Текст книги "Поэзия народов СССР XIX – начала XX века"

Автор книги: авторов Коллектив

К ВЕТРУ

 
Мои слова, их жар и трепет,
О ветер, унеси с собой.
Они подобны черным углям,
В которых скрыт огонь живой.
 
 
Неси к сердцам, в неволе ждущим,
Когда придут свободы дни,
Слова, исполненные жара,
В сердца живые зарони.
 
 
А если в жилах кровь уснула —
Ее волнуй, ее буди,
Чтоб кровь горячая пылала
Свободы пламенем в груди!
 

РАБУ

 
Когда я гляжу на жестоких господ,
Гнетущих тебя, страстотерпца,
Рождается гнев – он растет и растет,
Как пламя, из самого сердца.
 
 
Пожар, о расплате, о мести крича,
В полнеба горит и дымится;
С землею сровнять я готов палача,
Который над слабым глумится.
 
 
Но если ты, раб, притерпелся, застыл
И медлишь уйти из неволи, —
В душе остывает неистовый пыл,
Смеюсь я и плачу от боли…
 

РЕШИМОСТЬ

 
Жаждет мир покоя, сна —
Мне ж дорога суждена!
 
 
Целовало меня зло,
Сердце кровью изошло;
 
 
Все терпел упрямо я,
Рана зажила моя.
 
 
В мире, что с бедой знаком,
Стану светлым маяком,
 
 
Буду я в ночи светить,
Чтобы спящих разбудить…
 

ОН УШЕЛ

 
Оба немо неподвижны,
В зале тает тишина,
Меж гардинами неслышный
Луч крадется от окна.
 
 
Оба немы. Взор смятенный
Гаснет, мучимый мольбой.
Поняла, пошла смиренно
И рояль открыла свой.
 
 
«Восемь мучеников» нежно
Заполняют грустный зал.
Танец пальцев безмятежный
Он в молчанье наблюдал.
 
 
Доиграла. И сомкнулась
Тишина, упав на пол,
От рояля отвернулась,
В зале пусто – он ушел.
 

ЛЕТО УМИРАЕТ…

 
Пред смертью лето ярко увядает,
Кровь пурпура горит над самым краем
Туч предвечерних, листья опадают
И шепчут: «Умираем, умираем».
 
 
И сад осиротел, и лишь блуждают
Печальные мечтатели без цели,
И ласточкам последним сострадают
И шепчут: «Улетели, улетели».
 
 
Осиротело сердце. Вот и осень
С вопросом приближается к окошку:
«Ты обувь починил? Пальто заштопал?
Готовь дрова и запасай картошку!»
 

КАНУН ВЕСНЫ

 
Забеременел, как видно, —
Сразу двойней, – воздух здешний
Зиму нам сулит морозец,
Синь и солнце – запах вешний.
 
 
Как проснусь – на окнах бельма,
Серебром покрыты крыши…
Что же голуби взлетают
В небеса все выше, выше?
 
 
Зажжены лучом блестящим,
Ледяные косы тают,
Догорая, словно свечки:
То ль смеются, то ль рыдают…
 
 
Календарь? Да что он знает
О земле или о небе:
Знает ли коза, что стыдно
Прыгать в огороде ребе?
 
 
Нет еще весны, поверь мне,
То – канун весны покуда.
Застегнись-ка поплотнее,
А не то грозит простуда.
 
 
Но рассудку я не внемлю,
И в распахнутом капоте
Я бегу с надеждой в сердце —
Поплясать с лучом в болоте.
 
 
Мне канун весны по нраву, —
Ранней зорькою умытый,
Рваным облаком одетый,
Ярким золотом прошитый!
 
 
Пусть меня толкает в спину
Ветер грубый и жестокий, —
Веет утро сладким хмелем
И меня целует в щеки.
 
 
Обнажен кусочек неба,
Нежно и свежо сверкая,
Словно юная еврейка,
Непорочная, нагая.
 
 
Счастлив я, когда в обнимку
С тенью пляшет свет горячий,
Тень – с огнем, и забываю
Все заботы, неудачи.
 
 
Да, люблю я эти игры,
Эти пляски светотени.
Сколько в них блаженной неги,
Сколько чудных наслаждений!
 
 
Я прошу о чем-то воздух,
Как невеста-недотрога,
Что глядит с улыбкой важной
То застенчиво, то строго.
 
 
То светло, то всюду темень,
Наконец-то слиться рады
Тень со светом… Сколько в этом
Обаяния, отрады!
 
 
А река? Ты издалёка
Слышишь, как трещат затоны?
Слышишь грохот? Слышишь хохот?
Слышишь скрипы? Слышишь стоны?
 
 
Скоро, скоро все узнают,
Как задавленная сила
Ломит лед, крушит железо, —
Все, что за зиму застыло.
 
 
За собою все потоки
Поведет единый разум, —
Поднапрут плечом единым.
Погоди, возьмутся разом!
 
 
Разом, братцы, разом надо
Лед сломать, сковавший воды, —
Да и тех, кто людям застит
Солнце, месяц, неба своды!
 
 
И, дыша свободой, волны,
Под мостами вырастая,
К морю Черному погонят
Толстых льдин большие стаи.
 
 
К черным всем морям ступайте!
Вам назначены судьбою
Обжигающие розги
И холодные побои!
 
 
Будут жечь лучи, как розги,
Будут бить наотмашь волны,
Запоют в глубинах рыбы,
Камень затрубит безмолвный.
 
 
А река, смеясь, ликуя,
Широко раздвинет воды,
Побежит весне навстречу
В блеске утреннем свободы.
 

ВЫСОКО В ГОРАХ

 
Высоко в горах,
На траве густой,
Счастья жаждал я
И любил мечтать.
Сам не знаю, что
Было той мечтой,
Знаю лишь – она
Не придет опять.
 
 
Может быть, мечту
Давних детских лет
Знает ветерок,
Иль полдневный луч,
Что в глаза вливал
Златоносный свет,
Иль глубокий дол,
Иль прозрачный ключ.
 
 
Высоко в горах
Рядом – никого,
Кроме трав, и там
Я себя постиг.
Там я в тишине
Видел божество,
Ангелы со мной
Были каждый миг.
 
 
Пятница. Бегу
Я наверх, к горам,
Хедера ярмо
Сбросив наконец.
Что мне Махарша,
Что мне Махарам, —
Радостно дышу,
Вольный, как птенец
 
 
Вижу я – вокруг
Новый мир цветет.
Все погружено
В океан лучей.
Солнце из своих
Вырвалось тенет,
Счастлива трава,
Счастлив муравей.
 
 
И миры добра
Нежно и светло
В существе моем
Зиждутся в тиши.
Полным ртом я пью
Воздуха тепло,
Свежий бьет родник
В глубине души.
 
 
Мне б туда, туда,
В дальнюю бы даль,
Как я тосковал
В давние года!
И росла во мне
Детская печаль,
Но узнать не смог:
Где мое «туда»?
 
 
Знают хорошо
Ласточки: парят,
Подают мне весть
На лету своем.
Не могу понять, —
Что мне говорят,
Не владею их
Птичьим словарем.
 
 
Высоко в горах,
На траве густой,
Счастья жаждал я
И любил мечтать.
Сам не знаю, что
Было той мечтой,
Знаю лишь – она
Не придет опять.
 

МОЙ САД

 
Вот мой сад. Вы, может быть,
Посетить его хотите?
Не стесняйтесь, полюбуйтесь,
Приглашаю, приходите!
 
 
Сад, не сглазить бы, велик, —
Он один такой в местечке!
Каждый листик веселится,
Светятся стволы, как свечки!
 
 
Умывает их роса,
День расчесывает гребнем,
Отягчаются плодами
Ветки в воздухе целебном.
 
 
Никнут яблоки к земле,
Тяжелы, круглы, румяны,
Груши на ветвях безмолвны
И желанны, так желанны!
 
 
Смотрят воровски, хитро
Вишни черными глазами.
Сливы… Ах, какие сливы,
Так и просятся к нам сами!
 
 
Персики свежи, нежны
И манят усладой летней,
Словно пухленькие щечки
Девы пятнадцатилетней.
 
 
Да, мой сад велик, богат,
В нем, благодаренье богу,
Ах, не сглазить бы, – деревьев
И плодов различных много.
 
 
Я, не сглазить бы, его
Так люблю… Ну, право слово
Я люблю свой сад красивый,
Будто бы отца родного!
 
 
В летний день, после обеда,
Скажем, съевши суп, жаркое,
Забираюсь в глубь густую
И лежу в тени, в покое,
 
 
Скажем, под тенистой грушей,
И неведомые птички
Надо мной свистят, трезвонят,
Дьявол разберет их клички!
 
 
Канарейки, может быть?
Гм… Не молкнут, балаболки!
На меня, с их пеньем вместе,
Сыплются лучей осколки.
 
 
Дереву поклон отвесим, —
В тень сбегутся, как мышата,
Золотые пятна: сыплют
На меня пригоршни злата.
 
 
Путаются в бороде,
Тычутся в глаза, щекочут,
Ссорятся, – а в чем причина?
Уступить никто не хочет!
 
 
Ну их к бабушке! Тьфу, тьфу!
Право, экая досада,
Катятся по мне, глумятся,
Не пойму, чего им надо!
 
 
Тихо я лежу, смотрю,
Как листы зашелестели.
Кажется мне: я качаюсь
В золотистой колыбели.
 
 
Снизу ломтики небес
Вижу, затаив дыханье,
И в глазах моих так мягко
Ткутся нити сонной ткани,
 
 
Мягко, сладко… Где же я?
Это морок? Наважденье?
Нет, в саду я, слава богу,
Вот он, всем на загляденье!
 
 
Отгадайте, что в саду
Я задумал сделать? Всюду,
После жаркого таммуза,
Все плоды срывать я буду.
 
 
Вишни попрошу сперва
С дерева сойти чуть слышно,
А потом залью я водкой,
Сахаром засыплю вишню.
 
 
Крепкой или сладкой, – вас
Угощу вишневкой скоро,
А покуда мы займемся
Персиками у забора.
 
 
Пусть поспеют, и тогда, —
Что за чудное даренье! —
Благоверная моя
Приготовит нам варенье.
 
 
Поглядели б на него —
И застыли б изумленно:
Как янтарь, оно сверкает,
Словно амбра, благовонно!
 
 
Благоверная моя,
Не совру, весьма искусна.
Если я хвалю варенье,
Значит, вправду очень вкусно
 
 
Вот и слив пришла пора…
Но, друзья, не поспешая,
Сливы превратим в повидло,
Не в повидло – в яство рая!
 
 
Пусть в печи, в горшке – с ведро
Двое суток протомятся,
Их протрут, – нужны приправы, —
Но не в этом дело, братцы!
 
 
Хлеб намажьте вы повидлом —
И возрадуются души!
К тете Груше воззовите,
К той, что маринует груши.
 
 
Удовольствия от них
Ваше сердце возжелало?
Уксус вы прокипятите,
Как жена моя, сначала,
 
 
С сахаром, само собой,
Пряности прибавьте тоже
И лавровый лист, а груши
Опустите чуть попозже,
 
 
С хвостиками, целиком,
Но без кожуры, конечно:
Не засахарятся, знайте, —
Говорю чистосердечно!
 
 
Грушам должное воздав,
Яблокам не дайте спуску,
Чтоб из яблок сделать кугель,
Цимес, книши на закуску!
 
 
Но не будем на обжор
Мы похожи! Без отсрочки
Я из самых лучших яблок
Кваса наварю три бочки.
 
 
Ведь в субботу, после сна,
Осенью, когда, пусть тихо,
Хочется зевнуть, чихнуть,
Но зевка-то нет и чиха,
 
 
Хочется испить, – чего?
Сладкой, горькой ли новинки?
Тут-то в самый раз – наш квас,
Но притом – не без кислинки!
 
 
Мелочь, скажете? Нет, нет!
Зная изобилье это,
С божьей помощью в мой дом
Средь зимы вступает лето.
 
 
Длинным зимним вечерком
Добрым людям сердце радо:
Нам поговорить друг с другом
И полакомиться надо.
 
 
Рассажу их вкруг стола,
Крикну: «Пани!» – мол, к беседе
Приступаем, так на славу
Угости, жена, соседей.
 
 
К чаю – коржики, торты,
Сдоба, пряники… Тогда-то
Появляется внезапно
На столе мой сад богатый.
 
 
Жизни радуются все,
Наступает миг счастливый:
На столе зимою зреют
Груши, персики и сливы!
 
 
Груши – в маринаде, значит,
Вишни, – стало быть, вишневка,
Сливы, персики – повидло
И варенье, – вот как ловко!
 
 
Лбы в поту: трудна работа,
Люди лакомства хватают,
За щеки они, за обе,
Все, что схватят, уплетают!
 
 
И становятся нам слаще
Яства, и тепло, и речи,
Лампа что костер пылает,
И слепят огнями свечи.
 
 
Развязались языки, —
Любо поострить народу,
Наконец, – прости, всевышний, —
Раскрываем карт колоду.
 
 
Проигрыш? Иль повезло?
Увлечен, как все, игрою,
Слышу все ж: стучится в ставни
Груша зимнею порою:
 
 
«Ой, хозяин, мне темно,
Ой, мне горько жить на свете!
Хлещет голую меня
Прутьями моими ветер!»
 
 
Карты надо тасовать,
Но в душе – тоска, надсада.
Еле слышно я вздыхаю:
О, как жаль, как жаль мне сада!
 

ИЗ ГРУЗИНСКИХ ПОЭТОВ

* * *

 
О далекие, полные света года!
Отлетела, как сон, ваших дней череда.
Я же, верно, не стану иным никогда,
Не гонюсь я за сменой времен.
Я все тот же всегда.
 
 
Я ушел от людей, суетой утомлен.
Вы дивитесь, что жив я, как встарь, как тогда?
Я все тот же всегда.
 
 
Я печальной судьбою своей заклеймен,
О, да будет щитом мне надежды звезда!
Я все тот же всегда.
 
 
Убегает надежда, напрасен мой стон…
Лучше смерть, если нет упований следа.
Я все тот же всегда.
 
 
Я единой единожды отдан в полон,
Я служу ей, не ведая рабства стыда,
Я все тот же всегда.
 
 
Жаль мне тех, кто на верность, как я, осужден.
Это рыцарство наше не стоит труда.
Я все тот же всегда.
 
 
А она обо мне и не помнит, горда.
Все же, где бы я ни был, я с ней навсегда.
Я все тот же, пусть годы бегут, как вода.
Не гонюсь я за сменой времен.
Я все тот же всегда.
 

КАВКАЗ

 
Главой над Понтийским встает побережьем,
Скалистой стопою на Каспие свежем,
Простерт меж морями Кавказ-Голиаф,
Все дивные дива творенья собрав.
 
 
Там – грохот обвала, здесь – праздник природы.
По скатам ребристым, по глыбам породы
Свирепые реки, сломавшие льды,
Несут орошенье в поля и сады.
 
 
Закутанный тучей шелом великана
Сверкает резьбой ледяного чекана,
Но время наступит, и рухнет шелом, —
Лавиною скатится в горный пролом.
 
 
Скольженье, мельканье, таинственный трепет…
Там вьюга чудовище странное лепит,
Там новая вьюга столбом завилась
И прянула в бездну, исчезнув из глаз.
 
 
Ревет ураган, и туманные клочья
Влачатся, и утро становится ночью.
Гляди, – затрещала земная кора,
И хлябью потока разверзлась гора.
 
 
Там лес строевой закачался под ветром,
Дорога обвалом засыпана щедрым.
Один только высится кряж голубой
И распоряжается жизнью любой.
 
 
Но выглянет солнце, – и в отблесках ранних,
Здесь гул водопада, там льда многогранник,
Создания нечеловеческих рук
Алмазом и золотом вспыхнули вдруг.
 
 
Любая былинка – творенья частица.
Жизнь искрится, блещет и жаждет вместиться
В цветочных кошницах и сочных плодах,
На склонах кудрявых, в зеленых садах.
 
 
На круче опасной, у склона лесного
Не встретит беспечный олень зверолова.
Он свесил рога и глядит, как внизу
Нестрашные молнии мечут грозу.
 
 
И тур, что ловчее оленя и выше,
Добрел до ущелья, где синею крышей
Свисает над ним неприступный ледник,
И зверь замычал и к теснине приник.
 
 
Когда-то давно к этим жутким отвесам
Титан Прометей был прикован Зевесом,
И коршун клевал его печень века,
И мчались над плахой его облака.
 
 
Но время пришло, и к расселине узкой
Явился воспитанный в армии русской
Герой Цицишвили, и Терек смирил,
И в скалах широко врата растворил.
 
 
И армия Севера в славе железной
Шагнула на кряж и, не дрогнув над бездной,
Кремневую молнию сжала рукой
И склеп раскрошила солдатской киркой.
 
 
Гряда великанов на вызов металла
Рыдала отгулами и трепетала.
Но дети Иверии поняли: тут
В их светлое Завтра дороги ведут.
 

ПЛАЧУЩЕЙ Н(ИНЕ) Ч(АВЧАВАДЗЕ)

 
Если, друг мой, в час свиданья
Ты полна изнеможенья,
Если впрямь твои страданья —
Не каприз воображенья, —
О, приди ко мне, светило,
Ляг на грудь мою, рыдая,
Чтоб душа моя изныла,
Скорбь твою перенимая.
Если ж, друг мой, эти слезы —
Только плод мечты чудесной,
Если жемчуг пал на розы,
Чтоб сиять росой небесной, —
О, продли мое блаженство,
Плачь еще! На целом свете
Нет такого совершенства,
Как живые слезы эти!
 

₁₈₂₉

ПИР

(Подражание Пушкину)

 
Люблю я пир, где царствует свобода,
Где слово «пей!» с заката до восхода
Над беззаботной слышится толпой;
Где, веселясь за чашей круговой,
Мы пьяный рог сменяем азарпешей;
Где на исходе ночи догоревшей,
Когда заря над городом встает,
Ко мне моя красавица идет,
Свой легкий стан в объятия склоняет
И за разгул веселый упрекает.
 

ПРОЩАНИЕ

 
На лепестках едва открытой розы
Роса небес сверкает и горит.
Не так ли, друг мой, медленные слезы
С твоих печальных катятся ланит?
Мой милый друг, в минуту расставанья,
О, как ты мне безмерно дорога!
И как умерю я твои страданья,
Как осушу печали жемчуга?
 
 
Я слез не лью, и страшной немотою
Опять окован бедный мой язык:
Пустым словам, затверженным толпою,
Моей любви вверять я не привык.
Лишь только призрак чувства многословен,
Язык любви не есть язык глупца,
И не найдется в нем таких диковин,
Чтоб всю любовь исчерпать до конца.
 
 
Вот почему так страшно сердце гложет
Пылание бестрепетных страстей.
Оно наружу вырваться не может,
Но тело прожигает до костей.
Лишь слабый сердцем любит по-иному.
Его любовь – упавший с гор поток:
Упавший с гор, поток подобен грому,
Но средь долин он мал и неглубок.
 
 
Такое сердце стоном и разлукой
Свою любовь развеет без труда
И, незнакомо с длительною мукой,
Вернется к жизни, легкой, как всегда.
 
 
Но есть сердца, подобные граниту,
И, если чувство врезалось в гранит,
Не властно время дать его в обиду,
Как и скалу оно не раздробит.
Пока восходит солнце надо мною,
Пока луна не остановит бег,
Пока живу я жизнию живою, —
Мой милый друг, я твой, я твой навек!
 

ЛИК ЦАРИЦЫ ТАМАРЫ В БЕТАНИЙСКОЙ ЦЕРКВИ

 
Твой светлый лик
Исполнен красоты,
Твой взор небесный светит, как денница.
Склонясь у ног твоих,
Ловлю твои черты
С благоговейным трепетом, царица!
 
 
Какой восторг
Стесняет сердце мне,
Как сотрясают грудь мою рыданья!
О, если бы я мог
С тобой наедине
Не вспоминать народные страданья!
 
 
Но все темней
На сердце у меня,
Куда ни глянь – везде одни руины…
О славе прошлых дней
Иверия твоя
Забыла в эти черные годины.
 
 
Как смутный сон,
Как невозвратный сон,
Исчез в веках расцвет твоей державы.
Из тьмы седых времен
Лишь мне сияет он,
Чтоб не погиб я без любви и славы.
 
 
На склоне лет,
В годину тяжких бед
Пришел к тебе я бедным и скорбящим.
Склонись на голос мой,
Взгляни на край родной,
Благослови крестом животворящим!
 
 
Чтоб расцвела
Иверия опять
Среди народов, как в былые годы;
Чтоб церковь обрела
Господню благодать
И просвещенье снизошло в народы!
 
 
Чтобы воскрес
Могучий наш язык,
Сердца любовью к родине горели;
Чтоб до глубин небес,
Торжественно велик,
Вознесся стих бессмертный Руставели!
 
 
Чтоб, закален
В страданьях и борьбе,
Опять воспрянул гений иверийца!
Но что тебе мой стон!
Не внемлешь ты мольбе,
И только в небо смотришь ты, царица!
 
 
О мать моя,
Иверия моя!
Откуда ждать на слезы мне ответа?
Униженный, больной,
Я сын печальный твой,
И в сердце ни надежды, ни привета!
 
 
Пройдут года…
Ужели в свой черед
Не расцветет земля моя родная?
Ужели никогда
Добычи не вернет
Проклятый ворон, в поле улетая?
 
 
О грозный мир!
В тебе пощады нет.
Как беззащитны мы перед судьбою!
Где слава – наш кумир,
Наш неизбывный свет?
Ужель ее мы видим пред собою.
 
 
Среди лесов
В глухом монастыре,
Где вековые свесились чинары.
Где смотрит в глубь веков
Сияющий горе
Небесный лик божественной Тамары?
 

ДРЕВНИЙ ДМАНИСИ

 
От отцов моих и дедов ты достался мне, Дманиси!
Но чего я жду, Дманиси, от твоей бесплодной выси?
Высока скала крутая, грозный каменный отвес,
Не цветет кругом долина, не бежит на склоны лес,
Плуг не бродит неустанно по хребтам твоим бесплодным,
Ты не радуешь владельца голубым ручьем холодным,
Нет здесь лоз, чтоб щедрым сбором утолил я скорбь свою.
Чтоб, вином твоим согретый, стал причастен забытью.
Человек ступать не смеет по глухим твоим дорогам.
Если не был ты доселе благосклонно узрен богом.
Если нынче ты, Дманиси, непригоден ни к чему, —
Отчего ж ты, бесполезный, дорог сердцу моему?
Но ведь замок – тот, что скалы обнимает здесь сурово,
Башня крепости могучей, храм – прибежище отцово,
Древле – гордые твердыни, ныне – тишина и прах, —
Это все – страницы книги, предком писанной в веках.
Пред тобой стою, Дманиси, твой владелец и потомок,
Как и ты, последыш славы, зданья мощного обломок,
Пред тобой стою поникший, горькой памятью томим, —
И живет, цветет волшебно все, что мнилось мне былым.
Но зачем так сладко сердцу вспоминать о том, что было,
Что ушло и не вернется, что томительно и мило,
Что терзает мысль и душу, надрывает стоном грудь?
Полно, сердце! Сон минувший, смутный сон скорей забудь!
О, исчезни, мой Дманиси! Сгинь навек, скала седая!
Ты не стой перед очами, грудь мне памятью терзая!
 

КАXЕТИЯ

 
Кто роком придавлен, чья жизнь безутешна и сира,
Кто радостных дней на печальной земле не обрел,
Чье скорбное сердце навеки замкнулось для мира,
Кто жизнь называет сцепленьем бессмысленных зол,
Пусть тот, для кого вся природа нема и сурова,
Мне руку подаст! На вершину взберемся мы с ним:
Там сердце его для желаний пробудится снова,
Погаснувший взор оживится сверканьем былым.
Постигнет он снова отрады и скорби земные,
Минувшего счастья познает ликующий свет,
И грудь его снова стеснится, как будто впервые
Священной любовью он страстно и нежно согрет.
На небо и землю он глянет воскреснувшим оком,
Едва перед ним развернется, безбрежно цветя,
Наш солнечный край, зеленеющий в круге широком, —
Прекрасный эдем, первозданное божье дитя.
Едва он увидит снега, что синеют по кручам
Подоблачно-гордых, лесистых, взмывающих гор,
Увидит наш дол с многоводным потоком могучим —
То бурным средь скал, то струящимся в тихий простор, —
Вновь жизнь воскресит он, несбыточной радостью мучим
Для нового счастья раскроются сердце и взор.
Когда же и я, о Кахетия наша родная,
С вершины Гомбори взгляну на равнину твою?
Когда, о, когда, созерцаньем свой взор насыщая,
Наполненный кубок во здравье твое изопью?
 

СУМЕРКИ НА МТАЦМИНДЕ

 
Люблю твои места в росистый час заката,
Священная гора, когда твои огни
Редеют и верхи еще зарей объяты
И по низам трава уже в ночной тени.
 
 
Не налюбуешься! Вот я стою у края.
С лугов ползет туман и стелется к ногам.
Долина в глубине, как трапеза святая,
Настой ночных цветов плывет, как фимиам.
 
 
Минутами хандры, когда бывало туго,
Я отдыхал средь рощ твоих и луговин.
Мне вечер был живым изображеньем друга.
Он был, как я. Он был покинут и один.
 
 
Какой красой была овеяна природа!
О небо, образ твой в груди неизгладим.
Как прежде, рвется мысль под купол небосвода.
Как прежде, падает, растаяв перед ним.
 
 
О боже, сколько раз, теряясь в созерцаньи,
Тянулся мыслью я в небесный твой приют!
Но смертным нет пути за видимые грани,
И промысла небес они не познают.
 
 
Так часто думал я, блуждая здесь без цели,
И долго в небеса глядел над головой,
И ветер налетал по временам в ущелье
И громко шелестел весеннею листвой.
 
 
Когда мне тяжело, довольно только взгляда
На эту гору, чтоб от сердца отлегло.
Тут даже в облаках я черпаю отраду.
За тучами и то легко мне и светло.
 
 
Молчат окрестности. Спокойно спит предместье.
В предшествии звезды луна вдали взошла.
Как инокини лик, как символ благочестья,
Как жаркая свеча, луна в воде светла.
 
 
Ночь на Святой горе была так бесподобна,
Что я всегда храню в себе ее черты
И повторю всегда дословно и подробно,
Что думал и шептал тогда средь темноты.
 
 
Когда на сердце ночь, меня к закату тянет.
Он – сумеркам души сочувствующий знак.
Он говорит: «Не плачь. За ночью день настанет.
И солнце вновь взойдет. И свет разгонит мрак».
 

_1833–1836

ТАИНСТВЕННЫЙ ГОЛОС

 
Чей это странный голос внутри?
Что за причина вечной печали?
С первых шагов моих, с самой зари,
Только я бросил места, где бежали
Детские дни наших игр и баталий,
Только уехал из лона семьи,
Голос какой-то, невнятный и странный,
Сопровождает везде, постоянно
Мысли, шаги и поступки мои:
«Путь твой особый. Ищи и найдешь».
Так он мне шепчет. Но я и доныне
В розысках вечных и вечно в унынье.
Где этот путь и на что он похож?
Совести ль это нечистой упрек
Мучит меня затаенно порою?
Что же такого содеять я мог,
Чтобы лишить мою совесть покоя?
Ангел-хранитель ли это со мной?
Демон ли, мой искуситель незримый?
Кто бы ты ни был, поведай, открой,
Что за таинственный жребий такой
В жизни готовится мне, роковой,
Скрытый, великий и неотвратимый?
 

₁₈₃₆

МОЕЙ ЗВЕЗДЕ

 
На кого ты вечно в раздраженье?
Не везет с тобой мне никогда,
Злой мой рок, мое предназначенье,
Путеводная моя звезда!
 
 
Из-за облаков тебя не видя,
Думаешь, я разлюблю судьбу?
Думаешь, когда-нибудь в обиде
Все надежды в жизни погребу?
 
 
Наша связь с тобой, как узы брака!
Ты мне неба целого милей.
Как бы ни терялась ты средь мрака,
Ты мерцанье сущности моей.
 
 
Будет время, – ясная погода,
Тишина, ни ветра, ни дождя, —
Ты рассыплешь искры с небосвода,
До предельной яркости дойдя.
 

КНЯЖНЕ ЕК(АТЕРИ)НЕ Ч(АВЧАВА)ДЗЕ

 
Ты силой голоса
И блеском исполненья
Мне озарила жизнь мою со всех сторон:
И счастья полосы,
И цепи огорчений.
Тобой я ранен и тобою исцелен.
 
 
Ты средоточие
Любых бесед повсюду.
Играя душами и судьбами шутя,
Людьми ворочая,
Сметая пересуды,
Ты неиспорченное, чистое дитя.
 
 
Могу сознаться я.
Когда с такою силой
Однажды «Розу» спела ты и «Соловья»,
Во мне ты грацией
Поэта пробудила,
И этим навсегда тебе обязан я.
 

₁₈₃₉

ОДИНОКАЯ ДУША

 
Нет, мне совсем не жаль сирот без дома.
Им что? Им в мир открыты все пути.
Но кто осиротел душой, такому
Взаправду душу не с кем отвести.
 
 
Кто овдовел, – несчастен не навеки.
Он сыщет в мире новое родство.
Но, разочаровавшись в человеке,
Не ждем мы в жизни больше ничего.
 
 
Кто был в своем доверии обманут,
Тот навсегда во всем разворожен.
Как снова уверять его ни станут,
Уж ни во что не верит больше он.
 
 
Он одинок уже непоправимо.
Не только люди – радости земли
Его обходят осторожно мимо,
И прочь бегут, и держатся вдали.
 

₁₈₃₉

* * *

 
Я помню, ты стояла
В слезах, любовь моя,
Но губ не разжимала,
Причину слез тая.
 
 
Не о земном уроне
Ты думала в тот миг.
Красой потусторонней
Был озарен твой лик.
 
 
Мне ныне жизнью всею
Предмет тех слез открыт.
Что я осиротею,
Предсказывал твой вид.
 
 
Теперь, по сходству с теми,
Мне горечь всяких слез
Напоминает время,
Когда я в счастье рос.
 

₁₈₄₀

МОЯ МОЛИТВА

 
Отец небесный, снизойди ко мне,
Утихомирь мои земные страсти.
Нельзя отцу родному без участья
Смотреть на гибель сына в западне.
 
 
Не дай отчаяться и обнадежь;
Адам наказан был, огнем играя,
Но все-таки вкусил блаженство рая.
Дай верить мне, что помощь мне пошлешь.
 
 
Ключ жизни, утоли мою печаль
Водою из твоих святых истоков.
Спаси мой челн от бурь мирских пороков
И в пристань тихую его причаль.
 
 
О, сердцевед, ты видишь все пути
И знаешь все, что я скажу, заране.
Мои нечаянные умолчанья
В молитвы мне по благости зачти.
 

₁₈₄₀

* * *

 
Что странного, что я пишу стихи?
Ведь в них и чувства не в обычном роде.
Я б солнцем быть хотел, чтоб на восходе
Увенчивать лучами гор верхи;
 
 
Чтоб мой приход сопровождали птицы
Безумным ликованьем вдалеке;
Чтоб ты была росой, моя царица,
И падала на розы в цветнике;
 
 
Чтобы тянулось, как жених к невесте,
К прохладе свежей светлое тепло;
Чтобы существованьем нашим вместе
Кругом все зеленело и цвело.
 
 
Любви не понимаю я иначе.
А если ты нашла, что я не прост,
Пусть будет жизнь избитой и ходячей —
Без солнца, без цветов, без птиц и звезд.
 
 
Но с этим ты сама в противоречье,
И далеко не так уже проста
Твоя растущая от встречи к встрече
Нечеловеческая красота.
 

₁₈₄₁

* * *

 
Мужское отрезвленье – не измена.
Красавицы, как вы ни хороши,
Очарованье внешности мгновенно,
Краса лица – не красота души.
 
 
Печать красы, как всякий отпечаток,
Когда-нибудь сотрется и сойдет,
Со стороны мужчины недостаток —
Любить не сущность, а ее налет.
 
 
Природа красоты – иного корня
И вся насквозь божественна до дна,
И к этой красоте, как к силе горней,
В нас вечная любовь заронена.
 
 
Та красота сквозит в душевном строе
И никогда не может стать стара.
Навек блаженны любящие двое,
Кто живы силами ее добра.
 
 
Лишь между ними чувством все согрето,
И если есть на свете рай земной,
Он во взаимной преданности этой,
В бессмертной этой красоте двойной.
 

₁₈₄₂

МОГИЛА ЦАРЯ ИРАКЛИЯ

Князю М. П. Баратаеву

 
Перед твоей могильною плитой,
Седой герой, склоняю я колени.
О, если б мог ты нынешней порой
Взглянуть на Грузию, свое творенье!
 
 
Как оправдалось то, что ты предрек
Пред смертию стране осиротелой!
Плоды тех мыслей созревают в срок.
Твои заветы превратились в дело.
 
 
Изгнанников теперешний возврат
Оказывает родине услугу.
Они назад с познаньями спешат,
Льды севера расплавив сердцем юга.
 
 
Под нашим небом эти семена
Дают тысячекратный плод с десятка.
Где меч царил в былые времена,
Видна рука гражданского порядка.
 
 
Каспийское и Черное моря —
Уже нам не угроза. Наши братья,
Былых врагов между собой миря,
Из-за границы к нам плывут в объятья.
 
 
Покойся сном, прославленный герой!
Твои предвиденья сбылись сторицей.
Мир тени царственной твоей святой,
Твоей из слез воздвигнутой гробнице.
 

₁₈₄₂

МЕРАНИ

 
Без дорог меня неистовый конь Мерани мчит.
Черный ворон ненавистливо
мне вослед кричит…
Мчись, мой конь! Преград не ведает гордый твой полет!
К мрачным тучам взвей мятущихся
дум водоворот!
Ветер разрывай, волны рассекай!
Через пропасти и перевалы
Молнией лети, дерзкий путь черти,
где доныне нога не бывала.
Торопись, бегун, – не страшись, скакун,
ни лавины, ни стужи, ни зноя, —
Ведь, неутомим и неукротим,
всадник слит воедино с тобою!
Пусть с отчизной я буду разлучен,
пусть оплачут скитальца друзья.
Пусть любимую не увижу я,
пусть меня позабудет семья.
Там, где ночь падет, там и день взойдет,
там и родина будет моя!
Звездам лишь ночным – спутникам моим —
тайну сердца открою я!
Стон души поверю шумному морю одному!
Прах любви предам безумному
бегу твоему!..
Мчись, мой конь! Преград не ведает
гордый твой полет!
К мрачным тучам взвей мятущихся
дум водоворот!
Пусть умру вдали от родной земли,
буду чуждой рукой погребен!
Пусть любимой взор не блеснет слезой
в час безвестных моих похорон.
Черный ворон мне яму выроет
в нелюдимом просторе степном.
С воем яростным, с плачем ураган
занесет мои кости песком.
Вместо слез живых капли рос ночных
упадут на могиле пустынной.
Отпоют меня, помянут меня
вихрь небесный да клекот орлиный.
Мчись, Мерани мой, к дальней грани той,
за которой не властна судьба!
Кто ярмо судьбы сбросил и разбил —
не смирится с уделом раба!
Пусть погибну, всеми брошенный,
на путях борьбы!
Пред мечом судьбы не дрогну я —
кровный враг судьбы!
Мчись, мой конь! Преград не ведает гордый твой полет!
К мрачным тучам взвей мятущихся
дум водоворот!
Нет! Не пропадет в мире без следа
взлет души моей – пусть
обреченный?
В дальние года ляжет навсегда
путь, моим скакуном
проторенный, —
Чтоб тебе стократ, будущий Собрат,
на пути было легче жестоком,
Чтоб – могуч и смел – конь твой пролетел
высоко над поверженным роком!
Без дорог меня неистовый мой Мерани мчит.
Черный ворон ненавистливо
мне вослед кричит.
Мчись, мой конь! Преград не ведает гордый твой полет!
К мрачным тучам взвей мятущихся дум водоворот!
 

* * *

 
Осенний ветер у меня в саду
Сломал нежнейший из цветов на грядке,
И я никак в сознанье не приду,
Тоска в душе и мысли в беспорядке.
 
 
Тоска не только в том, что он в грязи,
А был мне чем-то непонятным дорог, —
Шаг осени услышал я вблизи,
Отцветшей жизни помертвелый шорох.
 

ЗЛОБНЫЙ ДУХ

 
Кто навязал тебя мне, супостата?
Куда ты заведешь меня, вожак?
Что сделал ты с моей душой, проклятый!
Что с верою моею сделал, враг?
 
 
Ты это ли мне обещал вначале,
Когда ты обольщал меня, смутьян?
Твой вольный мир блаженства без печали
Твой рай, суленный столько раз, – обман.
 
 
Где эти обещанья все? Поведай!
И как могли нежданно ослабеть
И уж не действуют твои беседы?
Где это все? Где это все? Ответь!
 
 
Будь проклят день, когда твоим обетам
Пожертвовал я сердца чистотой,
В чаду страстей тобою подогретом
И в вихре выдумки твоей пустой.
 
 
Уйди и скройся, искуситель лживый!
По милости твоей мне свет не мил.
Ты в цвете лет растлил души порывы.
О, горе тем, кого ты соблазнил!
 

* * *

 
Ты самое большое чудо божье.
Так не губи меня красой своей.
Родителям я в мире всех дороже —
У нас в семье нет больше сыновей.
 
 
Я человек простой и немудрящий.
Подруга – бурка мне, а брат – кинжал.
Но будь со мною ты, – в дремучей чаще
Мне б целый мир с тобой принадлежал.
 

₁₈₄₅

* * *

 
Цвет небесный, синий цвет,
Полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал
Синеву иных начал.
 
 
И теперь, когда достиг
Я вершины дней своих,
В жертву остальным цветам
Голубого не отдам.
 
 
Он прекрасен без прикрас.
Это цвет любимых глаз.
Это взгляд бездонный твой,
Напоенный синевой.
 
 
Это цвет моей мечты.
Это краска высоты.
В этот голубой раствор
Погружен земной простор.
 
 
Это легкий переход
В неизвестность от забот
И от плачущих родных
На похоронах моих.
 
 
Это синий, негустой
Иней над моей плитой.
Это сизый, зимний дым
Мглы над именем моим.