаса, и страха,
И все это по воле тщеславного монарха!
 
 
Прошло ль землетрясенье, разрушив все кругом,
Иль с неба пало пламя, небесной кары гром?
Нет, не землетрясенье, не пламень божьей кары —
Следы людской здесь злобы и ненависти ярой.
 
 
Повсюду здесь остался на грустных берегах
След свежих разрушений, руин остывших прах.
И тут и там венчает безвестные могилы
Качаемый ветрами на взгорье крест унылый.
 
 
Когда, когда ж, о боже, пора настанет та,
В которой воплотится святой завет Христа,
Когда в печальном мире не станет зла и тени,
А человек не будет орудьем разрушений?
 
 
И день навек прекрасный, прославленный взойдет,
Когда любой властитель, что был он слеп, поймет
И воцарится в мире великих чувств богатство:
Свобода, справедливость, и равенство, и братство.
 
 
В те думы погруженный, перехожу овраг
И у одной могилы я замедляю шаг.
Она разбита бомбой, что с высоты упала,
И на земле остались осколки пьедестала.
 
 
Ядро лежит здесь рядом, расколото оно
И, словно чаша смерти, теперь росой полно,
А сквозь разбитый мрамор упрямо прорастая,
Свой вытянула стебель ромашка полевая.
 
 
Ядро – посланник смерти – превращено в сосуд
(О тайна провиденья!), откуда птицы пьют.
Из смерти жизнь родилась, из тьмы взошло светило,
И венчик на могиле ромашка распустила.
 
 
О, если б реки крови, что пролиты в боях
На этих бастионах, на выжженных холмах,
Плод добрый принесли нам – права на возрожденье
Страны моей родимой в век горький угнетенья!
 

ЖУРАВЛИ

 
Вновь несутся узким клином журавли из светлой дали,
На крылах своих широких солнца свет они примчали.
Вот летят они над нами, вот за тучу скрылись вмиг…
Впереди – журавль бывалый, их небесный проводник.
 
 
Нынче к нам они вернулись, ради севера покинув
Дальней Индии пределы, край таинственный браминов;
Там не счесть свирепых тигров, джунгли змеями полны,
Ходят ночью к водопою с длинным хоботом слоны.
 
 
О счастливые скитальцы! Мчась в заоблачные дали,
Сверху, с неба, эти птицы тайны Африки видали:
Горы лунные, пустыню, землю, странную, как сон,
Где народом чернокожим Белый Нил обожествлен.
 
 
О скитальцы дорогие! Позади у них полмира:
Реки Азии, долины плодородного Кашмира;
И Цейлон оставлен ими, благодатный остров-рай,
И несут они на крыльях счастье в наш родимый край!
 

₁₈₆₈

МОЛДАВИЯ

 
Шелковистыми лугами
Расстилается страна.
Серебриста родниками
И лесами зелена.
 
 
Путника дубрава эта
Обнимает, молода:
Приезжает он на лето, —
Остается навсегда.
 
 
Молдаванка молодая
Улыбнется, краше дня…
Сердце мечется, плутая,
Вспыхнув, словно от огня.
 
 
Возбуждающая веру,
Величава и стройна,
Внучкою самой Венеры
Называется она.
 
 
Пусть, Молдавия родная,
Твой простор и небольшой,
Чужестранцев принимая,
Ты их потчуешь с душой.
 
 
Здесь французы, итальянцы,
Немцы, край твой полюбя,
Не желают удаляться —
Отрываться от тебя.
 
 
Прославляешься трудами
(Мы не зря на том стоим):
Изобильными полями —
Землепашеством своим.
 
 
Подтвержденьем самым лучшим
Стал, взошедший над серпом,
Зубр, веками неразлучный
С государственным гербом…
 
 
Все раскрыть бы строчка рада,
Только это ни к чему:
Тут воочию бы надо
Все увидеть самому.
 

К РАДОСТИ

 
Радость, радость, что с тобою?
Где скрываешься, маня?
Или стала ты слепою —
Не заметила меня?
 
 
Приходи ты, ради бога!
Но за злобу не держись!
Посиди со мной немного,
Освети собою жизнь.
 
 
Где найти тебя, не знаю —
Покажись хотя б на миг!
Улыбнись ты мне, родная,
Чтоб душой к тебе приник.
 
 
Тут и там, везде и всюду,
Обыщу я все пути.
Сколько я искать ни буду,
Но тебя мне не найти.
 
 
Я собьюсь с пути под вечер,
Чуть оступится нога,
В лабиринте ночи встречу
Ненавистного врага.
 
 
Горе, горе вековое
Схватит за душу меня,
От тебя своей тоскою
Мне дорогу заслоня.
 
 
О, какой визит короткий!
Радость, стой! Плывешь куда?
Уплывает радость в лодке —
В лодке черной, как беда.
 
 
И плывет она со стоном
В волны мира, в безднах дня
К угнетенным, притесненным,
Что еще грустней меня.
 

К ПРАВДЕ

 
Правда, слышишь стон упрека?
Почему ты так далеко?
Ненавидя и кляня,
Ты покинула меня.
Я ж тобою дорожу,
Но тебя не нахожу.
Потому ли встречи нет,
Что я, правда, твой сосед?
Я стучусь к тебе опять:
Не могу тебя застать.
 

ЕЛЬ

 
Палит ли солнце в летний зной,
Иль ветер вьюжный веет, —
Ель над высокой крутизной
Все так же зеленеет.
 
 
Гигант в утес корнями врос,
Красуясь в мире горном;
Все глубже роет он утес
Своим могучим корнем!
 
 
С гранитной глыбой уж давно
Сроднились корни ели,
И сотрясают их равно
Бураны и метели.
 
 
Один зеленый монолит —
И дерево и камень:
Их стужа не оледенит,
Не обожжет их пламень.
 
 
Под вьюгой бешеной, стройна,
Упершись в тучи кроной,
Уж столько лет стоит она
В свой красе зеленой.
 
 
Попробуй ель пересадить,
Дай ей тепло долины, —
Ее погубишь, ей не жить
Без льдов и скал вершины.
 
 
Палит ли солнце в летний зной,
Иль ветер вьюжный веет, —
Ель над высокой крутизной
Все так же зеленеет.
 

ГОРА И ДОЛИНА

 
О, до конца безумен тот,
Кто жита и жасмина ждет
На кряже гор, во льдах высот:
Они сильны, но на крутом
Челе гранитном, полном мощи,
Пробьется ядовитый, тощий
Один лишь мох и то – с трудом.
 
 
Зато долины под горой —
Как манят взор они листвой,
Речонкой, вьющейся змеей,
Ковром цветочным вдоль дорог;
Прозрачны гроздья винограда,
И пчелами гудит левада.
Повсюду чувствуется бог!
Не там, вверху, где богачам
Воскуривают фимиам, —
Добро рождается не там:
Внизу томящийся народ, —
Лишь он – та самая долина,
Где пахнут и цветы жасмина
И жито доброе встает!..
 

БЕЛОЕ И ЧЕРНОЕ

 
Осень щедрого Дуная уплыла по руслам рек.
Все бело и все студено – белый иней, белый снег,
Мир безжизненный и белый распростерся бездыханно,
А над ним ни туч, ни солнца – белый занавес тумана.
 
 
Подымается над крышей струйка белого дымка,
Хаты в ряд – как гроб у гроба, снег по самые бока.
Тщетно ищет темных пятен взор на мраморе безбрежном.
Даже тени на сугробах не черны, а белоснежны.
 
 
Но внезапно, как монахи, окружившие амвон,
Опускается на землю стая черная ворон.
Над пейзажем монотонным точки черные нависли.
Чернота их мне дороже белизны, лишенной жизни.
 

ВЕНЕРА И МАДОННА

 
Идеал, навек погибший в бездне сгинувшего мира,
Мира, мыслившего песней, говорившего в стихах,
О, тебя я вижу, слышу, мысль твоя звучит, как лира,
И поет она о небе, рае, звездах и богах.
 
 
О Венера, мрамор теплый, очи, блещущие тайной,
Руки нежные – их создал юный царственный поэт.
Ты была обожествленьем красоты необычайной,
Красоты, что и сегодня излучает яркий свет.
 
 
Рафаэль, в мечтах паривший над луной и облаками,
Тот, кто сердцем возносился к нескончаемой весне,
На тебя взглянув, увидел светлый рай с его садами
И тебя средь херувимов в запредельной тишине.
 
 
На пустом холсте художник создал лик богини света,
В звездном венчике с улыбкой девственной и неземной,
Дивный лик, сиянья полный херувим и дева эта,
Дева – ангелов прообраз лучезарною красой;
 
 
Так и я, плененный ночью волшебства и вдохновенья,
Превратил твой лик бездушный, твой жестокий злобный лик
В образ ангелоподобный, в ласку светлого мгновенья,
Чтобы в жизни опустелой счастья нежный луч возник.
 
 
Опьяненью предаваясь, ты больной и бледной стала,
От укусов злых порока рот поблек и посинел,
Но набросил на блудницу я искусства покрывало,
И мгновенно тусклый образ, как безгрешный, заблестел.
 
 
Отдал я тебе богатство – луч, струящий свет волшебный
Вкруг чела непостижимой херувимской красоты,
Превратил в святую беса, пьяный хохот – в гимн хвалебный
И уже не взглядом наглым – звездным оком смотришь ты
 
 
Но теперь покров спадает, от мечтаний пробуждая,
Разбудил меня, о демон, губ твоих смертельный лед.
Я гляжу на облик страшный, и любовь моя простая
Учит мудро равнодушью и к презрению зовет.
 
 
Ты бесстыдная вакханка, ты коварно завладела
Миртом свежим и душистым осиянного венца
Девы, благостно прекрасной, чистой и душой и телом,
А сама ты – сладострастье, исступленье без конца.
 
 
Рафаэль когда-то создал лик Мадонны вдохновенной,
На венце которой вечно звезды яркие горят, —
Так и я обожествляю образ женщины презренной,
Сердце чье – мертвящий холод, а душа – палящий яд.
 
 
О дитя мое, ты плачешь с горькой нежностью во взоре —
Это сердце можешь снова ты заставить полюбить.
Я гляжу в глаза большие и бездонные, как море,
Руки я твои целую и молю меня простить.
 
 
Вытри слезы! Обвиненье тяжким и напрасным было.
Если даже ты и демон, обесславленный молвой,
То любовь тебя в святую, в ангела преобразила.
Я люблю тебя, мой демон с белокурой головой.
 

₁₈₇₀

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ

 
Ночами, когда в моем сердце томленье,
Мой ангел-хранитель – святое виденье —
Являлся в одежде из света и тени
И крылья свои надо мной простирал.
 
 
Но только увидел твое одеянье,
Дитя, в ком слилися тоска и желанье,
Тобой побежденный он робко бежал.
 
 
Быть может, ты демон сама, если взглядом
Чарующих глаз, их пленительным ядом
Заставила скрыться в испуге пред адом
Того, кто был стражем моей чистоты?
Но может… Скорей опусти же ресницы,
Чтоб мог я сравнить ваши бледные лица,
Ведь он… – это ты!
 

БОЛТОВНЕ ОТВЕТ– МОЛЧАНЬЕ

 
Болтовне ответ – молчанье.
Ни похвал, ни порицанья.
Ты пляши себе как хочешь
И не жди рукоплесканья.
Только я плясать не стану
Под фальшивое бренчанье.
Правду я ищу лишь в сердце —
Вот оно, мое призванье.
 

₁₈₇₆

Я ИДУ ЗА МИЛОЙ СЛЕДОМ…

 
Я иду за милой следом
В темной чаще, в глухомани,
Чуть приближусь к ненаглядной
Прерывается дыханье.
 
 
Еле выговорил слово,
Что огнем души согрето, —
Смотрит мимо дорогая,
Не давая мне ответа.
 
 
Подхожу к ней блинке, ближе,
Уговариваю нежно —
Озирается пугливо,
Отстраняется поспешно.
 
 
Изогнулась, вырываясь,
Чуть я обнял стан прелестный;
Жарких рук не размыкаю,
К сердцу привлекаю тесно.
 
 
То ль не рада, то ли рада
Мне на грудь она склониться.
Без конца целую губы
И смеженные ресницы.
 
 
Крепче к сердцу прижимаю
Даже дух перехватило.
Отчего грустит, спросил я,
Неужели разлюбила?
 
 
И она мне отвечает,
Озарив сияньем глаз:
– Ты мне дорог бесконечно,
Только дерзок ты подчас.
 

₁₈₇₆

ЖИЗНЬ

 
Нередко слышу я, как, выпятив живот,
Румяный жирный поп с амвона речь ведет
О том, что род людской идет путем страданья,
Что наслаждение – преддверье покаянья…
Но разве может знать откормленный такой,
Какой бывает жизнь и быть должна какой?
 
 
Над тесной уличкой ночь блещет и сверкает,
Лучи ста тысяч звезд мне под ноги бросает.
До слуха моего доносятся едва
И жалобы, и смех, и смутные слова
Из мира старых стен, из-за окон разбитых,
С забытых пустырей, из-за дверей раскрытых.
 
 
Вот скромной спаленки я вижу полумглу.
У лампы девушка вдевает нить в иглу.
Та девушка бледна, глаза у ней потухли,
Над покрасневшими белками веки вспухли —
Ночной упорный труд погибелен для глаз,
В них не осталось слез… Зачем ты родилась?
Зачем живешь? Ведь жизнь тебя несет,
Как веточку по лону пенных вод,
Ты – тень в толпе. Куда тебя забросит
Житейский пыльный вихрь? Но кто об этом спросит?
 
 
Вот так и день и ночь все трудится она,
И можно разглядеть сквозь занавес окна,
Как ловки пальчики, как эти очи зорки!
Почувствовать легко, как эти слезы горьки.
Ведь на день брось иглу – и будешь голодать,
Вот, кажется, и все, что в силах ты понять!
 
 
Работа сделана… Пойдет она куда?
Творенья твоего священного труда
Перед клиентами торговец расстилает.
Огромный солитер лучится и сверкает
На пальце у купца… И куплен камень тот
На прибыль от ночных девических работ.
 
 
Твой труд, о девушка, стал ценностью отныне:
Купец его теперь предложит герцогине;
Получит деньги он, отвесит ей поклон…
Та ткань, в которую вплелись – жизнь, слезы, сон,
Ткань, белая как снег, на ком теперь надета?
 
 
Когда тебе, дитя, на ум приходит это,
Ты смотришь в зеркальце и плачешь, плачешь ты
От жалости к себе. И кроткие черты
Лица ты своего запечатлеть стремишься…
Так вот какая ты! Страдаешь и томишься,
Живешь, послушна всем, боишься ты всего,
Лишенное поддержки существо.
И только смерти ждешь с готовностью покорной,
Как утешительницы в жизни этой скорбной.
Но все же у тебя одна подруга есть —
Откуда ни возьмись явившаяся здесь
Пчела! Она нашла пути в твою светелку.
И, отворив окно, ты приглашаешь пчелку
Хотя бы до весны с тобой вдвоем пожить!
Две пролетарки вы, пристало вам дружить —
Букашке-девушке с букашкою крылатой.
Когда, подавлена нуяедой своей проклятой,
Вдруг девушка взгрустнет в обиде на судьбу,
К ней пчелка резвая садится на губу.
И словно говорит любезно и учтиво:
«Подруженька, мила ты и красива!
Ты знаешь, как цветок, прелестен ротик твой!
Ты очень хороша! Прекраснее святой!
А глазки у тебя! Ну, как их не похвалишь!»
 

*

 
…И смерть настигла девушку. Она лишь
Сказала: «Отдохни! Пришли покоя сроки».
Вот девушка в гробу. Еще бледнее щеки,
Но мертвого лица столь хороши черты,
Что те, кто жив, дарят покойнице цветы.
 

С. Кудрявцев. Белорусский крестьянин в праздничном наряде. XIX в.

 
Как благороден, строг и величав он,
Труп девушки, в льняной одетый саван!
К открытому окну, любуясь, подошла
Цветущая весна… Но бедная пчела
Забыла о полях и с грустью беспокойной
Все время кружится над девушкой покойной,
Как будто говорит, что хочет быть она
С подругою своей в земле погребена.
 
 
И потому когда, перетянув живот,
Румяный жирный поп с амвона речь ведет
О том, что род людской идет путем страданья,
Что наслаждение – преддверье покаянья,
То разве может знать откормленный такой,
Какой бывает жизнь и быть должна какой?
 

₁₈₇₉

ВЕНЕЦИЯ

 
Угасла жизнь Венеции счастливой,
Замолкли песни, отблистали балы,
Лишь от луны на мраморе портала,
Как в старину, сверкают переливы.
 
 
И бог морской грустит во тьме канала:
Он юн – и верит, что былое живо,
Звеня волнами, просит он тоскливо,
Чтобы невеста из гробницы встала.
 
 
Но спит она, над нею – тишь могилы,
Один Сан-Марко – страж ее бесстрастный, —
Как прежде, полночь отбивает с силой,
 
 
Провозглашая медленно и властно
Зловещим, низким голосом Сивиллы:
– Не воскресишь умерших, все – напрасно
 

₁₈₈₃

ИЗ ТЬМЫ ЗАБВЕНИЯ…

 
Из тьмы забвения, куда
Стекают, как ключи,
И боль, и радость, и беда,
И сумерек лучи,
 
 
Оттуда, кто уже угас
И не вернется вспять —
Хотел бы я, чтоб ты хоть раз
Пришла ко мне опять.
 
 
И если глаз твоих огни
Уже не вспыхнут вновь,
Спокойно на меня взгляни,
Потухшая любовь.
 
 
И если даже нежных слов
Ты не произнесешь,
Пойму я замогильный зов —
То ты меня зовешь.
 

₁₈₈₄

ЗВЕЗДА

 
Звезды новорожденной свет,
Стремясь к земле, проводит
В пространстве сотни тысяч лет,
Пока до нас доходит.
 
 
Быть может, он уже угас
В просторах мирозданья
В тот самый миг, когда до нас
Дошло его сиянье.
 
 
Звезда потухла, умерла,
Но свет струится ясный:
Пока не видели – была,
А видим – уж погасла.
 
 
Была любовь, ее уж нет,
Затмилась мраком ночи,
Но все любви угасшей свет
Мне ослепляет очи.
 

ГИМН БУДУЩЕГО

 
Разрывая цепи рабства,
Поднимайтесь, о народы!
Справедливости сиянье
Ваши озарит деянья,
И взойдет заря свободы.
Просыпайтесь, о народы!
 
 
Судьбы мира, судьбы жизни
Вы в свои возьмите руки.
Вековые ваши муки,
Слезы горя и печали
Предки помнить завещали,
Так несите же сквозь годы
Знамя предков, о народы!
 
 
Прошлое сегодня гибнет.
Тьму веков, былые беды —
Все сметет заря победы.
Новое наступит время,
Чтобы свет царил над всеми.
Пусть рабы о злом уделе
Песни пасмурные пели,
Песни те мы переправим,
Мы печаль их переплавим
В светлые, как солнце, оды.
Пойте гимн весны, народы!
 
 
О свобода золотая!
Землю темною порою
Обвенчай навек с зарею!
Чтобы и зимой и летом
Озарялись вешним светом
Горы, небо, земли, воды,
Чтобы пробуждать народы!
 
 
Лучезарная свобода,
Средь мечей на поле боя
Ты цветы несешь с собою.
И возводишь ты упрямо
Из руин угрюмых – храмы
Прямо к сини небосвода,
Чтоб восславить гнев народа!
 

СВОБОДЕ

 
Свобода, ты зовешь на путь свершений,
И над сердцами власть тебе дана.
Как свежий воздух, людям ты нужна
В долине жизни, полной искушений.
 
 
О, если бы в какой-то миг кровавый
Вдруг воедино слились наконец
И вздохи тяжкие людских сердец,
И слезы из-за попранного права, —
 
 
То разразились бы над миром бури,
Потоп залил бы землю, ураган
Взметнул бы в небо черный океан,
Туда, где вечный бог в венце лазури.
 
 
Когда бы ты не стала, о свобода,
Святым путеводителем моим —
Как я развеял бы сомнений дым,
О чем бы пел в преддверии восхода?
 
 
В дыму боев, где рушатся твердыни,
Тоскуют о тебе сердца во мгле.
Ты как роса на утренней земле,
Ты нам дороже, чем вода в пустыне.
 
 
Народы истомились в ожиданье.
Когда ж погибнет рабство, сгинет зло?!
Где ни взмахнуло бы твое крыло —
Все расцветает в радостном сиянье.
 
 
Все отступает пред твоею властью.
Ты цепи рвешь. Тираны пред тобой
Трепещут. И трубит им голос твой
О боге, справедливости и счастье.
 
 
Свобода, ты зовешь на путь свершений,
И над сердцами власть тебе дана.
Как свежий воздух, людям ты нужна
В долине жизни, полной искушений.