Текст книги "Долина белых ягнят"
Автор книги: Алим Кешоков
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 58 (всего у книги 59 страниц)
«О, плохо ты знаешь нынешних дочерей…» Доти и сам понимал, что поступил старомодно, начав сватовство с матери. Апчара живет по собственным законам. Она умная, самостоятельная девушка. Да и верно ли, что она неравнодушна к комиссару?.. Кое-что о ее романе с капитаном Локотошем Доти слышал от людей. Но, с другой стороны, о Локотоше давно ни слуху, ни духу. Его пожелтевший портрет, вырезанный из армейской газеты, висит рядом с портретом Альбияна, пожалуй, скорее всего, как память о прошлом. Пусть висит – и память имеет свойство тускнеть. Ни разу Апчара в присутствии Доти не вспомнила Локотоша. «С глаз долой – из сердца вон».
Размышляя обо всем этом, Кошроков не заметил, как доехал до райцентра. Нарчо всю дорогу тоже был занят своими мыслями. Он уже понял, что Доти Матович не поедет на фронт, и очень переживал. Не быть «сыном полка»… За всю дорогу Нарчо не проронил ни слова.
Кошроков подъехал к райисполкому еще до начала работы. Между тем во дворе возле акации уже собрались люди. Разбившись на группы, они обменивались новостями. Каждого волновало происшедшее на бюро обкома. Ведь это случилось накануне районной партконференции. Еще несколько дней, и Чоров вознесся бы бог знает как высоко. А тут кто-то вовремя обрезал ему крылья. Многие считали это заслугой Доти Матовича: мол, его люди откопали где-то в Сальских степях человека, знавшего Чорова в лагере. О Зурабе Куантове уважительно говорили: «Костылем выбил из рук противника кинжал»…
Апчара тоже приехала в райцентр. Вчера она не дождалась Доти Матовича, обещавшего заехать, рассказать, зачем его вызывали в обком. Не спрашивая разрешения, она вошла в кабинет:
– Поздравляю тебя! Я так рада, просто счастлива. Ты не можешь себе представить…
– Постой, с чем ты меня поздравляешь? Прежде всего – давай поздороваемся. Доброе утро!
– Ой, я забыла… С добрым, хорошим утром!
– Садись. Ты уверена, что оно хорошее? – Доти улыбнулся. «Ведь она не знает о разговоре с Хабибой», – подумал он.
– То, что случилось, делает его хорошим, – сказала Апчара уверенно.
Доти Матович рад был это слышать.
– Что же именно случилось?
– Как? Ты же сам был на бюро! Говорят, это именно ты предлагал Чорову пост заведующего топором. Надо же придумать – заведующий топором! – Апчара залилась смехом. – Весь район уже знает о вчерашнем бюро. Беспроволочный телеграф сработал точно. Все довольны, никто не защищает Чорова.
Доти Матович, ничего не отвечая, молча пристально глядел на Апчару.
– Хочешь, ошарашу тебя еще одной новостью?
Апчара задорно тряхнула головой:
– Я и другие новости знаю. Ты имеешь в виду, что станешь первым секретарем райкома? Так и это все знают и очень радуются.
– Я не о том.
– О чем же?
– Апчара, только что я был у тебя дома, виделся с Хабибой.
Доти умолк, собирался с духом. Он по-прежнему не отводил взора от девушки, изучая выражение ее больших красивых глаз.
– Говори. – У Апчары екнуло сердечко от предчувствия чего-то необыкновенного.
Но в последнюю секунду комиссара покинула уверенность. Он не мог найти нужные слова. Как же сказать Апчаре о своей любви?..
– Только учти: я не стану тебя ни к чему принуждать. Взвесь все, посоветуйся с матерью, подругами, не знаю, с кем еще, и назначь мне день ответа.
– О чем ты говоришь? – Чутье уже подсказывало Апчаре, в чем дело. Голос ее уже не звенел так весело и беспечно, как несколько минут назад.
– Мы с тобой не вчера познакомились. Нас сблизила боевая обстановка. На фронте я узнал тебя и уже там, сам, быть может, того еще не сознавая, полюбил… – Комиссар снова замолчал, справляясь с волнением. Апчара не произносила ни звука. – Ты уже знаешь, что меня прочат в первые секретари райкома, а ты – председатель колхоза. Это, мне кажется, даст повод для сплетен. Благоразумнее опередить события. Одним словом, нам надо пожениться до районной партконференции, пока я еще не секретарь.
Апчара всплеснула руками, как это делала ее мать в минуты крайнего изумления. Лицо девушки залила краска.
– Я должна выйти за тебя замуж?
– Почему бы нет?
– И до партконференции? – Апчара засмеялась, но поняла по тени, набежавшей на лицо Доти, что ее неуместный смех звучит оскорбительно Она продолжала, улыбаясь: – Узнаю тебя, дорогой Доти Матович. У тебя общественное – прежде всего. Ты даже жениться собираешься с оглядкой на партконференцию. Да разве так уж важно, кто из нас какой пост занимает!
– Критика, прямо скажем, не в бровь, а в глаз. Но ты все же ответь мне по существу. Согласна ли ты, хочешь ли стать моей женой?
Апчара действительно испытывала привязанность к Доти, уважала и чтила его. Иногда ей даже казалось, что здесь не только привязанность. Но лишь иногда. Глубоко в душу девушки чисто женское влечение к комиссару не проникало. Ее покоряли, восхищали, еще с фронтовой норы, честность, мужество Доти Матовича, его преданность долгу, сердечность, чистота. Но это было все не то, не то…
Апчара чувствовала себя неловко. Не хотелось огорчать комиссара. Она виновато улыбнулась:
– Можно я отвечу тебе по телефону?
– Ну что ж, если иначе нельзя…
Апчара тотчас уехала домой. Ее бидарка катилась под гору с такой прытью, будто Доти гнался следом.
Мать, за спиной которой Апчара надеялась спрятаться, с решительностью, свойственной ее характеру, объявила:
– Ты выйдешь замуж за Доти. Я уже дала ему согласие. Благословение матери – не клок соломы, который уносит ветер. – Хабиба хотела проявить твердость, но каждую секунду ждала от дочери возражений. Сама-то она вышла замуж вопреки материнской воле, поэтому на «клок соломы» слишком не нажимала, а апеллировала больше к благоразумию Апчары. – Сколько девичьих судеб обуглила война! Сколько еще обуглит! Год за годом ждут невесты женихов с войны. Дождутся ли? Трем из десяти, не больше, посчастливится выйти замуж. О аллах, за какие грехи остальные должны стать старыми девами, не узнать счастья материнства? Доти! Ах, если бы каждой девушке достался такой жених! Руки целы, ноги целы, сам – ума палата. Да за такого жениха и без родительского благословения… Как я за твоего отца… – При последних словах Хабиба лукаво усмехнулась.
– Тебе можно было! – не удержалась Апчара.
– Не можешь ты попрекнуть мать, еда поперек горла становится. – Хабиба неожиданно нашлась: – Что я? Кем я тогда была? Несмышленая девчонка. А ты? Председатель колхоза! К тебе весь аул, как в амбар за зерном, ходил за советом, за умным словом. Почему ты должна равняться на меня? Я не умом выбрала твоего отца, да отведет ему аллах лучшее место в раю, а сердцем. И, слава богу, не ошиблась. Вы, нынешние, выбираете больше по анкете.
– Как это – по анкете?
– Ты не хочешь за Доти, потому что он уже в возрасте. Но муж должен быть старше жены.
– Неправда, не поэтому.
– А почему?
– У меня есть свои соображения.
– Значит, все-таки по анкете! Я тебе вот что скажу: отца у тебя нет. Брат на фронте. – Хабиба что-то хотела еще добавить про Альбияна, но у нее перехватило дыхание. – Я тебе и мать, и отец, и брат. За всех говорю: отдам тебя за Доти, хоть ты весь колхоз подними против меня. Это дело материнское, и не смей мне перечить.
– Как это «отдам»? Что я тебе – тыква? Хомут?
– Отдам! Никто мне не помеха.
– Не отдашь!
– Тогда я тебе не мать, а ты мне не дочь. Живи, как знаешь. – Хабиба сердилась, понимая, что дочь все равно поступит по-своему. А как он хотелось видеть комиссара своим зятем! Апчара сама не понимает, как это было бы хорошо… Доти переезжает к нам, семья обретает второе дыхание, счастливая бабушка нянчит внуков… – Я буду хранителем этого дома, не дам погаснуть огню в очаге, а ты ступай на все четыре стороны… «Молодым везде у нас дорога…»
– Не выгонишь ты меня из дому. Тебе же будет хуже. Впрочем, я уйду, если хочешь…
Хабиба еще надеялась, что дочь одумается, бросится к ней в объятия, со слезами, как это уже бывало не раз, будет просить прощения. Но Апчара говорила спокойно, твердо, глядя в окно, и тем ужаснее для Хабибы звучали ее слова.
– А куда ты уйдешь? Можешь сказать матери?
– Могу. Меня хотят избрать секретарем райкома комсомола.
– На место Чоки, «велосипедного всадника»? Теперь ты сама будешь крутить велосипед?
– Буду. Сяду на районную вышку, как бахчевник в шалаше на столбах, и стану высматривать женихов. Вернется же с войны хоть один жених на весь район?
– А ты что, первая невеста в районе? Для таких перестарков, как ты, в пору открыть магазин уцененных товаров. – Хабиба мстила дочери за непослушание, но сама не верила тому, что говорила. – Если ты о себе такого высокого мнения, зачем забираться на вышку? Тебя и так заметят.
Апчара теперь старалась не ездить в райцентр, чтобы не встретиться с Доти. Ответ у нее был готов, но очень не хотелось травмировать хорошего человека отказом. По традиции на размышление невесте даются месяцы, а тут прошло всего несколько дней… Кроме того, всегда можно отговориться делами. С хлебом еле-еле управились, мясопоставки завершают, потом предстоит вспашка зяби, подготовка животноводческих помещений к зиме… Апчара поймала себя на том, что сама чем-то напоминает Доти, у которого общественное дело превыше всего. С Хабибой они тоже больше не говорят о ее замужестве, будто и не было приезда комиссара, не было сватовства…
Апчара собралась в правление колхоза. Бидарка стояла у ворот. В этот момент во двор вбежал мальчик лет девяти и выпалил:
– Тетя Апчара, меня послала тетя Аня. Гошка ранен. Мы с ребятами нашли мины в школьном огороде, хотели их выбросить в овраг, чтобы не взорвало школу. Гоша не сумел кинуть далеко, он же самый маленький, мина взорвалась, и его ранило. Тетя Аня плачет, просит тебя скорой приехать, говорит, надо Гошу в больницу везти.
– Сильно ранило?
– Не знаю. В крови весь…
– О, аллах, спаси сиротинку! – взмолилась Хабиба. Апчара села в бидарку вместе с мальчиком, хлестнула лошадь.
Анне Александровне предоставили отличный дом с фруктовым садом; прежде он принадлежал организатору курбан-байрама, посвященного «освобождению от ига комиссаров и евреев». В горах Гоша быстро поправился, подружился с местными мальчишками, хотя пока что они друг друга понимали неважно.
Ребята попались смышленые. Они тотчас принесли домой окровавленного малыша, кто-то из них побежал на свиноферму за матерью. Испуганная Анна Александровна мгновенно примчалась домой. В ауле не было своего медпункта, а обратиться к старикам, знатокам народной медицины, она не решилась.
Апчара, точно опытная фронтовая медсестра, забинтовала рану на груди и ноге мальчика. Она знала: важнее всего в таких случаях остановить кровь. Гоша, и без того бледный, выглядел совсем восковым. Его закутали потеплей и повезли в город – но не в больницу, хотя она была уже восстановлена, а в военный госпиталь, с которым у колхоза установились добрые отношения. Из госпиталя в колхоз приезжали снабженцы – покупали поросят, чтобы подкормить раненых свежим мясом. Они давали рыночную цепу, и Апчара с Анной не возражали, – тем более что мясо предназначалось бойцам. Вместе со снабженцами раза два приезжала диетврач Галина Вальянская, сама отбирала поросят, звала в гости Апчару и Анну. Апчара один раз сама зазвала ее в гости к маме отведать кабардинских кушаний.
– Тут проходила линия фронта. Надо попросить, пусть пришлют саперов с миноискателями, отыщут все снаряды и мины. Могут быть и еще несчастные случаи. – Апчара подгоняла лошадь, чтоб скорей передать мальчика в надежные руки. – Я обязательно на обратном пути заеду в обком. – У нее уже возник план в голове. Анна на бидарке поедет назад в аул, а она останется в городе, попытается попасть на прием к Кулову и переночует у Ирины. Апчара давно не видела Даночку, соскучилась. Завтра Анна приедет навещать сына, и они вместе вернутся в Машуко.
Анна осторожно просовывала руку под одеяльце, в которое завернули ребенка, и проверяла – нет ли крови.
– Я так и знала. Так и знала! – горестно воскликнула она. – Понимаешь, однажды Гошка приносит домой какую-то штуку в желтой обертке: «Мама, положи в огонь, посмотрим, как горит». – «Что это?» – «Не знаю, мальчики дали». Развернула, смотрю – похоже на хозяйственное мыло. Даже обрадовалась. Но очень твердое, топором не расколешь. Отнесла к соседу – инвалиду. И что ты думаешь? Гошка принес мне толовую шашку. Я чуть не умерла со страху.
– Ужас!
– А если бы я положила ее в огонь?
– Толовая шашка не горит. – Апчара с удовольствием продемонстрировала свои военные познания.
– А если бы это была настоящая мина?
– Да, надо немедленно обшарить все закоулки в Машуко…
Госпиталь размещался в корпусах лучшего в округе санатория. Дома утопали в море фруктовых деревьев. Каждое дерево – яблоневое, персиковое, грушевое – словно соревновалось в яркости и красоте с другими. Главный корпус санатория – нарядное двухэтажное здание с широкими лоджиями и балконами фасадом было обращено к дороге, пересекавшей живописнейшую долину, Неподалеку от дома сделали смотровую площадку, окруженную балюстрадой, куда в ясную погоду выходили больные «пить красоту» гор. Хребты, покрытые девственным чинаровым лесом – источником целебного воздуха, уходили под облака. Слева открывался вид на низовья Терека, над берегами которого осенью и зимой плавали рыжие стада туманов. Вблизи корпусов журчал ручей.
Госпиталь был переполнен, но площадки, беседки, аллеи в большом фруктовом саду снимали ощущение тесноты. Каждый, кто уже обрел способность передвигаться, спешил на воздух. Там, в прохладной тени, можно было вспоминать фронт, мечтать, обмениваться новостями, слушать рассказы, песни. Нередко в сад просился и тот, кто не мог ходить. Товарищи или санитары выносили его на руках. Воздух был лучшим лекарством. В теплые вечера на смотровой площадке всегда было полно людей. Иногда там устраивались концерты, выступали артисты местного театра, ансамбля песни и пляски.
Апчара и Анна нашли хирургическое отделение по стрелкам, укрепленным на столбиках, а то просто на деревьях. Апчара хотела разыскать Вальянскую, рассчитывая на ее покровительство. Но и без диетсестры все обошлось как нельзя лучше. Главный хирург немедленно осмотрел мальчика, извлек осколки, обработал раны и перевязал Гошу сам, хотя вполне мог поручить это дело сестре.
– Пустячные ранения. Еще раз на перевязку, и все. – Приглядевшись к обеим женщинам, он безошибочно угадал, кто из них мать ребенка и дальше обращался уже прямо к Анне: – У нас нет детского отделения. Да и надобности оставлять его здесь я не вижу. Дома мальчику будет лучше.
– Большое спасибо. На перевязку мы его привезем. Слава богу, транспорт есть. Да и живем недалеко: машуковские мы. – Это свою бидарку Апчара громко именовала «транспортом».
– А можно увидеть Галину Николаевну? – Апчара была уверена, что диетврач обидится, узнав, что они с Анной уехали, не повидав ее.
– Подождите минуту. Она, видимо, в столовой. – Хирург послал санитарку за Вальянской.
Галина Николаевна не заставила себя ждать долго.
– Апчара, Анна Александровна! Какими судьбами? В гости или по делу? Деньги на ваш счет мы перевели…
– Здравствуйте. – Анна Александровна, еле сдерживая слезы, прижимала к груди забинтованного ребенка.
– Добрый день. Не в гости мы – за помощью. Гошку вот ранило осколками мины. – Апчара рассказала, как было дело.
Галина Николаевна сочувственно посмотрела на ребенка. Мальчик весь горел, – видно, поднялась температура; на лбу выступил пот, белесые волосенки слиплись.
– Ничего, теперь все обойдется. Будет жив-здоров, песни петь будет… У меня сегодня тоже волнения. Подружились мы с одним раненым. Прекрасный парень. Умница, храбрец. Он горел в танке, лишился глаза. На нем живого места нет – латка на латке, по кусочку ему кожу сменили. Нет, правда, я не преувеличиваю. Бедняга так изуродован, что стесняется показаться на людях. «Огородное пугало» – только так себя и зовет, а на фронт рвется – не удержать. Боюсь, как бы не сбежал сам. Сегодня его должны комиссовать. Он, чудак-человек, на свой искусственный глаз больше всего надеется. «Уставлюсь, говорит, стеклянным оком на членов комиссии, заворожу их, загипнотизирую, и – готово!» Боюсь, не поддадутся члены комиссии этому «колдовству». Их история болезни больше «заворожит»… Бедняга… Так я ему сочувствую!.. Ну что же мы стоим? Пойдемте, я угощу вас обедом. Правда, обед больничный, не то что у мамы Апчары, у Хабибы.
– Спасибо, – поблагодарила Апчара Вальянскую. – У меня тут в городе невестка живет… Мы к ней поедем.
– Смотрите. Был бы обед ресторанный, я бы вас уговорила. А то – постный борщ, шрапнельная каша с мясом. Это не еда для председателя колхоза, правда? – Галина Николаевна засмеялась. – Пошли, провожу вас. Вы на чем? На машине?
– Откуда у нас машина? Мы на бидарке. У ворот под горой стоит.
Женщины двинулись вниз. Чтобы попасть на тропу, ведущую к воротам, надо было спуститься ступенек на сто. Через каждые двадцать ступенек – площадка со скамейками. Устал – посиди, отдохни. Поднимаясь, Апчара с Анной с ходу отмахали все сто ступенек, не останавливаясь. Сейчас, успокоившись, они шли медленно, беседуя с диетврачом, разглядывая окружающих. Вдруг Галина Николаевна остановилась, вполголоса сказала:
– Вон мой танкист. Видите? Внизу, справа на скамеечке. Сидит к нам левым боком и поэтому не видит. Левый-то глаз искусственный. Ох, боюсь, не удалось ему «заворожить» комиссию…
Апчара посмотрела на танкиста и вскрикнула, словно ее ужалила змея. Потом она в отчаянии зажала рот обеими руками и замерла. Ноги словно отнялись. В сидевшем на скамейке она узнала Локотоша…
Он сидел, отрешенно уставившись куда-то в сторону, никого и ничего не замечая, откинувшись на деревянную спинку.
Через секунду, придя в себя, Апчара стремглав понеслась вниз.
Меньше всего на свете Локотош ожидал встречи именно с ней. Услышав свое имя, узнав ее голос, он вздрогнул, вскочил и, как преступник, застигнутый на месте преступления, стал озираться по сторонам, ища, куда бы скрыться. С ужасом увидела Апчара, как мало осталось от прежнего Локотоша. Лицо – точно сшитое из лоскутков, разноцветных, плохо сросшихся. Только здоровый глаз да лоб и брови остались нетронутыми.
– Вот ты где, Локотош! – Апчара уже овладела собой. Она и виду не подала, что испугалась, и жалости не было в ее взгляде, только изумление и упрек. – Хорошо замаскировался!
– Да, маскировка подходящая. – Локотош по-своему истолковал слова Апчары.
– И правда, хорошо: кругом заросли – никто не найдет. – Подошедшая Галина Николаевна хотела помочь Апчаре.
– Неужели ты меня узнала? – Голос был прежний, звучный, красивый. – Правда, поставить в огород меня можно вместо пугала?
Апчара еле сдержала слезы:
– Зачем терзать себя и других? Теперь я понимаю, почему ты не давал о себе знать. – Апчара все-таки заплакала. – Не знала, что ты такой жестокий. К себе – ладно, но других-то мог бы пожалеть. Даже не написал. А ведь я рядом…
Сверху спустилась недоумевающая Анна. Локотош таким образом оказался в окружении трех женщин.
– Боже мой! Не было ни гроша, да вдруг алтын! До сих пор обо мне никто не знал! А теперь целых три женщины. Сдался бы вам в плен, если возьмете. Только, боюсь, испугаетесь. – Локотош крепился изо всех сил.
– Не испугаемся! – Галина Николаевна говорила нарочито весело, стараясь ободрить подполковника. – Селезню красота не нужна, ясно?
Все засмеялись. Раненые, сидевшие и стоявшие поодаль, не без зависти поглядывали на Локотоша.
– Садитесь же, чего мы стоим?
– Сядем, девочки, но не надолго. Больному нужен покой. – Авторитет Галины Николаевны в госпитале был непререкаем. Ее ведь знали и как писательницу. Локотош раза три присутствовал на ее литературных вечерах в большом зале. Вальянская ездила в город, поддерживала связь с местными литераторами, ряды которых в годы войны сильно поредели. Тогда еще никто не предсказывал ей большого будущего, не предполагал, что она станет известной советской писательницей.
Локотош был доволен: Апчара села справа, а правая часть лица пострадала у него меньше. Он искоса, робко поглядывал на девушку. Апчара готова была разрыдаться от горя и сострадания, но держалась безупречно. Вид у нее был такой, будто уродство Локотоша ей безразлично.
– Ну, будет сегодня разговору в «офицерском собрании»! – Локотош искренне повеселел: лицо Апчары не выражало страха и отвращения. – Скажут: «Одни красивые женщины к нему ходят». Уважать будут. Повар добавки сам предложит: «Товарищ подполковник, не желаете ли?..»
Женщины, польщенные, рассмеялись, Галина Николаевна спросила:
– Ну как, не помог глаз? Не заворожил членов комиссии?
– Заворожишь их! – Локотош махнул рукой.
– Я тебе говорила…
– Своим видом я только ужас могу внушить, а они – не пугливые, – грустно пошутил Локотош. Он несколько раз пытался заставить себя написать Апчаре, и даже писал, но потом рвал письма, стыдясь своего безобразия. В конце концов он решил поставить крест на их любви. Зачем такое пугало, больное, беспомощное, молодой и красивой, полной сил женщине? Что, кроме жалости, может она испытывать к нему? Он твердо решил не обнаруживать себя. Как-нибудь вымолит «путевку на фронт» и расквитается с проклятым врагом. «Того, кто лишил тебя глаз, лиши души», – велит пословица. Если в бою падет и он, так и надо: лучше умереть, чем жить, вызывая у людей жалость.
Сегодня комиссия лишила его единственной надежды. Слова председателя звучали, как смертный приговор: «Отвоевался ты, подполковник, восстанавливай народное хозяйство».
– Аннушка, милая, – обратилась Апчара к своему зоотехнику. – Ты садись в бидарку, езжай в Машуко. Гошке ведь в постель нужно. Завтра с кем-нибудь из мальчишек пришли мне бидарку. Пусть подъедет на квартиру к Ирине. Я буду у нее. Поняла?
– Поняла. – Анне давно хотелось уехать, да она не решалась об этом сказать.
Галину Николаевну ждали на кухне. Догадавшись наконец, что у Апчары с подполковником отношения совсем не просто дружеские, она под деликатным предлогом оставила их вдвоем. Апчара и Локотош вдруг замолчали. Локотош понял, что зря полагал, будто в танке, где он горел, сгорела и его любовь к Апчаре. Апчара думала о Доти Кошрокове, о матери. Вот когда она встретилась со своей судьбой, опаленной войной в прямом и переносном смысле!
– В госпитале, кроме тебя, из Нацдивизии никого нет?
– При мне не привозили, – вздохнул Локотош и добавил: – Скоро выпишусь. Уеду.
– Куда?
– Куда глаза глядят. Пристроюсь где-нибудь. Директором конзавода, конечно, не сумею. Не вытяну.
Апчара обомлела: «знает». Локотош продолжал:
– На завод подамся. Там мне подберут подходящую работу.
– А здесь не хочешь остаться? – с трудом выдавила из себя Апчара.
– Здесь? Ни за что! – отрезал Локотош. – Старший конюх из меня не получится, бригадир – тоже. Пусть Доти Кошроков…
– Ты знаешь, что он здесь? – Апчара не дала ему договорить.
– Знаю. И о его продвижении по службе, и об остальном тоже знаю. – Локотош грустно улыбнулся, поглядев на растерявшуюся Апчару. – Госпиталь-то не отрезан от мира, как в свое время. Галина Николаевна, например, все новости в районе знает и всем со мной делится… Она очень хороший, душевный человек. Писательница – ей все интересно: люди, отношения между ними…
Снова наступило молчание.
Апчара наконец, освободилась от оцепенения, перевела дух, точно сбросив с плеч тяжесть скалы, и, как на фронте, первой ринулась вперед:
– Ничего ты не знаешь! И вообще – только о себе думаешь… Я все глаза выплакала, а ты даже весточки о себе подать не захотел. Доти Кошроков тебя вспоминал не раз, и только самыми добрыми словами. Он бы примчался сюда мигом, если бы узнал, что ты здесь. А ты от всех скрылся, ушел в свои переживания, словно за стенами госпиталя не мир, не живые люди, а выжженная пустыня… – У Апчары сорвался голос, она закашлялась. – Когда-то ты клялся в дружбе моему брату Альбияну, а сейчас о нем и не спросил. Не хотел меня видеть – что ж, насильно мил не будешь, но послать привет-то ты мог? Чтобы я просто знала, что жив. А может, ты потому молчал, что услышал обо мне дурное?
– Что ты имеешь в виду?
– Я ведь была на оккупированной территории. Об этом все знают. Кулов мне, правда, сказал: «Забудь об этом». Но у тебя, быть может, другое мнение.
– При чем тут оккупированная территория? Меня самого калмычка выхаживала в тылу у гитлеровцев.
– Почему же тогда я не получила ответа ни на одно из своих писем?
Из невидящего глаза Локотоша выкатилась слеза, он с досадой смахнул ее. Его трясло. С того времени как полуживого его извлекли из танка, отправили в госпиталь и чудом спасли, у Локотоша изменился характер. Он стал вспыльчивым – короткогорлым, как говорят в народе. Он теперь как солома: чуть что – воспламеняется. Раньше ничем у него не выжмешь слезу из глаз – мужчина, горец! – а теперь вот все щеки мокрые. Непрошеные слезы привели подполковника в еще большую ярость.
– «Почему, почему»? – Локотош чуть не взвыл. – Гляди – вот почему! – Резким движением он поднял гимнастерку, рванул нательную рубаху. Апчара увидела латаное-перелатаное тело, едва сросшиеся разноцветные кусочки кожи, соединенные друг с другом розоватыми прожилками. Тело выглядело кошмарным даже по сравнению с лицом. – В чужой шкуре хожу.
– Была бы кость… – И хотела повторить слова, не раз слышанные от матери, но и ее душили слезы. Справившись с волнением, Апчара еле слышно спросила: – Все-таки куда конкретно ты думаешь направиться?
Локотош и сам не знал, куда ехать, и поэтому молчал. Писал матери – ни ответа, ни привета. Хотел, конечно, на фронт – не получилось. А почему? Возвращаются же в строй люди без ступни, почему нельзя без глаза? Нет, не в одном только глазу дело. Обгоревшие кости его обтянуты кожей, а мышц-то не хватает: ходячий скелет, и только. В этом главная причина. Ему нужно длительное лечение, уход, только тогда он станет работоспособным.
– Аллах знает, я не знаю.
– Какой верующий стал! Действительно, душа твоя вывернулась наизнанку. Услышала бы эти слова моя мать – вот обрадовалась бы, – обрела дар речи и Апчара.
– Почему?
Апчара усмехнулась:
– Она обожает верующих.
– Положим, я не больше верю в бога, чем твои Кошроков.
– «Твой Кошроков»! Наслушался сплетен, мужчина называется! «Твой Кошроков»! Он такой же мой, как и твой.
– Замуж не собираешься? – тихо спросил Локотош и натянуто улыбнулся: – В твоем положении мужа можно просто назначить.
– Я так и хочу поступить. – Апчара нисколько не оскорбилась, наоборот – ей стало весело.
– А кандидатура есть?
– Конечно, есть.
– Кто же это?
– Так, один подполковник.
– Интересно. Из руководящих или рядовых?
– Пока не руководящий, но будет руководящим. Обязательно. – Апчара склонилась к Локотошу, тронула его за руку Она больше не смеялась. Лицо ее побледнело, она выглядела измученной.
– Прости, я не хотел тебя обидеть… Прости…
– Я только за тебя выйду замуж. Понимаешь? Только за тебя. И больше ни за кого на свете.
Локотош растерялся. Он не верил своим ушам.
Апчара прижалась к Локотошу, не отпуская его руки.
– Я нисколько не изменилась. Все, как и прежде. Верь. Ты моя судьба, мое будущее.
– Правду говоришь? – У Локотоша все плыло перед глазами. – Если правду – я крылья обрету, полечу птицей.
– А на какое дерево сядешь?
– На то, что растет в вашем яблоневом саду. Хочешь этого?
– Очень.
– А сторож не шуганет меня оттуда?
– Сторожем будешь ты, товарищ подполковник. – Апчаре вдруг стало легко и хорошо, как никогда в жизни. «Товарищ подполковник» ошеломленно смотрел на нее.
– С одним глазом я не укараулю…
– Не надо больше об этом, умоляю тебя. Мы с мамой сделаем все, чтобы ты выздоровел, стал прежним… Я буду тебя… – Апчара хотела сказать «любить», но в последний миг передумала: это магическое слово пусть первым скажет ее жених. – Я буду сама тебя караулить…
– Ведь я люблю тебя давно, ты сама знаешь, – тихо проговорил Локотош. – Но как я могу принять такой дар из твоих рук. Я ведь неполноценный, я человек, уцененный войной…
– Не говори так. В моих глазах война тебя не уценила, в моей душе ты остался прежним… – Апчара понимала, что плакать не надо, но ничего не могла с собой поделать. Дико было видеть беспомощность Локотоша. Сильный, уверенный в себе человек, к которому все обращались за помощью и поддержкой, вдруг стал зависим от других!..
Они не заметили, как с гор спустились сумерки, затянув мглой долину. С низовий тянулись туманы, гасли звезды, окутывая холмы. В аллеях парка кое-где загорелись слабые огоньки. Было уже очень поздно, когда Апчара попрощалась наконец с Локотошем. Она бежала к остановке, боясь опоздать на последний автобус, и кричала, оглядываясь: «Я скоро приеду!» В автобусе, отдышавшись, она задумалась – куда теперь? К Ирине или к Кулову? Пожалуй, в обком. Кулов вечерами сидит долго. А раз он там, Ирина тоже не уйдет домой.
Автобус остановился неподалеку от здания обкома партии. Апчара обрадовалась: окна и в кабинете Кулова, и в приемной, и даже в остальных комнатах ярко светились.
– Можно? – Она просунула голову в дверь приемной.
– Моня, – из-под стола ответила маленькая Даночка, не обращая на вошедшую ни малейшего внимания. Стоя на четвереньках, девочка сосредоточенно рисовала что-то на большом листе бумаги, разложенном под столом.
– Даночка, а где мама? – спросила Апчара.
– Там. – Даночка карандашом показала на дверь, обитую дерматином. В эту минуту оттуда вышла Ирина. Увидев Апчару, она даже вскрикнула от радости. Ирина усадила гостью на стул, сама села напротив, как это делал Кулов с наиболее уважаемыми посетителями.
– Ну как ты? От Альбияна что-нибудь есть? Мы давно ничего не получали. Мама ужасно волнуется.
– Две недели назад пришло последнее письмо. Они так быстро наступают, что и писать некогда. Почта же во втором эшелоне, – Ирина улыбалась, глядя на Апчару, радуясь, что видит ее. Она очень любила золовку, дружила с ней, как с родной сестрой. – Ты, наверное, сунулась ко мне, а там дверь заперта, верное, окно? Возьми Даночку, поезжайте и ждите меня.
– Я хотела к Зулькарнею. – Апчара глянула на массивную дверь, которую впервые со страхом переступила, когда отправлялась на фронт с делегацией.
– Его нет. Это я там убираюсь. Потому и свет горит. Кулов уехал провожать Доти Кошрокова.
– Кого? – Апчара от неожиданности вскочила со стула.
– Доти уезжает на фронт, звонил такой радостный.
– А говорил – отвоевался. Куда же его с палкой?.. – В Апчаре боролись противоречивые чувства: с одной стороны, отъезд Доти развязывал ей руки, с другой, было страшно за комиссара. – Я пойду в Машуко, не останусь. Потом приеду к тебе и расскажу кое-что интересное. Очень интересное.
