Текст книги "Поэзия народов СССР XIX – начала XX века"

Автор книги: авторов Коллектив

ПОЭЗИЯ НАРОДОВ СССР XIX – НАЧАЛА XX ВЕКА

ИЗ УКРАИНСКИХ ПОЭТОВ

ЛЮБАША

 
Любаша славная, так делать не годится.
Терзаешь для чего ты сердце казаку?…
Ты – будто козочка: под маленьким копытцем
Сухому зашуршать достаточно листку —
И уж она от страха еле дышит.
Лишь ящерицы бег, лишь дятла стук заслышит —
Родную ищет мать и, трепеща, бежит.
Любаша славная, а что тебя страшит?…
Лишь покажусь – дрожишь, обоих нас пугаешь!..
Лишь подойду, а ты тотчас же убегаешь!..
Я не литовский зверь, не пчеловод-медведь:
Нет мысли у меня обманывать, лукавить,
Тобою не хочу и так и сяк вертеть,
Тебя не думаю, красавица, ославить!..
Но девушке пора о девичьем вздыхать.
На ветке ягоде не весь свой век томиться,
Не век при матери теленочку гулять…
Расстаться с ней пора, с ней – время распроститься!..
 

РЫБАКИ

 
После бури девчоночка
В Дону воду брала:
«Чье весельце здесь волнами
К берегу примчало?
Не того ли удалого,
С которым гуляла,
Которого до рассвета
Жарко целовала?»
Плывет челнок, но недолго
Плыть ему, как видно,
На челне том одиноком
Рыбака не видно.
Буйный ветер, как бывало,
Над рекой играет,
По-над Доном черный ворон
Каркает, вещает:
«Ой, оставил горемычный
Челнок и весельце,
Утопил он в глуби Дона
Горячее сердце.
Утопил он свое сердце
В пучине глубокой
И сказал: плыви, челнок мой,
К милой черноокой!
Пусть же мне мой челн рыбачий
Вместо гроба будет,
И весло, как крест могильный,
Мне поставят люди!»
 

СУД

 
Петро у Федора кобылу призанял
И в лес направился, да завернул к
Одарке – шинкарке,
И, грешный, после чарки
Так без вожжей кобылу погонял,
Что хвост ей вовсе оторвал.
Тут Федор на Петра прошенье в суд подал.
Судья толстел – Петров кошель тощал…
И разрешилось дело просто:
«Понеже оный Петр у Федора взаймы
Кобылы никогда не брал бесхвостой,
То мы
Названному Петру и присудили, —
И приговор наш остается в силе, —
Кобылу у себя держать,
Покуда хвост не отрастет опять,
Тогда ж – хозяину отдать».
 
 
За Федорово жито,
Глядь, – Федора же бито!
 

₁₈₅₂

ХМЕЛЬНИЦКИЙ ОСАЖДАЕТ ЛЬВОВ

Строем народной песни

 
Как во чистом поле,
У самой дороги,
Там намет раскинут великий, шелковый.
А под тем наметом стол стоит тесовый,
Сам гетман Хмельницкий за тот стол садится,
Вся казачья сила вкруг него толпится.
Пишет гетман письма – да не сто, не двести,
 
 
По всей Украине рассылает вести.
Войско куренное в поход выступало,
Ляхов разбивало, за Львов отгоняло.
Как гетман Хмельницкий коня оседлал —
Львов тревожен стал;
А гетман Хмельницкий саблею махнул —
Львов главу нагнул.
На заре из замка рушницы стреляли,
К вечеру казаки замок зажигали.
А наутро рано город окружали, —
Грянули мушкеты, дворы запылали.
 
 
А гетман Хмельницкий послов посылал,
Так говорить приказал:
Коли будете мириться —
На выкуп скорее червонцы несите,
На выкуп за город коней выводите;
А будете биться —
Высокие стены размечу мечами,
Улицы с дворами вытопчу конями!
 
 
Поутру во Львове звонницы звонили —
Ворота раскрылись, казаки входили.
 

ВЕРХОВИНЕЦ

 
Привольный край, наш ты оплот,
Родимая Верховина!
Вешней водой твой день плывет —
Свободно, весело, мирно.
 
 
По кручам вверх, из бора в бор,
С легкой, свободной душою,
В поясе – нож, в руках – топор,
Мы горной бродим тропою.
 
 
Гей, что мне там Подолья край,
Нам полонина – Подолье,
А чаща – степь, а сосны – рай,
В рычанье зверя – раздолье!
 
 
Не манит нас корысть и лесть,
Имей лишь ружье да заряды,
У бога – свет, в народе – честь,
Свирель да овечье стадо.
 
 
Да чтобы встал хребет из туч,
Медведь поднялся над камнями,
Теплом дохнул что солнца луч,
Черёмош взыграл волнами!
 
 
Это по мне, это люблю —
Товарищ, зовут просторы!
Овечек ты сбирай семью
И дальше, все дальше в горы!
 
 
Все лето сплошь, ночью и днем,
Хлопцам привольно там нашим:
Владеем мы водой, огнем,
Довольно леса и пашен.
 
 
Там пан не ставил ввек оград,
Чужак не ступал ногою, —
Нетронут там земли наряд,
Взлелеян песней – росою.
 
 
Лишь там звучит трембиты звук,
Флояра вольно щебечет,
А зарычат медведи вдруг —
Ружье в них пламенем мечет.
 

ЧЕРТОПОЛОХ И КОНОПЛИНКА

 
В степи Чертополох ворчал на Коноплинку:
«Негодная, меня толкаешь под бока!»
«Да как же мне расти, – ответила былинка.
Ты не оставил мне земли для корешка!»
Найдется средь людей колючке этой пара.
Других тесня, в ответ он требует любви.
Такого знаю я.
– Попробуй назови!
– Да ну его! Боюсь прогневать комиссара.
 

ЧЕРНЫЕ ОЧИ[1]1
  Стихотворение написано по-русски.


[Закрыть]

 
Очи черные, очи страстные,
Очи жгучие и прекрасные!
Как люблю я вас! Как боюсь я вас!
Знать, увидел вас я в недобрый час.
Ох, недаром вы глубины темней!
Вижу траур в вас по душе моей.
Вижу пламя в вас я победное:
Сожжено на нем сердце бедное.
Но не грустен я, не печален я,
Утешительна мне судьба моя:
Все, что лучшего в жизни бог дал нам,
В жертву отдал я огневым глазам.
 

ИЗ ОПЕРЫ «ЗАПОРОЖЕЦ ЗА ДУНАЕМ»

РОМАНС ОКСАНЫ

 
Месяц мой ясный,
Светлый, прекрасный,
Звездные очи
Сумрачной ночи!
 
 
Кличу вас снова:
Скорбь облегчите,
Зов принесите
Края родного!
 
 
Сокол крылатый.
Коршун пернатый,
Век вы на воле
В радостной доле!
 
 
Кличу вас снова:
Скорбь облегчите,
Зов принесите
Края родного!
 
 
Волны Дуная,
 
 
Чаща лесная,
 
 
Омут кипучий,
Ветер могучий!
 
 
Кличу вас снова:
Скорбь облегчите,
Зов принесите
Края родного!
 

ДУЭТ ОКСАНЫ И АНДРИЯ

 
Андрий
Черной тучей мгла ночная
Опустилась на Дунай.
Жду тебя, моя родная,
Мы умчимся в отчий край.
 
 
Оксана
Здесь, в убогой хате бедной,
Сиротинка, слезы лью,
Здесь растрачу я бесследно
Юность горькую мою.
 
 
Андрий
О мой друг, о мой прекрасный,
Сердцу сладок этот час!
Навсегда ты мной любима,
Смерть одна разделит нас!
 
 
Оксана
О мой друг, о мой прекрасный,
Сердцу сладок этот час!
Я твоя, о мой любимый,
Смерть одна разделит нас!
 
 
Андрий
Меж камнями у Дуная
Мой челнок привязан там.
Темнота кругом ночная,
А у турок тут байрам.
Мне знакома вся дорога,
Без помехи мы пройдем,
И с надеждою на бога
Мы Дунай переплывем.
 

ПЕСНЯ ОДАРКИ

 
Говорила мне родная
И приказывала,
Чтоб я хлопцев в наш садочек
Не приваживала.
Ой, мама, мама, мама…
Не приваживала!
 
 
Посылала меня мама,
Белолицую:
Ты сходи, моя голубка,
За водицею!
Ой, мама, мама, мама…
За водицею!
 
 
Ой, пошла я за водицей
И утешилась:
С запорожцем черноусым
Позамешкалась!
Ой, мама, мама, мама…
Позамешкалась!
 
 
Ждет-пождет меня родная,
Дожидается, —
Ее дочка с запорожцем
Обнимается.
Ой, мама, мама, мама…
Обнимается!
 

₁₈₆₂

БРАТ С СЕСТРОЮ

 
Затужила Украина —
Злая подошла година:
Орды хана подступают,
Грабят села, сожигают,
Грабят села, да с церквами,
Топчут нивы, да с хлебами,
Даром мир крещеный губят,
Одних топчут, других рубят.
Не одна тогда дивчина
Горько в поле голосила,
Под арканом ступаючи,
Белы ножки сбиваючи.
Два полка на Украине,
А еще два на Волыни,
Пятый с ханом наступает,
Святой Киев окружает.
В воскресенье Киев взяли,
Разрушали, разоряли.
Брали серебро и злато,
Брали талеры, дукаты,
Адамашки и атласы,
Бархаты и блаватасы,
Брали коней и коровок,
Брали девок чернобровых.
На ту пору на Подоле
Мещанин жил доброй доли,
Имел хату и овины,
Имел дочку, имел сына.
Тут татары наскочили,
Мужа с женкой погубили,
А девчонку в полон взяли,
Только хлопца не поймали.
А в середу, утром рано,
Ушли степью басурманы.
Ивась ходит да горюет,
По родной семье тоскует:
Ни отца нету, ни матки,
Нету сада, нету хатки.
Тогда взяли сиротину
Добры люди на чужбину.
Запорожцы-молодцы
Его на Сечь увезли,
Вырастили на славу,
На казацкую отвагу.
 
 
Казаков таких удалых
Еще в Сечи не бывало:
Сам пригожий, волос черный,
На все быстрый и проворный,
И на чайке выйти в море,
И верхом, во всем уборе.
Трижды ходил с атаманом,
Бился в поле с басурманом,
Отца, матерь поминая,
За родимых отомщая,
За сестрицу, что в неволе,
За свою беду-недолю.
И добычу брал богато,
Брал и серебро и злато,
Кармазинные жупаны,
Шелком шитые кафтаны,
Опояски цветные,
И суконца дорогие.
Вот направился Иванко
На Бендеры спозаранку,
А в Бендерах на базаре
Девку продают татаре.
Ивась ходит, не зевает,
Христианку примечает.
Стал он девку покупать,
А татарин объяснять:
«Эта девка – не наймичка,
Пригожая, как панночка,
Как былинка молодая,
Как звездочка золотая,
Из далекой, из чужбины,
С той казацкой Украины».
Ивась деньги отмеряет,
Сам дивчину выкупает,
И привез домой обновку:
Украинку-чернобровку.
 
 
Стоит в дверях полонянка,
За столом сидит Иванко,
Плачет дивчина слезами,
Говорит казак словами:
«Не плачь, девка, не плачь, красна,
Твоя доля не бессчастна.
Взял тебя я не для глума,
Не такая моя дума.
Я с тобою – обещаюсь —
В воскресенье повенчаюсь.
Чуть тебя окину взглядом —
Отца, матерь вижу рядом».
Славно казак говорил,
Только рода не спросил.
Вот в субботу обручились,
В воскресенье поженились,
Лишь тогда разговорились.
«Ты скажи мне, моя краля,
Ты какого роду, края?»
«Я в Киеве рождена,
По отцу – Ивановна:
На Подоле все мы жили,
Вдруг татары наскочили,
Отца, матерь погубили,
Меня, девку, полонили,
А маленький брат остался,
Не знаю, куда девался».
 
 
Как Ивась узнал об этом,
Занудился белым светом:
«Ох, бедный я сиротина!
Злая пропади година,
Когда мать нас породила:
Лучше б в речке утопила,
Лучше б хищные татары
Нас обоих порубали!
Я из Киева – Петренко,
По отцу я – Иваненко;
На Подоле все мы жили,
Вдруг татары наскочили,
Отца, матерь погубили,
Тебя, сестра, полонили,
А я, хлопчик, укрывался,
На несчастье жив остался!
Видно, бог нас покарал,
Что брат сестру не узнал?
Или свет кончается,
Что брат с сестрой венчается?
Пойдем, сестра, горою,
Развеемся травою,
Пойдем, сестра, степями,
Развеемся цветами.
Станешь сестра, желтый цвет,
А я стану – синий цвет.
Будем жить до конца света:
В одном цветке – два цвета».
 
 
Пошли они горою,
Развеялись травою;
Пошли они степями,
Развеялись цветами,
Стал Иванко – синий цвет,
Стала Марья – желтый цвет.
Как связали в церкви руки,
Не бывало им разлуки;
Как в той церкви повенчались,
Оба вместе и остались:
В одном цветке – двоим жить!
Стали люди косить,
За них бога молить,
Стали девки цветы рвать,
Грехи из них забирать.
Стали люди толковать:
Вот это – травица,
Где с братиком сестрица.
 

₁₈₅₉

НЕВОЛЯ

 
Дайте мне коня лихого,
Дайте вороного;
Отпустите казачину
В путь-дорогу снова.
 
 
Я уздою золотою
Коня зануздаю;
Ветром буйным понесуся
К родимому краю.
 
 
Конь казацкий – борзый, хватский
Копытами грянет,
Возле куреня родного,
Как вкопанный, станет.
 
 
Соскочу я с вороного,
Землю поцелую,
Чарку, полную горелки,
К губам приложу я.
 
 
Тихо, тихо… Нету больше
Коня вороного, —
Не пускают казачину
В путь-дорогу снова.
 
 
Знать, помчится пан полковник
Без меня на сечу,
Взойдет солнце в чистом поле —
Я его не встречу.
 
 
Чья-то сабля засверкает,
С недругами споря,
В быстрых чайках запорожцы
Расколышут море…
 
 
Ой, когда б мне снова дали
Коня вороного,
Ой, когда б меня пустили
В путь-дорогу снова!
 

₁₈₄₃

БЕЗРОДНЫЕ

 
Брат казак, скачи за мною на коне горячем!
Все равно о нас с тобою никто не заплачет,
Только матушка-свобода, сабелька-сестрица,
Конь буланый, быстроногий да стенная птица.
Ой, тряхнем казной своею, брякнем золотыми, —
Сразу сыщутся-найдутся други-побратимы.
Все равно поляжем в поле, как судьба судила,
Только солнце и увидит раннюю могилу,
Только жалобно кукушка закукует в чаще,
Только волки в голос взвоют по родне пропащей.
 
 
Ох, судьба моя, судьбина, тяжко жить на свете!
Ну, а все ж не наглядеться на родные степи.
Поразвеются туманы, солнышко проглянет,
Поразвеются печали, светлый час настанет.
 

В ПОЛЕ

 
У меня был конь ретивый,
Конь могучий, долгогривый,
Самопал, и сабля злая,
И девчонка разбитная.
 
 
Турки скакуна убили,
Ляхи саблю иззубрили,
И не стало самопала,
И девчонка убежала.
 
 
За буджакскими степями
Ходят наши с бунчуками,
А я с плугом да с сохою
Гнусь над пашнею сухою.
 
 
Что ж, такая моя доля:
Вол устал, в бурьянах поле.
Ветер веет-повевает,
Котелочек закипает.
 
 
Ой, кто в роще – отзовися,
Ой, кто в поле – появися,
Скоро все покроет мглою —
Сядем ужинать со мною!
 
 
Нет… никто меня не слышит
Из-за тучи месяц вышел;
Ветер веет-повевает,
Котелочек остывает…
 

₁₈₄₆

СТРУНЫ

 
Жизнь моя летит, как ветер
Над студеным морем —
Светлым счастьем не богата,
А богата горем.
 
 
Оглянусь да посмотрю я,
Все окину взглядом:
Что там милого найдется,
Что припомнить надо?
 
 
Мчались годы, словно воды
По степной долине,
И кропил я ту долину
Лишь слезой доныне.
 
 
Видел я, как всюду правду
Яростно топтали,
Как последнюю рубаху
С бедняка сдирали;
 
 
Как безродный сиротина
Под забором жался;
Как, трудясь за корку хлеба,
Кровью обливался;
 
 
И как мать дитя больное
К сердцу прижимала,
Не в пеленки, а в лохмотья
Кутала, рыдала;
 
 
Как пригожую дивчину
Нищета заела,
Как напрасно погибало
Молодое тело.
 
 
Все я видел; и, внимая,
Сердце надрывалось, —
И взволнованное слово
Под пером рождалось.
 
 
Не тебе я, обыватель
Сытый да счастливый,
Понесу свой труд посильный,
Искренний, не лживый.
 
 
Чтоб тебе его усвоить,
Чтобы с ним сдружиться,
Нужно внове, без сорочки,
На свет появиться.
 
 
Только вам лишь: сиротине,
Матери безвестной
И покинутой дивчине
Я откликнусь песней.
 
 
Мои струны необычны,
Не для всех играют;
Но зато кого полюбят —
Того привечают.
 

ЗАБРОШЕННЫЙ ХУТОР

 
Вон этот хутор, в балке по соседству.
Давным-давно, должно быть, в раннем детстве
Я знал его. Тогда могучий бор
Нетронутый стоял, а чистый двор
Ковром богатым возле дома стлался
И, весь в цветах, казалось мне, смеялся.
Нигде конца не виделось полям,
От желтых скирд ломило землю там.
Пастись в степи, как тучи – тесно, плотно, —
Стада овец спешили беззаботно
И рыбою кишел студеный пруд;
Немолчно мельница стучала тут;
Пчела заботливо в тени гудела,
На выгоне от птиц в глазах темнело;
Амбары поднимались чередой,
Зерно лилось рекою золотой…
А в вышине лишь небо расстилалось
И солнце шло и хутору смеялось.
Ну, скажете, один лишь божий рай
Ухожен был, как этот дивный край.
 
 
Но годы шли, как волны проходили,
Чтоб все затем собрать в одной могиле;
А с ними то, что некогда цвело,
Плыло себе и вовсе уплыло.
Те старики – хозяева, не гости —
Давно уж опочили на погосте,
А молодежь из хутора как раз
Куда-то вся по свету разбрелась.
И тут иная занялась им сила:
Сначала топорами бор свалила,
Засохли яркие цветы тогда
И все покрыл бурьян да лебеда;
Неисчислимые в былом отары
Погнал чабан из степи на базары;
Пруд беспризорный тиной занесло
И мельницы затихло колесо;
Пчела далеко в рощу улетела
И птица погулять уже не смела.
В амбарах тех, что гнулись от зерна,
Нет ни дверей, ни кровли, ни окна…
А небо все висит, не содрогнется,
И то же солнце хутору смеется.
 

₁₈₈₀

КУКЛА

 
Славная девочка, ты и мила и пригожа,
С куклой играя, сама ты на куклу похожа!
Косы ты ей заплетаешь, пестро одеваешь,
Пышными лентами, нитями бус украшаешь,
В ушки ей вденешь сережки, обуешь ей ножки,
То ей головку подымешь, то склонишь немножко!
К сердцу ее прижимая, ласкаешь, милуешь,
В черные глазки и в алые губки целуешь,
А надоело возиться с игрушкой никчемной —
Схватишь за ножку и в угол швырнешь полутемный.
 
 
В дальние годы я взором, дитя, проникаю:
Жаль мне и куклы и няньки, девчушка родная!
Ты не заметишь, как годы промчатся вот эти…
Чистому сердцу недолго погибнуть на свете!
Куколка девушкой станет, красивой и стройной;
Щеки румянец согреет и свежий и знойный;
Солнечным блеском девический взор загорится.
Люди с тобою начнут, точно с куклой, носиться:
Истины-правды тебе ни один не укажет;
Мыслей, тревожащих душу твою, не развяжет;
Любящим сердцем твоим заниматься не будет;
Силы, что дремлет в тебе, не поймет, не разбудит;
Льстить тебе станут, к ногам твоим жадно прихлынут
И, точно куклу, потом тебя в угол закинут…
 

₁₈₈₆

КОБЗАРЬ

 
Мой кобзарь – не тот вояка,
Что когда-то в старину
Вместе с пикой да чеканом
Брал бандуру на войну.
 
 
Мой кобзарь – не запорожец,
Что, в атласе да в шелках,
Пел о штурме Трапезунда,
Об отважных казаках.
 
 
Нет, незрячий и убогий,
С бедной лирой за плечом,
Он плетется боязливо
За мальцом-поводырем.
 
 
Со двора во двор заходит,
Приглашенья робко ждет
И под взвизги струн то псальму,
То про Лазаря поет…
 
 
«А сыграй-ка мне, любезный,
Про Подкову и Сомка,
Про Хмеля, про Дорошенка
Да про грозного Сирка!»
 
 
«Нет, не знаю! Может, лучше
Про бедняжку-попадью,
Про Фому да про Ерему
Да Сковороду спою?
 
 
Как Чечеточка ходила
Погостить к своим зятьям?
Про «Мещанку», про «Дворянку»?
Это я пропел бы вам!»
 
 
Пой, что хочешь; тоже сгинет,
Сгинет напрочь, как туман…
Пой, мой лирник, мой незрячий!
Ты – один из могикан!
 

₁₈₈₈

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН

 
Вдаль бредет чумак усталый, пыль покрыла ноги,
Одинокая ракита клонится к дороге;
Не поет чумак, не крикнет на волов несытых,
Лишь покорно и печально говорит раките:
 
 
«Ой, кудрявая ракита, спрячь меня с волами
От чумацкой горькой доли, что идет за нами.
Нынче я в пути далеком никого не встретил,
Там, где деды шли с возами, лишь гуляет ветер».
 
 
А в ответ ему с вершины ястреб молвит зычно:
«Широка степь, но и в степи тесно стало нынче!
Арендованы колодцы, высохла водица,
И волам в дороге негде досыта напиться…»
 
 
Ой, волы, волы степные, други крутороги!
Перепаханы плугами прежние дороги.
Уж по тем дорогам старым не ходить нам вместе,
Добредем до Крыма с вами и – допета песня!
 

₁₈₉₄

КУЗНЕЧИК

 
Как в степи, в траве пахучей,
Наш Кузнечик-сорванец —
И певучий и прыгучий,
Словом, парень-молодец,
Наслаждался буйным цветом
И в пшеничке и во ржи
И целехонькое лето
Жил на свете – не тужил.
Веселись, покуда молод,
Все на свете – трын-трава.
Только чует – зимний холод
Предъявил свои права.
К Муравью Кузнечик скачет,
Плачет, просит пособить:
– Посоветуй мне, земляче,
Как тут зиму перебыть?
Слышишь: ветер завывает,
Видишь: снег лежит везде…
Дядя, сжалься, умоляю,
Не оставь меня в беде! —
Головой в ответ качая,
Так сказал ему земляк:
– Тем, кто лодыря гоняет,
Не поможешь, брат, никак.
Как же не гонять по свету,
Когда все вокруг цветет?
Ведь на то у нас и лето,
Знаешь сам: душа поет.
Поневоле тут заскачешь —
Ведь на то простор степей.
– То ты скачешь, то ты плачешь, —
Отвечает Муравей. —
Такова твоя удача:
Божье лето проскакал,
А теперь танцуй, казаче,
На морозе гопака!
 

₁₈₉₀

НЕ ПЛАЧЬ, ПОЭТ!

 
Не плачь, поэт! Пускай порой и горько будет
Рыданьем не тревожь своим;
Плаксивых слов теперь не уважают люди,
Чужое горе – чуждо им.
 
 
Куда приятней жить, когда кругом смеются,
Беды и так уж полой рот;
И через золото, толкуют, слезы льются —
Не добавляй своих забот!
 
 
Не плачь, поэт! В тиши, наедине с собою,
Встречай безмолвно свой конец.
«Он, – скажут, – никому не докучал слезою,
Ему хвала, ему венец!»
 

₁₈₉₀

В СТЕПИ

 
Судьбой заброшенный в наш город суетливый
Добра и зла вертеп, раскрашенный пестро,
Я все-таки в душе люблю луга и нивы,
Родную степь, и речек серебро.
 
 
Там светлая заря мне радостно сияла,
Летала на коне там молодость моя;
О счастье, о любви надежда мне шептала, —
И этим шепотам внимал и верил я.
 
 
Степная ширь кругом, как море, голубела,
И роща пышная кивала мне листвой;
Кто насадил ее, мне мало было дела —
Но это был наш тихий рай земной.
 
 
Была там пасека, стоял шалашик скромный,
И пасечник-старик свой век в нем доживал;
Любил я навещать его приют укромный:
Там отдыхал душой, тревоги забывал.
 
 
И жарким днем, и ввечеру, бывало,
На таганке кипит невзрачный котелок,
И, глядя ласково, в кулеш подсыпав сала,
О давнем, о былом толкует старичок.
 
 
Вся молодежь порой к нему сходилась наша,
И допоздна не молк звук песен молодых;
Садились ужинать – и старикова каша
Была вкуснее нам всех лакомств дорогих…
 
 
Но верно говорят: не будет лета дважды…
Пришла беда – и смутный час настал!
Тряхнул мошной делец какой-то важный,
Безжалостно топор вдруг застучал, —
 
 
Все уничтожила под корень воля злая!
И горько, горько видеть это мне,
Душа болит… Лишь воронье летает,
Да дятел иногда стучит в прогнившем пне.
 
 
Где пасека была – все мурава покрыла,
И не дымится там наш милый таганок;
В густой траве схоронена могила,
В могиле спит забытый старичок.
 
 
А было ведь не так: уж раннею весною
Слетались соловьи звенеть в тени ракит…
Березка бедная осталась сиротою,
Над одинокою могилою стоит.
 
 
Изгорбилась она, и ветви долу гнутся,
А в головах – поросший мохом крест…
Настанет ночь – с березы слезы льются,
И ветерок чуть шелестит окрест…
 
 
О, сколько их – могил, где доля спит казачья!
Но где они? Жизнь не вернуть назад.
Никто, никто над ними не заплачет:
И плакать некому, и плакать не велят…
 

₁₈₉₃

* * *

 
Скакал гарбуз по долинам,
Искал свой род гарбузиный.
С огорода покатился —
В Чернигове очутился.
 
 
Нашлись огурцы и дыни,
Гарбузята, гарбузыни…
Будьте живы и здоровы,
Все родичи гарбузовы!
 

_{1893 (?)}

ЯСЛИ

 
Жил на селе казак Кирило Яловец.
Богато жил, счастливо:
Имел при доме садик и хлевец,
И огород, и ниву.
А главное – была ему дана
Разумная жена.
Ведь без нее казак – что блин без масла,
Ни швец, ни жнец и ни в дуду игрец…
Затеял мой Кирило Яловец
Плести посреди хаты ясли.
На что, на что – на это был горазд.
Лозу отборную припас,
Старается, плетет – лозиночку к лозинке,
Как будто мастерит не ясли, а корзинку:
Там выплетет мережку, там узор.
Уж ясли заняли полхаты.
Такие ясли, что куда там!
Но как их вынести во двор?
Такой вопрос Кирила не заботит,
Кирило весь в работе,
Не ждет, что попадет впросак.
Возможно, он бы и подумал,
Что ясли в дверь не протолкать ему, мол,
Да был он думать не мастак.
Зовет жену Кирило. Пусть посмотрит.
– Что, ясли хороши? Не так ли, Мотря?
А Мотря: – Так-то так,
Да вот из хаты как? —
Смеется Яловец: – Найдем дорогу!
Покличем кума на подмогу. —
А Мотря: – Нужен тут не кум,
А ум.
Зови ты кума или свата —
Как ясли вынести? Подумай сам… —
Подумал Яловец. В затылке почесал.
И ясли разобрал – не разбирать же хату!
Не делай так, как делал Яловец.
Сообрази вначале, мастер,
Какой предвидится конец,
Чтоб дважды не плести одни и те же ясли.
 

* * *

 
Как будто басня врет порядком,
Однако режет правду-матку,
Того клеймя, над тем труня…
Читайте, помните меня.
 

₁₈₉₅