Текст книги "Поэзия народов СССР XIX – начала XX века"

Автор книги: авторов Коллектив

КУСОК ХЛЕБА

 
На улице холод и сумрак туманный,
А ветер осенний бушует, как пьяный.
Гляжу: под плетнем весь промокший до нитки
Мальчонка, в изодранной латаной свитке,
Идет-ковыляет и к хате подходит,
Заплаканных глазок с окошек не сводит,
А взгляд выражает голодную муку…
«Прошу Христа ради!..» Застывшую руку
К окну простирает: «Мне хлебца немножко…»
И черствого хлеба кусочек в окошко
Ему протянули… Худыми руками
Схватил подаянье и, к хлебу губами
Припав, по дороге побрел, изможденный…
А слезы утер ему ветер студеный.
 

₁₈₈₂

УНЫЛЫЕ КАРТИНЫ

 
Убогие нивы, убогие села,
Убогий, оборванный люд.
Картины унылые, вид невеселый, —
Других не отыщешь ты тут.
 
 
На них не глядеть бы, забыть на мгновенье,
Но нет, не сыскать забытья:
То люди родные, родные селенья,
То мать Украина моя…
 

МАНИФЕСТ

 
«К вам, верноподданные, к вам
Пылаю я любовью!..
Я для порядка – не со зла —
Столицу залил кровью.
 
 
Меня микадо удивил:
Воспитан очень странно…
А тут – рабочие, Гапон
Зашевелились рано…
 
 
Дам конституцию взамен, —
Не нужно будет рая!
Но государственных основ
Ломать не дозволяю!
 
 
Собрать парламент разрешу,
Пускай он заседает,
Но пусть в парламенте народ
Булыга представляет.
 
 
Свободу «инородцам» дам
И всех я в том заверю,
Но тут же накрепко для них
Запру в парламент двери.
 
 
Свободу вере дам любой,
Но пусть синод исправно
Следит, чтоб не сбежал никто
Из веры православной.
 
 
Законов силу укреплю!
Блюсти законы свято
По всей России будут впредь
Жандармы и солдаты.
 
 
Получит землю хлебороб —
Я буду предоволен,
Но панских и моих земель
Касаться он не волен.
 
 
И чтоб реформы провести
По всей Руси священной, —
Я разгоню профессоров,
Развею просвещенье!»
 

РАБОЧЕМУ

 
На богатеев дни и ночи
Трудись без отдыха, не спи;
А если уж заплачут очи, —
Печаль скорей в вине топи…
 
 
Пока твоим достатком скудным
Не завладеет мироед,
Пока ты заработком трудным
Не будешь изведен на нет,
 
 
Пока бесчувственное тело
Полиция не подберет,
Пока твой труп окоченелый
К анатому не попадет.
 

УКРАИНЕ

 
В краю далеком, где лишь вьюги
Мятутся, злобы не тая.
Тебе, любимейшей подруге,
Свои слагаю песни я.
 
 
И возникаешь ты, сияя,
В такой измученной красе,
Которой не убьют, родная,
Враги озлобленные все!
 

РУСИ-УКРАИНЕ

 
Желал бы я, страна родная,
Чтоб стала вольной ты в борьбе
И долгожданным счастьем рая
Была обязана себе.
 
 
Чтоб на Руси во всем величье
Владыкой стал простой народ,
Чтоб ясная краса мужичья
Цвела пышней из года в год;
 
 
Чтоб Русь, объединившись, встала
Без вековечного ярма
И среди ближних расцветала,
Свободных, как она сама!
 

НОЧЬЮ

 
Ночь глуха и непроглядна,
Воцарилась всюду тьма…
Как постыла, безотрадна,
Как тяжка моя тюрьма!
 
 
И в былом одни могилы,
И кресты лишь впереди:
О, как много нужно силы,
Чтобы свет не гас в груди!
 
 
Взглянешь – горькая досада,
Но порой сквозь тучи ты,
Словно звездочка-отрада,
Мне сияешь с высоты.
 

ЖЕНСКАЯ ДУША

 
Обессиленный, унылый, —
В горе я поник челом…
Но меня обвеял милый
Ангел дружеским крылом.
 
 
Тучкой в синеве безбрежной
Горе тает без следа…
Кто же ты, мой ангел нежный,
Вешняя моя звезда?
 
 
То – не ангел, к нам слетая,
Утешает в трудный час, —
Женская душа святая
В горе утешает нас.
 

ПЕСНЯ КАТОРЖАН

 
Там, где стужей ледовитой
Сопки скованы кругом,
С головой полу обритой
По острогам мы живем.
В полутемной шахте душной
Мы не покладая рук
Бьем, долбим гранит бездушный
Безотрадным «стук» да «стук».
 
 
Все лишь сном туманным было
Нет ни правды, ни добра.
Ранней стала нам могилой
Арестантская нора.
Мы в неволе изнываем,
Знамя вырвано из рук…
Раны сердца заглушаем
Однозвучным «стук» да «стук».
 
 
Но едва лишь в непогоду
Снова вьюга запоет, —
Этот гул дойдет к народу,
В грудь родную западет.
На святой свободы дело
Вышлем сотни свежих рук…
Бейте ж, братья, бейте смело,
Безустанно «стук» да «стук»!
 

* * *

 
Я не певец красавицы природы.
Холодной, равнодушной ко всему;
Измученные вижу я народы:
Они – родные сердцу моему.
 
 
Среди залитых золотом просторов
Того я вижу, кто всего лишен.
Лазурь… но в трели соловьиных хоров,
Как нож, врезается мужичий стон.
 
 
Пускай вокруг цвет разума, услада, —
Не в силах я их воспринять теперь,
Когда повсюду только муки ада
И брата брат на части рвет, как зверь!
 
 
И пусть поют на все лады поэты,
На лиры нежно возложив персты,
Об уголках блаженных в мире где-то…
Где есть страданье – нету красоты!
 
 
Пусть у природы, зря теряя время,
Они забвенья ищут без конца, —
Забвенья нет: страданиями всеми
Стучится мир настойчиво в сердца!
 

ПАРНАСЦАМ

 
Вас чарует небес бирюза,
Что, сверкая в стихах, каждый раз вам
Не дает, ослепляя глаза,
Приглядеться к убийственным язвам.
 
 
Всё вам снятся цветы да луга
И любви безграничной услады.
В тине видите вы жемчуга
И счастливых – средь страшного ада.
 
 
Жизнь – лишь радостный праздник для вас,
Воплощенье гармонии, блага…
Братцы, барский оставьте Парнас.
Нарядитесь в простую сермягу!
 
 
Пусть поет соловей вечерком —
Не делите с ним нежных мелодий,
А народным, простым языком
Укажете дорогу к свободе!
 

ЖЕМЧУЖИНА

 
Видел я любые перлы,
Драгоценные каменья,
Но с жемчужиной одною
Не идут они в сравненье.
 
 
Той жемчужины не купишь,
За нее не платят златом:
Беднякам она доступней,
Чем бездельникам богатым.
 
 
Той жемчужины не сыщешь
В тайниках земли и моря:
Только тот ее находит,
Кто понять способен горе.
 
 
Завладеть не может ею
Сила злобных, самовластных.
То – слеза священной скорби,
Пролитая за несчастных.
 

₁₈₈₆

ПЕСНЯ

 
С тех пор, как людям бог послал
На землю песню-чаровницу,
Как будто светоч воссиял,
Земную озарив темницу.
 
 
И звонкой песни волшебство
Вложило силу в человека,
И легче стало для него
Все, тяготившее от века.
 
 
Как вестнице счастливых дней,
Он настежь растворил ей двери,
Излил свои надежды с ней
И сам надеждам тем поверил.
 
 
Все чаянья и все мечты,
Все то, что грудь его томило,
Вдруг вырвалось из немоты
И в песне вслух заговорило.
 
 
Как беспросветна жизни мгла,
Поведала она, благая,
У самых черствых исторгая
Слезу участья и тепла.
 

₁₈₈₆

ГЕРОСТРАТ

Монолог в трех сценах

Действие происходит в Эфесе в 356 г. до P. X.

Действующее лицо – Герострат.

I

 
Как тихо ночь покров свой драгоценный
Раскинула над сонною землею!
Нигде ни звука; все кругом заснуло,
Лишь звезды ясно светят в вышине,
Рассыпались по дивной ризе неба
И с высоты глядят на землю, словно
Бессчетные, недремлющие очи.
О звезды-очи! Я в сиянье вашем
Бродил не раз, один, в тиши ночной,
Беседуя безмолвно сам с собою.
Я вас молил, недремлющие очи,
Стократно спрашивал у вас ответа
На те вопросы горькие мои,
Которые все знание земное
Ни разрешить, ни пояснить не может.
И вы вот так же ласково сияли,
Мерцали, трепетали надо мною,
Пленительные очи, где светилась
Мысль некая, запретная от века…
И, эту мысль скрывая в бездне неба,
Вы на меня глядели и молчали…
Так кто же, кто заговорит со мною?
О пышная земля, тебя молю я!
О небо в блеске злата и лазури,
Тебя, тебя я вопрошаю ныне!
О вы, которым ни конца и края!
Скажите мне, зачем же вы бессмертны,
Зачем же вы от века безначальны, —
Вы, у кого нет ни души, ни мысли;
Я ж, существо разумное меж вами,
Я должен умереть, исчезнуть мигом;
Я – тот, который может вас постигнуть,
Который вам дал имя и прозванье
И различает в вас добро и зло, —
Я должен умереть, и то же время,
Что я делю на годы, дни, минуты,
Меня в ничто повергнет… Горе, горе!..
Но ведь душа моя желает жизни,
Ведь я хочу всегда и знать, и слышать,
И видеть эту красоту земную,
И радоваться, правду обнаружив,
Страдать и мучиться, неправду видя!
И все безмерно долго, вековечно…
Но нет, мечта напрасна, – миг единый,
И оборвется нить короткой жизни,
И в тот же самый миг меня не станет:
Не станет глаз, что так хотели видеть,
Ума не станет, что желал познанья,
И самого желания не станет… Конец…
Ничто… Ничто, и точка. Да!
Но если – да, зачем родиться было,
Зачем, кому нужна и жизнь такая?
И раз не вечность, то не все ль равно —
Год проживешь ли, десять ли, минуту?
О Мойра, Мойра! Ты неумолима!
Взамен бессмертья людям ты дала
Напрасные желанья, а надежду
Оставила младенцам малоумным.
Так отними тогда и разум мой,
Дай в невозможное хоть раз поверить:
Без этой веры не смогу отныне
Счастливым быть в убогой этой жизни!
 

II

 
Зачем тогда нужна мне жизнь моя?
Затем лишь, чтобы дожидаться смерти,
Благодаря судьбу за всякий день,
Каким из вековечного запаса
Она меня надменно одарила?…
А для чего ничтожный этот дар?
Не лучше ли сказать судьбе сегодня:
«Возьми твой дар ничтожный, – вот он, вот;
Я милостыни жалкой не желаю!»
Сказать, – ну да, сказать-то мог бы я,
Но есть ли сила совершить такое?
Не поступлю ли я наоборот
Перед лицом последнего прощанья
И не воскликну ли: «О, погоди,
Смерть грозная, и дай пожить немного,
Хоть год еще, хоть день, ну, хоть мгновенье!.
Нет, не тому от жизни отрешаться,
Кто только вечность видит пред собою.
Так что же сделать, чтобы даже смерть
Осилить, над судьбою посмеявшись?
И вовсе нету способа такого?
Нет… Каждый умирает, и в веках
Его постигнет горькое забвенье.
Но что сказал я? Что сказал? Ужель
Забвенье всех ушедших постигало?
Ужель на свете не было таких,
Чье имя поднималось над веками?
О, Ахиллес! И Гектор! И Патрокл!
О, тени славные гигантов наших!
Творцы былые, славные поэты!
Не стало вас, но эхо ваших дел
Переживет людские поколенья
И ваше имя в памяти людей,
Нетленное, навеки сохранится,
Пребудет выше всех иных имен!
Так масло чистое в воде не тонет, —
Хотя бы море сверху разлилося,
Оно всплывет наверх таким же чистым;
Так солнца ясного не скроют тучи,
Хотя бы собрались толпами в небе:
Раздвинутся они и, как бывало,
Оно заблещет светом лучезарным.
О вечные герои! Вас припомнив,
Развеселил я сумрачную душу.
Да, значит, смерть перехитрить возможно
И, даже не оставшись на земле,
Свою частицу все же здесь оставить,
Частицу эту – имя – обессмертить.
Пускай же ваших славных дел пример
Меня научит, как достигнуть славы,
Чтоб, переживши самого себя,
Я в памяти людской навек остался.
О, я свершу деяние такое,
Что превзойдет свершенное другими,
И вознесут грядущие века
Превыше прочих – имя Герострата!
 

III

 
Нет, не по мне высокие деянья,
Себя прославить ими – не дано…
Что может быть печальнее стремленья
Великое содеять – и не мочь
Наималейший совершить поступок!
Еще недавно думал я, что делом
Великим удивить способен землю,
А вот теперь постиг наверняка,
Что ни к чему такому не пригоден
И вовсе ни к чему не приспособлен.
Бывало, думал – воинскою славой
В сражении с врагом себя покрою,
И что же? В первом же бою с врагами
Бежал я, устрашася смерти: так
Ничтожный раб от плети убегает.
Я испугался, что умру внезапно,
Не совершив замышленного мною,
И несказанный страх понес меня
От поля грозной битвы той далече,
И после я пришел в себя не скоро.
Я клял себя, я поносил себя,
Я сам себя стыдился – но напрасно:
Того, что сталось, не вернуть. Позднее
Задумал я поэзией заняться;
Но самая же первая поэма
Моя всех рассмешила: вскоре я
Увидел сам, что и к тому не годен.
За прочее я далее и не брался:
Я знал конец, еще не начиная…
И к первым опасениям моим,
Что я, ничтожный, обречен забвенью,
Добавилась отныне жажда мести.
Кому – не знаю: не богам Олимпа,
Ведь в них не верю я; не прочим людям,
Ведь знаю я, что люди неповинны;
Но все не затихает жажда мести
За то, что я ничтожен, – как огонь,
Она палит и не дает покоя.
А мысль – свершить великое деянье —
Не гаснет тоже, грудь мою сжигая…
Как поступить мне? Что свершу теперь
Я, ни к чему на свете не способный?
Ужель стерплю, чтоб вечность тем досталась,
Кто, может быть, о ней не помышляет,
Кто, может быть, и жизнь считает долгой?
Ха, ха!.. Такому, кто и не жил вовсе,
Достанется навек хвала людская?
Бессмертны, да! Кронион! Гера! Феб!
И Артемида! – все они бессмертны,
Хоть вовсе не жили, а Герострат,
Который ни во что их не вменяет,
Он – эфемера, однодневка. Даже
Храм этот, память давних заблуждений,
Бездушное творение таких,
Как я, ничтожных, жалких однодневок,
И тот переживет чреду столетий
И будет выситься, когда мои
Истлеют кости и сотрется имя…
О, страх какой! Мешается мой разум…
Неужто ничего?…
Нашел! Нашел! Не добродетелью себя прославлю:
Пусть небывалое досель злодейство
Мое навеки имя сохранит:
И каждый, содрогаясь в лютом страхе,
Пусть повторяет имя: Герострат!
Пусть деды, повествуя после внукам
О том, что было, скажут: это он,
Безумец Герострат… Но к делу! К делу!
Храм, тот, который строили годами,
В который столько сил вложили люди
И времени, и золота вложили,
Который украшением земли
И славой стал бессмертною богине, —
Прекрасный храм, святыню всех народов
Я уничтожу вдруг в одну минуту.
Все спят окрест. Никто не помешает…
Сейчас же я…
(Подбегает к храму и высекает огонь.)
Огонь, вот кто поможет
Мне совершить задуманное. Что ж,
Сжигай скорей надменное строенье;
Пускай оно в осколки разлетится,
Рассыплется. Ужасным разрушеньем
Свое навечно сохраню я имя.
(Поджигает храм.)
Все сделано. Теперь никто не сможет
Остановить мой замысел ужасный.
Горит! Горит! О, как зарокотало!
Ха! ха! ха! ха! Благая Артемида!
Спаси свой храм. Ну, что же не спасаешь?
Ведь ты всесильна, ты бессмертна даже,
А Герострат – ничтожное созданье.
Ха! ха! Легко же я твое величье
Ничтожеством своим переборол!
Ага! Шипит! Ха! ха! ха! ха! Пускай!
Пускай сильнее разгорится. После,
Когда и камня целого не станет,
Я выйду, имя объявлю свое.
Ха! ха! ха! ха! Зачем не знал я прежде,
Что так легко навеки стать бессмертным?
Ведь даже время с именем моим
Расправиться не властно и не сможет.
И там, где будут вспоминать героев,
Там вспомнят и безумца Герострата.
(В храме поднимается шум и беготня.
Гасят огонь.)
Что, гасите? Нет, опоздали вы:
Не погасить моей извечной славы!
Она бессмертна! Слышите? – бессмертна!!
 

ИДЕАЛЬНЫЙ ПУБЛИЦИСТ

 
Он выступить готов бесстрашно против многих
Убогих,
Во всем подвластен он своей второй натуре —
Цензуре.
Он будет обличать, греметь под стать набату —
За плату;
Он возмутится вслух порядками дурными —
Чужими,
И тем, что весь парод придавлен тяжким горем
За морем.
Про бедствия всех стран расскажет он, минуя
Родную,
Советы он дает, чтоб наживался пуще
Имущий.
Он хочет, чтоб народ учился – до кончины
Гнуть спины.
Он жаждет, чтоб и пан осваивал культуру —
Драл шкуру.
Он не способен лгать и взятки брать, поверьте,
По смерти.
 

₁₈₉₁

ВЫШЕ ТУЧ

 
Выше туч, мой брат! Иди все выше!
В горы из-под этой ветхой крыши!
 
 
Тихо там, в заоблачном просторе,
Не дошло туда людское горе.
 
 
Не тревожат чары там весною,
Ветер лишь да тучи пеленою.
 
 
Но студеный горный, снег сыпучий
Лучше, чем в долинах град и тучи.
 
 
Лучше зимний холод на вершинах,
Чем весна без радости в долинах.
 
 
Там, где мир нагорный – твой учитель,
Сам ты свой судья и утешитель!
 

ДУМКА

 
Мне кажется, что я не жил,
А жить все только собирался,
Чего-то ждал, искал, тужил,
Служить чему-то обещался —
А молодость и промелькнула
И, жизни не видав, заснула.
 
 
Вот день, ненастный, как всегда.
Я грустно панихиду правлю:
«Прощайте, юные года!
Я не хулю вас и не славлю:
Вас из могилы не добуду,
Уже я молодым не буду».
 
 
И все ж, тоскуя, вижу я
Не мертвой молодость, а сонной:
Еще не время для нытья,
Не время песне похоронной!
Мы поживем! Послужим людям!
Искать и ждать чего-то будем!
 

ЭЛЕГИЯ

 
Когда умрем и зарастем цветами,
То в памяти мы оживем не раз,
Покамест рядом с нашими костями
Все не заснут, кто только помнил нас.
 
 
И уж последней смертью будет эта,
И даже прах наш ветром разнесет.
Придет весна, пора любви и света,
А нас никто нигде не назовет…
 
 
Лишь девушка, полуденной порою
Бродя одна, зайдет в притихший бор
И вдруг сожмется сердце молодое,
И затуманится слезами взор.
 
 
Она услышит нас, увидит зримо,
Как сон, как отзвук повести былой,
И, опустив глаза, вздохнет, томима
Властительною сказкою лесной.
 

КАМЕННЫЙ ВЕК

 
Сущность каменного века
Досконально изучив,
Вижу: лезет мой прапрадед
Сквозь чащобу, еле жив.
Волочет оленью тушу,
Так что пот с него течет:
Солнце клонится к закату,
Но по-прежнему печет.
У пещеры сбросил тушу,
Кличет: «Эй, жена! Смотри!
Дай-ка мне поесть жаркого,
А зверюгу забери!»
Но прабабка молвит тихо:
«У меня жаркого нет,
На, поешь сырого мяса —
Было нынче на обед…»
Разъярился мой прапрадед:
«Что ты, стерва, мне плетешь?
Убирайся из пещеры,
Изобью, коль не уйдешь.
День-деньской лесами рыщу,
Как последний идиот,
А она сырое мясо
Мне на ужин подает!»
А прабабка испугалась,
Говорит: «Погас костер!
Терла палочки я, терла —
Не затлелись до сих пор!»
Он хватает нож кремневый:
«Уходи, старуха, прочь!»
Отхватил оленью ляжку,
Ест сырую, хоть не в мочь.
Тут прабабка зарыдала,
Слезы капают на грудь:
«Каждый день готовь жаркое,
А поди огня добудь!»
Не печалься так, бабуся!
Это, право, ерунда!
Скоро ты огонь добудешь,
И пройдет твоя беда.
Горше будет твоим детям
С электричеством в ладу:
Будет им огня довольно,
А жаркое – раз в году.
 

ОДИНОКИЙ НА ЧУЖБИНЕ

(Отрывок)

 
От арабских фолиантов
На мгновенье отрываюсь,
И в окне моем я вижу:
Сад раскинулся, сверкая.
 
 
Отведу глаза от книги —
Под окном растут бананы,
Шелестят листвою пальмы,
Мирты, фиги и платаны.
 
 
Я акацией любуюсь
И маслиной серебристой,
Миндалем светло-зеленым,
Кедром стройным и смолистым.
 
 
Ближе подойду к окну я —
Пахнут розы, базилики,
Туберозы и фиалки,
Ароматные гвоздики.
 
 
Только вдруг тоска змею
Вокруг сердца обернется:
Сам не знаю, грусть откуда
И куда же сердце рвется?
 

₁₈₉₈

* * *

 
Мой край, претерпеть за тебя не страшусь я
Беды и напасти,
Легко теперь вынесу всякое горе,
И скорбь, и несчастье.
 
 
Что раны страданий душевных, телесных
С их болью и кровью?
Я знаю – есть сердце, оно мои муки
Излечит любовью.
 

_{1900 (?)}

* * *

 
Поэзия! О спутница моя!
Ты – теплый, животворный пламень солнца,
Ты – месяц, что плывет, свой свет струя
В угрюмое тюремное оконце.
Когда мне будней грязь тяжка была,
Чудесные творила ты дела:
Все покрывала фантастичным флером,
Как серебристым месячным убором.
 
 
Когда томили скорби и недуг,
Я тихо шел куда глаза глядели
И слушал, как шумит зеленый луг
И море плещет в вечной колыбели.
Глядел я на гряду далеких гор,
Чьи склоны покрывал косматый бор;
На скалах тучки мирные дрожали…
Ах, душу чары нежные пленяли!
 
 
Мне помнится: однажды по весне
Я как-то задержался в поле чистом,
Там сладкий дух струился в душу мне
От тополей, с бальзамом схож душистым.
Сверкала под лучом волна ручья…
К траве, рыдая, вдруг склонился я,
Рыдал от радости, от аромата…
И услыхал: «Взгляни на психопата!»
 
 
Вы, люди, повторяли: «психопат»,
Когда мне упоительные сказки
Нашептывал при легком ветре сад
И ворковали горлинки о ласке, —
Когда при пенье, при игре смычков
Я застывал от набегавших снов
И, не простившись с важными гостями,
Шел к морю – с галькою играть, с волнами…
 
 
«Безумец!» – вы твердили и потом,
Когда, к деньгам не чувствуя стремленья
И сладостным обуреваем сном,
«Карьере» я не придавал значенья.
Безумным называли вы меня,
Когда, в душе любимый лик храня,
Я видел в нем лишь то, что поэтично,
Отбрасывая все, что прозаично.
 
 
Мне голос сердца вечно будет свят,
А вам тот голос – бредни психопата!
Не жду от вас я никаких наград —
Из сердца песен ключ бежит богатый!
Когда поэт в свой погружен напев,
Что для него ваш хохот или гнев?
Нет, не безумье в том! не аморальность!
Идущее из сердца – идеальность.
 

₁₉₀₁

* * *

 
Ах, сколько струн в душе!
Звенят Мечты и чувства, возникая, —
Ждут, что в слова их воплотят.
Но так бессильна речь людская…
Слова же страстно жить хотят…
 
 
Порой, огнем любви объят,
Влюбленный, мучась, изнывая,
Молчит, потупив робкий взгляд,
Хоть чувству нет конца и края…
«Она» ждет слов… уста молчат…
 

₁₉₀₄

ИСКРА

 
Она б еще сверкать могла,
Да вот сверкать не пожелала, —
На миг все силы собрала,
Ночь озарила – и пропала…
 
 
И снова темнота и мгла.
Погас и отблеск искры малой…
И жаль сиянья и тепла,
И ночь еще темнее стала…
 
 
След все ж остался… Будет пир!
Восторжествует свет над тьмою,
И в этот праздник вспомнит мир
Ночь, озаренную тобою!
 

₁₉₀₄

* * *

 
Ты вновь окрыляешь надежды и мысли,
И жизнь украшаешь, и даришь цветы, —
И слезы росой на ресницах повисли,
И встали из темной могилы мечты.
 
 
И вновь я лечу к лучезарному краю,
Люблю человека, за волю борюсь,
И в песнях людскую печаль выливаю,
И песням своим всей душой отдаюсь.
 
 
И снова я верю: все злобное канет,
Расступится мрак безысходных ночей,
И солнце на землю приветливо взглянет,
И слезы осушит улыбкой своей.
 

ЛЕБЕДИНОЙ СТАЕ

 
Вы тянетесь в лазурь от серого тумана,
От серых дней, от грусти и невзгод
На серебристый свет спокойного лимана,
На струи чистых вод.
 
 
Не жаль вам тех из вас, которых бьют морозы
И град сечет среди степей глухих:
Лазурь вам видится сквозь слезы,
А солнце сушит их.
 
 
И сколько вас в борьбе разбилось над волнами,
И сколько вас погибло там от мук, —
Но даже смерть сама бессильна перед вами,
Ей не сломить ваш дух.
 
 
Летите же! И, празднуя победу вашу,
Вернитесь мыслью к павшим, дорогим…
И перед тем, как выпить радостную чашу,
Хвалу воздайте им!
 

1904

АСТРЫ

 
В ночи, умывая росой лепестки,
Раскрылися астры, надели венки.
И начали светлой зари ожидать
И радугой яркою жизнь украшать…
 
 
И грезили астры в своем полусне
О травах шелковых, о солнечном дне, —
И в грезах им чудилась сказка одна,
Где всюду цветенье, где вечно весна…
 
 
Так грезили астры осенней норой,
Так ждали прихода весны золотой…
А утро их встретило мутным дождем
И всхлипами ветра в саду за кустом…
 
 
И астры увидели рядом тюрьму,
И поняли астры, что жить ни к чему, —
Склонились, засохли… И тут, как назло,
Над мертвыми астрами солнце взошло.
 

* * *

 
Милый, глянь – краса какая,
Солнцем залита земля.
Как вода блестит, сверкая,
Как волнуются поля!..
«Я слепой… тебя вот… вижу…»
 
 
Вот послушай: с новой силой
Соловейка трель отбил…
Побежим и спросим, милый,
Он сильней, чем мы. любил?!
«Я глухой… тебя вот… слышу…»
 

₁₉₀₅

* * *

 
К высотам, к серебряным далям снегов,
К ледовой вершине скалистой!
Оттуда я, раньше крылатых орлов,
Рассвет повстречаю лучистый…
 
 
За тучи! Где ясных лучей торжество
И солнце плывет, пламенея…
Где сердца наполнится светом его,
И сам уж светить я сумею.
 

₁₉₀₆

* * *

 
Люблю ее, зову своею
Голубку милую мою,
В полях, в лесах гуляю с нею,
Свои ей песенки пою.
 
 
Она ж задумчива, в тревоге,
В слезах глядит куда-то вдаль,
Как будто ищет на дороге
Все, что ушло, чего ей жаль.
 

₁₉₀₆

Неизвестный художник. Литография. Соборная площадь в Минске. 1849 г.

* * *

 
Ты в ту ночь была с другими,
Для других венки плела,
Надо мной же насмехалась,
Издевалась как могла.
 
 
Почему ж ты, лишь узнала,
Что давно женатый я,
Уж полгода не смеешься,
Только плачешь в три ручья?
 

₁₉₀₇

* * *

 
Воля?! Воля?! Брат! Товарищ!
Говори! Ужель не сон?
Что? Солдаты? Дым пожарищ?…
Толпы?… Тысячи знамен?…
 
 
Дальше!.. Рухнули темницы?
Города уже встают?
Говори! Сладчайшей птицей
Мне уста твои поют!
 
 
«Марсельезу»! Ночь – короче!
Бей в набат! Буди село!
Больше нет на свете ночи!
Люди! Воля! Рассвело!
 

₁₉₁₇