Текст книги "Поэзия народов СССР XIX – начала XX века"

Автор книги: авторов Коллектив

* * *

 
От слез в глазах туман; не видя ничего,
Я на Тарлана сел, огрел камчой его,
Взыграл под плетью конь, я зря не бью коня,
Он ветер обогнал и вдаль унес меня.
 
 
С любимой нелегко расстаться было мне,
Но мир велик – и с ним не стать к лицу лицом…
Бог весть с каких времен звучит в моей стране
Песнь прадедов о том, как горько быть певцом.
 
 
Я сам – акын Сары, Батак мне был отцом,
Но должен рисковать слывущий храбрецом,
А я молю, чтоб мне аллах помог в одном, —
Без родины боюсь бескрылым стать птенцом.
 
 
Держу я путь туда, где людям незнаком,
Где все равно кто я и жил в краю каком.
Но через сколько б рек ни отыскал я брод,
Отчизну не смогу забыть в краю другом.
 
 
За песенку Сары отправлен был в тюрьму,
Но я не брошу петь и всех еще пройму,
Пускай за мной судья бежит с петлей в руке,
Я рыжий лис степной, не дамся я ему.
 

* * *

 
С любимою своей я был наедине,
Джигиты впятером приблизились ко мне,
Но я взглянул на них и вытащил кинжал,
Сказав: «Умрете вы по собственной вине!»
 
 
Все пятеро тогда бежали от меня,
Грозя: «Приди еще, уж мы тебя, буян!..»
Теперь враждебны мне друзья их и родня,
Но из души моей не вырвать им Кайсан.
 
 
Я понял, что тюрьма певцу не по плечу,
И на Тарлана сел и в руки взял камчу,
Почти загнав коня, я прискакал в аул,
Уверенный, что там поддержку получу.
 
 
О беспощадный рок, как переменчив ты,
Ведь я батыром был, сильнейшим из Балты,
А вот теперь скачу, чтоб добрый друг помог
Тюремщиков надуть и спутать все следы.
 
 
Советом мне помог достойный Самырат
(На дочери его мой родственник женат),
И хоть враги кольцом к аулу подошли,
Сумел я ускользнуть от ярости солдат.
 
 
Оседлан был Тарлан, мне в этом повезло,
Стремительно, как барс, метнулся я в седло,
Ушел средь бела дня от догонявших пуль…
Бог весть на ком теперь сорвет начальник зло.
 

* * *

 
Уж осень, за моря стремятся стаи птиц,
Но я в руках врагов, в прочнейшей из темниц,
Должны меня в Сибирь на каторгу послать,
А рядом ни друзей, ни просто «частных лиц».
 
 
Для узника Сары ни в чем поблажек нет,
Оковами греметь я должен много лет,
Но долог путь, нельзя всего предугадать…
Что будет?… Лишь аллах сумел бы дать ответ.
 

* * *

 
Шолак я, слыхала вся степь обо мне,
Я правую руку спалил на огне,
Но сорок быков на Каяндинском рынке
Украл и продал по хорошей цене.
 
 
Иные твердили: «Не суйся, чудак,
Увечному труден малейший пустяк».
Но сорок быков я угнал без подручных,
И тех, что погнались, побил, как собак.
 

* * *

 
Батыром я стал без руки как-никак,
И все же сегодня в душе моей мрак,
Ведь ради румянца на девичьих щечках
Жену я тиранил, как истинный враг.
В сравненье с тобой она очень проста,
Но духом спокойна и сердцем чиста.
Достойна джигита такая подруга,
Мы старимся, что нам теперь красота?!
 

* * *

 
Пока я годами не согнут в дугу,
Постов и молитв, как заразы, бегу,
Брожу средь народа и песни слагаю
С детьми и женою побыть не могу.
 

ТО ДОБРО, ЧТО В ЖИЗНИ ВКУСИЛ…

 
То добро, что в жизни вкусил,
И то зло, что в жизни вкусил, —
Все зависело от тебя,
От стремлений твоих и сил.
Не судьба играла тобой —
Ты добро и зло заслужил!
 
 
Не виновны бог и шайтан,
Не звездой тебе жребий дан,
И мечтой о рае – увы! —
Ты напрасно, друг, обуян.
О загробном суде твердят
Лишь невежество и обман!
 

Я СТАНУ ЧЕЛОВЕКОМ.

 
Я стану человеком, и, если буду жить,
Никчемным человеком я не хочу прослыть.
Не лучше ли спокойно лежать в могиле тесной,
Чем на земле просторной слепым невеждой быть?!
 
 
Я – верный сын народа, мне нужен яркий свет.
Добыть сиянье солнца я твердый дал обет.
Смогу ль помочь я людям, когда звездою тусклой
Мелькну и вновь исчезну в дали идущих лет?!
 
 
Как месяц в полнолунье – не трепетной звездой!
Хочу я встать, пылая, над злою темнотой.
Стремлением горячим охвачен я – поймите! —
И потому не в силах я овладеть собой.
 

ЭТО ЛИ СПРАВЕДЛИВОСТЬ?

 
Не останавливаясь ни на миг,
Мерным движением колеса
Жизнь обращает в прах одних,
Других лаская и вознося.
Какая за гибнущими вина?
За что благая участь дана
Тем, кто сыт, чей наряд богат,
Чей славен дом убранством палат?
Не заработает в десять лет
Бедняк золотого того кольца,
Что излучает алмазный свет
На пальце знатного подлеца.
Он мог бы не голодать весь год,
Когда бы серебряные рубли,
Что на румяна тратит мот,
На скудную пищу его пошли!
Но ходит богач по просторам земли,
И все, чего желает душа,
Чем жизнь щедра и земля хороша, —
Все ему достается, все…
И мерно вертится колесо…
 

ЗАЧЕМ Я ЖИВУ?

 
Пока кочующий род людской
Минет безводных пустынь простор,
Пока перевалит за грани гор
В страну, облюбованную мечтой;
Пока очистятся, наконец,
Сердца человеческие от зла,
И станет душа человека бела,
И волк перестанет душить овец, —
Много еще утечет воды,
Многие жизни сгорят в борьбе,
Многих земля возьмет к себе!
И не увижу я те плоды,
Завязь которых – наши труды…
Зато откроется даль тому,
Кто пойдет по пути моему!
 

ИЗ УЗБЕКСКИХ ПОЭТОВ

* * *

 
Пусть разрушится то колесо, чье вращение ложь,
То, что криво кружится, неся в исступлении ложь!
Потому, что движенье обманно, обидчик в чести,
А над правым позор, и беда, и учения ложь.
Тот, кто луком изогнут, на кривде замешан, тот в цель
Попадает стрелою своей, пусть его устремления ложь.
Кто же прям, как алиф, тот согнется в печали, как нун,
Труд измучит его, приведет к истощению ложь.
Кто, сбирая богатства свои, словно новый Карун,
Привлекает людей, у того в услужении ложь.
Тот, кто щедр, тот навек в своем темном углу желтолиц,
И для доброго, чистого сердца мучение ложь.
Смрадным ртом сквернословит иной, не имея стыда,
Но живет во дворце, и его поучение – ложь,
А скиталец степной и творец вдохновенных стихов
Весь в долгах, и его истерзает в гонении ложь.
И умножит богатство, и жизнь в многолетье продлит
Тот, кто сеет вражду и несет в поколения ложь,
А того, чье высокое слово и мертвых живит,
Гроб бесславный берет, ожидает забвения ложь.
Так пойми, Агахи, чтоб страданий земных избежать:
Бренно все на земле и чертог наслаждения – ложь.
 

* * *

 
Встань вечерней порой и лицо приоткрой, чтоб звезда пронеслась
над твоей головой, как ночной мотылек,
Новорожденный месяц под бровью крутой засверкал, отправляясь
в полет круговой, как ночной мотылек.
Бедным телом моим и душой овладев, брось ты камень, играя,
на луг и стрелу золотую из рук, —
Затрепещет все тело, пробито стрелой, а душа потеряет
над камнем покой, как ночной мотылек.
Посторонний свидетель – к чему он, мой друг? Но уж если
придешь ты ко мне и его приведешь для услуг, —
Пусть душа моя – бедная жертва твоя – вкруг него обовьется
с безумной тоской, как ночной мотылек.
Но, прищурив глаза, ты глядишь на меня, сколько явной насмешки
во взгляде твоем и неведомых мук!
Все, что есть у меня, и все то, чего нет, вкруг насмешек твоих
замирает с мольбой, как ночной мотылек.
Девятнадцати лет ты, царица моя. Расцветает твой сад.
В драгоценный наряд ты себя облеки, —
Вкруг твоих девятнадцати лет полетит девятнадцатитысячный
шепот людской, как ночной мотылек.
Знать, до самого сердца прекрасной луны долетели стенанья
и вздохи твои, о певец Агахи!
Пусть же в сладком восторге трепещет душа, от стенаний и слез
замирая весной, как ночной мотылек!
 

ГАЗЕЛИ

* * *

 
Если локонов ряд на прелестном лице ты откроешь, царица, в саду,
Будет завистью ранен прекрасный тюльпан и сунбуль удивится в саду.
 
 
Если шелковый ворот одежды своей расстегнешь ты небрежной рукой,
Будет сердце тюльпана кроваво от ран, даже роза затмится в саду.
 
 
Если люди в великом безумье своем забывают о встрече с тобой,
Брось их в пламень разлуки, сожги их сердца и воздай им сторицей в саду.
 
 
О мой кравчий! Все в пурпуре это вино – в нем черты отразились твои.
Дай мне чашу багровую, словно тюльпан, – пир цветов да продлится в саду.
 
 
Неужели, о сердце, руины твои посетило страданье любви?
Сохрани его, сердце, в глазнице своей, распевая, как птица в саду!
 
 
Твой возлюбленный, дева, средь прочих мужей именуется Шахимардон?
Принеси ему в дар поцелуи твои: по тебе он томится в саду.
 

* * *

 
Хорошо, цветы вдыхая, тонкой их резьбой играть,
Локоном твоим, обвитым ниткой голубой, играть.
 
 
О страдающее сердце, ты влюбленному ответь:
Ради локонов душистых хорошо ль судьбой играть?
 
 
Конь кокетства на прогулке непокорен и горяч, —
Любит он, топча копытом травы под собой, играть.
 
 
Я в игре поставил сердце. Не в обычае любви
Ловкий ход; возможно ль, глядя на тебя с мольбой, играть?
 
 
Диво ль, если разольются слезы по моим щекам?
Дети любят, разбегаясь, как морской прибой, играть.
 
 
Хоть и вдребезги разбито, ты, о сердце, веселись!
Ведь оно, как дети, любит, утомясь борьбой, играть.
 
 
Нелегко на душу ставить: сладострастник – даже тот
Рад бы в ту игру включиться, если б мог любой играть.
 
 
Пешки верности расставив, ход, Фазли, не пропусти,
Если милая захочет на любовь с тобой играть!
 

ПУТНИКУ

 
Благословен, кто в дальний путь идет!
Обходит солнце весь небесный свод.
Нет в мире ничего свежей воды,
Но жди заразы от стоячих вод!
 

О ТЕРПЕНИИ

 
Терпенье распахнет любую дверь.
Терпи – ив цель поставленную верь.
 
 
Бесплодные пески, солончаки
Терпенье превращает в цветники.
 
 
Терпенье нас от всякой лечит боли.
Оделись розами кусты, что нас кололи.
 
 
Терпенье силу нам дает в степи.
Усталость, боль, обиду – все терпи!
 

* * *

 
Кто беден счастьем, а детьми богат, —
Рожденью сына лишнего не рад:
Его расти, корми и одевай.
А верблюжонок лишний – это клад!
 

ПРО ДВУХ КОКАНДЦЕВ

 
Хотя умом подобен он ослу,
Но выдает себя за нашего муллу.
 
 
Во всех делах ему помощник – ложь,
А что таит в утробе, – не поймешь.
 
 
Он говорит, что он – хаджи, мулла,
Хоть не был дальше своего села.
 
 
Когда к нему пойдешь, кричит он: «Эй,
Кто съел наш плов, готовый для гостей?»
 
 
Али в Коканде первый был дурак.
Такой же – Бабаджан Ашур-Чулак.
 
 
Они похожи на слепых котят,
Но зрячим путь указывать хотят.
 
 
Сбивает с толку их кривой совет,
Гнуснее их людей в Коканде нет!
 

МУХАММАС

 
Друзья, в цвет бытия земного влюбилась я,
Ах, в ангела иль в духа злого влюбилась я?
В рубины уст и в пламень слова влюбилась я.
В сверканье взора огневого влюбилась я.
Он царь красы, и вот в такого влюбилась я.
 
 
Подобен месяцу на небе, земли далек,
Прекрасен телом и душою, красив, высок.
На зависть пышным розам сада – шиповник щек.
Не поглядит, хоть сотни жизней кинь в пыль дорог.
В беспечность мотылька цветного влюбилась я.
 
 
Лицо откроет, и померкнет пред ним закат.
Уроки бегства даст газелям проворный взгляд.
Перед медовыми устами и сахар – яд.
Смутясь его кудрей, завянет и райский сад.
Не в луч ли солнца золотого влюбилась я?
 
 
Два новых месяца на небе – серпы бровей,
Лицо – лужайка, две газели – глаза на ней.
Стан – что побег в садах желаний души моей.
О боже, боже, к удивленью моих друзей,
Не слушая рассудка зова, влюбилась я.
 
 
Взгляните: пальма шевелится, встает, идет…
Нет, это человек! Свидетель – ты, мой народ:
Так светел ликом, что сияньем вас обожжет.
Смущенный месяц и не смотрит, уйдя с высот.
Уж не в Юсуфа ль молодого влюбилась я?
 
 
На алой шелковой одежде горит узор.
Желаний войско в прах повергнет единый взор.
Сверкают зубы, словно жемчуг, все на подбор.
В моем дому печаль и горе живут с тех пор,
Как, на беду отца родного, влюбилась я.
 
 
О, почему судьбой даны мне лишь скорбь и грусть!
Ведь непослушную отвергнет мой друг, боюсь.
Не диво, коль от мусульманина я отрекусь,
В народ язычников навеки я облачусь.
Увы, в неверного, в чужого влюбилась я.
 

* * *

 
О подруга, я слабею, мой рассудок омрачен.
Если в сад придет мой милый, дай мне знак, что это он.
Умертви меня сначала, если хочешь умертвить
Тех, кто пламенем любовным всех сильнее опален.
Не суди меня, подруга, а судящим прикажи,
Чтоб толпою не глазели на меня со всех сторон.
Ведь тому, кто судит пьяниц, подают такой кувшин,
Чтобы он заснул у стенки, на неделю опьянен.
В тех садах, где ты гуляешь, лучший сон моей души,
Даже воздух неподвижен, он тобою восхищен.
Если ж век твоих коснется предрассветный ветерок,
Попроси его на землю принести мне твой поклон.
Я хочу тебя увидеть, ясный месяц дней моих,
Встань, мой светлый, из могилы, лунным светом озарен.
Увидав тебя, Зулейка все сокровища отдаст
За тебя, Юсуф Прекрасный, смерти проданный в полон.
Надира, пускай не молкнет изумленный соловей,
Пусть стихами обернется твой полубезумный стон.
 

* * *

 
Губы высохли в разлуке, сожжена душа огнем.
Виночерпий, сделай милость, угости меня вином.
Всем, кто слышит эту песню, покажи свое лицо.
Пусть поймут, зачем в разлуке Надира поет о нем.
 

* * *

 
Как хорош в бутыли старой молодой и мутный сок!
Каждый, кто его вкушает, вечен в мире, как пророк.
Говорят, от жаркой страсти лечит чистое вино,
Боль разлуки остужает ледяной его глоток.
Пей вино! Тому, кто любит и любимым хочет быть,
Слыть ханжой и лицемером не пристало, мой дружок.
На заре благоуханной распускается миндаль,
Но другие ароматы к нам доносит ветерок.
Он доносит запах бочек, сводов темных и сырых,
Потому что от влюбленных близок винный погребок.
Хорошо любить пропойце, но судьбою обойдем
Тот, кому дано влюбиться, а напиться невдомек.
Если нашего презренья опасается аскет,
Пусть до случая отложит назидательный урок.
 

 
К тебе, чьей красотой в ночи светильники горят,
Огнем любви объят, кяфир огнем хаджи объят.
 
 
Я сам не вижу ничего, глаза застлала тьма,
С тех пор как на тебя упал мой обреченный взгляд.
 
 
Ты вознеслась своей красою на царственный престол
Юсуф и тот бы счел твой взгляд первейшей из наград.
 
 
Светило твоего лица восходит каждый день,
Ревнуя, розы на себе рвут лепестков наряд.
 
 
И, не напившись из реки твоей красы, Махмур
От суеты мирской ушел, свой изодрав халат.
 

* * *

 
Не возлагай своих надежд на встречу с ней, о попугай,
Снимает головы она мечом бровей, о попугай.
 
 
Ну что ж, лети к ее окну и, наземь перья обронив
И распластав в пыли крыла, мечты развей, о попугай!
 
 
Посмел ты всуе песню спеть о сладостных ее губах,
И в клетку посадил тебя купец-злодей, о попугай.
 
 
Так будь моим учеником, и напишу, как Нехтеби,
Я книгу о любви твоей и о своей, о попугай.
 
 
Об аде Индии зачем нам думать в кущах Ферганы.
Ты, как Махмур, не пой хвалу, себя жалей, о попугай.
 

САТИРА НА МАХДУМА КУРАМА

 
Махдум – подлец из подлецов, без чести и ума,
Глава и гордость всех купцов – бесчестный Курама.
 
 
Лишь для эмира он хорош, эмир доволен им,
В сиянье славы и чинов бесчестный Курама.
 
 
Устроил мастерскую он, чеканит сам себе
И медь и серебро – таков бесчестный Курама.
 
 
Куда же смотрит властелин, где же глаза его?
Ведь хана обобрать готов бесчестный Курама.
 
 
Порой он звездочет, порой – гадатель на песке, —
Дурачит ловко простаков бесчестный Курама.
 
 
То музыкантом, то шутом бывает на пиру.
То поставщик бунтовщиков бесчестный Курама.
 
 
То муфтий, то хадатай он, то кадий, то хаким,
Хоть и дурак из дураков – бесчестный Курама.
 
 
Махдум рассказчиком слывет, но что нам рассказал,
Хоть и потратил много слов, бесчестный Курама?
 

САТИРА НА ХАДЖИ НИЯЗА

 
Чудовище, хоть и на двух ногах,
Хаджи Нияз внушает людям страх.
 
 
Кричит он, выбивается из сил:
«Я тоже в Мекку на поклон ходил!»
 
 
Быть может, много он топтал дорог,
Но в Мекке не бывал он, видит бог.
 
 
Гнуснейший изо всех уродов он, —
Свое паломничество продал он!
 
 
Злой во хмелю, глупейший из людей,
Он нажил деньги хитростью своей.
 
 
Кто взглянет на него, поймет, что он
Разбойник величайший всех времен.
 
 
То он ученостью похвастать рад.
То – бесноватым дервишам он брат.
 
 
То грозный стражник, то военный он,
Но всюду грешник неизменный он.
 
 
На пиршествах сидит в кругу вельмож,
И даже к хану самому оп вхож.
 
 
К паломничеству охладив свой пыл,
Газель он в муках тяжких породил:
 

ГАЗЕЛЬ ХАДЖИ НИЯЗА О САМОМ СЕБЕ

 
Обширен неба круг, и все ж он тесен для моих дорог.
Я – блеск луны, я солнца свет, звезды далекий огонек.
 
 
Немало стран я исходил, немало в жизни видел я,
Я создан богом, чтоб съедать уже обглоданный кусок.
 
 
Пусть я простак, пусть я глупец, пусть я безумен, бесноват,
Пусть буду палками побит, я в Мекке был – свидетель бог.
 
 
Греха такого в мире нет, которого я не свершил,
Я – мерзкий грешник, и любой мне свойственен земной порок.
 
 
Меня назвали гордецом, что пьет навозную бузу,
Разбойником и подлецом меня любой назвать бы мог.
 
 
Я из-за студня в драку лезть готов с бродягою любым,
Увижу старую чалму, стащу – пусть прячут под замок.
 
 
Паломничество продал я, от страха, что в пути умру,
Я признаю свою вину, – что делать, – в Мекку путь далек.
 
 
Хоть суфий я, но у меня корзина целая грехов,
Разврата полная кошма, навоза полный кошелек.
 
 
Я рад тому, что, точно пса, меня с докукою моей
И шах и шейх к себе пока еще пускают на порог.
 
 
Несчастен я и нечестив, я жадности, корысти раб,
Я мастер клянчить: я еду себе выпрашиваю впрок.
 
 
Съев творога корзины три, я утром глажу свой живот.
Я съел бы тута семь мешков, чтоб съесть потом восьмой мешок.
 
 
Порой в Коканде я миршаб, порой искатель правды я,
Порой я в нужниках вельмож – вонючий глиняный комок.
 
 
Газель кончается, пойду грехи обычные свершать
И клянчить, может, кто-нибудь плеснет похлебки мне в горшок,
 
 
Вот я пред вами весь как есть, рожденный временем своим.
И вероломства своего могу вам преподать урок.
 

* * *

 
Что пользы, что роза весной распустит цветок на чужбине, —
Без друга, без кровли своей я так одинок на чужбине;
И ветер, с лужайки летя, не тронул он сердце мое, —
Я розу от злого шипа не мог отличить на чужбине.
Газель, ту, что мускусом пахнет, искал я в пустыне разлук,
Любимую жаждал, – тоска затмила зрачок на чужбине.
 
 
По чаше веселья томясь, печаль я изведал сполна,
От шумного пира друзей далек я, далек на чужбине!
Там дома смеются друзья, что алые в травах цветы, —
Без них мою душу изгрыз тоски червячок на чужбине.
В отчизне, что в чаще густой, Махмуд предо мной не торчит;
Я скрыт у Аяза в саду, где сумрак глубок, на чужбине.
 
 
«Без родины я обойдусь» – не смей говорить никогда,
Пусть даже негаданно будет удел твой высок на чужбине.
Таись, уподобясь Анка, в ущельях заоблачных гор,
Коль ты не стремишься достичь почетных дорог на чужбине.
 
 
Путем испытаний тяжелых на родине смело иди,
А тропы скитаний всегда не будут нам впрок на чужбине.
Ищи ты отчизну Камиля – Хиву, если сам ты – «камиль»,
И знай: Бухара – это смерть, могильный порог на чужбине.
 

* * *

 
Увы! От ее веселья глаза мои вечно в слезах;
Узрев расплетенные косы, покой потерял я в ночах.
От взоров твоих в моем сердце цветут наконечники стрел;
Теперь меня больше не манит прохлада в тенистых садах.
Глазам моим больно от света, сиянья волшебных ланит,
Подобных омытым росою красавицам-розам в лугах.
Лукавства дразнящие искры в зрачке – словно дома живут;
Снаружи тот дом охраняя, ресницы стоят на часах.
О сердце, от мук несказанных, от жгучих страданий не плачь,
Мучений любви не тревожь ты, – нельзя горевать при гостях.
Я черную родинку вижу, – а может, лица твоего
Тюльпан с сердцевиною черной в сияющих утра лучах.
Прозрачный рукав в своих складках таит переливы меча,
Его ль обнажить ты решишься несчастному сердцу на страх?
Кто ищет подобное счастье, о боже великий, скажи!
Ресниц ядовитые стрелы, губителен каждый ваш взмах.
Тот, кто перед милой своею всегда и во всем виноват,
Тому эти кудри и губы – темница, где узник в цепях.
Меня от любви не пытайтесь, о сонмы невежд, удержать, —
Коль зеркало полно красою – в нем сам отразился аллах!
Фазли с Умарханом в неволю тебе отдадутся, Камиль,
Увидев, что царственный жемчуг ты щедро рассыпал в стихах.
 

ПОРИЦАНИЕ ВРЕМЕНИ

 
Разбой, насилье – сущий ад! Ну и настали времена!
Дома в развалинах лежат. Ну и настали времена!
 
 
Хватаясь за голову, мы бездомных слышим стон и плач.
Вот что разбойники творят. Ну и настали времена!
 
 
Шлют письма: «Деньги подавай. Не дашь – тогда конец тебе,
Хотя б ты был Нур-Мухаммад». Ну и настали времена!
 
 
Сегодня смерти избежал, но завтра все равно умрешь, —
Тебе разбойники грозят. Ну и настали времена!
 
 
Трясутся все по вечерам, не смея двери отворить.
Все ждут рассвета и дрожат. Ну и настали времена!
 
 
Терзают женщин. Собрались убийцы, воры всей земли.
Захожих персов не щадят. Ну и настали времена!
 
 
Уж скоро месяц, как богач ночного отдыха лишен:
Зарыться он в солому рад. Ну и настали времена!
 
 
Худеет бай, тощает бай – незваных ждет ночных гостей.
Обвис на нем его халат. Ну и настали времена!
 
 
Везде разбойников клянут, повсюду толки лишь о них.
Все говорят, вопят, кричат: «Ну и настали времена!»
 
 
Я, Мукими, сказал бы так: «Хакимы твердые нужны, —
Пусть всех разбойников казнят!» Ну и настали времена!
 

СВЯТОЙ

 
То шапку носит, то чалму, – его зовут святой.
Аллаха сотню раз предаст за пять минут святой.
 
 
Его известны чудеса: он нюхает везде, —
Заслышав жареного дух, уж тут как тут святой.
 
 
Не сходят с языка его бесстыдные слова, —
Боюсь, камнями как-нибудь тебя побьют, святой!
 
 
Нечистое увидит он и тащит прямо в рот,
Но чистую обмоет кость великий плут святой.
 
 
Замерзнешь в шубе меховой в июльский жаркий день,
Едва задумает острить ханжа и шут святой.
 
 
Он самый толстый на земле, он весит больше всех,
Хотя придет без добрых дел на Страшный суд святой!
 
 
Все знает это Мукими, он правде первый друг.
Такая слава про тебя, дурной сосуд – святой!
 

Я – ФАРХАД

 
Когда ты павой входишь в сад, любимая моя,
Все павы стать тобой хотят, любимая моя!
 
 
Твой стройный стан как кипарис. Завидуя тебе,
В саду сломался бук-шамшад, любимая моя!
 
 
Когда с улыбкой ты пройдешь, готов пробиться я
Сквозь горы горя, – я Фархад, любимая моя!
 

Ахмед Келле. Поэт и дервиш. Миниатюра XIX в.

 
Стальное сердце у тебя: несчастные твои
Поклонники о том твердят, любимая моя!
 
 
Но где, лукавя, ты прошла равнинами садов,
Там все сады в цвету стоят, любимая моя!
 
 
Сердца соперников моих измучены тобой, —
Такой жестокости я рад, любимая моя!
 
 
Другие плачут. Мукими ликует и поет:
«Мне подарила нежный взгляд любимая моя».
 

ИЩИТЕ

 
Искать заставит падишах – меня ищите вы.
Мне имя – Скорбь. Где скорбь в очах, там и ищите вы.
 
 
Мне имени другого нет. Меж тех, кто от беды,
Как сорванный тюльпан, зачах, меня ищите вы.
 
 
Лейли вы ищете? Она не там ли, где Меджнун, —
Там, где безумные в слезах, меня ищите вы.
 
 
Уж если сердце вам велит скитальца отыскать —
Среди людей, чья жизнь в цепях, меня ищите вы.
 
 
Красавиц я любил, я пил измены купорос, —
Там, где под их стопами прах, меня ищите вы.
 
 
Уста красавицы – как мед, но он не для меня.
Меж тех, кто прожил жизнь впотьмах, меня ищите вы.
 
 
Ужасны жернова судьбы. Меж тех, чья пища – боль,
К кому немилостив аллах, меня ищите вы.
 
 
Меж тех, кто муравья слабей, чья черная звезда
Горит в жестоких небесах, меня ищите вы.
 
 
В любви несчастен Мукими, – уж лучше умереть.
Там, где неведом смерти страх, меня ищите вы.
 

РЕМЕСЛО МОЕ – ВЛЮБЛЕННОСТЬ

 
Ремесло мое – влюбленность, страсть в наставницы дана.
Кто любить мне запрещает, тех я проклял имена.
 
 
Я забыт, одна со мною собеседница – тоска.
Келья, где я умираю, будто печь раскалена.
 
 
Страх за жизнь-моя одежда, страх за жизнь – моя броня,
От дождей и стрел печали, может, защитит она?
 
 
Пусть глаза мои рыдают, – я желаю утонуть
В море, названном любовью, чья безмерна глубина.
 
 
Я люблю, я умоляю, но не взглянешь на меня.
Ты не любишь, – ты, наверно, из железа создана.
 
 
Весть пришла: между собою бой влюбленные ведут, —
На путях любимой – знаю – непрестанная война.
 
 
Тьму фонарь твой разгоняет… Почему же, Мукими,
Существо твое пылает, а судьба твоя темна?
 

МОЯ СУДЬБА

 
Мне удачи, к сожаленью, не дала моя судьба,
Мне одни лишь огорченья принесла моя судьба.
 
 
Все застлала пыль печали. Зеркало души моей
Черной пылью неудачи замела моя судьба.
 
 
Жизнь моя чернее ночи, счастья не было и нет,
И судьбу я умоляю: будь светла, моя судьба!
 
 
Я приветствую знакомца – он не слышит Мукими,
Будто глух на оба уха. Тяжела моя судьба!
 

УМИРАЮ ОТ ЛЮБВИ

 
Посторонний между вами, – умираю от любви!
Так ведется ль меж друзьями? – умираю от любви!
 
 
Над влюбленным ты смеешься, ты влюбленного бранишь,
У тебя не сердце – камень, – умираю от любви!
 
 
Соизволив написать мне, грамотная чересчур,
Ранила меня словами, – умираю от любви!
 
 
Бедняком пренебрегая, дни и ночи напролет
Ты пируешь с богачами, – умираю от любви!
 
 
Ферганы известны розы, но подобная одна
С ядовитыми шипами, – умираю от любви!
 
 
Я сгорел в саду волшебном редкой красоты твоей.
Образ твой перед глазами, – умираю от любви!
 
 
Стонов Мукими не слышишь; говорящий соловей,
Ты меня одела в пламя, – умираю от любви!
 

КТО СКАЖЕТ ОБО МНЕ?

 
Незримой тени я бледней. Кто скажет обо мне?
Я растерял своих друзей. Кто скажет обо мне?
Я книгу написал о ней. Кто скажет обо мне?
Я тысячи терзаюсь дней. Кто скажет обо мне?
Надменной госпоже моей кто скажет обо мне?
 
 
Забыла близкого она для дальних и чужих,
И слезы в шесть ручьев текут из скорбных глаз моих.
Не пожелаю и врагу ужасных мук таких, —
Я тысячи терзаюсь дней, страдаю каждый миг,
Я тысячи не сплю ночей… Кто скажет обо мне?
 
 
Нет радости без горьких слез и без разлуки – встреч,
И трудно о шипах забыть, когда о розах речь.
Мы палачи своих сердец, но, лишь увидим печь,
Жар загрести чужой спешим, чтоб хлеб себе испечь.
Так кто же, кто же из людей расскажет обо мне?
 
 
Ее уста меня влекут сильней, чем анаша,
Она, как птица райских стран, умна и хороша.
Я мелких счетов не люблю, к ним не лежит душа,
Меня поймет, кто сам горел, огнем любви дыша.
Никто, не ведавший страстей, не скажет обо мне.
 
 
К любимой я дорог искал, но не нашел дорог.
Где сила прежняя моя? Я стал – как волосок.
Для знатных, а не для меня открыт ее чертог,
Как будто знатных лишь любить она дала зарок,
Но кто из ханов и князей расскажет обо мне?
 
 
Где воротник, а где подол, Меджнун не разберет,
Он светом называет мрак и мраком свет зовет.
Люблю – и думать не хочу о тысячах невзгод.
Я и на плахе не солгу. Меч надо мной сверкнет —
Спрошу я даже палачей: «Кто скажет обо мне?»
 
 
О ней мечтает Мукими и днем, и в час ночной.
Себя терзает Мукими и днем, и в час ночной.
Огонь снедает Мукими и днем, и в час ночной.
Провозглашает Мукими и днем, и в час ночной:
«Моя любовь вина пьяней, кто скажет обо мне?»