Текст книги "Поэзия народов СССР XIX – начала XX века"

Автор книги: авторов Коллектив

ЗА ЗЕЛЕНЬЮ ГОРНЫХ СКЛОНОВ

 
За зеленью горных склонов,
Где родины песнь звучит,
В саду, озаренном солнцем,
Счастье мое грустит.
 
 
Племя болотных колдуний
Меня искони вело,
Тисками мне грудь сжимало,
Отравою сердце жгло.
 
 
Скитаюсь, кружу по дорогам,
Но знаю, найдется одна,
Что к саду, где солнце светит,
Меня привести должна.
 

ДАЛЕКИЕ КОЛОКОЛА

 
Тоска приходит
В ночи глубокой,
И колокол слышен,
Слышен далеко.
 
 
И голос милый
Зовет оттуда,
Тревожит мне душу
Предвестьем чуда.
 
 
И снова в сердце
Живет надежда,
Что там отыщу я
Жданное прежде.
 
 
Дарят мне звезды
Усладу света,
Я знаю, что ждет меня
Родина где-то.
 
 
Тревожен голос
Во тьме глубокой,
И колокол слышен,
Слышен далекий.
 

* * *

 
Я знаю – роза цветет
В тиши, в тени.
Алеет, огнем горит
В тиши, в тени.
Я знаю – вянет она
В тиши, в тени.
И осень лепечет ей:
Усни, усни!
Я знаю – любовь живет
В тиши, в тени.
И сладкой мечтой томит
В тиши, в тени.
И сердце надломится вдруг
В тиши, в тени.
И с кладбища звон гудит:
Усни, усни!
 

ПУТНИК

 
С соловьиной трелью чистой
Гаснет запад серебристый,
Тихий лес вдали чернеет,
Тень упала – месяц вышел…
Я иду все тише, тише,
И дышать мне все труднее.
 
 
Где ж конец? Устали ноги,
Спит кладбище у дороги —
Место грустное, святое.
Тень чернее – месяц выше.
Я иду все тише, тише…
Ах, дождусь ли я покоя!
 

₁₈₉₈

* * *

 
Рукою дрожащей
Он правду писал святую.
Душою болящей
Любовь порождал живую.
 
 
Но брань и побои
Были ему приветом;
Зачах он и умер…
Никто не узнал об этом!
 

₁₉₀₃

ЛЕТНИМ ПОЛДНЕМ

 
Струится зной над дальними логами.
Все тихо, но в траве – многоголосый гул.
Чернеет точкой сокол над лугами,
Под кустиками заяц прикорнул.
 
 
Но тут слетелись крохотные феи
Над елью еле зримой каруселью,
Сквозными завертели подолами,
Пока не унесли горами и долами
Ольховый туесок – поделку пастуха —
Да листьев пожелтелых вороха…
 
 
В бору раздался смех, три ворона взлетело,
Идет он, меж кустов протискивая тело,
Ступая тяжело раздвоенной стопой,
Сокрытый в деревах, в листву одетый, —
Не Пан ли это?
 

₁₉₀₅

ОСЕНЬ БЕДСТВИЙ

 
– Матушка Мглы! Матушка Мглы!
Что ж ты завесила пряжей углы,
Ткешь полотенца да белишь рядно?
 
 
– Доченька Солнца! Всюду одно;
Все скорбят. Все скорбят.
Все леса переполнены черной бедой.
Все пути перехлестнуты мертвой водой.
Окровавленным платом машет лихо на поле,
Сквозь людские селенья гонит голод и горе.
 
 
Всем – скорбеть. Всем – скорбеть.
Чем же слезы их святые утереть?
 

КРАСНЫЙ МАК

 
…И красный мак огнем горит
На месте том, где он убит…
 
 
К земле прилип кровавым пятном
У самой тропы в жите густом.
 
 
Пылает ненавистью цветок:
Никто за меня отомстить не смог!..
 
 
Проходит девочка мимо цветка —
Трепещет, сама, как цветок, легка.
 
 
Прошла – оглянулась на красный мак
Вздохнула, понурясь, печально так…
 
 
До мака дошел косарь молодой —
И вдруг опустилась рука с косой.
 
 
Клокочет душа, закипела ключом,
Удвоилась сила, ей все нипочем!
 
 
Копна за копной на жнивье встает;
Старушка с клюкой по меже бредет…
 
 
Вихрь налетел и сломал цветок…
Господи, где же зарыт сынок?
 

₁₉₀₆

ЕЩЕ НЕ ВРЕМЯ

 
Ты – в закромах души, златое семя.
Еще не время, нет! Еще не вышел срок
Еще растравлен ржавчиной восток, —
Еще земля, что трупы, холодна.
За девятью болотами – весна!
И жаворонки, первенцы полей,
Сыскать не могут места потеплей.
И небосвод нависший не широк…
Еще не время, нет! Еще не вышел срок!
 

ОДНА ИЗ МНОГИХ

 
Небо окрашено кровью годин…
Что же не шлет ей весточки сын?
Ждет – не дождется сына.
 
 
Рожь зацветет и начнет отцветать.
Сколько тревожных ночей не доспать?
Ждет – не дождется сына.
 
 
Тишь на дворе, и зима у дверей.
Сыплется снег на просторы полей.
Ждет – не дождется сына.
 
 
Дикие гуси выходят к воде,
Воздух теплее – и легче в беде:
Может, дождется сына?
 
 
Вечер ли, полдень ли ясный стоит —
Выцвели взоры и голос дрожит.
Ой, не дождется сына!
 
 
Нынче – одной, как и завтра – одной.
Этой весной, как и прошлой весной,
Ждать – не дождаться сына.
 
 
Так и заря догорит за горой,
Ляжет песок на могиле сырой —
И не дождаться сына.
 

ВЕСЕННЯЯ БЛАГОДАТЬ

 
Лег я под яблоней
Вешней порою;
Пчелы над яблоней
Кружатся роем.
 
 
Ветер летел
 
 
И движением крыл
Веки цветами
Запорошил.
 

₁₉₀₈

ИСТИНА

 
Живой огонь кипит в крови моей:
Я истину познал, я предан ей.
Немало боли, горестей, скорбей
Для истины терпел я, предан ей.
 
 
Я истину познал, я предан ей.
Сказал себе: всем жертвовать сумей
Для истины! И кровью, жизнью всей
Ее вписал в скрижаль души своей.
 
 
О, сколько для нее ночей и дней
Трудился я! Пот лился, как ручей.
О, сколько длинных исходил путей!
И сколько раздавил холодных змей!
 
 
Поклялся я без выспренних речей
Жить, истину храня в душе своей.
И с истиной душа срослась тесней —
И я счастливцем стал среди людей.
 
 
Лежишь, бывало, в сумраке ночей,
Усталый, слабый, не сомкнешь очей —
А радость в сердце, что ни миг, светлей:
Я истину познал, я слился с ней.
 
 
Живой огонь кипит в крови моей.
Я истине поклялся: меж друзей,
Ей присягнувших, быть ей всех верней.
Ничто не сломит верности моей!
 

₁₉₀₈

КОТОРЫЙ ЧАС?

 
Ты в дом пришла к нему однажды,
Сказать хотела, что его ты любишь,
Но покраснела и, смущаясь,
Спросила лишь: «Который час?»
 
 
А он, взглянув, смутился тоже —
Такой ему была ты милой —
Хотел промолвить: «Будь моею!» —
Но прошептал лишь: «Час? Десятый».
 
 
Его ты поблагодарила,
Но отвернулась и ушла.
«Постой!» – хотел тебе он крикнуть,
Но ты уже закрыла дверь.
 
 
С тобой он утром попрощался
И вот уехал в край далекий.
Вы в жизни шли все время порознь
И встретились, уж поседев.
 

_‹1902›

НА ЧУЖБИНЕ

 
В аллее ветер суком скрипит,
Все небо – в тучах и в тучах спит.
За синью моря скорбят леса,
За мглою слезной – темны глаза.
 
 
За синью моря скорбят леса,
Там за слезами – темны глаза.
Моя отчизна, как в яме, спит,
А сверху ветер суком скрипит…
 

₁₉₀₆

В СГОРЕВШЕМ ЛЕСУ

 
Пичужка иволга грустит
В лесу сгоревшем и пустом,
Повсюду пепел, гарь, и пыль,
И черных сосен тихий стон.
 
 
Сочится теплая смола
Расколотых огнем дерев,
Лес замер в скорбной тишине,
Лишь слышен иволги напев.
 
 
Мольба о благостном дожде,
Чтоб пролился на лес немой,
На раны сосен и берез,
На пепел белый, неживой.
 
 
На вереск хрупкий, молодой,
Что, возродившись среди тленья,
Окутал темную беду
Лиловым сумраком забвенья.
 

₁₉₁₂

ТРАВА

 
Стал холм зеленым, и зеленый дождь
Блестит вдали, колеблемый едва.
Во всем, везде присутствует трава —
Над лугом, над могилою и в роще.
И мокрый лик земли улыбка морщит.
 

₁₉₁₃

ВЕСНОЮ

 
Когда олень пьет воду вечерами
И смотрит вдаль, уже поверх лесов,
Всю землю без остатка заполняет,
Как половодье, этот влажный зов.
Он ельник оглушил, как мощная труба,
Бери – вот жизнь моя и вся моя судьба.
 

₁₉₁₈

СЫН ЗЕМЛИ

 
Цепи цветов
твою кисть оплели.
Ты – вековечный
пленник земли.
 
 
Накрепко связан
нежностью пут:
вдруг показалось —
руки цветут.
 
 
Вдруг показалось,
сущность – в цветах.
Недостижима
небес высота.
 
 
Ночью же снова
вечность близка, —
в путах цветущих
ноет рука!..
 

МОЯ ПЕСНЯ

 
Кому я пою мою песню?
Зеленой траве и метлице.
И синему небу. И ветру.
Крапивнику – крохотной птице.
 
 
И мху – его лапам медвежьим.
Звезде над рассветной чертою.
Пыльце, задымившей орешник
Мельчайшею мгой золотою.
 
 
И белому замку надежды,
Что теплой звездою согрета.
Безумцу, что плачет о крыльях.
Душе, что осталась без света.
 

ВЕСНА

 
Сквозь березняк летит весна —
как смел ее разгон! —
вся в одуванчиках, сияет колесница.
Березы отдают приветственный поклон,
зеленых мотыльков полным-полны косицы.
 
 
Весна на ельник глянула – и вот
на каждой ели теплится огарок.
На луг взглянула – в мураве цветет,
синея нежно, облако фиалок.
 
 
Едва не проскочила в спешке сад,
но тпру! – и к липе вожжи прикрутила.
А яблони еще в сугробах спят —
саму весну снежком припорошило.
 
 
Вон девочка присела на порог.
И шепчет ей весна с такою тихой лаской,
как если бы в губах подснежник робкий дрог:
«Привет тебе от солнца, златовласка!»
 
 
В соломе кровли ласточки лепечут,
и синие огни на оперенье блещут.
 

МАРТОВСКАЯ ПАНОРАМА

 
Опять кто-то синий бредет через бор.
Морозу не можется – вывихнул ногу.
По сумеркам тенями полнится двор:
синеют в окне и струятся к порогу.
 
 
С межи жаворонок взлетел в облака:
нанижет и тут же рассыплет монисто.
Но аист поднимет – с его сюртука
стекает блистание струй шелковистых.
 
 
К реке на тележках скользят ручейки.
Во льду начинает потрескивать тихо,
и ухает глухо в глубинах реки:
открыл половодье подводный владыка.
 
 
У баньки сидит снеговик, на плечо
метлу уронил да и сам покривился.
На баньку ему б покоситься еще —
но угольный глаз по щеке покатился.
 
 
А юность не знает, куда ей спешить, —
нестись бы за каждою облачной стаей! —
и ночью, чуть веки успеет смежить,
все словно крыла за спиной вырастают…
 

СЕРАЯ ЛАЧУГА

 
Чуть вышел над крышею месяц двурогий,
присела белесая тень на пороге
и дует в дырявую кость, как в дуду, —
так горькие грешники стонут в аду…
А в темной лачуге мучительно спят:
то сводит суставы, то кости болят,
закупорил горло задушенный вздох —
и хочется крикнуть, да рот пересох!..
Кто мельницу крутит во тьме чердака?
Кто давит рукою на брус потолка,
покуда петух не прокличет свой час,
не вспыхнет в лачуге оранжевый глаз?…
Лишь возле дитяти – порхание птах,
звезда – в изголовие, солнце – в ногах.
 

МОЛИТВА

 
Пускай не страждет твердь,
когда ее топчу,
не знает мук цветок,
вплетаемый в венок.
Пусть чистый ключ
от горечи не плачет
в глуши ночной!
Пусть на земле
не будет ни одной
души больной
и на свету – незрячей!
 

ГРАНИЦЫ

 
Не стану отрицать границ
меж недоступным и доступным.
Но тщусь глухую тьму страниц
пронзить познанием минутным.
 
 
Мой дух, томясь такой тоской,
не раз перелетал границы,
куда бредущему с клюкой
и за сто лет не дотащиться.
 
 
До этих далей на веку
не дохромаешь в мерном шаге —
они даются смельчаку внезапно, в огневой отваге.
 
 
Вам у границ застрять, слепцы!
Но ваших выгод не отъемлю
в быту, где голый практицизм
ногой нащупывает землю.
 
 
А я пчелою вознесусь
над льдом границ – к цветам вселенной.
И не беда, коль заблужусь
и не вернусь в мой улей бедный.
 

ВОЗВРАЩЕНЬЕ

 
Так вот что все исканья означали! —
лишь возвращенье, полное печали,
к истоку Жизни, к Свету, что извечен,
которым огонек моей души засвечен.
 
 
Так вот в чем заключается познанье:
сгорел и сгас – печаль воспоминанья!
И совершенства высшая примета —
лишь память темноты о миге света.
 

ФИАЛКА

 
За космами елей, в полдневной тиши,
где моет прозрачный ручей голыши
да с овцами дремлет пастух у ракит, —
лиловый бесенок на солнце сидит.
Он мал и тщедушен, он юн, как весна,
и шерсть на хвосте никому не страшна
 
 
Проказник пришел поиграть на опушку —
слегка пощекочет да выпустит мушку.
Вдруг, лист прошлогодний взметнув до небес,
промчался по лесу взаправдашний бес.
«Quos ego!»[4]4
  Я их! (лат.)


[Закрыть] – воскликнул он, к городу мча,
и задал бесенок за ним стрекача:
несется по ельнику наискосок,
как ветром гонимый лиловый платок.
Свалилась лиловая туфелька с пятки.
Поднять бы, да где там – летит без оглядки!
По той же опушке подпасок идет.
«Гляди-ка! – кричит он. – Фиалка цветет!»
 

МОЙ КОЛОДЕЗЬ

 
На тихом лугу перед домом
колодезь с белеющим дном
хоронится в срубе замшелом,
в зеленом венке травяном.
 
 
К нему наклоняется ива
всей тенью седой головы,
и луч, как паук серебристый,
колеблется в сетке листвы.
 
 
На белой песчаной подушке
вздремнула вода. Но тотчас
спросонья глядит в поднебесье
зрачками расширенных глаз.
 
 
К ней облако, ветром гонимо,
снижается дух перевесть.
Ночами же звезд и созвездий
в ее колыбели не счесть.
 
 
А в сумерках, пыльный, сморенный,
я тоже гляжу в глубину —
со звездами и облаками
товарищем влагу тяну.
 
 
О влага земная! с тоскою
к земле, словно сын, припаду,
хоть знаю: опять за звездою,
за синей звездою уйду.
 

ВЕЧЕРОМ

 
Все наши силы, как паук,
Завод высасывает жадно,
А грохот, скрежет, гул вокруг —
Как в вихре битвы беспощадной.
 
 
Идут другие нам взамен,
А где-то богатеет кто-то,
И в затхлом мраке этих стен
Все убыстряется работа.
 
 
Но что за люди у ворот,
Как тень дрожащая, мелькают?
А грохот ширится, растет,
И небо заревом пылает.
 

₁₉₁₃

ИЗ ЛИТОВСКИХ ПОЭТОВ

ПЕСНЬ МУЖИЧКА

 
Кудахтаньем зарю встречают куры дружно,
А мне за труд пора, в дугу мне гнуться нужно.
Дубинкою грозя, кричит приказчик дико:
«Что мешкаешь, холоп? Кобылу запряги-ка!»
 
 
В поту лица пашу землицу спозаранья,
Но хлещет плеть меня в награду за старанья.
Пути не различить, как поле покидаю,
При первых петухах в короткий сон впадаю.
 
 
Недели круглые кладу на бар труды я,
А все ж – свой луг скосил и выжал яровые.
Заботы о семье спать не дают ни мигу,
Под осень на барже я уплываю в Ригу.
 
 
Свезли зерно купцы – к ним благосклонно небо, —
Я ж – ради господа – прошу кусочек хлеба.
Хоть захворал, простыв, но будь покорен игу!
Коль повелят, опять плыви с дровами в Ригу.
 
 
Война ударила. И барин именитый
Сказал мне: «Раб, ступай! Отчизна ждет защиты!»
В палатах плохо ли сидеть, читая книгу?
Связав, меня тотчас препроводили в Ригу.
 
 
Глотаю горечь слез я с хлебом заедино.
День изо дня трудясь, живу я, как скотина.
Купаться в золоте панам судьба судила,
Меня же, голяка, возьмет не в срок могила.
 
 
Нет равных меж людьми: то истина святая!
Чтут гордых бар, ничем сермяжника считая.
Что ж делать нам, пока пребудет смерть отрадой?
Надежды не терять, глушить сивуху надо.
 
 
Всесильный наш господь! Отец земного люда!
Неужто мне вовек все будет житься худо?
Счастливцам – что ни день светлей, – так неужели
Мне будет одному на свете все тяжеле?
 

_‹1823›

ВОТ УЖ СНЕГ…

 
Вот уж снег последний тает,
Зелень землю одевает.
Ярче солнце заблистало,
Вешняя пора настала.
 
 
Мчится речка перед нами,
Громыхает голышами,
И ласкает слух повсюду
Шум реки простому люду.
 
 
Вихорь кружится в лесочке,
Вьются листья о листочки.
Затрещав, валится тяжко
Наземь дерево-бедняжка.
 
 
На горе и у пригорка,
За стадами глядя зорко,
Дуют в дудочки подпаски,
Затевают песни-пляски.
 
 
Волк на стадо нападает —
Псы тревогу поднимают:
«Э, э, эй! Дружней, живее
На бродягу, на злодея!»
 
 
И подпаски, скрипки бросив,
Гонят волка средь колосьев.
«Сгинь! – покрикивают звонко.
Насмерть испугал зайчонка!»
 
 
Лишь Балтрукаса макушку
Заприметила кукушка,
Песенку она прервала,
В чаще сумрачной пропала.
 
 
Соловей над лугом гладким
Кличет Еву свистом сладким:
«Эй, пускать овечье стадо
На красивый луг не надо!»
 
 
В пойме травка молодая
Гонит стебли, вырастая.
В небе, ясном и высоком,
Смотрит ястреб жадным оком.
 
 
Ах, хозяйка зазевалась
И – споткнулась, заметалась…
«Пособите, люди, – просит, —
Ястреб курочку уносит!»
 
 
А воробышек привычно
Вьет гнездо в трубе кирпичной.
Отовсюду крошки, зерна
Тащит в гнездышко проворно.
 
 
Любит труд такая птичка!
Эта птичка-невеличка
Ищет корма непрестанно,
Кров себе готовит рьяно.
 
 
Гей, быки! Зимы не стало!
Плуг тащить пора настала!
Не жалейте сил в работе,
Свечереет – отдохнете!
 

БУДЕТ ПО-ДРУГОМУ!

 
Срок придет – настанут перемены в мире:
Те, кто предавал нас, кончат век в Сибири,
Царские холопы присмиреют в страхе,
И полягут вскоре палачи на плахе…
Мы клялись пред миром дать свободу Польше,
Возвратить ей силу. Гнет немыслим больше!
И от сердца к сердцу клич передается:
Срок сраженья близок. Ты готов бороться?
В наши дни обманом не удержишь власти,
Войско – не опора гибнущих династий,
И уже сегодня поняли мильоны,
Что готовы рухнуть вековые троны.
Сбросим в грязь короны, будет труд в почете,
Пахарь вольным станет, принцев не найдете!
Бывшие магнаты поспешат укрыться
Под крылом тирана в северной столице.
Новое восстанье власть несет народу,
Больше не доверим шляхтичам свободу!
 
 
Весь народ восстанет, чтоб владеть богатством,
Чтобы братство стало настоящим братством!
Сколько бы дворяне впредь ни бунтовали,
Этот бунт к свободе приведет едва ли…
Равенства дворяне не даруют людям,
О себе их думы: скоро власть добудем,
И места повыше как-нибудь захватим,
А потом наденем снова цепь собратьям…
День придет: крестьянин завладеет полем,
Труженика грабить больше не позволим,
Барщина, поборы людям не приснятся,
Тяжело придется только тунеядцам.
Племена сольются и сотрут границы,
Все трудиться станем и трудом кормиться,
Ремеслом мы будем и землей богаты,
И в чести не будут праздные магнаты.
Поровну поделим пастбища и пашни,
Армии распустим, войны – день вчерашний.
 
 
Раз господ не будет, ни к чему и войны,
Нет, не литься крови – люди жить достойны,
За других мы гибнуть не желаем в схватке!
Заведем мы вскоре новые порядки…
 
 
Ни к чему нам слезы, глаз нам нужен зоркий,
Надо помнить мудрость нашей поговорки,
Что сухим не выйдешь из болотной жижи, —
Нас манила Сена – вот мы и в Париже!
Край наш не погибнет, край наш не увянет,
Станет он прекрасней, величавей станет!
Враг жестокий мыслит: изгнана крамола,
Ниц все пали в страхе у его престола.
Это заблужденье. Мы уже не дети,
Все мы понимаем: правда есть на свете,
По-другому будут управляться страны,
Не способны править странами тираны…
Можете сегодня вы себе представить,
Что не царь кровавый – сами будем править?
Будущее наше только в нашей воле,
Посему – готовьтесь в тайниках подполья,
Пожелаем в битве мы себе удачи.
Будет по-другому! Будет все иначе!..
 

_{Между 1834 и 1837}

ПЕСНЯ БИРУТЕ

 
У моря, в Паланге, омытой ветрами,
В Паланге, что вырвана с бою врагами,
Гора есть Бируте; повсюду по склонам
Она сосняком поросла зеленым.
 
 
В краю этом древнем, отчем наследьи,
Пруссы и курши нам были соседи.
Прекраснее розы, нежнее руты
Жила там когда-то княгиня Бируте.
 
 
Была та княгиня не царского рода,
Вышла она из простого народа,
Она жемчуга надевать не желала,
Когда по берегу моря гуляла.
 
 
В холщовой рубахе она ходила,
Она полосатую юбку носила,
На шею нить янтаря надевала,
В желтые косы руту вплетала.
 
 
Однажды братья ее на рассвете
Отправились в море закинуть сети,
Сестра несла им обед и в ту пору
Встретила князя, спешившего в гору.
 
 
То князь был Кястутис – добрый властитель,
Жемайтов и всей Литвы повелитель.
Тогда с тевтонами шел он сразиться,
Что вновь угрожали нашей границе.
 
 
Как солнце, кольчуга его блестела,
Он взял с собой меч и лук взял и стрелы.
Он был на коне, попоной покрытом.
Конь его серый бил землю копытом.
 
 
Князь, увидав, как Бируте красива,
Молвил, сдержать не пытаясь порыва:
«Не знаю – девушка ты иль богиня,
Но будь моею женою отныне!
 
 
Я издавна правлю всею округой,
Ты станешь княгиней, моей супругой.
На месте, где встретились мы с тобою,
Тебе я высокий замок построю.
 
 
Я дать повелю в честь этой минуты
Горе, где сошлись мы, имя Бируте.
Ты – нежность моя, и любовь, и сила,
Ты сердце мое навек полонила».
 
 
Слыша такое, Бируте младая,
От страха дрожа, со стыда сгорая,
Вздохнула и долу глаза опустила
И голову тихо пред князем склонила.
 
 
«Князь, не могу я в том не сознаться,
Клялась Перкунасу чистой остаться,
Но быть по-твоему, – я готова,
Пускай твое исполнится слово!»
И – слово сдержал, и на этом же месте
Построил Кястутис замок невесте,
Потом на юной Бируте женился,
И Витаутас вскоре на свет явился.
 

_1824(?)

СЛАВА ЖЕМАЙТИСОВ

Ода

 
О, я видел Вильнюс славный,
Знаний древнюю обитель.
Край жемайтисов здесь давний —
Был тут мирным каждый житель.
 
 
Слава предков вечно с нами,
Каждый рад служить отчизне…
Сокрушенное веками
Возвратить должны мы к жизни!
 
 
Мир давно уж был уверен;
Наша сломлена держава,
И родной язык потерян,
И мертва былая слава…
 
 
Но жемайты оживают:
Честь отцов, их речь и взгляды
Нашу дружбу утверждают, —
И литовцы тоже рады…
 
 
Рингаудас, ты с нами вместе,
Миндаугас отважный – тоже,
О бессмертной вашей чести
Возвещает голос божий!
 
 
Славься, старый Гедиминас,
Альгирдас – ты победитель!
Ты, Кястутис, вдохнови нас —
Самый доблестный воитель!
 
 
Вы в забвенье долго были,
Враг страну терзал кровавый, —
Но жемайты возродили
Вашу попранную славу.
 
 
И Литва горда недаром
Сыновьями удалыми:
Рухнул гнет под их ударом,
Спасено отчизны имя!
 
 
Над литовскими лесами
Солнце яркое сияет,
И, прикрыв глаза руками,
Злобный недруг убегает.
 
 
И молва летит, стогласна,
Машет крыльями большими,
Прославляя край прекрасный,
Мчась над землями чужими:
 
 
«Мир! Ты видишь, изумленный,
Что на Севере свершилось?
У Литвы многоплеменной
Снова сила появилась!»
 

ЗЯБЛИК

 
Эй, зяблик, зяблик! Ты где беспутно
Провел всю ночку, где встретил утро?
 
 
В зеленой роще, где сосны, ели,
В высокой клети – в чужой постели.
 
 
Ты грех покроешь иль так оставишь
И малых деток кормить не станешь?
 
 
Всю ночку зяблик тайком гуляет,
А утром – где он? Никто не знает.
 
 
Эй, ты, бродяга, эй, зяблик, где ты?
Проходят годы – тебя все нету.
 
 
Уж наши дочки беды не знают,
Тебя и в песнях не поминают.
 
 
И даже если опять нагрянешь,
Ты наших дочек вновь не обманешь.
 
 
Тебя не встретят – и не надейся,
Ждут наши дочки лишь земледельца.
 
 
Ступай, бездельник, своей дорогой,
Ты, горе-пахарь, ты, тонконогий.
 
 
Не соблазнишь ты литовских дочек,
Ступай же с богом, живи как хочешь.
 

МЫ ЛИТВИНАМИ РОЖДЕНЫ

 
Мы литвинами рождены,
Мы литвинами быть должны.
Делу славному с колыбели
До могилы будем верны!
 
 
От волн балтийских до башен Вильно
Земля врагами осквернена,
Но храбрецами Литва обильна —
Литвинов гордых родит она.
 
 
Грозою смертной полнятся тучи,
Крепчает ветра грозящий крик;
Недруги силятся в злобе жгучей
Искоренить наш древний язык.
 
 
Но тверд литовец – не будет нем он
И в час урочный сбросит ярем,
Так величавый и сильный Неман
Не умолкает и подо льдом.
 
 
Благословенна Литва литвинов!
Родина, не предавайся тоске!
Стой, не колеблясь и страх отринув,
И говори на родном языке!
 
 
Пусть недруг ярится, не сознавая,
Что наше слово не просто блажь,
Мы клич надежды «Литва родная!»
Помним с рожденья, как «Отче наш».
 
 
Тот, кто литовец сердцем и родом,
Не осквернит родимую речь.
Лишь тот спасется, кто и под гнетом
Слово живое сумел сберечь.
 
 
Мы литвинами рождены,
Мы литвинами быть должны.
Делу славному с колыбели
До могилы будем верны!