Текст книги "Долина белых ягнят"

Автор книги: Алим Кешоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 59 страниц)

Кулов говорил о сражениях, развернувшихся севернее Дона, в которых, по сводкам, участвуют тысячи танков с каждой стороны, крупные соединения авиации, затмившие небо, бесчисленное количество войск. Бои не затихают ни ночью, ни днем. Борьба идет за каждый шаг земли. Мертвым приходится отвоевывать место для могилы…

– Гитлер решил опалить усы Сталину[1]1
  У кабардинцев опалить усы – значит опозорить мужчину до конца его жизни.


[Закрыть]. Но Сталин не дастся ему. Не таким, как Гитлер, Сталин опаливал усы. Иосиф Сталин, – Кулов поднял голос до звона, – одной рукой возьмет бесноватого ефрейтора за чуб, а в другую руку раскаленную добела саблю, и тогда на весь мир запахнет паленой шерстью. Пойдет такой дым, что начнут чихать все сподручные бесноватого!

Мальчишки засмеялись. Они живо представили себе картину, как Сталин опаливает усы Гитлеру. Вспомнили, какой запах паленой шерсти бывает, когда весной ставят на колхозных лошадях и коровах тавро. Смех ребят перебил мысли Кулова. Бекан воспользовался замешательством докладчика.

– Ты говоришь: переходить поток. Одно дело – переходить налегке, другое дело – с ношей. Налегке плыви себе по течению реки – волны сами тебя вынесут к берегу спасения. Ты только успевай дрыгать ногами и руками. А если на плечах твоих тяжесть обязанностей, как быть? Бросить ношу в реку и плыть одному? Или и ношу свою надо спасти?..

– О какой ноше ты говоришь? – крикнул Бахов, чтобы напомнить старику о своем присутствии.

– О какой ноше? О той, что народ взвалил на наши плечи. Ее не скинешь. Ее народ взвалил, только народ и может снять. Маленькому народу досталась и маленькая земля, большому – большая. Но мужества – на земле его много, бери, сколько хочешь. Слышал я по радио, старики малокабардинцы с Терека заявили: «Мы готовы оседлать боевых коней, идти добровольцами. Не смотрите на наш возраст, мы еще крепки и сильны, будем бить фашистских гадов, не жалея ни крови, ни жизни». Хорошие слова! И старый Бекан Диданов ставит свою подпись под ними! Но если все уйдем на фронт – кто будет кормить армию? Кто убережет народное богатство? Вот, глядите, – Бекан показал рукой на склоны горы, сплошь усыпанные бесчисленными стадами коров, отарами овец и табунами коней. – Видите, о какой ноше я говорю? Миллионы голов скота. Как быть с этой ношей? Спасать ее или, может, вместе с нею ринуться в пучину и сразу пойти на дно? Налегке – поток не беда. Скинул чувяки и плыви… А тут чугунные гири на руках и ногах…

– Тебе-то что? Кабардинские лошади плавают хорошо, на них предки даже Волгу переплывали. – Талиб Сосмаков хотел подзадорить старика, чтобы тот разговорился еще больше, ибо говорил он о том самом, что волновало и самого Талиба. Но Сосмакова перебил Бахов.

– Не дойдя до воды, не поднимай подол! Слышал пословицу? Враг еще за Доном, а ты уже разуваешься. Это называется паникерством…

– На твоем языке – да. Хочешь услышать другую пословицу? Вот она: «У осторожного сына мать не плачет». Умение предвидеть – не последнее дело. Если у соседа дом горит, то пламя может переброситься и на твою крышу…

– Где ты видишь пожар? – Бахов не хотел отступать.

– Если пожара нет, то почему из Ростовской области и даже из Ставрополья к нам гонят скот? Если там заботятся о спасении своего добра, почему бы и нам не позаботиться о том же самом?

– Верно, Бекан, – не удержался Талиб. – Ты мою боль высказал, из моего сердца берешь слова.

– Эти слова мы слышали! – начал сердиться Кулов и осадил Талиба. – Кажется, с твоим участием принято коллегиальное решение. Коллегиальное, я подчеркиваю. И твое дело как члена Комитета обороны выполнять его. Или ты не знаешь, что такое партийная, государственная дисциплина? Не знаешь – научим. Не хочешь – заставим. Так говорят в армии, а сейчас мы все в армии. Живем и действуем по армейскому уставу. Я знаю, ты уже начал сбрасывать свою ношу – дал директиву раздавать коров колхозникам под сохранную расписку, а может, и без расписки? Не хочешь ли ты плыть через поток налегке.

– В чем мать родила! – Бахов почувствовал поддержку и воспрянул духом.

Апчара насторожилась. Только сейчас она поняла, чью директиву выполнял Бекан, когда «ликвидировал бескоровность». Ведь списки не были утверждены даже сельсоветом. А раздали не один десяток коров.

– Но пуля опередит тебя! – с удовольствием добавил Бахов. – Далеко не уплывешь!

Кулов между тем снова собрался с мыслями и стал было продолжать речь:

– Товарищ Диданов произнес умные слова: «Народ взвалил ношу на наши плечи, и только народ ее может снять». Но наши плечи – это и твои плечи, товарищ Сосмаков…

– Давайте рассудим трезво. – Сосмаков встал и начал говорить, хотя слова ему никто не давал. Он одернул гимнастерку, угнав все складки под ремнем назад, отчего образовалась у него на спине сборка, похожая на задорный петушиный хвост. – Вот мы кричим: ноша, ноша… красиво. А на самом деле ноша – это миллион голов скота. Эвакуированный, наш – все смешалось. Весь скот теперь наш. С такой ношей не то что поток переплыть, под землю провалишься. Вот я и спрашиваю: куда ее девать, эту ношу, если нагрянут немцы? Ну, куда? Допустим, дадут указание – эвакуировать скот. Но как эвакуировать, в какие края, по каким дорогам – это же мы должны решать. И решать это нужно заранее, сейчас, пока не грянул гром. А мы ходим вокруг да около. Еще раз спрашиваю, как, по каким дорогам погоним скот, в каком порядке?

– Скажут! – выкрикнул с места Бахов.

– А если не скажут?

– Скажут!!

– Может, и скажут, но только в последнюю минуту. Добро если бы скот наш был весь на фермах: открывай ворота и гони. Но мы его должны сначала спустить с гор, а на это потребуется больше недели.

– Тебе уже говорили, – начал терять терпение Кулов, – мы не имеем права эвакуировать скот без указания сверху. Когда надо – Москва скажет свое слово.

– А если Москва не вспомнит об этом? Понадеется на нас? У Москвы дел хватает. В суматохе можно просто забыть…

– Сталин ничего не забывает! – выкрикнул Бахов.

Против этого никто ничего не возразил.

– Мы не мелочь, о которой можно забыть, товарищ Сосмаков, – медленно, с расстановкой, даже подделываясь под Сталина, заговорил Кулов. – Сталин помнит даже о таких мелочах, как, скажем, благодарственная телеграмма сельскому учителю за средства, пожертвованные на создание танковой колонны.

– Чопракское ущелье не на луне, – продолжал Кулов, уже успокаиваясь, – мы не изолированная крепость, окруженная со всех сторон неприступными скалами. На нашей территории сосредоточились богатства, вывезенные с оккупированных земель, не говоря о скоте. Мясо, шерсть, кожсырье, масло, кони – это так же дорого и необходимо фронту, как танки, пушки и самолеты. Здесь достаточно лошадей, чтобы сформировать три-четыре буденновские армии. А точного количества скота не знает даже сам Талиб Сосмаков.

Казалось, Кулов убедил всех, но неугомонный старый Бекан подал голос:

– А если придется гнать скот под бомбежкой?

– Почему придется гнать скот под бомбежкой? – Бахов тоже наконец вскочил с места, поправил на себе новенькое снаряжение, откинул назад изящную сумку с картой под целлофаном. – Враг еще далеко! Нам рано говорить о бомбежке. Мы вне зоны досягаемости…

– А самолеты уже летают, – выпалила вдруг Апчара.

– Одиночные. Разведывательные. А бомбардировщики не могут к нам прилететь.

Апчара поймала на себе строгий взгляд Бахова и затихла.

– Когда окажемся в зоне досягаемости бомбардировочной авиации противника, поздно будет думать об эвакуации скота, – поддержал Бекана и Сосмаков.

Бекан не остался в долгу и тотчас подхватил мысль Сосмакова.

– Скот сюда шел две недели. Сначала лошади, потом гулевой скот, потом маточное поголовье и молодняк. Шли по плану, по расписанию, как поезда, чтобы одни не мешали другим. Дорогу в ущельях не раздвинешь и с нее не свернешь. Придет срок, получим директиву: «Спустить скот с гор». И как же мы погоним скотинку? Скопом? Лошади, коровы, волы, телята, овцы, ягнята – они сомнут, подавят, растопчут друг друга, так что и за три недели дороги не расчистишь от трупов. Разве Сталин знает об этом? Разве он должен нам подсказывать, когда гнать скот?

– Он и не должен вникать в такие мелочи. – Чока дал понять, что и он на стороне отчима.

Бекана раздражала нерешительность Кулова, и он горячился все больше и больше.

– Сейчас самолеты бросают листовки. А если начнут бросать бомбы? Ну-ка брось бомбу на табун лошадей, что будет? Их и так трудно заарканить, а тогда вообще – ищи в пропасти. Костей на утильсырье не соберешь. Когда гонят отару овец, впереди ставят козла. Козел смелее, сообразительнее, он и ведет овец. Так и народ. Он хочет, чтобы впереди стоял смелый, сообразительный вожак…

Смысл бекановских слов поняли все, и, конечно, сам Кулов, но он неколебимо верил, что в нужный срок поступит директива об эвакуации скота, промышленного оборудования, а также всех остальных движимых богатств, что Москва, наравне с предприятиями, поставляющими молибден и вольфрам, необходимые для оборонной промышленности, держит в поле зрения и высокогорные пастбища, на которых скопилось огромное количество скота. А начни подтягивать скот поближе к фермам, люди ударятся в панику, прекратят заготовку кормов, стрижку овец, доярки разбегутся по домам, прекратится сдача животноводческих продуктов. Еще хуже – стяжатели начнут греть руки на общественном добре – растащат скот и все государственное имущество. И кто за это ответит?

Что же делать? Проявить инициативу или ждать инструкций? Взять сторону Сосмакова или согласиться с Баховым?

Кулов никак не мог принять какое-нибудь решение. Когда говорил Сосмаков, Кулов внутренне соглашался с ним и готов был отдать распоряжение от имени Комитета обороны об эвакуации скота. План уже составлен, утвержден, но реализовать его нельзя без соответствующего указания сверху. Но когда говорил Бахов – Кулов соглашался с ним. Действительно, люди живут в таком напряжении, что самый маленький толчок, неосторожный шаг, даже шорох может их неожиданно всколыхнуть.

Люди еще не представляют всей опасности, нависшей над ними. Они живут довоенными иллюзиями. Разве могут немцы дойти до Кавказа?! Тем более что на их пути ощетинилась Нацдивизия.

С одной стороны, ясно – надо спасать народное добро, ношу, как говорит Бекан, надо переходить с ней через бурный поток. Но с другой стороны, только начни эвакуацию – и прекратится полезная деятельность людей. Деморализуются все слои населения.

За бегство людей можно будет потом оправдаться, если немцы оккупируют Северный Кавказ. А если нет? Если их остановят на одной из оборонительных линий, построенных в последние месяцы?

Может быть, скот не гнать на плоскость, а поднять еще выше, ближе к Кавказскому хребту? Даже если немцы придут сюда, там, высоко в горах, будут действовать партизанские отряды. Они сумеют сберечь скот от врага.

Для таких мучительных размышлений не хватит никакой головы. Что из того, что не успеем эвакуировать скот? Согласиться же с Талибом Сосмаковым – значит заранее предсказать поражение наших войск и неизбежность немецкой оккупации. Нет, все что угодно, только не это.

– Мы сейчас не о том говорим, товарищи. – Кулов не узнал своего голоса и поймал себя на том, что и он в эту минуту говорит не о том, что думает. Но остановиться уже было нельзя, и он продолжал упавшим голосом: – Мы должны сосредоточить внимание людей на решении хозяйственных задач – дать фронту больше мяса, шерсти, молока, масла. Немцы будут остановлены на Дону. Если им удастся овладеть южными берегами Дона, их ждет укрепленная линия обороны в районе, – он хотел сказать «Армавира», но, решив, что это военная тайна, добавил: – Южнее Дона. Нам надо бросить все силы на создание прочной кормовой базы, заготовить столько грубых и сочных кормов, чтобы обеспечить зимовку не только своего, но и эвакуированного скота. Мы располагаем сведениями, что руководители некоторых колхозов стараются продать военным организациям побольше скота, чтобы сократить поголовье. Есть даже случаи спекуляции. Это безобразие. Обеспечением армии продовольствием мы будем заниматься централизованно. Мы уже связались с военными, ведем переговоры относительно продажи для фронта нескольких сот тысяч овец. Скоро вы получите разнарядки по колхозам и совхозам.

Сосмаков покачивал своей большой головой, и Кулов подумал: «Наконец и Талиб согласен со мной». На самом же деле Сосмакову хотелось сказать: «Давайте кончим спор, лучше гнать скот вниз, пока не поздно!» Он, Талиб Сосмаков, понимал, что в конце концов стрелочником окажется он, земледелец, ответственный работник.

Кулов разворачивался все шире. Он продолжал клеймить зоотехников, составляющих заранее акты на списание падежа. Предлагал наказывать доярок, которые убегают домой, называл это «дезертирством с боевого участка», угрожал судом тем, кто расхищает продовольственные карточки, спекулирует ими, присваивает себе общественный скот. Он предлагал незамедлительно разобраться с вопросом, кто под видом «ликвидации бескоровности» раздал колхозных коров по домам… Его голос крепчал.

– Колхозников, которые ушли в сторожа и охранники, бросить на сенокошение. Пора кончать с «зеленым настроением», когда безответственность прикрывается тем, «что трава еще зеленая». А между тем скошенное сено гниет от дождей…

Речь Кулова прервалась неожиданно. Из палатки, в которой все время потрескивала рация, вышел радист и передал исписанный карандашом лист бумаги Бахову, стоявшему за спинами стариков. Бахов схватил бумагу, пробежал глазами по неровным строчкам, нахмурился и строго взглянул на парня: не сам ли тот сочинял? В верхнем углу радиограммы крупно было начертано и дважды подчеркнуто «Срочно». Бахов и раз и два пробежал глазами по строчкам: «Получено чрезвычайное сообщение, необходимо немедленно вернуться Нальчик для принятия решений». Подписал секретарь обкома.

Бахов подошел к Кулову, вручил ему бумагу и остался стоять рядом с ним, словно без него кто-нибудь мог выхватить радиограмму из рук.

Кулов продолжал говорить, не глядя на подсунутую ему бумагу. Может быть, он думал, что это простая записка с вопросом. Бахов не вытерпел и шепнул оратору в самое ухо:

– Срочная радиограмма.

Кулов прервал речь на полуслове. Его разгоряченное лицо стало бледнеть. Сосмаков не спуская глаз следил за каждым движением Кулова. Он был уверен, что эта бумажка и есть указание об эвакуации скота.

Все поняли, что произошло что-то важное, но никто не знал, что же случилось. Никто не решался и спросить. Но не знали этого и сами получившие радиограмму. Если бы они знали, что всего-навсего получена обкомом телеграмма о прибытии Нацдивизии в действующую армию, они, конечно, с облегчением сообщили бы об этом народу. Но теперь Кулов был вынужден прервать речь и передать бразды правления совещанием Сосмакову. Вместе с Баховым они вскочили в машину и помчались вниз. Их машина долго еще петляла по серпантинам.

ОГОНЬ ИЗ ГЛАЗ! ПРАВАЯ, УДАРЬ!

Чока ехал, чтобы обрадовать Апчару. Поэтому он не ехал, а летел на крыльях. Своих радостей у него мало. Только и есть одна радость, что сама Апчара. Главное огорчение – не зачислили в Нацдивизию. Вызвали на бюро обкома, и вместо политотдела Нацдивизии Чока оказался в штабе пастбищ.

– Посылаем туда, где ты нужнее, – сказал, как отрезал, Кулов.

Остались от мечты о Нацдивизии одни только серебряные шпоры, которые Чока успел себе заказать.

Чока и думать не мог, что в его назначении в какой-то мере повинна и Апчара.

Случилось следующее. Во исполнение директив сверху Чока Мутаев разослал первичным комсомольским организациям колхозов, школ, ферм, кирпичного завода – всюду, где есть отряды самообороны и военные кружки, письмо, в котором предлагалось немедленно приступить к обучению молодых бойцов приемам рукопашного боя.

Апчара получила первый, самый четкий экземпляр мутаевской директивы, но все равно ничего в ней не поняла. Какой рукопашный бой? Как обучать, если сама ничего не знаешь? Побежала советоваться к подругам. Но доярки тоже не слышали ничего о рукопашном бое. Толстенькая крепышка Азиза стала уверять, что указание это, должно быть, не для девушек. Апчара даже обиделась: как это не для девушек, если Чока лично прислал?..

Выручить мог бы зоотехник Питу, но, как на грех, он не появлялся. Перед этим он оставил толстую пачку бланков на падеж скота и был, очевидно, спокоен за этот участок. А директива предписывала: «…немедленно приступить».

Азиза наконец догадалась:

– Наверно, рукопашный бой означает бой руками. Дать кому-нибудь кулаком по шее, вот так… – Тут она хотела шутя ударить стоящую рядом доярку, но та увернулась. Шутки шутками, но кулаки у доярок крепкие, как литые.

– Надо будет испытать на зоотехнике.

– Ну, его и на пол-удара не хватит.

Девушки развеселились, но Апчара строго сказала Азизе:

– Ты первая догадалась, ты и будешь руководить занятиями по рукопашному бою.

Стряпуха не ожидала, что шутка обернется против нее. Но что же делать? Хорошо бы найти в учителя какого-нибудь аульского драчуна, да где его теперь возьмешь?

Каждое утро Азиза выводила подружек на занятия. Уже после первого урока девушки лишились своих пышных причесок. У кого порвана кофта, у кого отлетели пуговицы, кто растерял заколки и гребешки.

Питу Гергов не появлялся. Попробовали поискать соответствующую литературу – не оказалось. Тогда Апчара вспомнила, что у Лермонтова в «Песне о купце Калашникове» есть описание кулачного боя. Эта книга и стала главной инструкцией.

Азиза выстраивала девушек в две шеренги лицом друг к другу. Рукава засучены. Для начала разминка. Команды Азиза сочиняла сама.

– Разогрев начинай! – Это значило: маханием рук и холостыми ударами по воздуху привести себя в состояние возбуждения и ярости, когда можно колотить друг дружку, не думая о последствиях.

– Огонь из глаз! – командовала Азиза после разминки. Это упражнение было рассчитано уже на психическое воздействие на противника.

– Широко открытыми глазами гляди на противника, внуши ему страх, подави в нем волю к борьбе, – поучала Азиза.

– Правая, ударь!! – Правая шеренга наносит безответный удар по беззащитной левой шеренге.

– Левая, ударь! – Правая шеренга получает сдачу от левой.

Сначала доярки только делали вид, что наносят удары, но мало-помалу входили в азарт, смеялись сквозь слезы, визжали, оплеух казалось недостаточно, по-девчоночьи вцеплялись друг другу в волосы и дрались по-настоящему, забывая, что это всего лишь учебное занятие, что и оплеухи должны быть учебными.

Азиза как руководитель тоже вошла в роль. Ей понравились такие занятия. Куда интересней, чем доить коров, лечить телят или стряпать. А главное, представился счастливый случай показать дояркам, на что она способна.

По утрам проезжавшие по Долине белых ягнят люди никак не могли понять, что происходит на молодежной ферме. Или Апчара придумала новую игру для забавы девушек? Каждый день, едва молоковоз примет утренний надой, девушки отставляют в сторону подойники и выстраиваются в две шеренги. Долина оглашается девичьим визгом, криком, а бывает, и плачем.

Азиза наметила программу по рукопашному бою и дала ее на утверждение Апчаре. Там были записаны все команды. Теперь по утрам звучало на ферме: «Разогрев начинай!», «Огонь из глаз!», «Правая, ударь!».

В лермонтовской поэме, которая послужила молодым энтузиасткам первоначальной инструкцией, были и утешающие строки, которые девушки твердили наизусть:

 
Кто побьет кого, того царь наградит,
А кто будет побит, того бог простит.
 

До аула дошли слухи о странных упражнениях, которыми занимаются доярки на молочной ферме. Бекан все не мог выбрать время, чтобы проверить эти слухи, но Бахов поехал немедленно.

Он остановил машину на почтительном расстоянии от фермы, чтобы не вспугнуть доярок, а сам пошел пешком, надеясь появиться перед девушками неожиданно.

На этот раз занятия проводила сама Апчара.

Девушки вышли на поляну и выстроились парами, словно собирались танцевать кабардинский танец «Удж». После «подогрева» девушки потоптались на месте, еще не войдя в раж. Иные, получив хорошую оплеуху, выходили из строя, чтобы поправить прическу или поднять упавшую в траву брошь.

Апчара делала замечания, предостерегала от опасных ударов, запрещала бить по лицу и шее, чтобы не повредить девичью красоту.

Бахов глядел и не верил своим глазам: какому идиоту пришла идея учить девушек кулачному бою? У женщин есть свое действенное оружие – язык. Оно сразит наповал любого мужчину, хотя владеть этим оружием никто их не учит, как не учат плавать утку или гуся, а ворону летать. Иная женщина так владеет языком, что может одно государство привести в состояние войны с другим государством.

Постепенно девушки разогревались, и начинался серьезный бой. Они пошли навстречу друг другу, держа правый кулак поднятым. Ожидалась команда: «Правая, ударь!» Но подать эту команду Апчара не успела. Она увидела Бахова. Тот едва сдерживал смех, но делал вид, что удивляться тут нечему. Апчара навстречу Бахову шагнула по-военному и бойко, почти по воинскому уставу отрапортовала:

– Отряд, смирно! Товарищ командир, на ферме идут военные занятия.

– Вольно. Продолжайте! – Бахов напрягался, чтобы не расхохотаться и не обидеть девушек. Но это ему не удалось. Увидев исполнение команды «Правая, ударь!», потом «Левая, ударь!», он неудержимо захохотал и, сняв фуражку, обнажил раннюю плешинку на голове.

Апчара чуть не разрыдалась.

Девушки остановились в растерянности. Они было обрадовались приезду настоящего военного. Он, конечно, знает, что такое рукопашный бой, и поставит обучение как надо или вовсе отменит это постыдное занятие. Последнее время среди доярок шел ропот. Напрасно Апчара уверяла подружек, что умение ударить кулаком пригодится не только для фашистов, что можно будет поставить на место и зарвавшегося мужа.

Азиза была на стороне Апчары:

– Вдруг тебя захотят похитить. Дашь по зубам непрошеному жениху, пока он свои зубы соберет, ты убежишь. Кулак в таком деле лучшее доказательство правоты и даже единственная защита. Или если немец набросится на тебя…

Разгорались споры. Потому теперь все ждали, что скажет Бахов.

Бахов обратился к Апчаре:

– Что вы сейчас отрабатывали?

– Нанесение удара правой рукой, – не задумываясь, ответила Апчара.

– А левой?

– И левой тоже.

Никто не смеялся. Раскрасневшиеся девушки отряхивались, поправляли на себе одежду, косынки, заплетали растрепавшиеся косы и с ожиданием поглядывали то на Бахова, то на Апчару, которая вертела в руках книжку Лермонтова.

– Так-так. Удар правой, удар левой. Великолепно! – Бахов оживился. – Я любовался вами издали. Какая сила удара! Бац! И несчастный муж просит пощады. Не так ли?

– Это лучше, чем вцепляться мужу в волосы и выдирать их. – Апчара хотела ужалить Бахова, намекнув на его лысину.

– Клянусь, это верно. Моя жена, к счастью, закончила эту операцию. Но скажите серьезно: чем вы занимались сейчас?

– Шли занятия по рукопашному бою.

– Я серьезно спрашиваю.

– И мы – серьезно.

– Кто вас этому научил?

– Сами.

– Вместо физзарядки, что ли?

– Нет. Это военные занятия.

– Есть инструкция?

– Письмо из райкома комсомола. – Апчара полистала книгу Лермонтова и извлекла оттуда письмо, подписанное Чокой Мутаевым. Бахов пробежал глазами директиву, против которой по существу нечего было возразить. Директива предлагала «обучать молодежь приемам рукопашного боя».

Бахов что-то пометил в своей книжечке и вернул письмо. Он посмеялся и объяснил, что девушки неправильно поняли директиву. Рассказал, что значат приемы ближнего боя, в частности рукопашный бой. Показал, как это надо делать, помог выбрать место для штурмовой полосы, подробно разъяснил, из чего должна состоять эта полоса, какие снаряды где нужно ставить, пообещал прислать на ферму инструктора-военрука и посоветовал пока прекратить отработку удара правой и левой. Тем бы дело и кончилось.

Но Бахов не удержался от соблазна рассказать о курьезе на заседании Комитета обороны. Успех был потрясающий. Удрученные плохими вестями с фронта, комитетчики смеялись до слез, как не смеялись ни разу с начала войны. Этот смех и обернулся против Чоки Мутаева, спустившего правильную директиву, но не разъяснившего, как ее претворить в жизнь. Чоку переключили на штаб пастбищ.

Сегодня, несмотря на плохую сводку Совинформбюро, услышанную по радио, Чока в радужном настроении. Каждая встреча с Апчарой для Чоки – это событие, и он не злоупотребляет своим счастьем. Мог бы ездить на ферму каждый день, но ежедневный праздник постепенно превращается в будни. Одно дело ехать к любимой девушке просто так, а другое дело – везти счастливую, радостную весть.

– Твой сон в руку, – скажет сейчас Чока Апчаре. – Ты увидишь брата.

Апчаре приснилось недавно, будто их ферма превращена в госпиталь и привезли раненого Альбияна. Он весь в кровавых бинтах и просит парного молока. А молоко, как назло, уже отправили на завод. Апчара бегает с пустой кружкой от доярки к доярке и нигде не может найти ни капли. Тут, откуда ни возьмись, появился Кулов и строгим голосом приказал:

– Иди домой. Лучшую корову с фермы забрали, а молока не найдешь?

Апчара проснулась в слезах.

– Твой сон в руку, – скажет теперь Чока. – Ты увидишь брата.

Чока не сомневался, что Апчара обрадуется известию. Она и раньше много раз просилась на фронт. Отговаривали: на кого оставишь бедную мать? Но Чока только ссылался на Хабибу. Он и сам не хотел разлучаться с девушкой. Отвезти посылки и вернуться обратно – это не страшно. Апчара будет в восторге. Это ей подарок от Чоки. Когда Мутаева попросили назвать лучшую комсомолку, чтобы в составе республиканской делегации сопровождать подарки для Нацдивизии, он не задумываясь назвал Апчару Казанокову. Никто не возражал. Все о ней слышали и раньше. Теперь только бы согласилась Хабиба.

Чока нетерпеливо ерзал на сиденье и все время просил шофера ехать побыстрее.