Текст книги "Долина белых ягнят"
Автор книги: Алим Кешоков
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 59 страниц)
Альбиян заторопился, пошел к себе – дела на батарее.
Апчара рассказывала комиссару, что пережила за эти дни, но, по правде, ей было интереснее слушать, чем рассказывать. Оказывается, Узиза действительно едва не попала в руки немцев.
Сначала Чоров – глава горемычной делегации и Узиза терпеливо ждали возвращения Апчары. Но потом началась суматоха. Откуда ни возьмись, появилось на полустанке с десяток машин. Бойцы поспешно погрузили на них, что было возможно, и стали готовиться к взрыву складов. Чоров тоже засуетился. Он нашел какого-то лейтенанта с машиной, отвалил ему тридцать посылок, чтобы доехать до Армавира. Но все еще ждали Апчару. Лейтенант нервничал. Посылки его уже не прельщали. Да он и без Чорова мог взять их сколько угодно. В конце концов он решительно сказал Чорову, что уезжает. Бой гремел совсем близко. Выбора не было. Чоров и Узиза уехали с лейтенантом, когда начали рваться склады с боеприпасами.
Доти рассказал Апчаре и подробности гибели Солтана Хуламбаева. Со всем своим политотдельским имуществом Солтан ехал к месту сосредоточения дивизии. Наверно, он доехал бы благополучно, если бы на дороге не попалась ему беженка, казачка с двумя огромными мешками, набитыми разным скарбом. Она плакала, хватала Солтана за руки, умоляла довезти ее до станции, что в пяти километрах. Получался крюк, но у батальонного комиссара не хватило духу и совести бросить женщину посреди дороги. Будто бы на станции ждет казачку вся ее родня, и уж дальше она будет эвакуироваться вместе со всеми.
Инструктор политотдела не советовал Хуламбаеву сворачивать с прямого пути, тем более что в стороне станции погромыхивало, но Хуламбаев, как известно, не выносил женских слез.
– Ладно, – сказал он, чтобы успокоить не то политотдельского инструктора, не то себя. – Пять километров – чепуха. Может быть, оттуда дорога к дивизии не так забита. Отвезем бедную женщину.
Погрузили мешки. Солтан посадил женщину в кабину, чтобы она показывала дорогу, поехали. По карте действительно было не больше пяти километров, но ехали тревожно и долго. Перед самой станцией шофер резко затормозил: навстречу шел бронетранспортер с белым крестом на борту.
– Немцы!
Шофер свернул влево и тотчас попал в глубокий кювет. Немцы дали очередь по колесам. Женщина закричала. Шофер выскочил и побежал в пшеничное поле. Немцы были в ста шагах от машины, когда он оглянулся в последний раз. Несколько автоматных очередей раскатилось у него за спиной, но он уже не понял, по нему это стреляли или расстреливали начальника политотдела и его инструктора. Вечером шофер вышел к своим.
Пока Доти и Апчара мирно беседовали, вернулся и Локотош.
– Доставили благополучно?
– Все в порядке.
– Говорливый немец попался или молчун?
Локотош махнул рукой.
– Заговорит! А мы с Апчарой славно беседуем. Она мне все рассказала. Бедняжка, сколько пережила за эти дни!
– Еще удивляюсь, как вынесла. Хрупкая девушка…
– На войне все выносят, кроме смерти. Правильно сделал, что пристроил ее в полку. Пока пусть побудет. Выпадет случай – отправим домой.
– Я уж ее зачислил на довольствие. Беда только – юбок нет и обуви подходящего размера.
– Скажи спасибо – сама дела.
– Конечно. «Эх, чарочка – вино красное…»
– Откуда ты это знаешь? – встрепенулась Апчара.
– Альбиян рассказал. Жалко твоего поэта, глупо погиб. Но, считай, мы за него расплатились. Вон лежит мертвый немец.
Доти возразил:
– Фашисты еще долго будут расплачиваться. Всех солдат перебьем, и то еще большой долг останется…
В тот день, когда Кошроков узнал, что к нему едет жена, его Узиза, был получен приказ о выступлении дивизии. Однако начальство не возражало, чтобы батальонный комиссар задержался на два дня и повстречался с женой. Но Доти сам не захотел оставаться. Он боялся, что полк пойдет в бой и комиссар упустит возможность хоть немного поквитаться с немцами. Он должен быть каждую минуту с полком.
– Ты знаешь, что сказал немец? Научим, говорит, вас воевать… А ты толкуешь про долг. Если так пойдет дело и дальше, боюсь, что должок будет расти и расти. Сталинский приказ ты читал?
– Читал. И не только сам. Я читал его во всех подразделениях. Я ведь сюда пришел с переднего края. Бойцы полны решимости стоять насмерть. Вот Альбиян здесь недавно был, брат Апчары. Он выступил и сказал: «Немцев много, но мин у нас больше. Хватит на всех немцев». Так же думают и другие. Трусов нет. Уверен, быть нам гвардейской дивизией. Я попросил редактора дивизионки напечатать нам побольше наградных бланков. Воевали всего два дня, а к наградам представлены уже десятки отличившихся бойцов и командиров. Через неделю их будут сотни…
– А продержимся мы неделю?
Кошроков опешил от такого прямого вопроса.
– Есть приказ…
– Если бы приказ заменял все, чего нам не хватает… Кавалеристы с саблями против танков… Пленный грозится, что завтра нас смешают с землей. Они подтягивают танки, артиллерию, тяжелые минометы. Они же закованы в броню. Миной их не возьмешь. Мужества у нас много, но броня не помешала бы нам. Где прикрытие с воздуха? Где защита?
– В приказе сказано все…
– Немцы уже подходят к Армавиру. Окопы… Ростов был весь в окопах. И Дон – немалая водная преграда… Не удалось остановить немца. Дайте нам немецкую кавалерию, чтобы был бой равных с равными, чтобы мог быть только один перевес – мужество, умение…
Кошроков внимательно слушал капитана, не перебивал его, хотя и не соглашался с ним. Он старался понять Локотоша, кадрового офицера, который слишком близко принял к сердцу слова пленного немца. Как военный, должен он знать, что мужество, решимость, стойкость удваивают силы…
– Мы все думали: будем воевать по твоему принципу – танки против танков, авиация против авиации, кавалерия против кавалерии, держава против державы. Но обстановка изменилась. Если бы французы, поляки, англичане были верны своим обязательствам, война могла бы быть иной. А получилось, что Гитлер заграбастал военный потенциал всей Европы и бросил эту махину на нашу страну. Одолеет он нас – никто, никакая сила его не остановит. Пойдет по всему миру! На всех континентах, на зданиях всех парламентов будут красоваться знамена, может быть, и разные, но все обязательно со свастикой. Не знаю, сколько мы продержимся здесь, но стоять насмерть – наш долг.
– Вот именно. Страна действительно не безгранична, отступать некуда. Где-то мы должны остановить врага. Где – не знаю.
Апчара, чтобы разрядить обстановку, побежала, не спросив разрешения, принесла две посылки из своих запасов и тот же большой ящик вместо стола. Открыла бутылку вина, налила в пластмассовые стаканчики. Но спор так захватил комиссара и заместителя командира полка, что никто из них не притронулся ни к еде, ни к вину.
Доти затянулся цигаркой раза три подряд. По лицу было видно, что напрягается, подбирает слова для продолжения разговора.
– Знаешь, что я тебе скажу? Чтобы знать, что делается за горой, надо подняться на гору. Может, там скот пасется, может, люди лес рубят. А мы с тобой гадаем вслепую. Ты взберись на вершину, откуда на мир смотрит Сталин, поставь себя на его место и задай себе вопрос, как ты поступил бы на его месте. Я не знаю, как выглядит мир, за которым следит Сталин, но верю, что иначе и я бы не поступил. Вышли бы мы с Германией один на один на поле битвы, я уверен, мы бы ее положили на обе лопатки. Положили бы в первый же месяц войны. В этом у меня нет сомнения. Но Гитлер раскрыл звериную пасть. «Дайте мне что-нибудь съесть, иначе укушу кого пожирнее…»
А кто пожирнее? Англия и Франция. Они схватили Судетскую область и бросили ее хищнику в пасть. Зверь проглотил кусок мяса. Аппетит разыгрался. Захотелось еще, тогда ему – Австрию. Будь здоров. Волк видит, нет охотников поблизости. Никто в него не стреляет. Подавай ему Польшу на подносе, Чехословакию, а там Румыния, Венгрия, Югославия, Болгария… Хищник вошел во вкус. Ему подавай теперь вина. – Доти протянул руку к стаканчику, сделал глоток, как бы подтверждая свои слова, и вскоре поставил стаканчик, чтобы продолжить мысль. – Но мы – огромная страна, не по горлу хищнику. Какая-нибудь кость ляжет ему поперек горла.
– От Бреста до Дона какой кусок отхватил – а кости не повстречал.
– Как не повстречал? Он уже обломал зубы. Еще и не так обломал бы, если бы не фактор внезапности… – Доти взял кусок копченой колбасы и начал его с трудом разжевывать.
– Фактор внезапности! Мы видели, что они идут, а нам твердят: «не поддавайтесь на провокацию», «не поддавайтесь на провокацию». Немец из пушек бьет, а нам комиссар полка не разрешает отвечать огнем – провокация…
Апчара вспомнила слова Бекана Диданова о ноше, с которой надо переходить поток.
– Наши тяжелые орудия были нацелены куда надо. Дай только команду, мы бы так ухнули, немец штанов бы не удержал… Я, конечно, не стоял на вершине горы, чтобы передо мной были открыты все склоны… Опередить бы противника на час, ударить по скоплению из всех видов оружия… Конечно, в глазах всего мира мы – жертва агрессии, коварного обмана. Моральный фактор… После войны найдут и виновников первых поражений. Вот увидишь.
– Я не увижу, – спокойно сказал Доти.
– Ты что, не веришь, что победим?
– Верю. Но я-то этого не увижу.
– Не понимаю. Всюду повторяешь: победа будет за нами, враг будет разбит, а говоришь – не увижу.
– Я скоро погибну. Не доживу до конца войны.
– Это уже не по-комиссарски. Упадочничество какое-то. Наоборот, ты должен бросать в сердца людей живое слово надежды – победим! А ты – «не доживу». И как ты можешь знать, что погибнешь?
– Это долго объяснять. Однажды я пережил уже смерть. Меня спасли верные люди. Тогда я поклялся отдать возвращенную мне жизнь, но не просто, а взяв за нее десяток жизней моих врагов – не меньше. Потому-то я и принимаю всей душой приказ Сталина. Стоять насмерть! Я готов… Одного боюсь – как бы бомбой не убило меня. Тогда рухнет моя надежда. Нет, я хочу в бою, в схватке. Я бью его, он бьет меня, я падаю, он падает, я истекаю кровью, он тоже, я добиваю его, он меня…
– Сумасшедший комиссар!
– Иначе я не хочу. Пойду во второй эскадрон приказ читать. Проведу беседу, брошу клич: кто хочет рядом со мной стоять насмерть – выходи! Думаешь, не найдутся люди?
– Найдутся. За комиссаром пойдут. Но ты же погубишь их. Война – это искусство. У нее своя теория и своя практика. А искусства погибать – нет. Нет и такой теории. Воевать – не значит идти на гибель.
Апчара слушала, не сводя глаз с комиссара. Только сейчас она поняла, почему сюда рвалась Узиза, несмотря на свою беременность. Узиза, видимо, знала о настроении своего мужа и хотела ему внушить стремление к жизни, показаться мужу, чтобы он видел: будет наследник, которому принадлежит часть жизни. Он должен думать еще и о нем.
Бедная Узиза уехала, не достигнув цели.
– Я иду не погибать. Но я иду с готовностью отдать жизнь, взяв за нее максимальное количество жизней врага. Я иду с мыслью погибнуть в бою, чтобы ты увидел победу… Я не забочусь о том, как выжить в этой войне… Такая забота отдалит час победы…
– То, что ты сказал, я списываю…
– За счет войны, – вставила любимую фразу Апчара.
– Нет, за счет выпитого. Видишь, комиссар покраснел. Он не только своих мыслей не таит, он не может скрыть и того, что выпил. Все у него на виду.
– Ладно, оставим теорию, капитан. Давай с тобой выпьем за Апчару…
Локотош подхватил:
– За Апчарочку кинем чарочку!.. С удовольствием.
– Будь здорова, Апчара! Твои глаза самим аллахом созданы, чтобы видеть не гибель людей, а их победу. Я пью до капли…
Комиссар выпил залпом и пошел на передний край.
ЯЗЫК ВОЙНЫНемцы прекратили на время свои атаки, наступила тишина, и называлась она передышкой. Но никто и не думал переводить дыхание. По всему фронту дивизии кипела подготовка к новому бою. На самом переднем крае приводили в порядок окопы, углубляли их, проделывали новые ходы. Пополняли боеприпасы: снаряды, мины, противотанковые патроны. Из тылов подходили к передовой новые подразделения. На танкоопасных направлениях устанавливались и маскировались противотанковые пушки. Пришлось освоить даже такое не совсем военное дело, как расчистка колодцев, – не хватало воды ни людям, ни лошадям, ни автомашинам, ни станковым пулеметам. Командир полка приказал выкопать четыре новых колодца.
Приказы отдавались по телефону, все они шли через Апчару, через ее коммутатор. Но не всегда она понимала, о чем речь.
Локотош требует каких-то там «папирос». Другой просит дополнительно несколько «коробок». Третьему понадобились «ежи».
Кое-что Апчаре объяснял солдат-связист Адамоков, постоянно находящийся вместе с ней на пункте связи.
– Коробки – это танки, ежи – броневики, папиросы – снаряды. Или, например, командир дивизии дает указание артиллеристам и минометчикам, что норма высева удваивается. Это означает, что надо иметь по два боекомплекта. Или, например, смешно звучит по телефону:
«Катя просит черные пятна». – «Даю черные пятна», – отвечает голос и называет цифры. Это гвардейские минометы требуют координаты, по которым выпустят свои залпы…
Апчара с интересом слушает, изучает язык боя. Вспоминает слова капитана Локотоша: «Война – это искусство, у нее своя теория и своя практика». «Хорошо быть связисткой, – подумала Апчара, – понимаешь язык войны».
Ночь от ночи тревожнее. Вдалеке закудахчет пулемет, наш пролает ему в ответ. А самое противное – методический огонь. Через каждые пять минут – снаряд, чтобы изнурять наших бойцов, не дать им заснуть. Но бойцы и так не спят, им приказано бодрствовать. Лишь перед утром разрешается им вздремнуть. А немец знает свое: ритмично, ни на секунду не опаздывая, сотрясает ночную тишину взрывом снаряда. Потом при свете ракет увидел немец походную кухню, едущую к переднему краю, обрушил несколько залпов. Локотош ночью пошел искать, на чем теперь подвозить пищу, а ракеты так освещают все вокруг, что не только кухню, и пешехода увидишь.
Утром ждали атаки. Апчара посматривает на солнце. На своей ферме она точно умела узнавать время по солнцу и по горам. А здесь кругом степь. Скачи куда хочешь. Не то что гор и ущелий, нет вокруг ни оврагов, ни холмов. То, что Локотош называл Лысой горой, или высотой двадцать пять, имеющей важное тактическое значение, – это вовсе не гора, а продолговатый холмик, и, что правда, то правда, лысый. По этим степям хорошо скакать на лошади в мирное время. Но как достается бедным животным теперь… Увидел бы их Бекан, расплакался бы от жалости. Ни воды, ни корма. Тут еще самолеты… сколько уже убито.
Раннее утро занимается над степью, а как по солнцу узнаешь время, если нет гор. Часов у Апчары, как и у Адамокова, нет.
Но у кого-то есть часы, и ходят они очень точно.
Внезапно содрогнулась земля, воздух наполнился грохотом и гулом – начался артобстрел. От земли к небу поднялись черные султаны разрывов. Их верхушки надломились, показывая направление ветра. Дым клубится разного цвета. Капитан Локотош умеет по этим цветам узнавать, какой снаряд фугасный, какой осколочный, а какой термитный. А зачем это знать? Вон комиссар уж там, где заволокло дымом и пылью. У коммутатора работает Адамоков, сменивший Апчару. Он ловко втыкает штепсель, отвечая: «Готово», «Есть», «Даю». Линии работают хорошо. Скоро какая-нибудь из них оборвется, тогда Адамоков побежит ее исправлять. У аппарата останется Апчара.
В воздухе с мгновенным нарастанием послышался рев самолетов. Бомбардировщики. Апчара различает на их боках жирные черно-белые кресты. Летят низко, не боятся огня. Ведущий лег на крыло, нырнул, и из него посыпались черные бутылки. К разрывам снарядов присоединились разрывы бомб. За ведущим начали нырять и все остальные самолеты. Самолеты пошли по кругу. Утюжат наш передний край, черный дым застлал половину неба, ветер доносит едкий смрад. Адамоков у коммутатора заволновался, задергался. Тычет штепсель в гнезда, а связи нет. Линия порвана. Этого надо было ждать.
– Давай садись работай, а я пойду.
За эти дни Адамоков не в десятый ли раз уходит исправлять связь.
Немолодой уже боец, призванный из управления связи, он нравился Апчаре своей мягкостью, не свойственной остальным мужчинам. У него был скорее женский характер. Он все делал сам, только бы Апчара не рисковала жизнью. Его предупредительность даже задевала чем-то самолюбие Апчары. А связь он наладит – сомнений нет.
Первым подал голос «пятый».
– На меня идут танки. За ними автоматчики – больше сотни. Танков – три.
«Первый» ему отвечает:
– Будь готов прийти на помощь соседу, ему достается больше тебя.
– Невозможно поднять голову. Поливают, как из пожарного шланга.
– А ты знаешь, почему я так радовался, когда тебя мать родила? Я знал, что из тебя хороший вояка получится. Тогда не стал, а теперь стану твоим крестным отцом. Боевое крещение принимаешь, понял? А имя дадим, какое заслужишь в этом бою. Сменим твое мусульманское имя на Виктора. Виктор – значит победитель. Или назовем Владиславом, чтобы славой владел. Славой своего полка, понял? Ну, держись, сынок, я на тебя надеюсь…
Апчара соединила комдива с артиллеристами.
– Благодарность от лица службы! – кричал комдив. – Оправдали звание бога войны, порадовали меня, старика. Два танка добавили к боевому счету. Как сосед? Держится? Жаркий будет денек. На «пятого» идут. Ждите и вы.
– Ждем. Одна сигара искурилась.
Апчара догадалась, что одно орудие вышло из строя. Ну что же, одно орудие за два танка – не так уж плохо.
А бой разгорается все сильнее. Противник перенес артогонь ближе к тылам. Снаряды рвутся все оглушительнее. Апчара спряталась в щель, предусмотрительно выкопанную Адамоковым. Самолеты не покидают неба: одни улетают, другие сменяют их. Одни уходят, другие приходят. Все заволокло дымом и пылью. Прицельного бомбометания уже не может быть, но самолеты наугад кидают бомбы, стреляют из пушек, из пулеметов. Даже хуторок, за которым проходит передний край полка, закрыт дымом и пылью.
Снова слышится голос Антона Федоровича:
– А ты пел песню: «…проявляй в бою сноровку, окопаться не забудь»? Ну так вот, уходи поглубже в матушку-землю. Она бережет тех, кто ее защищает. Есть время – рой землю. Земля лучше брони бережет бойца. Твой сосед даже лошадям щель выкопал. То-то! Знаю, знаю…
Апчара зримо представляет себе комдива и тех, с кем он говорит. Для каждого он находит свои слова, дает понять, что следит за действиями каждого из них. Одному обещает помочь, другому говорит, что не на что рассчитывать, кроме как на свои силы, но каждому повторяет: «Не подведи меня, старика», «Обрадуй, обрадуй своего батьку…» – и те понимают, что где-то очень близко от них находится комдив, который все видит на поле боя и может прийти на помощь, когда надо. Это вселяет уверенность и спокойствие.
Вдруг «четвертый» потребовал «первого». По голосу чувствуется – беда. Апчара прерывает комдива на полуслове: «Вас просит «четвертый». – «Готово». Это был Доти, комиссар. На «четвертого» идут три танка в сопровождении роты автоматчиков. Комиссар называет квадрат и просит залпа «катюш». Через двадцать минут будет поздно, потому что они подойдут к переднему краю. Перед глазами Апчары стоит Доти, невысокий, немного сутулый, в красноармейском обмундировании комиссар. Он затянут широким ремнем на последнюю дырку, и все равно пистолет оттягивает ремень.
– Ты бы ушел оттуда, а то, говорят, смертников вербуешь, – отвечает комдив.
– Сказали – стоять насмерть, я и стою. Приказ надо делом подкреплять.
– Ну ладно, стой. Будет тебе залп.
Не прошло и десяти минут, как показались шесть машин, крытых брезентом. Апчара уже знает их. Они издали похожи на арбы, груженные сеном. Знает Апчара и то, что около этих машин близко стоять не надо. После залпа немцы засекут эти установки по облаку дыма и пыли и ударят из всех орудий. Поэтому сами «катюши» не задерживаются, уходят тотчас.
«Катюши» выстроились в ряд. С установок стащили чехлы, быстро навели на цель, и тут же раздалось завывание, похожее на вой волков в Чопракском ущелье, когда они собираются в стаю, чтобы напасть на стадо. В воздухе замелькали золотистые хвосты реактивных снарядов. Послушать бы сейчас Доти, помогли ли они ему. Апчара не успела подумать, как послышался восторженный голос комиссара:
– Молодцы гвардейцы, хакурт[2]2
Хакурт – жареная кукуруза, перемолотая затем в муку.
[Закрыть] получился из немцев! Молодцы!
Снаряды легли точно в цель. В лагере врага паника. Теперь не скоро они соберутся с духом снова идти в атаку.
Загорелся даже танк. Ну что ж, и он входит в цену жизни Доти, подумала Апчара. Враг как бы вносит задаток, чтобы в конце концов получить жизнь комиссара.
Артиллерийский шквал обрушился на то место, где только что стояли гвардейские минометы. Бесполезная трата снарядов – «катюш» и след простыл.
Вернулся Адамоков, усталый, возбужденный. Он своими глазами видел бой. Повреждение оказалось недалеко от огневых позиций минометчиков. Спасаясь от артогня, он заполз к ним. Альбиян расспрашивал об Апчаре.
– Ни на шаг от коммутаторов, говорю ему, берегу, как сестру родную. На линию не посылаю. Она ведь не красноармеец, помогает по доброй воле. Сидит у коммутатора – и то хорошо.
– Нет, не хорошо. Теперь я пойду исправлять линию, – заявила Апчара, завидуя своему напарнику, повстречавшему Альбияна. – Соединять провода на уроках физики нас учили…
– Соединить – пустяки. Трудно найти разрыв…
У минометчиков потери оказались значительными. Ранен и командир батареи. При Адамокове получено приказание командира полка: Альбияну принять на себя командование батареей. Адамоков думал, что обрадует Апчару этой вестью, но она растревожилась еще больше. Ей казалось, будто судьбы людей заранее известны и роли распределены: Альбиян получает ранение, Апчара тут же перевязывает его рану, оказывает брату первую помощь, доставляет в госпиталь, а потом Альбиян рассказывает матери и Ирине, как все это произошло.
– В сердцах влюбленных, может, и я не нашла бы разрыв. А тут – право, тут я соединю.
Адамоков напускал туману, чтобы отговорить Апчару от опасной затеи.
– У нас же аппаратура не военная. Ее Локотош в каком-то совхозе захватил. Такой связи нет ни в одном полку. Смотри, аппараты – гражданские. Такие ты могла видеть на столе директора совхоза или на столе председателя сельсовета. Полевые телефоны другие. Проще. Так что сиди здесь. И ползать по-пластунски ты не умеешь…
– А как это – ползать по-пластунски? Как ящерица?
Адамоков начал еще сильнее морочить голову.
– Это сложная наука. В воинских частях на нее отводится не меньше месяца. Тут не простое ползанье, а со смыслом. Что-то взято от ящерицы, от змеи, от кенгуру, даже есть элементы телячьего скока…
– Телячий скок! Так я же завфермой! Уж я-то знаю, что значит телячий скок!
– Нет, – продолжал гнуть свое Адамоков, – надо это ползанье отрабатывать на местности. Ясно?
– Ясно одно. В следующий раз на повреждение кабеля пойду я.
– Если брат разрешит, иди. Я дал ему слово. Теперь он командир батареи и тебе связаться с ним ничего не стоит.
– А брат… умеет ползать по-пластунски?
Но тут снова послышался гул самолетов. Со стороны разгорающегося заката показались черные точки, они мгновенно росли, снижались, выстраивались в атакующую цепочку. Вместе с тем гул нарастал.
– В щель! – скомандовал Адамоков, и Апчара подчинилась, нырнула в щель.
Запищало, застрекотало в наушнике. Адамоков старался разобрать сквозь гул и грохот, как Доти опять просил минометчиков ударить навесным огнем по противоположному склону кургана Лысого.
– Дайте по «Лысому затылку», – кричал Доти Кошроков, – там накапливается противник для атаки. Только вы можете дотянуться до них! Они хотят во что бы то ни стало захватить высоту. Они скапливаются. Сейчас авиация обработает, и пойдут. Дайте им, дайте, пока не поздно!
Оглушительно загремели бомбы, застонала земля. Апчара затихла, притаилась в щели. В грохоте бомб не слышно слабых минометных выстрелов, но Альбиян, пренебрегая бомбежкой, бил по «Лысому затылку» из всех минометов. Напрасно немцы надеялись, что при авиационном налете бойцы уйдут в землю, замолкнут и тогда удастся подобраться к нашим позициям.
Апчаре рассказывали про сметку чопракских бронебойщиков. Двое парней – расчет противотанкового ружья – укрепили зеркало на дощечке и выставили свой перископ над окопом так, что в зеркале отражалось поле боя. Бронебойщики сидят в глубине щели и видят в зеркале, когда идет танк или бронетранспортер. «Чопракцы всегда что-нибудь выдумают», – подумала Апчара. Надо было бы в ящики с посылками положить побольше зеркал.
Едва повернули немецкие бомбардировщики, началась новая атака, последняя в тот день. Ожили все огневые позиции, которые, по расчетам противника, подавлены бомбовыми ударами. На участке, где Доти подобрал себе отчаянных храбрецов, враг оставил очередной «аванс» – десятка четыре трупов.
И наши потери были немалыми. В вечерних сумерках, когда была отбита последняя атака и обе стороны прекратили огонь, с переднего края к перевязочным пунктам потянулись группы раненых. В изодранных гимнастерках, выпачканных кровью, они медленно брели в тыл за повозками, увозящими тяжелораненых.
Апчара, глядя на них, не могла сдержать слез. Вчерашние десятиклассники, озорники, теперь едва передвигают ноги, истекают кровью; один несет плохо перевязанную руку, как несут больного ребенка; другой идет согнувшись, по лицу видишь, с каким страданием дается ему каждый шаг. Двое легкораненых ведут третьего – не стоящего на ногах; совсем юнец тащится с раненой ногой – это один из тех застенчивых, робких юношей, который если выйдет на круг, а девушка откажется с ним танцевать, то он тотчас, смущенный и униженный, торопится исчезнуть в толпе таких же, как он, неловких юнцов. А здесь он воин. Опираясь на две палки, плетется позади всех за цепочкой раненых. По пыли волочится бинт… А ведь это такие, как он, застенчивые и робкие, сдерживают уже который день натиск брони…
Утро следующего дня началось с торжественного выезда Локотоша на немецком мотоцикле. Он сутки вместе с шоферами мудрил над машиной, чинил ее и теперь сиял от счастья, словно жених. Капитан лихо промчался вперед, круто развернулся, чтобы «погарцевать» на своем «вороном» перед Апчарой, не сводящей с наездника восхищенного взгляда.
– Ну как? – спросил капитан Апчару, будто Апчара что-нибудь понимает в мотоциклах. – Нравится?
– Нравится.
– А по-кабардински как? Понравилась вещь – бери!
– Да я не подумав сказала – «нравится». Зачем он мне?
– Как зачем? Как раз для вас с Адамоковым. Погрузил коммутатор и – вперед на третьей скорости. В обороне буду ездить сам, а на марше – машина ваша.
Адамоков обрадовался подарку. Мотоцикл он умеет водить не хуже, чем сам Локотош. Не откладывая он показал свое умение, сел и прокатился по ферме, сделал круг, объехал силосные ямы, домик доярок, от которого остались только стены – крышу снесло.
Локотош доволен, что передает машину в умелые руки.
– Все предусмотрено. Ты в люльке с коммутатором и со всей аппаратурой, за рулем Адамоков. Механизируем связь. Аллах послал – лучше и не придумаешь…
Однако пока что капитан сам укатил на мотоцикле на НП полка.
– Где ты научился так ездить? – спросила Апчара своего напарника.
– Ты думаешь, только Локотошу дано от бога в механизмах разбираться? До войны я работал в МТС.
Адамокову все давалось удивительно просто. Его никогда ничему не учили, но все ему было с руки. Начал постигать ремесла еще в детстве, изобрел деревянный трехколесный автомобиль, сел сам и, на удивление аульчан, проехал на нем шагов пятьдесят. Но однажды он появился на своей машине на свадьбе, и перепившиеся гуляки навалились грудой на не очень-то совершенную машину и раздавили ее.
Когда в ауле появилась первая кинопередвижка, Адамоков прилип к киномеханику, стал его подручным и все делал даром. Киномеханик уединялся с девушкой, а подручный показывал картину.
Стали создаваться МТС – Адамокова потянуло к машинам. А в армии он стал связистом…
И следующий день был похож на предыдущий – шесть отбитых атак.
Бой не затихал ни на минуту. В телефонных переговорах и донесениях так часто упоминался курган Лысый, что можно было подумать – на поле боя выросла гора по крайней мере с Машук. На самом же деле курган стал еще меньше от бомбовых ударов, от залпов «катюш», от огромного количества снарядов и мин, разорвавшихся на его верхушке. Он переходил из рук в руки, словно судьба всех войск зависела от того, кто в конце концов будет владеть этой высотой. Весь день кавалеристы удерживали ее. И вот – шестая атака…
Ночью, когда подразделения приводили себя в порядок, командиры обсуждали план действий на следующий день. Доти предложил следующее: послать связистов в сгоревший немецкий танк и оттуда корректировать огонь артиллерии. Чтобы немцы не утащили танк, Доти охранял его, выставив вперед бронебойщиков и пулеметчиков. Он знал, что за ним придут тягачи. Еще до рассвета связисты, вооружившись противотанковыми гранатами, телефонным аппаратом, автоматами, поползли к нему. Доти дал им даже артиллерийскую буссоль, чтобы наблюдение велось прямо из люка танка.
Наблюдательный пункт получился отличный. Из танка просматривалось расположение противника на большую глубину, связисты то и дело сообщали о скоплениях войск, автоколоннах, подходящих с тыла, минометных установках, артиллерийских позициях – обо всем. И не просто сообщали, а называли точные квадраты по кодированной карте. Залпы «катюш», огонь артиллеристов и минометчиков оказались для врага губительными. Не раз автоматчики, бронетранспортеры и танки, накапливавшиеся на рубеже атаки, накрывались мощным огнем, и немцы, оглушенные, в панике разбегались, расстраивались их боевые порядки. Чем больше они терпели неудач, тем яростней лезли на курган Лысый.
Только к исходу дня немцы поняли, кто обрушивает на их головы столько разящего металла, и решили во что бы то ни стало оттащить назад сгоревший танк. Но наши бронебойщики тоже оказались на высоте. Первая попытка кончилась тем, что был подбит еще танк, а артиллеристы создали вокруг наблюдательного пункта защитный огневой заслон. Тогда немцы обрушили сильнейший огонь на свой танк, и два бойца, сидевшие в нем, погибли.
Кошроков сам писал листок-молнию с грифом: «Прочти и передай товарищу». Листок переходил из окопа в окоп, от позиции к позиции. Имена двух героев – Курмана и Али – сразу узнали все. А те, кто знал погибших при жизни, вспоминали каждую мелочь, которая связывала их с героями.
В шестую атаку немцы бросили все свои силы. Горстка защитников кургана Лысого легла в неравном бою, и к сумеркам высотой овладели немцы.
Завтра с утра немцы будут просматривать всю нашу оборону, и, значит, за ночь надо что-то придумать и предпринять.
