Текст книги "Поэзия народов СССР XIX – начала XX века"

Автор книги: авторов Коллектив

 
О сердце! Пользу ты нашло ль от упований? —
Давали саженцы плоды в садах мечтаний? – Нет.
 
 
Искало, сердце, друга ты все долгие года,
Искало друга – не нашло, плодов исканий нет.
 
 
Так не надейся на меня, советчик бедный мой.
Иль ты видало правоту моих деяний? – Нет!
 
 
И на вопрос моих друзей я б отвечал одно:
Хочу сокровища любви – иных желаний нет.
 
 
Отшельником давно я стал, – зачем безумцем слыть?
Сама печаль я, но светлей моих страданий нет.
 
 
Ханжа из жизни создает лишь стойло для ослов.
Он по делам своим – осел, глупей созданий нет.
 
 
Есть заповедные врата возлюбленных, Савдо.
Ты об иных врагах мечтал среди скитаний? – Нет!
 

* * *

 
Говорю: «Стала жизнь моя небытием без тебя!»
Отвечает: «Ну что за беда, проживем без тебя!»
 
 
У дверей кабака станет прахом моя голова, —
И, бродяга, найду ли дорогу в свой дом без тебя!
 
 
О дарующий жизнь музыкант, дай приникнуть к устам,
Я бы ожил на миг, ведь дышу я с трудом без тебя.
 
 
Правда, знаю я средство продления жизни моей —
Это кудри твои, – брежу их завитком без тебя.
 
 
Если есть у меня хоть немного богатства души —
Всё любимой отдам. Всё отдам! Что мне в нем без тебя?
 
 
По заслугам любой от тебя получает ответ, —
Ты – царица стиха, но посланье прочтем без тебя.
 
 
Утопаю в грехах, но надеюсь на милость твою, —
Чем я был бы в греховном бессилье моем без тебя!
 
 
Кто к разлуке привык, чье пристанище вечная скорбь,
Тот покоя достиг, – не грустит ни о чем без тебя.
 
 
Благодарности мед, сладость гордой немой нищеты
Тот изведал, кто был твоим верным рабом без тебя.
 
 
Я хотел повторить полустишие милой моей,
Но несчастный Савдо не владеет стихом без тебя.
 
 
То слова, что сказал я в начале касыды моей,
Повторю: «Стала жизнь моя небытием без тебя!»
 

* * *

 
С тех пор как зодчим возведен лазурный купол над землей,
Судьбой на голод обречен, лишь кровь свою ученый пьет.
 
 
Крылатый конь, скакун лихой подков златых не получил,
Меж тем по улицам осел в парче и в бархате идет.
 
 
«Своею кровью будешь сыт», – судьба сказала мудрецу,
Меж тем безмозглому глупцу несут на стол вино и мед.'
 
 
Кто сердцем и умом высок, того преследует беда,
Меж тем насильнику в шелках – от неба тысячи щедрот.
 
 
О время, как порочно ты, как мерзостны твои дела,
Когда кровавому шуту ты отдаешь под власть народ!
 

* * *

 
Красавица, от глаз твоих покоя нет душе моей,
Мне спится твой алмазный лик и шел» рассыпанных кудрей.
 
 
Я ранен стрелами ресниц, кинжалами бровей пронзен.
Мой ангел, мой прелестный враг, раба плененного убей!
 
 
Сказал я: «Исцели недуг – любовь измучила меня!»
Она в ответ: «Терпи, мой друг, до дна отравы кубок пей»,
 
 
Кому испить хоть раз дано уст искрометное вино,
Тот будет до скончанья дней во власти сладостных цепей.
 
 
Пленяет нежною игрой меня красавиц юных рой,
Но сердце предано одной, не слышит ласковых речей.
 
 
«О чем мечтаешь ты всегда?» – она спросила у меня.
В ответ я: «Разреши, молю, коснуться мне фаты твоей.
 
 
Я слепну от пролитых слез. Что зренье возвратит очам?»
Она в ответ: «Пыль тех дорог, где виден след ступни моей».
 
 
Сказал я: «Бедный пленник твой, томлюсь в силке душистых кос, —
Взгляни – я оплетен кольцом душистых, шелковистых змей,
 
 
Я стал подвижником любви, земные блага я отверг,
Тебе, любимая, служу, изнемогая от скорбей».
 
 
Шохину на пиру любви досталась соль пролитых слез.
Стихи печальные его – теперь забава для людей.
 

* * *

 
Ты наши жизни в плен берешь – мы за тобой идем вослед.
На ясный день твой лик похож, от глаз твоих исходит свет.
 
 
Тугие косы заплела, черней вороньего крыла,
Ты смертных всех с ума свела, – о пери, ты источник бед!
 
 
Скажи мне, кем ты рождена, кому ты в жены суждена?
Ты, словно гурия, нежна, тебе подобной в мире нет.
 
 
В Египте древнем сладок мед, но слаще меда дивный рот,
Румянец на щеках цветет, зари весенней алый цвет.
 
 
Печально на душе моей, терплю я муку много дней,
Страдальца, пери, пожалей, дай мне услышать твой привет!
 
 
Я – мотылек, сгореть хочу, лечу на яркую свечу.
Тебе я жизнь свою вручу… Погибну я во цвете лет.
 

* * *

 
Нет худшего порока в наше время,
Чем умудренности святое бремя,
 
 
Не наживешь иного, кроме зла, —
Не мудреца ведь чтут здесь, а осла.
 
 
Лети ж, мудрец, премудрою совою
Туда, где нет «небес» над головою:
 
 
Быть может, в этом сказочном краю
Развеешь думу скорбную свою.
 
 
Ужель, Ширин, все дни и ночи кряду
Ты рудокопу повелишь Фархаду
 
 
Киркою рыть до гроба Бисутун?
Ужели, царь, из этих лирных струп
 
 
Киркой, о камень скорби заостренной,
Я должен извлекать глухие стопы?
 
 
Нет, унесу свой одичалый вой
Туда, где нет «небес» над головой!
 
 
Теперь, когда угрюмое ненастье
Заставило забыть меня о счастье,
 
 
Когда туман объемлет кругозор,
Когда дурман сплетает свой узор, —
 
 
Теперь-то и подняться над землею
Туда, где нет «небес» над головою.
 
 
Или душа поэта такова,
Что может преклоняться, как трава?
 
 
Или Шохин не означает «сокол»?
А стих его не залетел высоко ль?
 
 
И обаянье голоса его
Волшбой не пристыдило естество?
 
 
Иль похвалы ему не расточались?
Иль «небеса» над ним не издевались?
 
 
Чего ж ему еще осталось ждать?
Так вознеси свою соколью стать
 
 
Любой тропой, хотя б и роковою,
Туда, где нет «небес» над головою!
 

* * *

 
Ах, что такое человечность? Путь к свету, на восток, держать.
В узде времен коня мгновенья – как ни был бы высок – держать.
 
 
Во всяком, даже малом, деле хранить зерцало чистоты
И в самой малой доле сердца извечный огонек держать.
 
 
Быть вечно устремленным к правде, восторги другу посвятив,
Его в груди своей безмерной, а вовсе не у ног держать.
 
 
Разбив страницы сущей правды на клетки вдоль и поперек,
Ячейку безупречно ровной и вдоль и поперек держать.
 
 
Алмазу взора придавая росу туманную стыда,
Для окружающих стыдливость глубоко между строк держать.
 
 
В миг испытанья шлем терпенья надеть на скорбное чело,
Чтоб ледяною волей душу, как холодом поток, держать.
 
 
Как пальма, простирая тени на всех измученных в пути,
Себя средь роз багряных скромно, как серый стебелек, держать.
 
 
Всегда стараться быть свободным от двуединости души
И, сладких слушая монахов, на языке замок держать…
 
 
Увы! От этих лицемеров, изображающих святых,
Ты никуда не удалишься, нигде не скроешься от них.
 
 
Уйди по-львиному в пустыню иль в камышах найди свой кров
Растянут черной паутиной религиозный свой покров.
 
 
Но ты, о друг мой, с недоверьем на это рубище взирай, —
Пираты в океане веры! Грабители у входа в рай!
 
 
Пускай на теле власяница – в дому румийская парча.
О, если б можно бы омыть их водой холодного меча!
 

ОТВЕТ ПОЭТУ, КОТОРЫЙ СПРАШИВАЛ О ПОЛОЖЕНИИ В ХОДЖЕНТЕ

 
Здесь положение – хоть плачь, и улучшенья нет.
Питаемся отчаяньем, а насыщенья нет.
По щиколотку летом – пыль, зимою – грязь в жилищах, —
Вот все убранство их, других там украшений нет.
 

РУБАИ

1

 
Пропорхнула жизнь моя, как весенний ветерок,
День и ночь мои обрек на страданья злобный рок.
Глаз, бывает, я сомкнуть не успею – ночь прошла,
Веки чуть смежу – гляжу: день уже отбыл свой срок.
 

2

 
Хоть и венценосец ты, хоть великим ты слывешь,
Хоть подчинены тебе земли и моря, а все ж —
Сея просо, не мечтай, что оно родит пшеницу:
Что посеял, только ты впоследствии пожнешь!
 

3

 
Разочарованием небосвод меня клеймил,
Он мне сердце истерзал, душу скорбью ущемил.
В одиночестве сгорел я надгробною свечой —
И забудут обо мне все, с кем жил, кто был мне мил.
 

САТИРА НА НАЧАЛЬНИКА НОЧНОЙ ПОЛИЦИИ БУХАРЫ

 
Толстобрюхий! Сидишь ты в седле, а подобен свинье.
Что за странность: ты стал главарем людоедов-волков!
Кто видал, чтобы волки вождем признавали свинью?
Ты – свинья, но по нраву ты волк, ты таков, ты таков!
Впрочем, злобный ты волк иль свинья – людям ясно одно:
Твой эмир – с волчьим правом свинарь, он – вожак подлецов!
Ты преступников ищешь? Главарь грабежей, постыдись:
От твоих мы страдаем воров, от эмирских воров!
Покрываешь злодеев ночных под покровом ночным,
И в опасности ныне у нас каждый дом, каждый кров!
 

МУСАДДАС

 
Предела горя я достиг, мой жребий страшен и жесток.
Истерзан в сердце у меня, изранен каждый уголок.
О развлеченьях я забыл, от наслаждений я далек,
Нет кубка у меня в руке, к вину я не ищу дорог.
Меня бы и цветущий сад в моей-печали не привлек,
И неохота мне теперь понюхать иль сорвать цветок.
 
 
Мне больно видеть, как вокруг путем неправым жизнь идет,
Мишенью выбрали меня печаль и постоянный гнет.
Тоска, тоска со всех сторон – день изо дня, из года в год.
Я цели не могу достичь, я не могу идти вперед,
Я места днем не нахожу, я истомился от невзгод.
А ночью в скорби я брожу и мне не светит огонек.
 
 
О сердце, радости сосуд, что опрокинут кверху дном,
С тебя теперь сошла глазурь, ты не наполнено вином,
В тебе тоска моя живет, усиливаясь с каждым днем,
Ты умираешь наконец, объято медленным огнем.
Где страсти, где мечты мои? Погибли, стали темным сном,
Живу без мысли, без страстей, в своем унынье одинок.
 
 
Скажи, по прихоти какой ты спрашиваешь обо мне:
Здоров ли я? Нет, болен я, от слов мне тяжелей вдвойне!
Разбит я злобною судьбой, я горько плачу в тишине,
Я истощен, согбенный стан подобен молодой луне,
Не жаждет радости душа, она расплавлена в огне,
Остыло сердце, бедный ум из-за разлуки изнемог.
 
 
Из-за насилья наших дней, что мерзко угнетает нас,
Как у Хайрата, у меня опали крылья, дух погас,
Душа томится в кандалах, не слезы – кровь течет из глаз,
Как эта рифма, скорбь моя повтор находит каждый раз. —
Я, как подстреленный птенец, в пыли, в крови лежу сейчас,
Найди я ворона крыло – я и под ним спастись бы смог!
 

ИЗ КИРГИЗСКИХ ПОЭТО В

ЧУМА

 
«Ох, семья моя велика,
И корова для нас, что мать, —
Не протянем без молока —
Не спеши ее отнимать,
Отступись, отойди, чума,
От коровы ты откажись,
Оглянись, посмотри сама
На бедняцкую нашу жизнь.
О чума, отпусти, молю,
Отпусти корову мою,
Пожалей ты моих детей,
Сосчитай-ка мою семью!
Десять ртов у меня, гляди!
Чем я стану птенцов кормить?
Пощади, чума, пощади,
Не руби последнюю нить!
О чума, в чем моя вина?
Ведь корова у нас одна,
Не души ее, не души,
Чтоб не плакали малыши…»
 
 
Но мольбе не вняла чума
И корову взяла чума —
Задавила жертву она,
Осушила родник до дна.
Молока семье не видать.
Вновь поет-причитает мать
О корове, которой нет,
О чуме, что застила свет:
 
 
«Нас корова кормила, с ней
Мы не знали голодных дней.
Подарил кормилицу тесть.
А теперь нам нечего есть…
Всем корова нужна была,
Всем по праву она была —
И знакомые и родня
Предлагали взамен коня.
Но дороже любых коней
Нам корова наша была,
Мы не ведали горя с ней —
Она полной чашей была.
Золотое вымя ее —
Благоденствие и покой…
Но лихое пришло житье,
Мы не ждали поры такой.
Десять бедных моих птенцов!
Черный день к нам в юрту пришел.
На веревке висит кольцо,
А в земле – сиротливый кол…
Я рыдаю скорбя, чума,
Я слезами вся истекла,
Проклинаю тебя, чума,
Ты на смерть семью обрекла!»
 

₁₈₈₈

ЖАЛОБА ДЕВУШКИ, ВЫДАННОЙ ЗАМУЖ ЗА СТАРИКА

 
Солнце раннее не взошло над отрогами гор крутых
И не слышала ничего я о сверстниках молодых.
Не спустилось солнце еще за отроги высоких гор,
Что за слово это – жених, я не ведала до сих пор
 
 
На погибель, ох, на беду
Я за старца замуж иду.
Разве замуж так выдают?
Как овцу меня продают.
Слезы лью у всех на виду,
За хромого замуж иду.
За горбатого старика,
За богатого старика.
Словно лошадь на поводу,
Против воли замуж иду.
Старика я буду женой.
 
 
Продал дочку отец родной,
Сторговались, сошлись в цене…
Горе горькое бедной мне!
Гонят замуж, как на убой.
Грех, отец мой, великий грех,
Проклинаю тебя при всех:
Рухнет дом, что сложен тобой,
Околеет твой жеребец,
И развалится твой дувал,
Ты для дочери зверем стал.
Проклинаю тебя, отец!
 
 
Жить я буду, тебя кляня.
Ты родное дитя продал.
Много ль взял, отец, за меня,
Много ль денег за дочку взял,
Породнившись с баем седым?
Проклинаю я твой калым.
 
 
Аманбек, ты старший мой брат,
Мы резвились в одном саду,
Ты в беде моей виноват —
Не сумел развеять беду.
 
 
Мы с тобой дружили, джене,
Брата старшего ты жена.
Не пришла на помощь ко мне,
Не простится эта вина.
 
 
Если б мама жива была,
Дочь в обиду бы не дала.
А отец – он продал меня,
Чтоб поправить свои дела.
 
 
Плачь, несчастная, плачь, Эркеч,
Что теперь красоту беречь.
Чем женою быть старику,
Лучше сразу в могилу лечь.
Стал постылым мужем старик,
А кому он нужен – старик?
 
 
Что мне бархат и что шелка,
Лютой смерти хуже старик.
Не пришлось мне жить молодой.
Кто считается с сиротой!
«Скот в большом хозяйстве нужней», —
Рассуждает родитель мой.
И надежды^- мои в пыли,
И желанья не расцвели,
Осыпает яблоня цвет,
Вместо сверстника-жениха
Стал мне мужем трухлявый дед,
Я зачахну во цвете лет,
Как могила, буду тиха.
 

₁₈₉₀

ЖАЛОБА ДЕВУШКИ, ВЫДАННОЙ ЗАМУЖ ЗА МАЛЬЧИКА

 
Грозный свекор мой – Шеримбай,
А отец мой – бай Карабай.
Я при муже, а не жена,
Я томлюсь ночами одна.
Возле дома дувала нет,
Тени в зной самой малой нет,
Негде скрыться, как на беду.
Мне исполнится двадцать лет,
С кем же душу я отведу?
Старики собрались на той,
На ковре они сели в круг.
Жиром лоснится, золотой,
Перед ними в миске курдюк.
Шестилетний глупый малец
Мужем сделался Анаркуль.
Вековухою лучше быть,
Пережить я это могу ль?
Проклинаю тебя, отец,
Пред людьми унизил меня,
За мальчонку выдал силком.
Не взберется муж на коня,
Не приедет за мною в дом.
С верховой ездой незнаком,
Неумел он и неуклюж,
Смех и горе – ребенок-муж!
Умереть бы мне от стыда!
Мужа этого до сих пор
Я не видела никогда!
За погодка бы замуж мне!
Не гордилась я женихом.
Не явился к моей родне
На коне своем он гнедом.
В юрте не было молодух,
Обступивших шумно кругом,
Поздравлявших невесту вслух,
Говоря: «Ай, славный жених!»
Почему мне радости нет?
Анаркуль ли хуже других.
Двадцать пять проплакала лет.
Самых лучших лет молодых…
Кем я проклята? Там и тут
Старой девкой меня зовут.
Все позорят Анар вокруг.
Есть ли ночь без горя, без мук?
Есть ли жизнь для бедной меня?
Если замужем мне не быть,
Мне сиянья не видеть дня.
Если выйду из юрты вдруг, —
Если гляну на горный луг,
Поднимусь я на ближний холм, —
Посмотрю, не едет ли друг,
Мой жених желанный, верхом, —
То увижу одни стада…
Равнодушный пасется скот.
Гор зазубренная гряда,
Где терновник колкий растет,
Две березки, ельник густой
Не услышат жалоб моих.
Стопудовый не сдвинуть куль…
Плачь, несчастная Анаркуль,
Не приедет к тебе жених!
Горе мыкать мне предстоит,
Не приедет статный джигит,
Погоняя тулпара вскачь.
Тот, кто мил мне, кто сердцу люб…
Лучше б в свекоры – карагач,
А в мужья бы ветвистый дуб!
Позабыла б я горький плач,
С женихом въезжая в аил,
Стала радостной, расцвела…
Ох, тоска меня извела,
Я измучилась, нету сил!
Столько горя принесший мне,
Пусть сгорит отец мой в огне.
Шеримбаю он продал дочь,
В душной юрте и день и ночь
Я в слезах живу, как вдова,
Обвенчали меня с юнцом…
Если б дядя – отцу он брат —
Разговор бы начал с отцом,
Упросил бы его назад
Шеримбаю вернуть калым,
Развести с мальчонкой меня
И с ровесником обвенчать,
С молодым, любимым моим,
Наши судьбы соединя, —
Перестала бы я рыдать.
А не справят свадебный той,
Чем при муже гибнуть вдовой,
Пусть зароют в землю живой.
 

¹⁸⁹⁰

О СОБАКЕ, КОТОРАЯ ХОТЕЛА СШИТЬ СЕБЕ ХАЛАТ – ДООЛДАЙ

I

 
«Лютой злою зимою
От стужи околеваю,
Зубами стучу и вою,
Мечтаю о доолдае!
 
 
Меня доолдай согреет.
Ай, хорошо в доолдае!
Ох, весна бы скорее,
Наймусь я на службу к баю.
 
 
Стану пасти отару,
Наймусь к хорошему баю,
Буду работать не даром
И буду к зиме в доолдае.
 
 
Много шерсти овечьей
Возьму в награду у бая
И буду в тепле, беспечно
Лежать себе, размышляя…»
 

II

 
Но вот зима миновала,
Потом весна миновала,
И наша Собака забыла,
Как в снегу завывала.
Жаркое солнце светит.
Собака сидит без дела.
Язык непутевый свесив,
Нежится, разомлела…
 
 
Мимо бежит Лисица
И говорит с усмешкой:
– Время терять не годится,
Шей доолдай, не мешкай!
 
 
– Ах, Лисичка родная,
Кто мне шерсти предложит?
Что и делать, не знаю.
Кто мне, бедной, поможет?…
 
 
Ленивая эта Собака
Забыла, как выла, страдая.
За целое лето Собака
Не сшила себе доолдая!
 

₁₉₀₇

ПЯТЬ КАБАНОВ

 
Все вы воры – Акмат, Дыйкан,
Бактияр, Минбай, Атакан,
С вами – злобный Эгемберды,
Наготове у вас аркан.
Но теперь мы вам, подлецы,
Не дадим ни одной овцы,
Вы отныне нам не страшны,
Рыскулбековы кабаны!
 
 
Вся долина, все семь родов
Защитят и сирот, и вдов.
Все четыре тысячи юрт
Перережут ваши пути,
Вашу черную кровь прольют,
От расплаты вам не уйти.
Обирать себя не дадим,
Не пропустим даже в Арым.
 
 
Если ты, Мырзакан, придешь,
Чтобы вспомнить былой грабеж,
Если ты придешь, Керимбай, —
Приготовим для встречи нож,
Разговоры будут просты —
Вспорем жирные животы.
 
 
Заносили вы каждый год
В книги все добро букары,
Забирали последний скот,
И терпели мы до поры.
Но дошел до края народ:
Не найти теперь и норы,
Не найти и клочка земли,
Где укрыться бы вы смогли!
 
 
Знаем, все манапы давно
С богатеями заодно,
Не хотят беднякам помочь,
А у нас – аж в глазах темно.
Все подряд готовы забрать
Беспощадные кабаны!
Кожу с нас готовы содрать
Кровожадные кабаны!
Вам одно – напиться, пожрать,
Плотоядные кабаны!
 
 
Обескровили воры нас,
Истощили своей алчбой.
Доконали поборы нас,
Надоело терпеть разбой!
 
 
Перед вами – любой неправ,
Обираете, покарав,
Очумели – в десять коней
Наложили на старца штраф,
На беднягу Орозалы!
До чего впятером смелы!
Все, что есть у вас, кабаны,
Вы отняли у букары,
Из-за вас еще с той весны
Побираться пошел Сары.
С вами надо быть начеку —
Не прощаете бедняку,
Если он на статном коне,
Если конь хорош на скаку.
Нет у жадности вашей дна.
А у нас – найдется вина…
Опечалился Тоялы:
Атакан забрал скакуна.
 
 
Обозлившись, и у меня
Вы могли бы отнять коня,
Юрту, вещи к рукам прибрав,
Вы могли бы добавить штраф.
Вы убийцы, пять кабанов!
Кровопийцы, пять кабанов!
Вы могли б, мне живот вспоров,
Полизать горячую кровь…
 
 
Хоть злодейства не сокрушу,
В сердце гнев я не зря ношу.
Дважды мне все равно не жить,
И пощады – не попрошу!
 

₁₈₉₄

ДЕВУШКАМ

 
В свои атласные курме
Нарядитесь, девушки.
Пока веселье на уме,
Веселитесь, девушки.
Не возвратить счастливых дней, —
Блаженством юности своей
Насладитесь, девушки.
Кто сам не пляшет, не поет —
Смеющихся не признает, —
Не скучайте, девушки,
Жизнь, драгоценная пройдет,
Так и знайте, девушки.
 
 
Свои атласные курме
Надевайте, девушки,
Пока наряды на уме,
Щеголяйте, девушки.
Пока прекрасны ваши дни,
Расцветайте, девушки,
Не возвратятся вновь они,
Так и знайте, девушки.
 
 
Цветите, как цветы цветут,
И влюбляйтесь, девушки.
Дни наслаждения пройдут —
Наслаивайтесь, девушки.
Играйте, пойте, смейтесь вы
И гуляйте, девушки.
На старость не надейтесь вы,
Так и знайте, девушки!
 

₁₈₉₇

В ИЗГНАНИИ

 
В руки дали топор тупой
И погнали глухой тропой.
Я тогда себе прошептал:
«Приготовься, твой час настал.
Получай в затылок свинец,
Обретай покой, наконец.
До могилы ведет тропа…»
Но – другою была судьба.
 
 
Огляделся – народ вокруг,
Сотни крепких надежных рук,
Все – на каторге, все – друзья,
Обездоленные, как и я.
Вон казах, татарин, узбек,
Вон киргиз и русский, гляди! —
Всех загнали в кромешный снег,
И у всех страданье в груди.
 
 
Я на родине правду пел,
Отхлестать кабанов успел,
Но манапы сказали: ложь!
Оплевали песню мою,
Оковали песню мою,
Где управу на них найдешь?
 
 
Бесконечен каторги срок,
И рассудок мой изнемог.
Пыль покрыла мое лицо,
Пыль изгнания, пыль дорог.
Далеко дорогой аил.
Дома жаворонком я был.
Мой народ, ты помнишь меня
Или, может, уже забыл?
 
 
Слыл на родине соловьем,
Разливал я песни рекой,
А теперь – погребен живьем —
Пни корчую в тайге глухой.
Провожу в молчании дни,
Провожу в страдании дни.
Мой народ, вспоминай меня,
Провожу в изгнании дни.
Ворочусь ли живым домой?
О, как бдителен тут конвой!
Я обдумываю побег,
Но в упор глядит часовой.
Вековые ели рублю,
Еле-еле я их валю,
Обессилел уже вконец,
И в руках и в ногах – свинец.
 
 
Сколько сил осталось в груди?
Сколько лет я в этом лесу?
Сколько мук еще впереди?
Сколько горя перенесу?
Тяжкий труд меня истощил,
Доконала меня ходьба…
Возвращусь ли когда в аил?
Что еще скрывает судьба?…
 
 
Но в унынье дальних дорог
Песни гор я в душе сберег…
И надумал сладить комуз —
Без комуза я жить не мог.
Пусть крута и лиха стезя —
Без комуза певцу нельзя,
Топором его мастерил,
Помогали мои друзья.
Раздобыли струны они,
Три струны певцу принесли,
И теперь коротаю дни
С горной песней, от гор вдали.
Из доски смастерил комуз,
Вырезал его по ночам…
Конвоиры глядят, боюсь,
Не понять меня палачам.
Как смогу я им объяснить,
Что не петь нельзя соловью?
Истончается жизни пить,
Если долго я не пою.
Мой комуз топором долблен,
Не комуз – сырая доска.
Но играю, в песню влюблен,
И бежит от меня тоска!
Мой комуз усталых бодрит,
Он надежду сердцам дарит.
Мой язык понятен не всем,
Но комуз – с любым говорит!
Сколько разных тут языков!
Всех пешком пригнали в тайгу,
Все влачат железо оков,
Не могу смотреть, не могу!..
Развлекаю друзей игрой,
Незаметно приходит ночь.
 
 
Конвоиры и те, порой,
Мой комуз послушать не прочь.
Но теперь я о том пою,
Что постиг в холодном краю.
О мученьях простых людей
Подобает петь соловью.
Путь изгнанников крут и слеп,
Он бесправен, жесток, нелеп.
Умираем с голоду мы,
Так уж скуден каторжный хлеб!
В снег лицом повалился друг,
Доконал непосильный труд.
Это горе поймет лишь тот,
Кто закапывал мерзлый труп.
Я от смерти на волоске,
Истомился в снежной тоске,
Истощился и – сам не свой —
Все мечтаю я о куске…
 
 
В муках каторги стынет кровь.
Молодые ушли года.
Неужели родимый кров
Не увижу я никогда?
Но играет верный комуз,
Отлегает от сердца груз,
Улыбаются мне друзья —
По душе им песня моя.
 
 
А начальнику донесли,
Что над снегом песня парит,
Что с людьми из любой земли
Мой комуз легко говорит…
И начальник средь бела дня,
Чертыхаясь и всех кляня, —
Размозжил о камни комуз,
В одиночку бросил меня.
Только песню не растоптал,
Песня вьется врагам в укор.
 
 
В муках каторги старым стал
Соловей поднебесных гор.
 

ЗДРАВСТВУЙ, МАТЬ

 
Здравствуй, мать, здорова ли ты?
Тебе восемь десятков лет…
Я вернулся из темноты,
Пересек чуть не целый свет.
 
 
Ты вскормила меня молоком,
Ты была живым родником…
Да, судьба твоя нелегка.
Я вернулся. Издалека.
Мать, я жизнь за тебя отдам —
В добрый час меня родила,
Благодарен твоим трудам —
Ты мне силу предков дала.
А потом дивился народ:
И откуда такой акын?
Где он только слова берет?
Чей он родом и чей он сын?…
Да, я жертвою пасть готов
За тебя, дорогая мать.
Не жалела своих трудов,
Все готова была отдать…
 
 
Я вернулся из тьмы – живой.
Где же сын единственный мой?
Я в родные пришел края.
Где же сын, опора моя?
О копытце мое, сынок!
Я рыданий сдержать не смог…
Ты оставил в слезах отца.
Не застал Токтогул птенца.
Как росток, засохший весной,
Ты совсем молодым ушел,
Мой единственный, милый мой,
Ты растаял, как дым, ушел.
Ты умолк, птенец соловья,
Ты утих, кровинка моя,
Ах, могила твоя душна,
Как скорлупка, она тесна.
Я слезы удержать не смог,
Мой любимый напев ушел,
Как росток на корню, засох,
Расцвести не успев, ушел.
 
 
Ты закрыл глаза-зеркала,
Каково-то теперь тебе?…
Верю: в миг, когда смерть брала,
Не был ты покорен судьбе.
 
 
Знаю я – вырывался ты,
 
 
Не давался, метался ты,
Будто птаха в стальных когтях,
Бился и трепыхался ты…
 
 
Мать, вернулся твой сын Токо,
Был он в каторге, далеко,
Были дни его нелегки —
У тиранов остры клыки.
Изболелся твой сын душой,
Он вернулся из мрачных мест,
А его соколенок ушел,
Он покинул родной насест.
 
 
Мать, не плачь, не сгорай дотла,
Не терзай себя, не казни.
Ты и так в слезах провела
Все свои несчастные дни.
Ты слезами не мучай грудь,
Успокойся и лучше будь
Благодарна за то судьбе,
Что вернулся Токо к тебе.
Ты твердила: «Хоть раз взглянуть,
А потом умирать могу».
Одолел я великий путь,
В Забайкалье я жил, в снегу…
Я томился в тяжких сетях,
Обессилел, совсем зачах,
Но опять пред тобой стою —
Я теперь о тебе пою.
 
 
Дорогая, слезы утри,
Я остался жив, посмотри,
Верил я – обойду беду
И к тебе, наконец, приду.
Ты устала, родная, ждать.
Нелегко тебе, нелегко.
Я пришел, я вернулся, мать, —
Оправдать твое молоко.
 

НАЗИДАНЬЯ

*

 
Если будешь достойно жить,
Добротою людям служить,
Станут все тебя уважать,
Захотят с тобою дружить.
И приветливым назовут,
И совет твой, гляди-ка, чтут,
А очутишься вдруг в беде,
То на помощь дружно придут.
 

*

 
Хорошо джайлоо тогда,
Если там пасутся стада.
И от пения соловья
Ива старая молода.
Если жаворонок поет,
То вдвойне прекрасен восход.
И душистей зеленый чай
Тем, кто с хлебом напиток пьет.
В самый жаркий палящий день
Ты ветвистую ценишь тень.
Поразишься ты кручам скал,
Если коз на них увидал.
И милей верблюдицы вид,
Коль верблюд за нею спешит.
Погляди на горы, джигит,
Недоступна их высота.
Если снег на гребнях лежит,
Совершенней их чистота.
 

*

 
Друг, без дела зря не лежи,
Если молод ты и здоров.
И еще совет мой таков,
Правду выслушай до конца,
Наставленьям внемли отца, —
Тайну жизни понял старик.
Поученья, друг мой, привык
Излагать я в звучных стихах.
Вникни в мысль мою глубоко,
И, в своих возвысясь глазах,
Скажешь: прав был старый Токо.
 

₁₉₁₃