Текст книги "Поэзия народов СССР XIX – начала XX века"

Автор книги: авторов Коллектив

ИЗ БЕЛОРУССКИХ ПОЭТОВ

ПОКА СОЛНЦЕ ВСТАНЕТ

 
Пока солнце встанет,
Роса выест очи —
Дурь да злоба драться,
Лаяться охочи.
 
 
Барина мы молим,
Как отца-кормильца:
– Не дай эконому
Над нами глумиться!
 
 
Он живет – не тужит,
Ворожбою занят:
Грош тебе отдаст он,
А два прикарманит.
 

ПОЧЕМУ ГЛАЗА РАЗЪЕДАЕТ НАШИ?

 
Почему глаза разъедает наши?
Почему рубахи черны от сажи?
Почему этот дым наших деток милых
Гонит из дому до могилы?
Ой, почему, почему?
 
 
Едва лишь в хате станет теплее,
Хозяйка у печки вконец сомлеет,
А малые дети, бедняжки, хворают,
От дыма треклятого угорают.
Ой, почему, почему?
 
 
Ой, почему сидим, как в норе, мы?
В доме своем, как на скотном дворе, мы:
Грязи невылазной полная хата,
Шастают свиньи, гуси, телята.
Ой, почему, почему?
 
 
Разве исчезли стекло и глина?
Разве же нам не сложить камина?
Разве же труд – прорубить оконце,
Чтоб заглянуло милое солнце?
Разве не можем, а?
 
 
Разве не можем мы для скотины
В теплых сенях отделить половину?
Хлев смастерить не можем мы разве,
Чтобы не жить в навозе и в грязи?
Разве не можем, а?
 
 
Можем мы – только не вдолбим в разум
Что окаянную копим заразу,
Что на погибель жилище это —
Без дымохода, без белого света.
Боже! Дай нам понять!
 

ГЕЙ, БЕРИСЬ, ПАРНИШКА МАЛЫЙ…

 
Гей, берись, парнишка малый,
За скрипочку, за цимбалы,
Я ж на дудке заиграю, —
Ведь Крошин я покидаю.
Там, в Крошине – пан-мучитель,
Палками забит родитель,
Тужит мать, в слезах сестрица,
Так куда ж теперь пуститься
Мне, бедняге? Воля божья!
Закачусь я в бездорожье,
Вурдалаком обернуся,
На прощанье оглянуся
Да и в ноги поклонюся
Матери, старухе милой:
«Каб меня не породила,
Каб меня ты не вскормила,
Тебя горе б не томило…
Кабы я орлом родился,
На панов бы не трудился!
И на барщину б не гнали,
И в солдаты б не сдавали…
Пастушком не век мне быть,
А в солдатах трудно жить.
Вот и вырасти боюся,
Где же, бедный, обернусь я?
Ой, кожан, жалею я,
Что не сел ты на меня,
Чтобы ростом был я мал
И в солдаты не попал».
 

* * *

 
Вот повсюду птичье пенье,
Вот цветы цветут… «Весна
Скоро будет», – молвят люди…
Да когда ж придет она?
 
 
И зачем весна нам, боже?
Наш народ весны не ждет…
Елей пряди, мох на хате
Зеленеют круглый год…
 

ХОРОШИЕ ВЕСТИ

(Отрывок)

 
Кончается лето, в лучах догорая,
И западный ветер рокочет трубой.
Привет тебе, ветер! Из дальнего края
Хорошие вести принес ты с собой!
 
 
Привет вам, счастливые, добрые вести!
На западе снова бушует борьба —
Там кровь проливают для воли и чести,
Свободного делают из раба!
 
 
Там в танцах и в пении весело сердце,
Там жатву справляет удачливый год.
Хватит вам, пакостники-самодержцы,
Смешивать с грязью крещеный парод!
 
 
Хватит вам, баре, кататься в карете,
Хватит, красуясь, верхом гарцевать!
Хватит вам тоже, мужицкие дети,
Барам последний хлеб отдавать!
 

ТАРАС НА ПАРНАСЕ

1

 
Знавал ли кто из вас Тараса,
Что полесовщиком служил?
На Путевище у Панаса
Он возле самой бани жил.
Что ж! Человек он был почтенный,
Горелки даже в рот не брал.
Недаром пан за нрав степенный
Его пред всеми уважал.
Он и у пани был в почете,
И староста не обижал,
Зато уж сам он на болоте
С утра до ночи пропадал.
Чуть свет – он за плечи двустволку,
Топорик за пояс заткнет,
Да и уходит втихомолку:
Лес караулит, пташек бьет.
Ходил он много или мало —
Не ведаю, но как-то раз
Беда в лесу его застала…
Вот что рассказывал Тарас:
 

2

 
«На самого Козьму-Дамиана
Пошел я в пущу через мхи;
В то утро я поднялся рано,
Едва пропели петухи.
Иду себе я понемногу
И на пенек в лесу присел.
А тут – лоп-лоп! Через дорогу —
Глянь! – тетерев перелетел.
Навел двустволку – щелк! – осечка.
Щелк снова – то же! Надо ж ведь!
Гляжу: за елью, недалечко,
Как есть хоромина, – медведь!
Хоть не трусливый я детина,
А тут затрясся, как осина,
Зубами, как щенок, стучу.
Гляжу – повалена лесина,
И думаю: давай вскочу!
 

3

 
Скакнул – да мимо, поскользнулся
И в яму – бух! – в единый мах.
Летел, летел, аж задохнулся,
И стало зелено в глазах.
Я много пролетел иль мало,
Того и сам не понимал,
Одно лишь помню – рассветало,
Когда я на землю упал.
Я встал с земли – чего уж хуже:
Весь был в грязище, как свинья,
И про себя дивился дюже:
Где ж это очутился я?
Поскреб рукою возле уха,
Достал рожок, достал табак,
И ноздри напихал тертухой, —
С утра не нюхал как-никак!
Придя в себя, гляжу я – сгинул
Медведь, как будто не бывал.
Ружье я за плечи закинул,
А сам осматриваться стал.
 

4

 
Вот диво! Что за край прекрасный!
Ну, словно кто намалевал!
Цветы пестреют: синий, красный —
Как будто кто платок постлал.
И пташки есть там – так уж сладко
Поют, изрядней соловья.
Помилуй боже, вот загадка!
Куда же это прыгнул я?
Стоял я долго и дивился
И, рот разинувши, глядел,
Как вдруг откуда-то явился —
Пришел, а может, прилетел, —
Какой-то хлопчик, пухлый, томный
И кучерявый, как баран,
А за спиной его огромный
Прицеплен лук был и колчан.
«Куда, отколь дорога эта?» —
Спросил я хлопчика тотчас.
«Дорога эта с того света,
Ведет же прямо на Парнас».
Малец, сказав такое слово,
На крыльях шибко полетел,
Дорогу ж показать толково,
Заторопившись, не хотел.
 

5

 
Тут я задумался немного:
«Что это за Парнас такой?»
И напрямик пошел дорогой,
Запасшись толстою клюкой.
Прошел верст девять той дорогой.
Вдруг вижу я – гора стоит;
Под той горой народу много,
Как будто ярмарка кипит.
Прошел поближе – что за лихо:
Народ все чистый, господа!
Кто голову сломя, кто тихо,
Все лезут на гору. Беда!
Как в синагоге, крик несется,
Готов один другого съесть,
Кто побойчей – вперед суется,
Чтоб на гору всех раньше влезть.
 

6

 
И все с собою тащат книжки,
Аж пот с иных ручьями льет,
Тот, рукописи взяв под мышки,
Сильнее всех в толпе орет:
«Полегче, братцы! Не душите
Вы фельетон мой и «Пчелу»,
А самого меня пустите
И не держите за полу!
Не то я прикажу газетам
Облаять вас на целый свет,
Как Гоголя запрошлым летом, —
Ведь я ж редактор всех газет!»
Смотрю и вижу: это сивый,
Короткий, толстый, как кабан,
Плюгавый, дюже некрасивый,
Кричит, как ошалелый, пан.
Мешок его, на плечи вздетый,
Полным-полнехонько набит.
Он тащит книжки да газеты, —
Как коробейник он на вид!
Товарищ рядом с ним идет,
Тащить он книжки помогает,
А сам грамматику несет,
Что в наших бурсах изучают.
 

7

 
Все что-то разом зашумели,
Народ раздался в два конца,
И, словно птицы, пролетели
Четыре добрых молодца.
Вид был у этих не таковский:
Сам Пушкин, Лермонтов, Жуковский
И Гоголь – быстро мимо нас
Прошли, как павы, на Парнас.
Ну, словом, много тут народу
Взлезть норовило на Парнас.
Немало и панов и сброду,
Как и на свете, здесь у нас.
Промеж людей и я толкался,
Чтобы протискаться силком.
Вот наконец-таки пробрался
И лезу в гору прямиком.
 

8

 
Долез. Гляжу: двор с хатой новой —
Обыкновенный панский двор.
Кругом него забор еловый,
Надежный, не пролезет вор!
А на дворе том свиньи ходят,
Бараны, козы бродят, спят.
И боги, знать, хозяйство водят,
Раз держат столько поросят.
Мальцы парнасские швыряют,
В орлянку дуясь, медяки,
А если деньги проиграют,
Так лупят просто на щелчки.
Полез к богам я в дверь той хаты…
И – охти мне! – ни дать ни взять,
Толкутся боги, как солдаты
В казарме – и не сосчитать!»
 

9

 
Тарасу черт-те что сдается.
Он словно в кабаке сидит:
Кто трубку курит, кто смеется,
Кто песню про себя бурчит.
Глядит: на лавочке тачают
Швецы богиням башмачки,
Богини у корыт – стирают
Богам рубахи и портки.
Сатурн, тот, лыки размочивши,
Усердно лапти подплетал:
Немало по свету бродивши,
Лаптей он уйму истоптал.
Старик Нептун развесил сети,
Шесты готовит для острог;
При нем его, как видно, дети —
Дырявый чинят неводок.
 

10

 
Вот Марс дерется с Геркулесом,
А Геркулес, что твой медведь,
В утеху старому Зевесу
Ловчится – как бы Марса взгреть.
Зевес же, не слезая с печи,
Кафтан под голову подмял
И, грея старческие плечи,
Все что-то в бороде искал.
У зеркала – знай вертит задом
И мажет маслом волоса
Да нос белит себе помадой
Венера – девица-краса.
Амур, тот с девками балует,
Да так, что просто смех берет.
То он украдкой поцелует,
То с головы платок сдерет,
То вдруг на гуслях заиграет,
То нимфам песню запоет,
То глазом этак поморгает,
Как будто он кого зовет.
 

11

 
Вот затряслася вся гора:
Зевес на печке шевельнулся,
Зевнул, и смачно потянулся,
И гаркнул: «Есть давно пора!»
Пригожая девчина Геба
Горелки в чарки налила
И, каравай пудовый хлеба
Принесши – бряк серёд стола!
Вот со всего собрались неба,
Как тараканы возле хлеба,
Уселись боги вкруг стола,
И лакомые яства Геба
Таскать из печи начала.
 

12

 
Сначала подала капусту,
Потом со шкварками кулеш,
Крупеню, сваренную густо,
На молоке, – бери да ешь!
Кисель со сливками студеный;
Из каши сало аж текло,
Да и гусятины пряженой
Изрядно каждому пошло.
Как принесла она колбасы,
Блинов овсяных в решете, —
Так захотелось есть Тарасу,
Что забурчало в животе.
Тянуть горелку боги стали,
Из бочки в чарки так и льют;
Подвыпив, песни заорали, —
Все, словно в кабаке, поют.
Такие Бахус пел припевки,
Что невозможно повторить;
И даже застыдились девки, —
Такое стал он разводить.
Зевес так сильно нахлестался,
Что носом землю чуть не рыл,
Глаза прищурил, и качался,
И словно что-то говорил.
Хоть не мое то, правда, дело,
Любил – тут нечего скрывать
Он грешное потешить тело
И на досуге погулять.
 

13

 
Но боги все-таки устали,
Когда наелись, напились.
Тут вдруг на дудке заиграли;
Плясать богини принялись.
Платочек в руку взяв, Венера
Пошла метелицу скакать.
Статна, осаниста, – примера
Такой красы не подыскать.
Пышна, румяна, круглолица,
Глаза – быстрее колеса;
Как жар, пылает исподница,
Вся в лентах толстая коса.
Хвативши чарочку горелки,
Амур еще повеселел, —
Играть он начал на сопелке
И девкам стройно песни пел.
Нептун с пригоженькой наядой
Пошел вприсядку казака;
Как видно, у седого гада
Кровь, как у молодца, жарка.
А старый хрен Юпитер с Вестой
Пошел отплясывать – да как —
Ну впрямь жених перед невестой,
Заткнувши руки за кушак.
А тут и Марс вошел в охотку,
Сапог он, видно, не щадил:
Он с нимфами скакал до пота,
Играл, смеялся и дурил.
И каждый бог так расплясался,
Что невозможно удержать,
А кто горелки нахлебался,
Того под лавку клали спать.
 

14

 
Как заиграл дударь плясуху,
Тут наш Тарас не утерпел
И с лавки он, что было духу,
Скакать но хате полетел.
Такое он порой отхлопнет,
На удивленье всем богам:
То он присвистнет, то притопнет,
Пойдет вприсядку тут и там.
Глядел Юпитер, и дивился,
И в лад с дудой в ладоши бил.
Потом к Тарасу протеснился
И так его остановил:
«Да ты откудова, приятель?
Зачем явился на Парнас?
Ты кто такой? Ты не писатель?»
«Нет, мой панок! – сказал Тарас.
Я полесовщик с Путевища.
Чуть свет сегодня со двора.
Добрел досюда, лесом рыща,
Да и домой уж мне пора.
Уважь меня, паночек, лаской:
Нельзя ль домой меня провесть?
Ходивши по горе Парнасской,
Мне больно захотелось есть…»
 

15

 
«Кивнул Зевес, и мигом Геба
Похлебки в миску налила
И добрую краюху хлеба,
Сказавши: «Ешь», – мне подала,
Похлебки досыта наевшись,
Поклон отвесив всем вокруг,
Я, за плечи кошель надевши,
Собрался уж идти, как вдруг
Меня зефиры подхватили,
Кто за руку, кто за кушак,
И, словно птицы, потащили
Чрез весь Парнас, да шибко так.
Несли на крыльях, будто ветер,
И прямо принесли в наш лес.
Гляжу: уже, должно быть, вечер
Вон месяц на небо полез…»
С тех пор Тарас уж не гуляет
Чуть свет, как прежде, по лесам,
И людям добрым не мешает
Таскать лесины по ночам.
Так вот что видел наш Тарас,
К богам взобравшись на Парнас,
Он мне все это рассказал,
А я в тетрадку записал.
 

^1836–1842

РАЗГОВОР ДАНИЛЫ СО СТЕПАНОМ

 
В ясный день погожий, в праздник это было,
Под забором сели Степан и Данила,
И ну горячиться, и ну волноваться,
Как жить дальше будем и что может статься.
Мол, народ толкует на всем белом свете,
От попов услышав про новости эти,
Что придет, мол, скоро воля в села наши,
Только вот с панами враз не сваришь каши;
Что крестьянам нужно, то панам не мило,
Словно к черту в пекло, зря уходит сила.
Царь указ напишет, а они виляют,
Стакнутся, споются, царю отвечают:
– Государь великий, что же это будет?
Мужику дать волю – он себя погубит.
Мужикам без пана жить в миру негоже,
Перебьют друг друга – сохрани нас, боже!
Ими править нужно крепкими вожжами,
Да чтоб тут же, рядом, батоги лежали.
Коль не настращаешь хамов барской силой,
Перебьют друг друга – господи, помилуй!
Видит бог, без водки не живется хамам,
А без бар не сладишь с пьяным да упрямым.
Ведь когда напьется – колом драться станет,
А дети-то плачут – хлеба ни куска нет.
А под господами хам не загордится,
Даже и не битый – вдоволь надрожится,
Потому что знает: барии спросит строго;
Без пана от хама не дождешься прока!»
Вот, друзья, как баре врут да подвирают,
Пред царем поклепом, грязью нас марают.
Как от кости в горле, пану будет больно,
Если жить мы станем хорошо и вольно.
Врет на хама барин, как хочет, так хает,
Царь панам-то верит, да еще их хвалит.
А мы, братья, терпим горькую неволю,
Житье проклинаем, сиротскую долю.
Правда, что не знали ни отцы, ни деды,
Чтоб мы не терпели от барина беды;
Но расклад сегодня дедам не знакомый —
В ходу не сермяга, а сюртук суконный.
Треснут баре, лопнут, знать мы их не будем,
Царь поверит добрым, справедливым людям.
Мужику бы волю под рукой единой,
Да чтобы не смели звать его скотиной!
Да, Степан, дождемся, будут перемены,
Баре тебе скажут: «Господин почтенный!»
Ты им не ответишь и не снимешь шапки,
А пройдешь не глядя, словно мимо шавки.
А урядник бросит требовать почтенья,
Требовать пудами сала да печенья;
Посылать не станет он по наши души,
Чтоб дрова возили, да еще посуше;
Чтоб таскали воду для двора, для хаты,
Чтоб корыта мыли, ведра и ушаты;
Чтоб заботой нашей чистилась посуда,
Чтоб, как жар, горели казаны и блюда;
За шерсть и за пряжу бросит придираться,
Бросит издеваться, лаяться и драться;
За полночь, бесстыжий, навалясь на брагу,
Он гонять не будет мужика-беднягу;
Перестанет крыть нас надо ли, не надо
За жнивье, за пашню, за покос, за стадо,
За то, что не к сроку вышел на работы,
Что работал мало, как бы без охоты…
А когда случалось, чтоб мы попросили,
Чего не хватает – плуга ли, косы ли:
«Христа ради, сударь, окажи нам милость!» —
Разорется так он, что во сне не снилось.
А коня добиться – как дойти до рая:
Барыня не в духе, барин все хворает.
«Приходи в другой раз!»-дворня-челядь скажет,
А земля-то сохнет – и кто ее вспашет?
На земле трудиться – не гулять на воле:
Ни коня, ни плуга – чем поднимешь поле?
Работай, хоть тресни, – не скажут спасибо,
А могли бы глянуть, пожалеть могли бы!
Вот весны дождемся, вволю будет света,
Но в мужицкой хате не в радость и это:
Барщине конца нет – с косами, с серпами,
С лошадьми, волами, скирдами, снопами;
Этому – жечь уголь, тому – на охоту,
По лесам скитаться, бродить по болоту,
Этот гонит водку, другой – при обозе,
Зададут работы – помоги, о боже!
Кто сгребает сено, кто с рассвета косит,
Кто подводы грузит, кто охапки носит —
Чтоб вам пусто было! До черта работы —
Диво ли, что нету к барщине охоты?
Осенью без счета на извоз гоняют,
Кур, грибы и яйца чохом отнимают.
Барские амбары доверху наполни,
О прихоти панской – о рекрутах помни.
Мост чинить гоняют баре в воскресенье —
Чтоб им в этой жизни не видать веселья!
«Почему работать не пришел с зарею?
Почему топор свой не принес с собою?
Где крупа, где пряжа, полотно льняное?
Как посмел ты спорить, хам, со старшиною?»
Да вари им пиво – без меры, без счета,
Днем и ночью парься – такая работа!
Со скотиной панской крутишься, как в пекле,
Хоть плачь, хоть молись ты – недолго до петли;
Вьюга ли, гроза ли, лютая ли стужа —
Тем сильней гоняют, чем погода хуже;
Вставай на работу, да без разговора,
А не то из хаты вытащат за ворот:
«Ты ступай на пашню, ты – поить скотину,
Ты – копать картошку, а ты – на плотину,
Ты коров погонишь, ты – овечье стадо,
Ты сарай поставишь, ты – забор у сада…»
Трудятся и дети, едва поумневши:
К гусям – кто побольше, к уткам – кто поменьше.
Дергают, как черта, скачешь что есть духу,
Часто не поспеешь пожевать краюху.
День-деньской в работе, аж разломит спину,
А начальство лает, будто на скотину.
Словно черт, урядник – с верткою походкой,
Да со злобным взглядом, да с луженой глоткой;
Как начнет орать он, вместо разговору,
Так душе расстаться с телом будет впору;
Обозлясь, не может обойтись без крови —
У него всегда есть плюха наготове;
Мужика «причешет» – пол-чуба оставит,
Усы «подровняет», бороду «поправит».
А уж хватишь страху – травит, словно зайца,
Хоть лаской, хоть пляской, хоть мольбой спасайся!
Ничто не поможет – паришься, как в бане,
Хоть и прав, а держишь язык за зубами…
Только скоро, братцы, сила их порвется,
Кончится их гонор, кончится господство.
Дай бог только люду вольности добиться,
Господам придется слезами умыться.
Там, где было сошек, как весною цвету,
Вспаханной полоски не найдешь и следу,
Будет сплошь равнина, впору бегать волку,
Без крестьян у пана век не будет толку.
Старые покосы скоро станут лесом —
Кто косить там будет? Пан на пару с бесом?
Если пашни станут гиблыми местами,
То и власти панской навсегда не станет.
Вот тогда узнают, что такое горе,
А сейчас и мысли нет у них о голи.
Только и услышишь: «Быдло, прочь поди ты!»,
А добром-то нашим сундуки набиты.
Кабы дал господь нам пережить такое,
Как бы все мы славно зажили в покое!
Жить бы нам без страха, без господской воли —
Было бы и ладу и добра поболе.
Пан тебе сказал бы: «Позабудь плохое,
Сделай милость, нынче приезжай с сохою.
Заплачу, что скажешь, выпьешь напоследок,
Передам с тобою гостинцы для деток.
Завтра, если можешь, приходи с косого,
Женщины с серпами, а сын – с бороною.
Заплачу заране – знаю, всем известно,
Ты крутить не любишь, работаешь честно!»
Да, нужда притиснет, как ужа, придавит —
Не один заплачет, спеси поубавит.
Да и хватит с нас лишь спрашивать так строго —
Будет испытанье и папам от бога.
Нас они терзали, плакать не давали,
Грешен ли, безгрешен – без конца карали.
А теперь самим им то же, что и людям,
Что нам раньше было, то теперь им будет.
А тем нашим барам, что нас драли, – боже,
Дай им, чтоб узнали на своей же коже!
Не поймет вовеки голодного сытый,
Пока сам не ткнется в это же корыто,
И почем фунт лиха посчитает шустро —
Все поймет он, если в брюхе будет пусто;
Без еды в затылке поскребет уныло —
Так царем и богом задумано было!..»
Говорил бы дольше Данила Степану,
Да принес нечистый панскую охрану.
Как пошла тут ругань, да тычки, да плети —
Так пришлось закончить разговоры эти…
 

* * *

 
Марыся чернобровая, голубка моя!
Куда же делось счастье, где радость твоя?
Все сгинуло, как не было, прошло, миновалось,
Одна горечь горькая на сердце осталась.
Уж раз за нашу правду всевышний карает,
К предвечному престолу идти повелевает, —
Пойдем, но только правды своей не теряя,
Пусть лучше не видать нам пи счастья, ни рая!
Не плачь, не кручинься, на кару не сетуй,
То воля господня, смирись с волей этой;
А вспомнишь меня – обо мне помолися,
А я с того света отзовусь, Марыся.
Так здравствуй вовеки, мужицкий Народ мой!
Дай бог тебе жизни счастливой, свободной,
И помни про Яська, погибшего брата,
Про Яська, что умер за правду когда-то.
А уж если слово превратится в дело,
Тогда сам за правду выступай смело,
Потому что с правдой пристойно быть людям.
Дождешься, Народ мой, – свободными будем.
 

СМЫЧОК

 
Ой, дайте, друзья,
Мне смычок такой,
Чтоб, – хоть сгину я, —
Пел смычок живой.
 
 
Чтобы голос тот
Целый свет будил,
Где народ живет,
Где когда-то жил.
 
 
Если дуб смычком
Трону вековой,
Темный лес кругом
Запоет трубой,
Той, что божий люд
В наш последний час
Позовет на суд…
Позовет и нас.
 
 
Если вдруг смычок
Тронет ель одну,
Я в бараний рог
Синий бор согну.
Чтоб проснулся он,
Чтоб пел и рыдал,
Чтоб наш плач и стон
В том бору стоял.
 
 
Березку слегка
Тронул бы смычком, —
Плакала б века
Вместе с мужиком.
Чтобы листья в лад
Зазвенели бы.
И звончей щеглят
Зашумели бы.
 
 
Если тем смычком
Чуть кремень задеть, —
Встанет дым столбом,
Камню – не стерпеть!
В щебень да песок
Он распался бы,
Только пел голосок,
Надрывался бы.
Чтоб услышал всяк
Да и пожалел,
Твердый бы размяк,
Мягкий разомлел.
 
 
Ох, когда б смычком
На сердцах играть!
Хоть сгинуть потом,
А голос подать!
 

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

 
Спи сыночек, люли-люли.
Наши курочки заснули,
Задремали и цыплятки,
Спят под крылышком хохлатки.
Отчего ж тебе, сыночку,
Все не спится в эту ночку?
 
 
Может, вырастешь ты паном
Аль великим капитаном,
Позовешь на новоселье, —
То-то матери веселье!
 
 
В красный угол гостью просят,
Хлеб и соль ей сын подносит,
Ручки-ножки ей целует,
И ласкает, и милует.
Перед всем честным народом
Угощает крепким медом,
Да лепешками из мака,
Да горячей верещакой.
 
 
Спи, сыночек, люли-люли.
Куры с вечера уснули.
Спи и ты, родимый, сладко.
Хоть я бедная солдатка,
А любой, узнав о сыне,
Предо мною шапку скинет.
 
 
Спи, родимый, люли-люли.
В гнездах ласточки уснули.
Отчего ж тебе, сыночку,
Все не спится в эту ночку?
 
 
Может, вырастешь ты паном
Аль великим капитаном.
Станешь ты чинить расправу,
Наживешь худую славу.
Будет смертушки убогий
Для тебя просить у бога.
 
 
Спи, сыночек, люли-люли.
Петухи давно уснули.
Мать придет к сыночку в гости.
Он велит ей бросить кости,
И пойдет она дорогой,
Одного прося у бога:
Чтобы ей забыть о сыне
И не знать, когда он сгинет!..
 
 
Спи, родимый, люли-люли.
Наши курочки уснули.
Ой, не будь ты лучше паном,
Ни великим капитаном,
Будь чем мать тебя родила,
Чтоб я в гости не ходила, —
Век с тобою вековала,
Вместе горе горевала.
 
 
Спи, сыночек, люли-люли.
Куры с вечера заснули.
Задремали и цыплятки,
Спят под крылышком хохлатки.