Текст книги "Поэзия народов СССР XIX – начала XX века"

Автор книги: авторов Коллектив

НА ГОРКЕ

 
И отошло сверкающее лето,
И поле пасмурным и скучным стало.
И золотистых скирд на ниве нету,
И куковать кукушка перестала.
 
 
И все печальней листьев шорох сонный,
Везде, на всем осенняя усталость,
И не видать нигде травы зеленой,
Следа и то от лета не осталось.
 
 
Уже прошел косарь с косою звонкой,
А если где она и оступилась,
Там жадно дощипала все буренка, —
Земля поблекла, сникла, изменилась.
 
 
Как время все вокруг преображает!
Уже пожухла сизая осина.
Так юноша, придя в года, мужает,
И стариком становится мужчина.
 

КТО СЕРДЦЕ ИСТЕРЗАННОЕ ЗАЛЕЧИТ

(Фрагмент)

 
Родина милая, ныне твой облик страшен!
Сколько ты бед претерпела, земля родная?
Где были сады и села в окружении пашен, —
Над пепелищем ветер летит, рыдая…
…
Отчизна, благословенны воды твои и недра!
Вам, земляки мои, нету равных на свете, —
Взысканы господом и обласканы щедро,
Вы жили мирно и были добры, как дети…
…
Тропку любую, изгородь, каждую крышу,
Девушек юных и старика соседа —
Я неослабно люблю, и ежечасно вижу,
И обращаюсь к ним, и не слышу ответа.
 
 
Крест на пригорке, ветер в зеленых кронах,
В облаке яблонь рдеет рябина багряна, —
Край несравненный в очах моих неутоленных!
Память моя, ты – отворенная рана.
…
Годы, вы годы лихие, болью обильны,
Кровью полны и окурены дымом коптящим…
Снова сердца людские жаждут бессильно,
Души открыты бедствиям предстоящим.
 
 
Родина, воля – есть ли щедрей награды?
Чтобы опять воронье небес не затмило,
Встанем за наши села, за наши грады,
За братьев, что истлевают в лесных могилах!..
 
 
Того, кто сгинуть готов безвестно и ныне,
Не уступая врагу ни пяди земли отцовой,
Не остановят ни рвы, ни глухие твердыни,
Ни говор орудий, ни пламя, ни град свинцовый!
 

₁₈₆₈

ДЕНЬ ПРОБУЖДАЕТСЯ

 
Светает, и лик свой заря показала нам смело,
И ночи, похоже, недвижно стоять надоело,
И жаворонок, заскучавший с лучами в разлуке,
Короткую ночь скоротав, рассыпает короткие звуки;
И первая песня над первой звучит бороздою,
Как в прошлые весны, и в небо летит молодое.
Шумят воробьи, и щебечут стрижи над кустами,
И где-то в тумане опять соловьи засвистали.
Прислушайся: всюду молитвой звучит это пенье —
Ведь каждая птица для бога поет в упоенье.
А ветер душистый струится над твердью земною,
И поле ржаное колышется темной волною;
Долины и горы о правде беседуют с ветром,
И вторят дубравы им гулом негромким и светлым.
Росинка в ромашке чиста, словно в оке зеница,
Ее лепестки не пускают на землю пролиться.
Восток прозревает и смотрит, очами блистая,
И тень на холмы от деревьев ложится густая…
День пришел!..
 

АНИКШЧЯЙСКИЙ БОР

(Отрывок)

 
Вы, склоны голые холмов, покрытых пнями,
Красой блиставшие былыми временами,
 
 
Куда же унесло великолепье ваше,
Где ветра шум лесной, какого нету краше;
 
 
Когда вдруг листья все в том чернолесье пели,
А сосны старые трещали и скрипели;
 
 
Где ваши птицы, пташки и пичужки,
Чей щебет слушали здесь на любой опушке;
 
 
Где ваши звери, где лесные их дороги,
Где все их логова, и норы, и берлоги?
 
 
Исчезло это все – стоят в просторах голых
Лишь сосен несколько, кривых и невеселых.
 
 
И солнце зло печет, вокруг пустырь покатый,
Сухими ветками и шишками богатый.
 
 
С тревогой на пустырь глядишь, ища сравненья,
Он с пепелищем схож – ты скажешь, без сомненья.
 
 
Как будто бы пустырь возник на том же месте,
Где город некогда погиб от вражьей мести.
 
 
Бывало, в лес идешь – глаза прикрой, такая
Отрада в душу льет, до сердца проникая.
 
 
Невольно думаешь, тот аромат вдыхая:
«В лесу ли я стою иль в небе, в кущах рая?»
 
 
Куда ни кинешь взгляд – зеленая завеса.
Понюхай – сразу нос щекочет ласка леса.
 
 
Где ни прислушайся – веселый шум услышишь,
Ты чувствуешь покой – весельем леса дышишь.
 
 
Постели мягких мхов разостланы в покое,
Они влекут, ступи – трепещут под ногою.
 
 
Вокруг полно кустов, как рута, изумрудных,
Там – алых ягод блеск и черных ягод – чудных.
 
 
В усадебках своих грибы, как в царстве сонном,
На фоне розовом, белесом иль зеленом.
 
 
Лисичек личики сквозь трещину желтеют,
Над мшистой простыней стыдливо щеки греют.
 
 
Грибов-подлипков здесь тарелки на опушке,
И кочками в траве, надувшись, спят свинушки.
 
 
Под елью – рыжики, семья в семью врастая,
Сморчков же – в сосняке из мерзлых комьев – стая.
 
 
А серых, голубых и сыроежек красных —
Как много здесь растет, веселых и прекрасных!
 
 
Масленок медный цвет в кустах у стежки светел,
Как кубки кверху дном, – Мицкевич их отметил.
 
 
Ольховики – в ольхах, опенки – в пнях черненых;
Между сухих стволов, меж щепок – шампиньоны.
 
 
Вот мухомор рябой и слизкий груздь, средь многих
Поганок и грибов без имени, убогих.
 
 
Их люди не берут, и зверь их грызть не будет,
Их разве скот в лесу потопчет и забудет.
 
 
Размякнут и сгниют, и сок их растечется,
Тот плодородный сок в зеленый круг сольется.
 
 
Всех выше боровик – и песенки словами
Его мы назовем: «Полковник над грибами».
 
 
Спесивый, толстый, он встает, широкогрудый,
Могучий, над собой с поливой поднял блюдо.
 
 
И быстро в рост идут породы те грибные,
Здесь красный, белый гриб, а там грибы иные.
 
 
Зеленый можжевел – кусты его, как грядки,
И зайцы в нем лежат, гнездятся куропатки.
 
 
Кусты, как с бородой, с травой, на них висящей,
И светится насквозь от частых просек чаща.
 
 
Жилье себе ольха по краю выбирает,
Орешник, ветвь тряся, орехами играет.
 
 
Их солнце вырастит. А ветлы над долиной,
Над серебром ключей укрыты тенью длинной.
 
 
С крушины каплет кровь. Смородина вдоль Шлаве
Краснеет на кустах, в болот седой оправе.
 
 
Куда ни посмотри: лес белый встал горами.
Пашлавис окружен им, словно камышами.
 
 
Осины здесь дрожат Жальтичи вечным страхом,
Всю жизнь дрожат они, пока не станут прахом.
 
 
Берез, дубов стена вкруг елки так сурова,
Жальтене словно здесь скорбит о муже снова.
 
 
Где алая всплыла, взамен молочной, пена,
Жальтене, образ свой переменив мгновенно
 
 
В отчаянье сама тут обернулась елью,
Плащи густой листвы детей ее одели.
 
 
Вот ива, верба вот, и яблони, и груша,
Черемуха стоит, – шум их листвы послушай.
 
 
И шум деревьев тех ты выслушай в молчанье:
В обиде на сестру то седулы стенанья.
 
 
Средь вязов, и крушин, и лип – несчастный с нами
Других деревьев стан – с другими именами.
 
 
Но знают их лишь те, что лесом верховодят,
Врачи и знахари, что в дебрях леса бродят
 
 
И листьями, корой болезни исцеляют
Иль жестким корешком все чары изгоняют.
 
 
Смотреть людишкам, нам, приятно, я не скрою,
Как провиденье их зеленой кровлей кроет.
 
 
Когда сережки ив все звонче, звонче млеют,
От творога цветов все яблони белеют.
 
 
И летних яблонь шелк зеленый, с краю бора,
Когда лес желт и ал – листвы осенней ворох.
 
 
И склон Марчуниса, как кровью, залит ими,
И ждут весны стволы, став темными, нагими.
 
 
А сосенки мои – те сосенки – несметны,
Стройны и высоки, их кроны яркоцветны.
 
 
И летом и зимой их зелены вершины,
Ствол задевает ствол, качаясь, как тростины.
 
 
На полверсты вперед не видно в чаще мглистой,
Ни бурелома нет, ни хвороста– все чисто.
 
 
И ветви не сплелись, не закрывают дали,
А сосны ровные – как будто сучья сняли.
 
 
А запах! – то смолы повеет колыханьем,
То ветер нам пахнет неведомым дыханьем.
 
 
То клевер луговой ты чуешь красный, белый,
Ромашки, чабреца, не смятых трав несмелых.
 
 
Особо пахнут мох, листва и хвоя, шишки,
И муравейник шлет свой запах с черной вышки.
 
 
Все разный аромат, и, чтоб сказать вернее,
Он каждый раз иной – то крепче, То нежнее.
 
 
То мох с брусникою приплыли, вот уж рядом,
То дерево цветет – в бору запахло садом.
 
 
То дышит бор, как зверь с дождем омытой шкурой,
Шлет запахи полям со щедростью нехмурой.
 
 
В ответ с полей, с лугов – в сосновых рощ полянах
Тот запах нив и трав ты чувствуешь, как пьяный.
 
 
И ароматы все перемешались в чудо.
Вдыхаешь сладость их, не зная, что откуда.
 
 
Поля, и лес, и луг здесь сговорились дружно,
Чтоб сделать эту смесь из лучших смол жемчужных.
 
 
Кадят тут небесам – весь лес звучит иначе,
Как будто скрипка здесь поет, смеется, плачет.
 
 
Все встали голоса в единый круг, вплотную,
Их кровь не отличишь, а сердце все волнуют.
 
 
Ах, чудно лес гудит, не только пахнет, звонок
Он в шумах, в шелестах, он весел, легок, тонок.
 
 
И полночь так тиха, что слышно, как трепещет
Листок или цветок, что, вдруг раскрывшись, блещет.
 
 
И в шепоте ветвей – язык священный леса.
Вот падает роса, вот звезд дрожит завеса.
 
 
И в сердце тоже тишь, в покой оно уходит.
В прозрачной тишине душа под звезды всходит.
 
 
Когда ж сквозь тонкий мрак лучи зари проникнут
И, полные росы, трав головы поникнут,
 
 
Бор пробуждается, сменяя тишь движеньем,
Священной речью дня, начавшей пробужденье.
 
 
Что это шелестит? Листка коснулся ветер,
Иль птица, что в гнезде, проснулась на рассвете.
 
 
Что хрустнуло? – То волк, охотясь и кочуя
Всю ночь, теперь бежит, зари погоню чуя.
 
 
А то лиса в нору с гусенком мертвым мчится,
А то барсук бежит к болотцу, чтоб укрыться.
 
 
То резвой серны бьют по сосняку копытца,
С сосны и на сосну махает белка птицей.
 
 
Да это – знать лесов: и соболь, и куница,
И всякие зверьки, каким в лесу кружиться.
 
 
Кто это там стучит? – То дятел с клювом тонким.
Что блеет там? – Бекас, что с голосом козленка.
 
 
Чей это злобный шип? – Гадюки шип зловещий,
Зеленою волной Швентой и в берег плещет.
 
 
Чей гогот у реки? – То гуси там гогочут,
То аист, знать, крича, в гнезде своем хлопочет.
 
 
Да это утки: при! при! при! пристали у трясины,
Да это сам удод кричит жене и сыну:
 
 
«Чего, чего, чего нести вам? Вздор несете!
Чего, чего, чего: мух, червяков вы ждете?»
 
 
А то кукушка, знать, продрав глаза, трясется,
Кукуя, плачет вдруг, кукуя, вдруг смеется.
 
 
И дразнит иволгу тут Еву, как подругу:
«Ты, Ева, Ева, Ева, – не паси по лугу!»
 
 
А ри-у! ри-у! ри-у! – крик кулика сначала,
А вслед весь птичий хор, как будто их прорвало.
 
 
Тут снова голоса, – те были лишь предтечи,
Птиц многих голоса и разные их речи.
 
 
Тут сойки и чижи, сороки и синицы,
Тут пеночки, дрозды, – свой тон у каждой птицы.
 
 
И смех, и стон стоит, и просто чушь, не песня,
Но голос соловья всех выше, всех чудесней.
 
 
Он нежен и глубок, он тихий и звенящий,
Он по кустам звучит, и день звучит иначе.
 
 
Все эти голоса – Литвы родные дайны —
В единый хор слились, храня лесные тайны.
 
 
Как будто каждый лист защебетал, запел он,
Так сутартине хор лесной завел умело.
 
 
Тут звонких звонов звень лес в звон единый сложит
Но всех певцов узнать тончайший слух не сможет.
 
 
Как будто бы цветы, что на лугу сплетались,
Все так пестро кругом, все так пестро – на зависть
 
 
Ах, было, было то – из нашего, из бора
Такая благодать, такой покой простора.
 
 
И этот весь покой в литовских душах льется,
Как ветерок равнин по травам пышным вьется.
 
 
Литовец знал его, душой ему внимая,
И плачет он в лесу – себя не понимая.
 
 
А только чувствуя, что сердцу уж не больно,
Что хоть оно грустит, но все ж грустит невольно.
 
 
Что все полно росы туманной жемчугами,
И слезы, как роса, текут неслышно сами.
 
 
И долго он в груди дыханье бора слышит,
И каждый вздох его как будто бор колышет.
 
 
И в душу так покой проник, как леса милость,
Что даже и душа, как колос, наклонилась.
 
 
В волнении таком, во вздохе, в светлом плаче
Рождаются псалмы, все чувствуешь иначе…
 

* * *

 
Ой вы, песенки-песни, утеха моя!
Вам доверил сердечные горести я.
Я тогда только счастлив, если песню найду,
И несчастьям своим счет слезами веду.
 
 
Если песня без стона – запеть не могу я,
Одинокой кукушкой от горя кукую,
Повелители мира мне сердце пронзили,
Заковали меня и в тюрьму заточили.
 
 
Как тверда эта корочка ржавого хлеба!
Я в разлуке вовек с одиночеством не был!
А родителей вечный приют – небеса,
И замолкли ушедших друзей голоса.
 
 
Далеко мои братья рассеяны всюду,
Позабыли одни, и другие забудут.
Далека, далека ты, лебедка моя!
Почему не летишь ты в родные края?
 
 
Или крылышек белых становится жаль?
Посети же мой дом, где тоска и печаль!
Ранним утром, и днем, и порою ночной
Одиночество – друг неизменный – со мной.
 

* * *

 
Прекрасен, прекрасен далекий ночной небосвод.
Господь мой, какая дорога на небо ведет?
 
 
Когда, позабыв навсегда про земные тревоги,
Пройду я по звездами вымощенной дороге?
 
 
Когда, прояснив мою душу и тленное тело кляня,
Короною вечной, господь, ты украсишь меня?
 
 
Когда отдохну после жизни в юдоли загробной
И лик твой увижу безоблачный, солнцеподобный?
 
 
Когда, всемогущий, бестрепетной властной рукой
Меня оторвешь от земли, будто стебель сухой?
 
 
Тоскующий, слабый – я шел через черную пустошь
И верю, всесильный мой бог, ты к себе меня впустишь.
 
 
Меня – человека, былинку, щепотку золы —
В чертоге небесном укрой от мятущейся мглы!
 

К ЧИТАТЕЛЮ

 
Если, читатель, ты вдруг, ненароком, от скуки,
Как-то возьмешь эти песни нескладные в руки,
Будь им судьей не суровым и помни одно ты:
Грех извинительный – две-три неверные ноты.
Мне ведь известно – судить ты умеешь нестрого;
Вечером вешним ты слушаешь часто с порога,
Как соловей в переливах своих стоголосых
Чествует теплую землю и яблони в росах;
Но, если рядом другие защелкают птицы,
Ты ведь не станешь на них понапрасну сердиться,
И, соловьиные звонкие слыша рулады,
Ведь не отвергнешь с презреньем простого щегла ты.
Он повторяет, врачуя сердца человечьи,
Песни певцов чужестранных на нашем наречье.
Может быть, песня, что им в простоте сочинялась,
Будет полезна литовцам хоть самую малость:
В слезы не ввергнет и душу тревожить не будет,
Но соловья неумелым напевом разбудит.
 

ПУТНИКИ И СОБАКИ

 
Шли двое однажды по сельской дороге,
Текла между ними беседа живая,
Внезапно собака им бросилась в ноги,
Неистово лая, рыча, завывая.
 
 
Вторая и третья, сверкая клыками,
Залаяли хором свирепо и дико;
Один из прохожих схватился за камень,
Другой удержал его: «Эй, погоди-ка!
 
 
Зачем горячиться и гневаться, зная,
Что псов замолчать не заставишь камнями?
Пойдем потихоньку, не слушая лая,
И скоро прискучит им гнаться за нами».
 
 
И впрямь: прошагали сто сажен едва ли —
Утихли бесчинство и бешенство эти,
Когда же деревню они миновали,
Собаки забились обратно в подклети.
 
 
Когда ты спокоен и совесть в порядке,
Не стоит с глупцом-сквернословом бороться,
Дорогою верной иди без оглядки,
А он покричит, порычит – и уймется.
 

НАРОДНАЯ ПЕСНЯ

 
Край возлюбленный, Литва,
Вечно сердцу милый!
Пусть вовек твои сыны
Не растратят силы!
 
 
Пусть о чести и добре
Сын не позабудет,
Пусть послужит не себе —
Родине и людям.
 
 
Пусть скорей растает мрак,
Брат обнимет брата,
Утвердятся на века
Свобода и правда.
 
 
Пусть любовь к родной земле
Не покинет сына.
Мать-Литва, цвети всегда
Вольна и едина!
 

ТРАКАЙСКИИ ЗАМОК

 
Вот замок тракайский в дремоте, во мхах,
Столетнею славой окутан;
Его именитых властителей прах
Истлел, и покоится тут он.
Столетья несутся. Развалины спят.
И все неизбежней, все глуше распад.
 
 
Смущает ли ветер озерную гладь,
Стихают ли сонные волны, —
Крошатся размытые стены, и – глядь! —
Срывается камень безмолвный.
А замок темней и темней с каждым днем,
И чуткое сердце горюет о нем.
 
 
Но сколько столетий он прожил светло,
Но скольких он рыцарей славил!
Здесь Витаутас храбрый садился в седло
И ратной дружиною правил.
Где грозная слава минувших побед?
Где наши преданья? – затерян их след.
 
 
Вы, мертвые стены, вы, черные рвы,
И вы, безоружные башни,
Ответьте, о чем вспоминаете вы,
Что снится вам в дреме всегдашней?
Вернется ли прошлое иль навсегда,
Как юность, исчезло оно без следа?
 
 
Я часто у грустных развалин бродил.
Слезами туманились очи.
И сердце горело, пока я следил
За шествием сумрачной ночи.
И сердцу напрасно хотел я помочь:
Вокруг расстилалась безмолвная ночь.
 

₁₈₉₂

ИСЧЕЗНУ, КАК ДЫМ…

 
Как дым, развеваемый ветром, исчезну, —
Не будет никто вспоминать.
О, сколько их, живших, но канувших в бездну!
Кто их назовет имена?
 
 
Как волны, как мысли, события мира
Меняться вольны что ни миг.
Где Сарды? Афины? Где Древнего Рима
Герои и подвиги их?
 
 
А что мои беды? А что вдохновенье?
Что мысленных молний полет?
Лишь крови горенье и сердца биенье, —
Их разом могила уймет.
 
 
Меня позабудут. Другие поэты
За песней отправятся в путь.
Звезда им мигнет ослепительным светом,
Чтоб вновь, как меня, обмануть.
 
 
Что слава, воспетая в звонких сказаньях?
Не больше чем беглая тень.
Умолк человек, и былые мечтанья
С ним вместе померкли, как день.
 

₁₈₉₅

КОГДА-НИБУДЬ ЦЕПИ СПАДУТ

 
Пусть когда-нибудь ржавые цепи спадут
И забрезжит заря нашим детям и внукам,
Но какое они объясненье найдут
Нашей долгой борьбе, нашим мукам?
 
 
Что нас ждет? Если можешь, надейся и верь, —
Разве иначе вынесешь эти несчастья?
Сам господь нас забыл, и от ближних теперь
Не дождаться, как видно, участья.
 
 
Ни росинки в полях, ни звезды в небесах,
Воспаляются наши глаза голубые.
Лишь у мертвых покой в их смеженных глазах, —
О страданьях они позабыли.
 
 
Мы безропотно тяжкое иго несем,
Без ночлега скитаемся, по свету кружим.
Пусть гуляет гроза, пусть смятенье во всем, —
Мы смиренно всевышнему служим.
 
 
И, от слез и стенаний отвыкнув навек,
Подставляем ударам согбенные плечи,
Истуканом как будто бы стал человек, —
Не проймут его смелые речи.
 
 
Стоит глубже вздохнуть, – сколько силы в груди
Не истраченной, сколько в ней чувства осталось…
Неужели одна только смерть впереди?
Неужели такая усталость?
 
 
Кто поймет? Кто укажет удел тяжелей?
Хватит жалоб! Оставим хоть честное имя.
Так мужайтесь же, братья, споем веселей,
В путь-дорогу с мечтами своими!
 
 
А когда-нибудь ржавые цепи спадут
И забрезжит заря нашим детям иль внукам,
И, быть может, они объясненье найдут
Нашей долгой борьбе, нашим мукам.
 

₁₈₉₅

ПОЭТ

 
«Прощай!» Как часто слово это
Позабывал я без труда,
И лишь одно в душе поэта
Твое «прощай» звучит всегда.
 
 
Ни слез, ни стонов, ни рыданий,
О нет, все замерло во мне…
И мир в нахлынувшем тумане
Казался только сном во cue.
 
 
Беспечный смех утрачен мною,
Нет сил мученья превозмочь,
Друзья обходят стороною,
И дети убегают прочь.
 
 
Я лиру взял, и, сердцу вторя,
Рыдает эхо мне в ответ,
А люди слышат голос горя,
Смеясь: чувствительный поэт!
 
 
Но им самим невмочь с тоскою,
А я зову их в мир иной —
В просторы ясного покоя,
Навек утраченного мной.
 

ОСЕННИЕ ДНИ

 
Ни обновленью, ни надежде
Нет места средь унылых дней,
Лишь стены пристальней, чем прежде,
Враждебно сдвинулись тесней,
А верный труд, желанный друг,
Стал словно тягостный недуг.
 
 
Не знаю радости и боли
Опустошенною душой.
Иль душно мне без вольной воли?
Иль так несносен кров чужой?
Взамен мечтаний молодых
Одни лишь россказни о них.
 
 
Вернись, весна моя! Но где же
Сдержать стремящееся прочь!
Теперь и солнце светит реже,
И продолжительнее ночь.
Бьет в стекла темная вода.
Настала осень, как беда.
 

₁₉₁₃

ЭХО ПРИЗЫВОВ

 
Хватит, братья дорогие, прозябать нам, жить без цели,
Хватит нам бродить слепцами, как бродили мы доселе.
Не позор ли нам, литовцы, что самих себя не знаем?
Срам великий: обучившись, мы народ свой забываем.
 
 
Отрекаемся бесславно от отцов, земли заветной.
Осознаем же сегодня, как живем мы беспросветно.
Наши праотцы отважно край родной обороняли,
А в любой беде друг другу безотказно помогали.
 
 
Мы же, сами просветившись, тьмы вокруг не замечаем,
С равнодушьем чужеземцев плачу родичей внимаем.
Сыновья такие были встарь у чехов: кто пробьется
Кто обучится наукам, тот немедля отречется
 
 
От земли своей, от братьев, став во всем примерным немцем,
Так что мало знали чехи сыновей с горячим сердцем.
Уж язык родной – «пастушьим» отщепенцы называли,
И презрен был, как ничтожный, он в любой лощеной зале.
 
 
Но нашлись такие чехи, в ком огонь самосознанья
Не угас, они спешили передать народу знанья.
От своих сограждан темных им пришлось терпеть немало,
И врагов тупая злоба их насмешками встречала:
 
 
«Как, язык презренный «кнехтов» возродить они желают?
Пастухи и нечестивцы им лишь мысли выражают!»
Но с упорством, терпеливо продолжался труд тяжелый,
И взгляни – теперь у чехов письменность своя и школы.
 
 
Просвещен народ их дружный, Чехия же процветает!
Песнь о том под звуки арфы свет бескрайний облетает.
Их слепцы, блуждая всюду, славят так сограждан милых,
Что, внимая звонкой арфе, люди слез сдержать не в силах.
 
 
Песня за сердце хватает, крикнуть хочется невольно:
Почему ж у нас, литовцев, нет таких, – обидно, больно!
Сыновья Литвы не знают – кто они и где их корни,
Речь бранят свою пред знатью, всякий раз клонясь покорней.
 
 
О литовцы, к просвещенью путь осилевшие долгий,
Захотевшие работать на чужих, забыв о долге,
Осознаем, кто мы, что мы, призывать друг друга будем,
Чтоб спасти несчастных братьев, чтоб помочь бездольным людям.
 
 
Мы пойдем дорогой чехов все – рука с рукою, дружно,
И тогда всего достигнем, только сил жалеть не нужно.
Станем прочною опорой общества, народной жизни,
И никто пусть не боится тьмы и гибели отчизны.
 
 
Большинство детей литовских обрело уже сознанье,
Трудно им идти средь терний по крутой стезе дерзанья,
Что ж досель мы дремлем, братья! В путь за ними к цели правой,
Ради тонущих, несчастных, ради древней нашей славы!
 
 
Скорлупу нужды и мрака нам сломать пора приспела,
И пора догнать народы, что рванулись к свету смело.
Знанье – солнце и свобода, без него нам нет спасенья,
Будем же усердно сеять средь литовцев просвещенье!
 

₁₈₈₄