Текст книги "Поэзия народов СССР XIX – начала XX века"

Автор книги: авторов Коллектив

ШЕЙХ САНАН

 
Проснись, о старец блаженный! Отбрось неведенья сон!
Встань, не теряй времени, – увидишь конец времен.
Слетели ангелы с неба к твоей могиле святой.
Ныне твоя гробница – райский цветник густой.
В небе неудержимо звезды горят, взгляни!
С этими звездами неба спорят Тифлиса огни.
Пойдя за красавицей следом, ты верой своей пренебрег.
Догмы Корана отбросив, сошел с господних дорог.
Но после себя оставил путь, что сам проложил.
Покуда стоять вселенной – тот путь будет людям мил.
Камни твоей гробницы люди целуют, любя.
Каабу любви ты создал для всех, чтущих тебя.
Любви толкователи спорят о ней – и ночи и дни.
Почувствовав святость Санана, сразу умолкнут они.
 
 
Не было б смысла в созданье вселенной, – не прекословь!
Если б не цель мирозданья – бесспорная цель – любовь.
 

НЕ РАДУЙСЯ ЧУЖОМУ ГОРЮ

 
Не радуйся чужому горю, милый,
Злорадство брось, не смейся над бедой,
И не встречай улыбкою постылой
Того, кто схвачен горькою нуждой.
 
 
Насмешка, едкое словцо порою
Ножом пронзают сердце на года.
И помни: тот, кто ранен был тобою,
Уже не исцелится никогда.
 
 
Не оскорбляй! А волю дашь гордыне
И оскорбишь – откроешь мести путь.
Заплачет завтра, кто смеется ныне.
Не рань других, всегда отзывчив будь!
 

УЛЫБНИСЬ

 
Цветок души, улыбнись! Твоя улыбка нежней
Всего, что в мире большом мне счастье дарит, пьяня,
А шелест крыльев твоих, мой утренний соловей,
На выси творчества вмиг всегда возносит меня.
 
 
Зачем на светлом лице туман неведомых бед?
Зачем течет по щекам слезинок нежных роса?
Ведь если сквозь стену туч проглянет солнечный свет,
Твоя улыбка взлетит, как радуга, в небеса.
 
 
Твоя улыбка равна странице жизни моей!
Тебе неведом самой предел твоей красоты!
Играет нежность в тебе, как волны в шири морей!
 
 
Цветок души, улыбнись! Сорви стесненья печать!
Меня своей красотой, как цепью, сковала ты!
Как раб стою пред тобой, как столп – я должен молчать.
 

НЕ ВИДЕЛ

 
Оглушенный, я поддался крику сердца моего —
И, влюбленный, кроме боли, я не видел ничего.
Жаждет верности красавиц истомленная душа.
Кроме горемычной доли, я не видел ничего.
 
 
Розы без шипов не видел и сияния без тьмы,
Только влюбимся – и сразу жить должны в разлуке мы.
Верят в вечную усладу только жалкие умы.
Кроме ветра в чистом поле, я не видел ничего.
 
 
Я видал там много слабых исстрадавшихся сердец.
Я жалел людей, не зная, где двурушник, где подлец.
В тех, кого считал я другом, разуверился вконец.
Кроме гадов – им раздолье! – я не видел ничего.
 
 
Скрыта горечь за любовью, за улыбкой скрыта лесть.
Наше счастье – бледный отблеск зорь, которым не расцвесть.
Может статься, ошибаюсь? Все, что здесь привел я, – есть.
Кроме злобы и неволи, я не видел ничего.
 

НА ЗАКАТЕ

 
Горит, как прежде, душа, больное сердце поет,
Природа и та грустит, везде глухая печаль.
И плачет, преображен унынием, небосвод,
Души немая тоска пронзила мутную даль,
Но если солнца лучи прорежут грязный туман, —
Быть может, буду и я вселенской радостью пьян!
 
 
Владеет солнце-султан просторами без конца,
Оно, не знаю зачем, закрыло пологом лик.
Зачем не греет оно нагие наши сердца?
Зачем живительный луч сквозь космос к нам не проник?
«Зачем, не знаю зачем?» – спешу я вопрос задать…
Сгустились тучи, и вот – глухая пропасть опять!
 
 
Творец! В светиле твоем – кровавый, бешеный бред,
Лучами, полными зла, жестокий демон грозит,
Скрывает тысячи тайн багрово-искристый свет,
В нем след извечной войны, в нем боль не смытых обид!
Оно – свидетель огней, несущих гибель для нас,
Улыбка его мрачней и злее от часу час.
 
 
Угрюмо солнце – но в том высокая правота:
Над веком двадцатым бьет предвечной злобы крыло.
Устало сердце – но в нем жестокая правота:
Покорны веку-отцу, творят ученые зло.
Стал ангел людям врагом и принял лик сатаны!
Зачем же пред ним и мы сгибать колени должны?
 
 
Мир бойней стал для людей, кругом бушует война,
Никто не может считать себя свободным от бед.
Скажи: в какие года цвела без крови весна?
В любой из эпох земли найди правдивый ответ!
В крови сердца и цветы; леса, долины, поля,
Моря и рой облаков… Лишь кровью дышит земля.
 
 
Глаза у наших царей застлал кровавый туман,
Чего же ищут они в безумной злобе своей?
Вой пушек и блеск штыков, немолчно бьет барабан,
Чертоги в воздух летят в завесе алых огней…
Ужели нет ни любви, ни жалости… Не пойму!
К чему весь этот кошмар, вся дикость эта к чему?
 
 
Я спрашиваю «зачем?», но мощно льется вокруг
Волна стенаний и вопль – войны– чудовищный шум.
Подъемлет волосы вверх проникший в душу испуг,
И молний бешеный блеск слепит встревоженный ум.
Но грохот мне говорит, мне шепчет багровый свет:
«Покоя нет без забот и счастья без горя нет».
 
 
Уверься: в жизни раздор – природы вечный закон,
Конца не видно ему, начала не видно в нем.
Спасенья нет от судьбы, для смерти нету препон,
А век побед и смертей сулит нам новый подъем.
Но сам ты крови не лей! Ты должен зло одолеть.
Наш мир прекрасен, но им лишь добрый вправе владеть.
 

₁₉₁₅

УХОДИ

 
Не хочу я слышать слова про любовь и страстную дрожь,
Уходи! Я знаю тебя! Все твои уверенья – ложь.
Уходи, красавица, прочь! Знаю цену твоей любви.
Все понятно: скоро себе ты другого друга найдешь.
 
 
Если даже ты ангел – прочь, лицемерная, отойди!
У того, кто верит тебе, хаос чувств бушует в груди.
Понял я закон христиан! Мне довольно горьких обид!
Раны сердца, кафира дочь, понапрасну не береди.
 
 
Мне казалось, что ты проста; ангел ты – я думал всегда.
Что же делать? Душе моей ты все время была чужда.
Не могу я вбрить тебе и любить тебя не могу,
Или это была любви и влюбленности череда?
Не толкуй мне больше про страсть и про неги сладостный плен
Я постиг, что это обман. Наслаждения мира – тлен.
 

ПЕРЕД БОГИНЕЙ ВОЙНЫ

 
О месть, искрящая на огненных крылах,
О ты, богиня войн, дракон нещадно злой,
Ты нагляделась всласть на кровь, крушенья, прах:
Трагедию кончай и занавес закрой!
О гений катастроф, довольно сеять жуть,
Оставь свою игру! Пусть вольно дышит грудь!
 
 
От ужасов твоих трепещет белый свет,
Стенает под пятой не только род людской —
В земле и под водой живым пощады нет,
И даже хищники, объятые тоской —
Пантеры, львы, – вопят: «Спасения от бед!..»
 
 
О мечущая гнев, побед слепой творец,
Довольно! Мир устал! Устанешь ты когда?
Все в распрях и борьбе измучились вконец.
Дай кровь земле впитать, исчезни без следа!
Покоя жаждет мир, свободы ждет народ,
Надеждой сладкою на лучший день живет.
 
 
Пока здесь правит зло, – в загоне тишина,
Хоть свет, в конце концов, родится в тьме ночей…
Свобода – неженка, для счастья рождена:
Пока земля в крови, – не улыбнется ей.
А злой закон земли живет с седых времен;
Какой бы ни был бог, – до крови алчен он.
 
 
Но тьма рассеяна, зло втоптано во прах.
Надежды торжество в заре знамен цветет,
Лучат глаза тепло, улыбки на губах:
То справедливость к нам желанная идет!
Но вольность на земле – не сладкие ль мечты?…
Свобода, отзовись! На свете есть ли ты?…
 

17 мая 1917

ИЗ ДАГЕСТАНСКИХ ПОЭТОВ

ПОДНЯТЬСЯ БЫ МНЕ В ГОРУ…

 
Отправившись в горы, увидеть бы мне
Павлина, унесшего долю мою,
Орла бы в хунзахской найти стороне,
Того, о ком слезы горючие лью.
 
 
Я всем облакам, что кочуют в горах,
Для друга любимого дам по письму.
О ветер, летящий на крыльях в Хунзах,
Ты другу поклон передай моему.
 
 
Мне данного слова не смог он сдержать,
Поэтому слезы туманят мой взгляд,
Лишь стоит мне вспомнить его, как опять
Жемчужные плечи мои задрожат.
 
 
Откуда ты родом, неведомо мне,
Нарушивший клятву лихой муталим?
В насмешках тону по твоей лишь вине,
Доставил утеху ты сплетницам злым.
 
 
О беркут, разбивший немало сердец,
Кого собираешься нынче когтить?
Где скачешь, не знавший узды жеребец?
Кому пожелал показать свою прыть?
 
 
На девушек красных охотясь давно,
Во скольких аулах вздыхал под луной?
Влечет тебя лишь сладострастье одно,
Со сколькими близок ты был, как со мной?
 
 
Туман по ущелью клубится – взгляни:
То ветер не вздохи мои ли принес?
На дождик взгляни – не ему ли сродни
Потоки моих нескончаемых слез?
 
 
Будь горлинкой я, отыскала б тотчас
То место, где беркут гнездится в горах.
А на плоскогорье я тысячу раз,
Чтоб друга найти, обошла бы Хунзах.
 
 
Мой род почитаем с древнейшего дня,
От века людьми уважаем окрест,
Но ты очернил его, бросив меня,
Лукавый жених из неведомых мест.
 
 
Провидец Иса, что из мертвых воскрес,
Не ты ль соблазнил меня, страстный пророк?
Хизри, не с тобой ли, избранник небес,
Я впала однажды в опасный порок?
 
 
Кто может в кремневке заметить изъян,
Которую тронул туман золотой?
Тигрица порой попадает в капкан,
Порой спотыкается даже святой.
 
 
Не горец простой, а ученейший муж
В обман меня ввел, погубил мою честь.
Не только Коран, и Хадис он к тому ж,
Я знаю, сумел бы на память прочесть.
 
 
Уступит и сталь, если встретит она
С алмазным концом боевое копье.
Чугун уступает, а ты чугуна
Слабей, белоснежное тело мое.
 
 
Сразил мое сердце ученый жених
Не мудростью строгих божественных книг,
А тем, что из книжек он самых земных
Науку любви и соблазна постиг.
 
 
Хоть было мне больно порою до слез,
Терпела я муки, от ближних тая.
Орла, что любовь и страданья принес,
Подвергнуть боялась опасности я.
 
 
Хотела б я книжкой божественной стать,
Что издана в Мекке. Ведь мог бы тогда
Любимый меня на ладонях держать,
И я б никакого не знала стыда.
 
 
Касаткой мне быть бы! Клянусь, что в гнезде
Я глаз не смыкала бы ночи и дни
У входа в ту келью безмолвную, где
Находятся с милым лишь книги одни.
 
 
На кадия нынче не в силах смотреть,
Был кадий жесток с ненаглядным моим.
Теперь, когда сокол покинул мечеть,
Мне в ней ненавистен любой муталим.
 
 
О ветер, сорвавшийся с горных вершин,
Скажи, почему не остудишь меня?
Ответствуй, родник, что наполнил кувшин,
Зачем не погасишь во мне ты огня?
 
 
Ужели сура есть в Коране о том,
Что господом будет прощен муталим,
Коль я, воспылавшая жарким огнем,
Погибну обманутой милым своим?
 
 
Моей красотою пленен Дагестан,
А мне от нее только горе одно.
Я гурия рая в глазах аульчан,
Не легче от этого мне все равно.
 
 
О конь необъезженный, как ты хорош!
Где топчешь теперь облюбованный луг?
О сокол, где нынче охоту ведешь,
Кому на перчатку садишься, мой друг?
 

* * *

 
Когда б за стройность награждал невест
Правитель, восседающий на троне,
Ты не один уже имела б крест,
Как самый храбрый в русском гарнизоне.
 
 
Когда б красою плеч определять
Царь степень чина повелел в указе
И стал в горах погоны нашивать,
Была бы ты сардаром на Кавказе.
 
 
Когда б давала к пенсии казна
За красоту высокую надбавку,
Могла бы ты в горах, как ни одна,
Спокойно выходить уже в отставку.
 
 
Прославился искусством каллиграф,
Бела его сирийская бумага,
Но ощутил, портрет твой описав,
Несовершенство слов людских, бедняга.
 
 
Кто две луны, не скажешь ли ты мне,
Украсив лоб твой, вывел тушью черной?
Течет, переливаясь по спине,
Коса, как речка по долине горной.
 
 
Пусть лучше упадет твоя коса,
Сразит тебя позор, подобно грому,
Чем косу расплести, моя краса,
Позволишь ты вздыхателю другому.
 
 
Кто не горел в отчаянном огне,
Пусть за любовь не судит нас сурово.
Что ты мертва – услышать легче мне,
Чем знать, что ты в объятиях другого.
 

ЗЕМНОЙ ПРАЗДНИК

 
Наступил рамазан. Отказавшись от пищи,
В понедельник собрался поститься аул.
Стар и млад, чуть стемнело, пришли на кладбище,
Ветер жизни тогда на могилы дохнул,
И вдыхали тот запах знакомый и милый
Опочившие души, покинув могилы.
 
 
У меня не скончался никто из родных,
Я живу на земле, ни о ком не горюя.
На людей равнодушно сегодня смотрю я.
Как мне быть? Если праздник священный у них —
Буду праздновать праздник земной и греховный!
Не нуждаюсь я ныне в отраде духовной,
Я к любимой отправлюсь, и там, согреша,
Обретет и свободу и счастье душа.
 
 
«Больше трусить не буду, – решил я отважно, —
Достается лишь храброму соколу дичь!
Смерть и жизнь – от всевышнего, – молвил я важно,
Кто бесстрашен, тот цели сумеет достичь».
Я помчался, ногою земли не касался,
Самому себе тучкой небесной казался!
Наконец предо мною возлюбленной дом.
«Я сошел с облаков, я пролился дождем,
Я спустился к тебе», – так сказал я горянке.
 
 
И подруга проснулась от легкого сна,
И вздохнула она, и сверкнула она —
Золотая монета стамбульской чеканки!
Я погиб, я ослеп: это чистый фарфор,
На котором царем нарисован узор!
И подруга вступила со мной в разговор,
Даже камни забора улыбкой пленяя
И чаруя над розами реющих пчел:
«О часы из Дамаска, сокровище рая,
Почему ты, скажи мне, так поздно пришел?
В этот вечер исчезли покой и молчанье, —
Как мне быть? На дороге шумят аульчане,
Просыпается мать, мой отец не заснул,
Шумен праздник, не спит, веселится аул,
Лают псы по дворам, зложелатели рядом,
Что пронзить нас готовы завистливым взглядом.
И соперников много таиться во тьме;
Ты обидел их, недруги склонны к злословью,
Ну а мы, с пашей чистой и страстной любовью, —
Мы видны отовсюду, как флаг на холме!
Презирая опасность, пришел ты с бесстрашьем,
Как же быть мне с тобой, посоветуй ты мне?
 
 
Берегись! Перед грозным предстанешь ты стражем.
Словно тур на вершине, он чуток во сне.
Мимо женщин, мужчин не пройдешь незаметен,
Языки у ханжей удлинились для сплетен,
Ты, как сокол, детей всполошишь – соколят,
Освещенные окна повсюду горят.
Что мне делать с тобой? Честь всего мне дороже,
А меня ты погубишь, повергнешь в позор.
Если ночью заметит нас поздний прохожий,
То нагрянут на нас клевета, наговор!»
 
 
«Дай мне слово сказать! – я взмолился к подруге.
А что делать со мною, решишь ты сама.
Я увидел твой стан – стройный, тонкий, упругий,
Я увидел твой стан – и сошел я с ума!
Я пришел к роднику, обезумевший, дикий,
Повстречался я с джином, с бесовским владыкой,
Он сказал: «От огня ты погибнешь, поверь,
Он сожжет изнутри тебя, в сердце клубимый.
Умереть не желаешь в пустыне, как зверь?
Так садись на меня и отправься к любимой!»
 
 
Я помчался. Была в моем сердце тоска,
А вокруг меня джинов летели войска.
 
 
Ах, зачем к роднику я пришел ненароком!
Сам себя истерзал я суровым упреком:
Ты скрывалась, о птица небес, ото всех,
Я тебя разбудил – разве это не грех?
Ты лежала на ложе из кости слоновой, —
Как посмел я, ничтожный, сказать тебе слово?»
 
 
«Скольких женщин твои обманули слова?
Иль не помнишь, кому их сказал ты сперва?
Очевидно, черед мой настал, а иначе
Не пришел бы ко мне с этой речью горячей.
Но уж если пришел, так скорей заходи,
Обниму я, прижму тебя крепко к груди!
 
 
Говорят, покорил ты горянок немало,
Даже тех, что имели змеиное жало,
А теперь – ничего в этом странного нет —
Ты решил покорить и меня. Я согласна,
Покоряюсь тебе, только дай мне обет,
Что ты будешь мне верен всегда, ежечасно,
Что меня ты не бросишь, как бросил других, —
И тогда устремись хоть к заоблачной выси,
Как ездок на подъемной машине в Тифлисе!
А в словах-леденцах, в сладких песнях твоих
Не нуждаюсь я: многим ты щедро дарил их,
Поняла я, увы, какова их цена!
Будь мне верен, и буду тебе я верна,
Нет, противиться больше тебе я не в силах!
 
 
Если женщины все покорились тебе,
То могу ли я, женщина, стать исключеньем?
Но уймись наконец, благодарный судьбе,
И предел положи ты своим приключеньям.
 
 
Будь доволен судьбой, будь доволен и мной,
Кобылицей Ширвана, аварской луной!
Даже пчелка, что реет над амброй душистой,
Не сравнится со мной, благовонной и чистой,
Не найдет никакого изъяна во мне!
Родилась я от матери в этом ауле,
Красотою здесь девушки ярко блеснули,
Только нет мне подобных в родной стороне!
Если вдруг я вспорхну, словно райская птица,
То соседи в ауле не будут дивиться.
Нет мне равных вблизи, но найти вдалеке,
Я – волшебная рыбка в Джейхуне-реке!»
Так сказала мне та, что мне жизни милее,
И, поверженный в прах, я смотрел на чело,
Что всему Дагестану сияло светло,
А когда, обезумев, коснулся я шеи —
Даже в саклях аварских не сыщешь белее, —
Я забыл обо всем, что пришло и ушло!
 
 
Так сказала подруга в тот вечер великий,
От нее, как от солнца, забегали блики
По стене, по дверям, осветив потолок.
Так сказала подруга, а губы-рубины,
Засверкав, отразили наш пламень единый.
Понял я, что не буду теперь одинок,
Я обрел наконец долгожданную радость!
 
 
С той поры как изведал я слов ее сладость,
Мне безвкусными кажутся сахар и мед.
Я пьянею и падаю, как от дурмана,
Вспомнив запах ее драгоценного стана.
О любимой моей говорит наш народ,
Что она создана из хрустального света!
Я услышал дыханье весеннего цвета
И увидел я зеркало жизни моей:
Горло, полное амбры, на нем – ожерелье,
Я увидел умельцев индийских изделье —
Сотворенные красками крылья бровей,
От которых пришли в восхищение люди,
Стройный стан, что ни с чем на земле не сравним
Подбородок сияющий, белые груди —
Это стало моим, это стало моим!
 
 
Сто частей целовал я прекрасного тела,
Оторвавшись на миг, приникал я опять,
Чтоб его целовать, целовать, целовать!
А чело, словно зеркало, ярко блестело,
Опьяненный, я пальцем провел по челу,
Как по зеркалу, по дорогому стеклу…
 
 
Описать бы пером упоение страсти,
Но и моря не хватит для синих чернил.
Рассказал я бы всем про любовное счастье,
Но потом чтоб меня женский род не бранил.
 

МАРИАМ

 
О, как сердце мое сжигает тоска, —
Облака, облака, возьмите мой вздох!
Известите, прошу, небесную власть:
Пишет жалобу страсть, что я занемог!
 
 
О смятенье души, о грозном огне,
Ветер горных вершин, всю правду открой.
Поравняйся с зарей, в ущельях кричи
И рассвету вручи письмо обо мне.
 
 
Мой проворный джейран, ты всем расскажи,
Что в горах ледяных оставил меня.
Златорогий мой тур, ты всем расскажи,
Что в оврагах глухих оставил меня.
 
 
Тяжкий жребий несу, ночую в лесу, —
Не являюсь ли я любимой во сне?
Я в безлюдье живу, забыт для земли, —
То не твой ли вдали платок промелькнул?
 
 
Есть в конторах листы, да кто передаст,
Если я напишу письмо о любви?
Серна скачет в горах, и мчится олень,
О тебе каждый день справляюсь у них.
 
 
За тобою везде брожу день за днем.
Я в народе родном пословицей стал.
Что постигло тебя? Взойди на крыльцо,
Хоть одно письмецо страдальцу отправь!
 
 
Я ни разу с тех пор очей не сомкнул,
Как покинул аул, простился с тобой.
Сон враждует со мной: «Не спи, говорит,
Без возлюбленной ты не вправе заснуть!»
 
 
Если в горных лесах заблудится зверь —
Иль найдет он тропу, иль гибель найдет.
Если сможет твой друг дожить до весны —
Иль обнимет тебя, иль в землю сойдет.
 
 
Где он, редкий покрой нарядов твоих?
Ты на крыше явись, лицо мне открой,
Ты в мечте отзовись на голос любви,
Мертвецов оживи дыханьем своим.
 
 
Замышляют войну цари, короли
И народы земли сзывают на бой,
Ну а я? Лишь тобой я занят всегда,
Лишь тебе посвятил я думы свои.
 
 
Солнца жар в колыбель твою не проник, —
Мне бы сердце раскрыть, смотреть на тебя.
Чудны речи твои, певуч твой язык, —
Мне бы сердце раскрыть и слушать тебя.
 
 
В день, когда на тебя хоть раз я взгляну,
Обратится в весну седая зима.
Если солнце зайдет, не скроется день:
Ты мне будешь светить – рассеется тьма.
 
 
Как луна ты взошла, для глаз не видна,
В раны сердца влила томительный яд.
Словно солнце зашло, но виден твой свет,
И опять я одет могильною мглой.
 
 
Надоело седло, не радует конь,
От погонь за тобой давно я устал.
Опостылел кинжал, я бросил ружье…
Где ты, солнце мое? Ослеп я совсем!
 
 
Без тебя мир земной – губительный яд;
Там, где ступишь ногой, там рай для меня!
Мне не нужен другой: твой пол земляной,
Крыша сакли твоей – вот рай для меня!
 
 
Где бы я ни бывал на русской земле,
О тебе вспоминал, искал твой портрет.
Целый свет обошел, его не нашел, —
Сердце отдал бы я за этот портрет!
 
 
На персидский базар не раз я ходил,
У евреев товар рассматривал я,
Все шелка разглядел на полках у них!
Я твой образ хотел в наклейках найти!
 
 
Я в театре бывал, смотрел на актрис,
Даже в синематограф как-то забрел,
Но тебя не обрел: дрожит полотно,
А тебя все равно нет рядом со мной!
 
 
Не безумна ли страсть, не бред ли любовь?
Но какая же власть у этих безумств!
Ты сидишь взаперти, жалея людей, —
Где бы смог чародей тебя срисовать?
 
 
Лишь по праздникам, днем, выходишь на миг, —
Скрой скорее свой лик: мы сглазим тебя!
Долго ль странствовать мне по странам чужим?
Я увидел пустым вселенной базар.
 
 
Я прошел на войне по русским полям,
Вот я к рыжим чертям, к австрийцам попал.
Всюду здесь ты живешь, горянка моя:
И осанка – твоя, и гордость – твоя.
 
 
В каждом доме портрет висит на стене.
Я смотрю, это ты, сомнения нет!
Повторилась опять ошибка моя?
Нет, улыбка – твоя и прелесть – твоя.
 
 
Так же телом нежна, как цвет на лугу…
Я смотрел дотемна – сломалась спина!
Обезумел совсем, лишился я сил,
И не вытерпел я, спросил у людей:
 
 
«Это чей на стене прекрасный портрет?»
Мне сказали в ответ: «Она – Мариам,
Что невинной была, Христа родила…»
Милосердный аллах! Различия нет:
 
 
Очертание лба, сияние глаз…
Я погибну сейчас, я вижу тебя!
Так же брови черны, улыбка чиста,
Лишь раскроет уста – услышу тебя!
 
 
Могут схожими быть две разных души, —
Почему же у вас одежда сходна?
Могут схожими быть уста и глаза, —
Как же создал вас бог из глины одной?
 
 
Нет, надежде моей не сбыться вовек,
Этот день навсегда прошел для меня.
Мне Полярной звезды не видеть вовек.
Эта ночь навсегда прошла для меня.
 
 
Молодая пчела цветами долин
Насладиться спешит, но сока не пьет.
Наслаждаюсь тобой, вдали от тебя,
Побеждаю, любя, того, кто с тобой.
 
 
Христиане в мольбе взывают к тебе,
Осеняя крестом и сердце и лоб,
Всюду, в каждом углу, светильники жгут,
Поклоняясь, хвалу возносят тебе.
 
 
Я любуюсь тобой, меж ними стою,
Но поклонов не бью, киваю тебе.
Пусть бездушный портрет висит на стене,
Но ему, как тебе, почет воздаю.
 
 
Уголь в топке горит, пылает накал,
Но, придя на вокзал, стоит паровоз!
А со мною судьба сраженье ведет:
Шаг назад – шаг вперед, вперед и назад.
 
 
Было так, будет впредь… Стерпи, говорят.
Что же, надо терпеть! А долго ль терпеть?
От любимой с письмом никто не идет.
А бывало… Молчи, забудь обо всем!