Текст книги "Поэзия народов СССР XIX – начала XX века"

Автор книги: авторов Коллектив

КУРЯЩАЯСЯ ЛАМПАДА

 
Нам праздник – эта ночь! Пришел победный час!
Невестка, ты в лампаду масла влей!
Вернется с боя сын, обнимет, милый, нас!
Сними нагар, невестка, с фитилей!
 
 
Там, у колодца, мне уж слышен стук колес.
Невестка, нам пора зажечь огни!
То едет сын – в венце! Победы весть принес!
Лампаду в дверь, невестка, протяни!
 
 
Но… кузов трауром и кровью нагружен.
Скорей огонь, невестка, поднеси!
О воин, о мой сын, ты в сердце поражен!
Лампаду, ах, невестка, погаси!
 

К МУЗЕ

 
Как вышло, что к чапигам пахарь льнет,
Вонзая в грудь земли железный лемех свой,
А борозды сосут лучей полдневных мед,
Чтоб мог плодоносить любой росток живой.
 
 
Как вышло, что в полях созревшее зерно
Течет под жернова рекою золотой,
И бродит в тесте жизнь, и морщится оно,
Когда его лизнет огонь в печи простой.
 
 
Как вышло, что лаваш препоручает мне,
Ту жажду прорасти, что пряталась в зерне,
О муза, расскажи, поведай, не тая!
 
 
Венка из колосков достоин я вполне.
В тени грустящих ив, на золотом гумне
Лежу я и слежу, как зреет песнь моя.
 

ВОЛЫ

 
Весеннюю вдыхают ворожбу
Волы на поле, тронутом рассветом, —
У каждого по звездочке на лбу,
Украшен каждый синим амулетом.
 
 
Всю зиму ясли не были пусты,
Любой из них тучней, чем идол древний.
Расчесаны косматые хвосты,
Как косы лучших девушек деревни.
 
 
Люблю глаза волов, и ноздри их,
И их мечту о наступленье лета,
И спины в складках мягких и тугих,
 
 
И рев, что угасает без ответа,
Когда они идут с террас крутых,
Рога вонзая в золото рассвета.
 

ЗОВ ПАШЕН

 
Сама земля нас древле породила,
Куда ни глянь, увидишь землю ту.
Идет весна – и снегу не под силу
Прикрыть бунтующую наготу.
 
 
О пахарь, воротясь в объятья наши,
Почуешь аромат апреля ты.
Над вешнею водой простерли чаши
Из наших душ проросшие цветы.
 
 
Не медли же, по-женски вожделея,
Мы ждем семян и добрых женских рук…
Что день – то солнце выше и теплее,
 
 
Тот пот, что ты отдашь нам не жалея,
Нальет колосья; станет мир светлее,
Когда пройдет по сердцу первый плуг.
 

XАЧБУР

 
Прими, Богоматерь! – Я первый подарок полей
Несу на алтарь твой, где вот уже тысячу лет
Воск ярый, прозрачный, на пасеке взятый моей,
Льет слезы и свет.
 
 
Бессмертье земле ты из райских садов принесла,
И в горе и в радости наша заступница ты, —
Из грез о заре ты улыбку зари извлекла,
Из почек – цветы.
 
 
Прими, Богоматерь! – Заветный хачбур я принес,
Тебя он достоин, – удачен был нынешний сев,
Стояли колосья, как девушки в золоте кос,
На солнце созрев.
 
 
Росы не сронив, под серпом они пали моим,
Легли, словно лунные блики изжелта-белы,
Но птицы полей не притронулись клювами к ним,
 
 
Все зерна целы.
 
 
Как косы плетут, из колосьев я сплел тебе крест,
Тот крест, на котором был сын твой бессмертный распят,
Не зря ж его кровью пречистою пашни окрест
На пасху кропят.
 
 
В хачбур свой заплел я желанья, надежды и страх,
Там соки земли закипают в полдневных лучах,
Там лемеха тяжесть, руки напряженной размах,
Молитвы внучат…
 
 
Подарок прими и пролей милосердья ручей, —
Дай золото полю, взрасти изумруд на лугу.
Чем жатва обильней, тем больше во храме свечей
Поставить смогу.
 
 
Сойди же на землю, как было в минувшие дни,
Но под ноги пусть от начала пути до конца
Ложится не тёрен колючий, а маков огни
И наши сердца.
 

МАКИ

 
Маки здесь, как сердца, что готовы любить,
Ярко-алы, застенчивы и горячи.
Рви их, – сладко из трепетных чашечек пить
Золотистые солнца лучи.
 
 
Кто пробует маки в хлебах усмирить,
За пожаром пожар поднимается в рост.
Наше дело – из огненных чашечек пить
Побледневшие капельки звезд.
 
 
Перепелок колосьям нетрудно укрыть,
Им нетрудно и нас уберечь от беды.
Так давай из рубиновых чашечек пить
Забродившую кровь борозды.
 
 
Тянет песенку птица, как яркую нить,
Маки слушают молча, стройны и красны.
Нам пора из светящихся чашечек пить
Обещанья наставшей весны.
 
 
Маки всюду, их пламени с поля не сбить,
Языки, что поярче, в передник стряхни,
Хорошо из застенчивых чашечек пить
Голубого июля огни.
 
 
Этих маков, как девичьих уст, не забыть,
Верно, будет колосьям без них нелегко,
Нам не грех – из мерцающих чашечек пить
Слезы робких еще колосков.
 
 
Всю тебя разреши мне цветами обвить,
Завтра праздник, что ждали в деревне давно,
В танце можно из вянущих чашечек пить
Вожделенья хмельное вино.
 

ПОСЛЕ ПИРА

 
Ушли шатаясь гости, зал затих,
Лишь факелы, горящие вдоль стен,
Льют на столы и скамьи возле них
Густую кровь из воспаленных вен.
 
 
Замолкли струны, но еще грустит
Мелодия, что в души не вошла…
На губы и глаза забывших стыд
Летучей мышью сон простер крыла.
 
 
Остатки яств уже не тешат взгляд,
Пусты кувшины, хоть послушай звон,
Лежит меж блюд раздавленный гранат,
Как факел истекает кровью он.
 
 
Осколки чаши падают звеня,
Ее разбила женщина, когда,
Неистово кляня кончину дня,
В вино макала алые уста.
 
 
Душистый ирис вянет в хрустале,
Поэт над ним недавно пел псалом;
Забытый веер рядом на столе,
Как бабочка с оторванным крылом.
 
 
Избыток ароматов, охмелев,
Сквозь окна в ночь выплескивает зал,
Неистовство желаний, смех и гнев
Безмолвно гаснут в сумраке зеркал.
 
 
Не спят лишь раб с рабыней, и смешно
И горько им на празднестве таком,
Из кубков допивает. он вино
И обнимает женщину тайком.
 

КОЛОКОЛА

 
Проснитесь, добрые колокола!
Кто вырвал языки вам из гортаней?
Кровь просит слова, а не бормотанья.
Довольно вам молчать, колокола!
 
 
С какой поры ваш медный звон покрыт
Молитвами, как кожурою пыльной,
И дышит гарью ладан ваш могильный,
Не в силах горя высказать навзрыд?
 
 
Или устала вековая медь?
Но если зло творит свою расправу
С добром, то, значит, онеметь пора вам,
Не веря в бога, смирно онеметь!
 
 
Вы увидали с вышки в эту ночь,
Как сотни тысяч христиан во храме
Повержены дубьем и топорами
Иль в ужасе шарахаются прочь.
 
 
Вы увидали весь простор земной,
Который пламенем костров увенчан,
Сожженье стариков, детей и женщин
И божий трон, засыпанный золой.
 
 
Смотрите же! Вот трупная гряда
Уперлась в тучи, страшно вырастая.
Заражена гангреной вся святая
Рать ангелов, ленивая орда.
 
 
Где обещанья, что давал наш крест?
Где братство? Где порука круговая?
Земля блюет, в пожарах изнывая,
Разбухли реки трупами окрест.
 
 
Все, кто страшится, на землю ложись!
Меч, а не крест владеет правдой ныне.
Кто храбр, тот и ликует. Прочь унынье!
И он у ближнего отнимет жизнь.
 
 
Да, ибо дни иные далеки,
Когда ягненок с волком подружится.
Ягненку надо в сталь вооружиться
И наточить с младенчества клыки.
 
 
Я раскачал бы вас! Я бы хотел
В металл ваш впиться пальцами своими
Во имя всех, что пали, и во имя
Не погребенных сотен, тысяч тел.
 
 
Иль в вас оглох души моей свинец?
Гуди, и вой, и с бешеной отрадой
Сорвись с железных гнезд, и падай, падай!
От века вы оплакивали падаль.
Раззванивайте! Бога нет. Конец.
 

ПРИДИ!

 
Приди, о, приди по заветной дороге мечты!
При факелах сердца давай пировать до утра, —
Последний прохожий, по мосту страдания ты
Пройдешь, моя песня, любимая, мать и сестра.
Приди, о, приди по заветной дороге мечты!
 
 
Приди, я владыкою буду тебе и рабом!
Я – чаша греха, но вином поцелуя святым
Очищусь, поверь! Ощутишь ты в дыханье моем
Лишь трепет молитвы да росного ладана дым.
Приди, я владыкою буду тебе и рабом!
 
 
Я стану жрецом-песнетворцем молельни твоей,
Ведь ты – моих песен бесплотных горячая плоть,
Явленная чудом богиня лесов и полей,
Бальзам от болезни, что дал мне когда-то господь.
Я стану жрецом-песнетворцем молельни твоей.
 
 
Ты сердце мое завернула в себя, как в платок,
На тропах души твоей пел я и ночи и дни,
Я песни растратил, я ноги босые обжег;
Семь ран у свирели – равно кровоточат они…
Ты сердце мое завернула в себя, как в платок.
 
 
Разверзни обугленный, кровью сочащийся рот,
Объятья раскрой, как пожизненной каторги рай,
Яви в твою душу ведущий извилистый ход
И память развей, мимоходом сказав: «Умирай!»
Разверзни обугленный, кровью сочащийся рот.
 
 
Приди, о, приди! – Наша древняя жажда свята,
Лишь тем, кто ее не изведал, кончина страшна,
Бессмертна любовь, как надежда, как песнь, как мечта,
В холодной могиле и то согревает она.
Приди, о, приди! – Наша древняя жажда свята.
 

СКАЖИ ЗАЧЕМ?

 
Скажи зачем за мною ты пошла?
Неужто в детской жалости начало?
Тебе бы мотылька ласкать пристало,
А ты ласкаешь старого орла.
 
 
С рожденья синь в глазах твоих цвела
И сладостная песня трепетала.
Тебе бы слушать шепоты пристало,
А тут в набат гремят колокола.
 
 
Мои следы – могилы, в мире зла
Я за собой оставил их немало.
Тебе бы с ветерком играть пристало,
А ты схватила бурю за крыла.
 
 
Кончина к самой двери подошла, —
Глаза горят и губы обметало…
Тебе полушутя любить пристало,
А ты любовь, как бога, обрела!
 

ГРУСТЬ

 
Скользящей стопой, словно нежным крылом шелестя темноты,
Прошла чья-то тень, облелеяв во мгле трав белеющий цвет;
Вечерней порой, – легковеющий вздох, что ласкает кусты, —
Виденье прошло, женский призрак мелькнул, белым флером одет.
 
 
В пустынный простор бесконечных полей прошептала она.
Не слово ль любви прошептала она задремавшим полям?
Остался в цветах этот шепот навек, словно отзвуки сна,
И, шепот ловя, этот шепот святой, я склоняюсь к цветам!
 

₁₉₀₈

* * *

 
Оторван я от родимой земли,
Мне отчий дом стал теперь чужим,
С негасимою жаждой ищу я вдали
То, что тайным стало путем моим.
 
 
Вижу: бурные волны несутся сейчас,
В пене, в грохоте свой ускоряя разбег.
Кто же так растревожил, лазурные, вас?…
О, родимый мой дом, позабытый навек!
 
 
На юг ли, на север – мне все равно,
Тревога растет в моем сердце больном.
Нет жажде моей утоленья давно,
Навек стал чужим мне родимый мой дом.
 

₁₉₀₈

СУМЕРКИ

 
Там сеют золото сквозные облака,
И волны ласково рассказывают сказки,
И сердце жаждет слов, что пламенны, пока
Усталая душа о тихой молит ласке.
 
 
Звенит покой полей, и льет небесный свод
Неистощимый свет печали и молчанья.
В алмазном зеркале немотствующих вод
Сияют облаков живые очертанья.
 
 
И в сердце у меня, где только мгла одна,
Тоска так сладостна в своей тревоге знойной, —
Желаний там лампада зажжена…
Как небеса горят на глади вод спокойной!
 
 
О сладостная боль в сознании моем,
В бездонном мире ты одна подобна чуду,
Любовь твоя горит и светится во всем,
Безумная тоска безмолвствует повсюду.
 

* * *

 
Если будешь в далеком, далеком краю
И тоской заволнуется сердце твое,
В ней узнай одинокую грезу мою,
О тебе замечтавшее сердце мое.
 
 
Если сердце твое затревожится вдруг
И неведомой песни услышишь ты звук, —
Это я о тебе неустанно пою,
И зову, и тоскую в далеком краю.
 
 
Ты – весна, снизойди же в холодную тьму,
Золотою улыбкой меня подари.
Мне в печали моей, в одиноком дому
Светит имя твое розовее зари.
 

НА КАТОРГЕ

 
Безмолвная ночь. Не светит луна,
Лишь мертвенный снег сверкает кругом…
Ручьями шумя, возникни, весна!
Победно греми, раскованный гром!
 
 
Бездушная ночь. Бессветная высь.
А кто-то глядит с тревогой во тьму,
А кто-то зовет: «Рассвет, разгорись!..»
И цепи звенят, и тяжко ему.
 
 
Бескрайная ночь. Угрюмая хмурь.
Забылся простор, во тьме онемев.
Взметнитесь, мечи карающих бурь!
Грозой разразись, накопившийся гнев!
 

* * *

 
Привет тебе, бурный страданья восторг,
Владей мною – благословляю тебя!
Ты с детства мой дух от покоя отторг,
Покорно теперь принимаю тебя.
 
 
Казни мое тело, омойся в крови,
Веди на распятие душу мою!
Вновь сердце раскрылось во мне для любви,
И муки я полною чашею пью.
 
 
О высшая слава, последний восторг,
Огнем твоим грозным я снова объят!
Струись, моих песен кровавый поток,
Туда, где страданья людские молчат.
 

* * *

 
Ужель поэт последний я,
Певец последний в нашем мире?
Сон или смерть – та скорбь твоя,
О светлая страна Наири?
 
 
Во мгле, бездомный, я поник,
Томясь мечтой об осиянной,
И лишь твой царственный язык
Звучит молитвой неустанной.
 
 
Звучит, и светел и глубок.
Жжет и наносит сердцу раны.
Что ярче: розы ли цветок
Иль кровь из сердца, ток багряный?
 
 
И стонет в страхе мысль моя:
«О, воссияй, мечта Наири!
Ужель поэт последний я,
Певец последний в нашем мире?»
 

НАИРЯНКА

 
Мне наирянка улыбнулась тонкостанная,
Печальных глаз был прям и огнен верный взор,
И чист был пламень, как заря, из ночи данная,
Горел и жил открытый облик девы гор.
 
 
И там, где северно и сумрачно от холода,
Наирский день блеснул в душе, как солнце, ал,
И в сердце роза, сердце огненно и молодо,
Оно горит и мне велит, чтоб не молчал.
 
 
Не петь нельзя мне непорочную и чистую.
Огонь поет, огонь-краса, я весь в огне,
Так солнце тучу разрезает дымно-мглистую,
Наирский край, высокий край весь виден мне.
 

* * *

 
Ты не горда, страна моя.
Ты с мудростью печаль сплетаешь.
Заветы давние тая,
Ты огненной тоской пылаешь.
 
 
И разве не за скорбь твою
Тебе любовь моя и радость?
Как ты, и я покорно пью
И горечь всю твою и сладость.
 
 
Люблю не славу светлых дней,
Не наши древние сказанья.
Люблю я мир души твоей
И песен тихие рыданья.
 
 
Люблю я бедный твой наряд.
Тоской молитвенною болен,
Огни неяркие из хат
И звоны с грустных колоколен.
 

* * *

 
А там пастухи на свободных горах
Огонь развели и друг друга зовут.
Я узник, я пленник, покинутый тут…
А там пастухи на свободных горах…
 
 
Скитальцу, мне мирный неведом приют,
Во власти я чьей-то, я в чьих-то руках…
А там пастухи на свободных горах
Огонь развели и друг друга зовут…
 

* * *

 
Вот снова дорога моя влечет меня в новые дали,
Унылою песней, как встарь, баюкает поезд ночной.
Я снова бездомен, один, томлюсь в непонятной печали,
Опасности, бедствия вновь предчувствую чуткой душой.
 
 
Просторам земным нет конца, не кончено время скитаний!
Но я приближаюсь к тебе, – хоть в снах для меня просияй!
Чем ближе ко мне твой рубеж, тем ты для скитальца желанней,
Тем голос призывнее твой, родной обездоленный край!
 
 
Всем сердцем стремлюсь я к тебе, о родины сердце святое,
Печальной душою твержу я слово отчизны своей.
О край мой! Селенья твои я вижу, с их древнею тьмою,
И твой непреклонный народ, упорный под гнетом скорбей!
 
 
Я сердце свое истерзал – твое да ликует светлея!
Был горек мой день до конца, твой сладостен будет вдвойне!
Мне сердце измучила ты, во мраке и стуже коснея, —
Отныне пусть песни любви ликуют в счастливой стране!
 

* * *

 
Горек хлеб на столе наших дней,
Их судьбы
В венках из шипящих змей
Неистово пляшут на том невозделанном поле,
Которое жизнью своей
Называют люди…
 
 
Словно ручей, сорвавшийся с кручи,
Падало сердце мое,
Тяжело ударяясь о скалы бед,
Но песен покорных не обрело,
Есть поднесь у него только стоны.
По опаленным ущельям тоски
Влачится оно,
 
 
Стеная.
 
 
Горько ему одному
В тишине дрожащей, осенней, —
Ни спасенья, ни хлеба
Осень уже не сулит.
Она превратилась в отроковицу,
С собой бы договориться и что все другие ей!
Горек хлеб на столе наших дней.
 

* * *

 
Ночь сладостна, ночь знойно сладостна,
Напоена гашишем и бальзамом;
Я, в опьянении, иду, как светлым храмом, —
Ночь сладостна, ночь знойно сладостна.
 
 
Лобзания дарит мне ветр и море,
Лобзания дарит лучей сплетенье,
Сегодня – праздник, в сердце – воскресенье,
Лобзания дарит мне ветр и море…
 
 
Но свет души, за мигом миги, меркнет,
Уста иного жаждут поцелуя…
Ночь – в торжестве; луна горит, ликуя…
Но свет души, за мигом миги, меркнет…
 

НА РАССВЕТЕ

 
В горах в монастыре песнь колокола плачет;
Газели на заре на водопой спешат;
Как дева, впившая мускатный аромат,
Пьян ветер над рекой и кружится и скачет;
 
 
На тропке караван по склону гор маячит,
И стоны бубенцов, как ночи песнь, звучат;
Я слышу шорохи за кольями оград
И страстно солнца жду, что лик свой долго прячет.
 
 
Весь сумрачный ландшафт – ущелье и скала —
Похож на старого, гигантского орла,
Что сталь когтей вонзил в глубины без названья.
 
 
Пьянящий запах мне бесстрастно шлет заря;
Мечтаю меж дерев, томлюсь, мечтой горя,
Что пери явится – венчать мои желанья!
 

ВЕЧЕРНЕЕ ЖЕЛАНИЕ

 
В закате таять, ждать, надеяться до дрожи,
Вверять себя тропе, струящейся в тиши,
И сбрасывать, как змей изношенную кожу,
Пресыщенность и лень с изломанной души,
 
 
Луною пеленать ее, совсем больную,
Быть братом синей мглы и розовой реки,
И слушать, как поет, найдя тропу сквозную,
Бродяжка – ветерок, не знающий тоски.
 
 
Скитаться по полям, входить в калитку сада,
Всю душу открывать колосьям и плодам,
И с духами лесов, доверясь их крылам,
 
 
В чащобы тишины летать; ведь надо все же
Сродниться с каждым деревом, ведь надо
Любить цветы, траву и все, что с ними схоже.
 
 
В закате таять, ждать, надеяться до дрожи.
 

ПЕСНЬ ЛЮБВИ

 
Дурманит ночь, туманит разум ночь,
И, если не в дурмане, то в бреду,
По зыбкой лунной тропке я бреду…
Дурманит ночь, туманит разум ночь.
 
 
Навстречу ласке моря я бреду,
Там лунный свет и тени-миражи, —
Сегодня воскресение души…
Навстречу ласке моря я бреду.
 
 
Но исподволь ветшает свет души,
Коснуться бы устами той, одной…
Сияет ночь звездами и луной…
Но исподволь ветшает свет души.
 

НОЧНОЙ ПОЛИВ

 
Эх, как трется спиною о влажную тьму река,
На кремнистых уступах нутро свое разодрав,
Ах, как рвется ручей в буйство листьев, цветов и трав,
Вожделея и помня, что летом ночь коротка.
 
 
Тени скал под луною полночный плетут узор,
В их объятьях качаются улицы и дома,
А под кровом листвы Богоматерь стоит сама.
А деревья столетние молятся на собор.
 
 
Возле самого берега грезят во тьме сады,
Той водою, что мимо стремится бог весть куда,
Чтобы жизнь продолжалась, живому нужна вода,
Без нее пропадут новорожденные плоды.
 
 
В час ночного полива с лопатою на плече
Босоногий садовник стоит у костра и надет,
А туман над садами пахуч, словно дикий мед,
И сверчки под луною стрекочут в густом плюще.
 
 
Поднимаются к небу и стрекот и аромат,
Прочертив полосу, словно новой кометы хвост,
На песке вместе с волнами тают слезинки звезд,
И костры златогривые вдоль берегов горят.
 
 
Ах, как лихо бежит по арыку к садам ручей,
С чьей-то песней сплетая напев торопливый свой,
Ветерок, налетев, рукоплещет ему листвой,
Месяц светит ему, разметав серебро лучей.
 
 
Люди рушат запруды, течет и течет вода, —
Пьют розарий, тутовник и поле и огород.
Два удара мотыги – и новый поток поет,
Извиваясь змеей, поспешая бог весть куда.
 
 
И уже меж стволов не земля, а речной затон.
– Хватит! – кто-то кричит, – как бы лишку не натекло! —
Жирно чавкает ил, да по гальке скребет кайло…
«Хватит!», «Хватит!», «Довольно!» – несется со всех сторон.
 
 
В винограднике девушка, что-то поет она,
А садовнику мнится – над люлькой тоскует мать…
Плоть земная готова в страданьях добро рожать,
Вожделенья и страсти свои утолив сполна.
 

ХИЖИНА

 
Где-нибудь у горы крутой,
Близ тропы годами пустой
Мне бы хижиной стать простой.
И при солнце и при луне
Поджидать бы путника мне;
 
 
Зазывать бы мне на постой
Тех, что едут не большаком,
А тропой от звезд золотой,
И для них, дымя очагом,
Пищу греть на своем огне…
 
 
Зазывать бы мне на постой
Тех, кто мимо бредет с мешком,
И, пришедшим ко мне пешком,
Воздавать за привет простой.
Воздавать за привет простой
Жаркой печью, вином, едой,
Поднося от своих щедрот
Свежий хлеб и душистый мед.
 
 
Сладко было бы слушать мне
При трескучем живом огне
Песню ставшего на постой,
А потом при немой луне
Снами вскармливать в тишине
Душу ставшего на постой.
 
 
Сладко было бы мне, едой
Наполняя мешок пустой,
Вспомнить утром о песне той,
Постучавшейся в дверь ко мне,
Повздыхать, погрустить чуть-чуть,
Как-то дальше отыщет путь
Постучавшийся в дверь ко мне.
 
 
Мне б зимой в снегопад густой
С не истраченной добротой
Гостя ждать у тропы крутой.
И того, кто тропою той
С гор спускается при луне, —
Провожать к столу прямиком,
Я все это видел во сне.
Быть столом и быть очагом
Подошло бы, наверно, мне.
 
 
Нет, не сладить уму с мечтой,
Быть бы мне близ горы крутой,
У дороги всегда пустой
Горной хижиною простой,
Ждущей путника на постой.
 

ИЗ АЗЕРБАЙДЖАНСКИХ ПОЭТОВ

ГОШМЫ

* * *

 
Задержите на час полет в высоте,
Поглядите на скорбь мою, журавли.
Вы куда и откуда стремите полет,
В облаках величаво трубя, журавли?
 
 
Здесь, под вами, чернеет разрушенный кров!
Пролетайте над ним, как тень облаков!
Вы летите над гнездами ястребов,
Сберегите в пути себя, журавли!
 
 
Я, живя на чужбине, надежду таю;
День и ночь я о родине слезы лью.
Я, как вы, чужестранец в чужом краю,
Вдаль я вас провожаю, скорбя, журавли!
 
 
Я люблю ее пастбища, водную гладь,
Хоть бы раз мне лицо ее увидать!
Может, вы мне хотите о ней рассказать
Шумом крыл и наклоном шей, журавли?
 
 
Я – Закир! Мне огонь пожирает грудь,
Передайте мне весть иль хоть что-нибудь!
И сердца, вас ведущие в дальний путь,
Пусть не будут грудой камней, журавли!
 

* * *

 
Все ль ты ей передал, о зефир, когда
Ты в садах пролетал? – Что она отвечала?
И когда о глубокой печали моей
Ты в деревьях шептал – что она отвечала?
 
 
Припадая к ногам бессердечной моей,
Как я предан скорбям, сообщил ли ты ей?
И когда ты сказал ей, что снега бледней
Лик мой розовый стал, – что она отвечала?
 
 
Разве ты не заметил у ней на лице
Состраданья ко мне? И когда ты в конце
Своей речи сказал, что в железном кольце
Злой недуг меня сжал, – что она отвечала?
 
 
Скорбь связала меня по рукам и ногам;
Темнота подступает к угасшим глазам;
Дал ли волю, зефир, ты словам и слезам?
И когда замолчал – что она отвечала?
 
 
Все ли ты о Закире, зефир, сообщил
Ей – луне величавой в собранье светил?
Неужель ты в ней жалости не пробудил?
Все ли ты ей сказал? – Что она отвечала?
 

* * *

 
О боже, что ж ты столь жесток,
Что стал влюбленных разлучать?
Ужель ты не боишься, бог,
Что будут плачем докучать?
 
 
Я в путах сам тебя молю,
Что муки адовы терплю…
Из черных локонов петлю
Я не пытаюсь с шеи снять!
 
 
В разлуке – каждый, кто влюблен,
Землею будет полонен.
Но знак подай, что это он
Из гроба, чтоб его узнать!
 
 
Я умер к милой на пути.
Ее рыдать – не допусти!
Мой труп с пути ее снести
Молю познавших благодать!
 
 
Ни славы, ни величья нет!
Не сыщешь прошлого примет!
Бутонам уст принес обет
Закир в разлуке умирать!
 

* * *

 
О, сердце украв, будь мне солнца светлей!
Открой мне ланиты, чтоб стали видны!
Чтоб радугой брови на белом челе,
Грабители сердца, сияли, видны!
 
 
Не прячь совершенства, моя красота!
Яшмак свой отбрось, открывая уста,
Чтоб речь потекла и сладка и чиста,
Чтоб всем были светлые дали видны!
 
 
Знай, крови моей твои жаждут глаза!
Больны они тем, чем больна бирюза!
Твой лук мне стрелой мой конец предсказал,
И раны, что в сердце зияли, – видны!
 
 
Отбрось же с груди твоей – черный платок!
Он облаком черным ее обволок.
Чтоб мрамор твой белый укрыть он не мог,
Отбрось, чтобы груди сверкали, видны!
 
 
Любовь навсегда над влюбленной властна!
Всегда быть с любимым мечтает она.
На миг бы к Закиру присесть ты должна,
Чтоб все твои прелести стали видны!
 

Нино Эристави, дочь ксанского эристава Торнике. 1829 г.

* * *

 
Как нарцисс, твой взгляд срываю и, сорвав, хмелею нынче,
Стать бы мне твоей ресницей, да мечтать не смею нынче!
 
 
Нынче нет толпы в мечети. С богомольцами другими
Перед дугами-бровями я благоговею нынче.
 
 
Кудри черные змеятся по божественным ланитам —
Я гляжу и поражаюсь: как смиренны змеи нынче!
 
 
Как бровей твоих изломы кривду мне напоминают!
Но зрачки под ними – правда, от нее немею нынче!
 
 
Красоту твою увидев, головой поникла роза,
Загрустил самшит, пригнулся – он не всех прямее нынче!
 
 
Сердце ранено навеки, навсегда любовь со мною,
В Судный день с ней не расстанусь, не расстанусь с нею нынче!
 
 
Я берег, лелеял душу – чтоб к ногам любимой бросить!
Ты не верь тому, кто скажет: «Стал Закир беднее нынче!»
 

* * *

 
Кто жаждет хмеля губ твоих – тот на вино посмотрит ли?
Бедняк на мир, где без тебя ему темно – посмотрит ли?
 
 
Не видит кипариса тот, кто в мыслях стан твой обоймет,
Нарцисс, жасмин ли пред ним – да все равно – посмотрит ли?
 
 
Веди влюбленного в цветник – да как бы ни был он велик, —
Пусть будет в этом цветнике от роз красно – посмотрит ли?
 
 
Я загляделся на лицо, на лоб, на локона кольцо,
Бывает любящих смелей? На пальцах ног – посмотрит ли?
 
 
Решусь обнять ее порог, скажу: «Любовь моя, мой бог!»
А вдруг в ответ услышать смех мне суждено, посмотрит ли?
 
 
Доставь посланье, верный друг, в нем боль любви и горечь мук!
Расскажешь, будет ли оно не прочтено, посмотрит ли?
 
 
Коль скажет: «Завтра…» – лишних слов не трать, скажи: «Он ждать готов!»
Но на его готовность смерть, что ждет давно, посмотрит ли?
 
 
Не жди любви, смирись, Закир! Краса вселенной твой кумир,
На тех, кто беден, бос и сир, с небес на дно – посмотрит ли?
 

* * *

 
О, свет очей моих, правдивый – не назовет тебя луной!
Ее красу несправедливо сравнить с единственной, с одной!
О, разве так луна сияет?
Есть разве родинка у ней?
Кто бледные лучи сравняет с волной агатовых кудрей?
Луна и при рожденье даяче горбатой букве «нун» равна,
И половиною лаваша лежит ущербная луна!
 
 
Бывает – с кипарисом стройным тебя равняет некий клан…
Свидетель бог, что недостойно так клеветать на гибкий стан!
Тебе подобно – разве смуту времен скрывает кипарис?
Взлететь стремится ли оттуда, где был посажен, так же ввысь?
Он лишь садовнику опора, пристройка, может быть, к дворцу.
Красив он, может быть, без спора,
но вас равнять нам не к лицу!
 
 
Презрен, кто с гиацинтом нежным твой локон сравнивать посмел!
Безумцу гибель неизбежна и кандалы его удел!
Не гиацинты ж обрамляют твой лик
и наш пленяют взгляд!
Они ли разве источают тончайшей амбры аромат?
От них ли веет ветром рая? Они лишь пища для ослов!
Начало их – трава гнилая и отцветать – удел цветов!
 
 
Соперники мои назвали нарциссами твои глаза…
Но покарает их едва ли за ложь внезапная гроза!
Такие ль у нарциссов очи?
И разве есть у них мечи?
Ресницы-стрелы, что средь ночи сам бог как будто отточил?
Нарцисс весною – правда, светел! Да разве в этом торжество?
Лишь неразумные, как дети, срывают радостно его!
 
 
Твои уста вчера – о, небо! – один чудак сравнил с цветком…
Жаль только я при этом не был – он это произнес тайком!
Какой бутон устам подобен?
Иль расточает перлы он?
Иль жемчуга он скрыть способен, иль из рубинов тот бутон?
Нет, он в шипах, живет – впустую, и жизнь бутона коротка!
Лишь ветер посильней подует – не соберешь и лепестка!
 
 
Твои уста сравнит который с пурпурно-розовым вином
Да будет сам покрыт позором! Гори он адовым огнем!
Вино ль, как речь твоя, играет?
Твоим рубинам ли под стать?
Живой водою обладает иль раны может исцелять?
В лозе сокрыто виноградной вино – бродящий сок в тиши!
И нам потом всегда приятно сливать его себе в кувшин…
 
 
Сравнившего с лебяжьим пухом твой нежный, белый твой живот
Того любой, собравшись с духом, ослом безмозглым назовет!
Что лебедь? – Птица!
Званья даже у птицы нет и славы нет!
Иль у нее есть пуп, как чаша? Ларец, скрывающий секрет?
Болтун бесстыдный! Кто поверит, глупец, сравненью твоему!
Живот – с пучком лебяжьих перьев! Кто мыслит так – позор тому!
 
 
Ударь меня, коль назову я лимонами грудей холмы!
То чаши две для поцелуев, две чаши света видим мы!
Лимон ли утоляет жажду?
Ристалищем – владеет он?
Он кисл и желт – то знает каждый!
Он так же вкусен ли, лимон?
На вид – невзрачен, губы сводит, как будто в рот берешь квасцы…
Ценой он тоже не подходит! За сотни – не возьмешь овцы!
 
 
Кто, став у твоего порога, небесный помянет чертог,
Того лишь в ад ведет дорога! Злословит он – свидетель бог!
Иль есть на небесах сапфиры?
Иль бадахшанский есть рубин?
Быть может, звезды – перлы мира? Мир пред тобой – мираж один!
Все звезды только отражают в зерцале неба твой порог!
Кто их тебе уподобляет – незряч, безумен и убог!
 
 
Не позволяй, чтоб мой соперник судил о красоте твоей!
Я твой певец влюбленный, верный, а не безумный соловей!
Не дай сопернику смеяться!
И соловью ли вмоготу
С твоим Закиром состязаться? Твою поймет он красоту?
Ему дано ли вдохновенье? Поэт ли он? И кто не глух,
Тот скажет: соловьиным пеньем ему, как жестью, режет слух!
 

ПОСЛАНИЕ К МИРЗА-ФАТАЛИ АХУНДОВУ

(Отрывок)

 
Стыд шушинцы теряют: гуляют и пьют.
По дороге бесчестья шушинцы идут.
С мысли горькой меня мудрецы не собьют:
Ночь погибельная над землей, – гляди!
 
 
Вечереет. Бокалы с вином тяжелы,
И краснеет вино на губах у муллы.
Ты со смехом во время утренней мглы
На священный покров над муллой гляди!
 
 
Вот ваиз, поучающий нас давно:
«Не касайся того, что запрещено!»
Дома ест он свинину и хлещет вино.
На запреты без страха со мной гляди!
 
 
Зазывает к себе торгаш мужика.
Приценится. Речь, словно мед, сладка,
А на четверть сукна не дорежет вершка.
Как дурачат людей пред тобой, – гляди!
 
 
Вот башмачник! Обшил воротник галуном
И звенит серебром за игорным столом;
Он с богатым уселся играть корчмарем.
Спесь и грязь у них за душой, – гляди!
 
 
Правнук богов, простерт он на голых камнях,
Он в таможне таскает тюки на плечах.
В бубен бьет – потешает народ в кабаках.
Был он беком, а стал он слугой, – гляди!
 
 
Как пройдут по базару с квартальным дарга,
У любого прохожего вспыхнет щека.
Пять рублей в карман ему бросит рука,
И на таксу – коль ты не слепой – гляди!
 
 
Ханский сын на шампур мужика надел
И последним добром бедняка овладел.
Тот, как щепка, высох и похудел.
Как замучен крестьянин агой, – гляди!
 
 
После того как бек утвердил
Власть, он должен ослабить железо удил.
Ну, а этот – людей еще туже сдавил.
Треск вокруг, и стенанья, и вой, – гляди!
 
 
Духовенство от бога теперь далеко;
Жмут и мучат. Народу от них нелегко.
Над чалмами сеидов и мулл высоко
Поднялся крестьянин простой, – гляди!
 
 
Вот муров! Если с жалобой ты, прервет
И навеки заткнет угрозами рот.
Он защитник злодеев, что грабят народ;
Он добычей живет воровской, – гляди!