Текст книги "Долина белых ягнят"
Автор книги: Алим Кешоков
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 56 (всего у книги 59 страниц)
В зале уже совсем было нечем дышать. Коммунисты слушали, размышляли, думали о своем. И Зулькарнея Кулова история Чорова вернула к событиям двухлетней давности. Он уже не слушал Бахова, поскольку был теперь посвящен во все детали «дела» Чорова. Ему вспоминался август 1942 года. В тот памятный день он только-только вернулся с высокогорных пастбищ. На столе за время его отсутствия выросла гора газет и журналов. Но он не протянул к ним руки. Посте пыльной, утомительной, дорожной тряски хотелось выпить стакан крепкого чаю. Зулькарней Увжукович уже пошел было к двери, но по привычке остановился у большой школьной карты, висевшей на стене. На этой карте ежедневно по сводкам Совинформбюро переставлялись красные и синие флажки, обозначавшие продвижение немецко-фашистских войск, захваченные города, железнодорожные узлы. Это с безукоризненной аккуратностью делала Ирина Федоровна. Кулов мысленно передвинул несколько флажков еще ближе к Кавказу и ужаснулся, подумав, что гитлеровцы вот-вот достигнут предгорий. А сверху – никаких директив, поступай как знаешь…
Его размышления прервал междугородный телефонный звонок.
– Зулькарней Увжукович?
– Да, я. – Кулов не мог понять, кто у аппарата.
– Говорит ваш сосед Михаил Алексеевич. Не узнаете?
– А-а… – Кулов не решился произнести вслух фамилию собеседника. – Теперь военные фамилии не называют. Но вас я узнал.
– Я и сам еще не привык к этому. Да что поделаешь – война предлагает свой язык.
– Конечно, товарищ первый. Вы где-то рядом?
– Я в Пятигорске. Хочу повидаться с вами, и как можно скорее. Через полтора-два часа сможете приехать?
– Приеду. Одному ехать, Михаил Алексеевич, или прихватить с собой еще кого-нибудь из руководящих работников?
– Смотрите сами. Совещание будет чрезвычайной важности. Ваше присутствие необходимо. Приезжайте – и прямо в зал заседании горкома партии.
«Наконец вспомнили и о нас», – подумал Кулов, все время ждавший директив сверху. Звонил член Военного совета Северо-Кавказского фронта, начальник Ставропольского краевого штаба партизанских отрядов.
– Немедленно выезжаю. – Голос Кулова слегка дрожал от волнения. В голову ему пришел нелепый вопрос: ел он сегодня или нет? Зулькарней Увжукович рассердился на самого себя: не хочется есть, значит, ел! Нашел о чем беспокоиться… Он нажал на кнопку и велел появившейся в дверях Ирине к восемнадцати часам вызвать к нему членов бюро обкома партии и совнаркома, живущих в городе, первых секретарей райкомов партии и председателей райисполкомов.
– Пусть ждут моего возвращения.
Ирина Федоровна даже оробела, увидев, как изменился Кулов в лице. «Дело худо, – решила она про себя, – надо эвакуироваться». Но спросить ни о чем не посмела. Многие горожане уже третьи сутки сидят на чемоданах, соображала она, ждут приказа. Одни собираются в Орджоникидзе, чтобы потом махнуть через перевал, другие в Махачкалу. Кое-кто еще вчера оставил город, не дожидаясь команды. Руководящие работники даже ночью не покидают свои кабинеты.
Кулов позвонил Талибу Сосмакову и Бахову. Оба явились тут же. Зулькарней Увжукович сел вместе с ними в машину, ничего не объясняя. Они тоже не осмелились ни о чем спрашивать. По озабоченному виду Кулова было ясно, что впереди их ждут дела чрезвычайной важности.
– Куда мы едем – можно узнать? – не вытерпел наконец Сосмаков.
– Приедем – узнаешь, – буркнул Кулов.
– Разве джигит спрашивает: «куда»? – Бахов иронически взглянул на Талиба. – Джигиту постучат в полночь плеткой в окно – он немедленно мчится седлать коня. Зачем – это он узнает в пути. Так было у наших предков… – Судя по сводкам Совинформбюро, настал критический час. Это он почувствовал и по тону члена Военного совета. Приближается грозная опасность…
До Пятигорска – чуть ли не десять рек. У каждого моста – пост. Быстро ехать удавалось редко. То и дело приходилось уступать дорогу вереницам подвод, вьючных лошадей, толпам людей, шедших навстречу. Большую часть пути тащились по обочине, пассажиров кидало из стороны в сторону, словно кукурузные початки. Сосмаков хватался за голову, морщился, тихонько посапывал.
– Останавливайся по первому требованию красноармейцев. Говорить с ними буду я, – объяснял Бахов шоферу.
Часовые относились к форме и документам Бахова с должным уважением; машина снова набирала скорость и неслась, оставляя позади клубы желтоватой ныли. Слева, на фоне синего неба, высилась горная гряда, сияя белизной; справа раскинулись кукурузные поля. Неделя, другая, и настанет пора уборки. «Что же будет? Что же будет?» – неотвязно звучало в голове секретаря обкома.
– От Сальска до Ставрополя сколько километров? – обернулся Кулов к спутникам.
– Около двухсот, – ответил Сосмаков.
Кулов больше ни о чем не спросил, занятый своими мыслями. От Ставрополя до Пятигорска километров, считай, полтораста. Успеет ли он осуществить план эвакуации? Промышленное оборудование ждет вагонов на станциях.
– Мне удалось узнать по нашим каналам, – заговорил Бахов, – что Нацдивизия дерется не на жизнь, а на смерть. Героически сражаются бойцы. Прямо под танки бросаются со связками гранат.
– Где – не знаешь? – оживился Сосмаков.
– Северо-восточной Сальска.
– Наши оставили Батайск…
– Да. Еще вчера. – Бахов вспомнил потрясшую его подробность. – На пути гитлеровцы обнаружили минное поле. Как его разминировать? Собрали жителей поселка – женщин, детей, стариков, сказали им: «Тут расположится воинская часть, оставаться никому нельзя, идите, мол, на Кушевку». Набралось человек полтораста, им скомандовали: «Шагом марш!» и дали очередь из автоматов, чтобы шли поживей. Едва несчастные миновали поселок, раздался грохот: это начали рваться противотанковые мины… Так образовался безопасный проход, и мотопехота уверенно устремилась вперед по трупам. Танки и броней пики давили раненых, искалеченных…
– Звери. Лютые звери. Других слов не подберешь. – Талиб снял шляпу, нервно провел ладонью по лысине. Потоку эвакуированных не было конца. Сосмаков подумал: «Чего ж мы-то медлим?»
Машина подкатила к трехэтажному зданию с заклеенными крест-накрест окнами. Там размещался горком. Некогда шумный, оживленный курортный город опустел, притих. У подъезда и за углом стояли запыленные легковые машины, «козлики», грузовики, линейки, лошади под седлами. Кулов понял: на совещание особой важности приглашено немало народу. У входа проверяли документы, чего никогда не было раньше. Бахова представители НКВД узнавали и без удостоверения.
– Зал заседании налево по коридору, – предупреждали входящих.
Кулов и его спутники сели с краю на свободные места. И тут же в зал вошел Михаил Алексеевич. Сорокалетие его совпало с назначением на пост члена Военного совета фронта. К высокой стройной фигуре командира очень шел военный мундир. Но сам Михаил Алексеевич к нему несколько не стремился. Прежде он работал в Центральной контрольной комиссии парткома РКИ, в партийных органах, работал увлеченно, с энтузиазмом, и очень полюбил спои дело. Теперь ему предстояло осваивать новую важную науку. Большие ясные глаза его смотрели строго, сосредоточенно, на высокий лоб ниспадала прядь каштановых волос… Собравшиеся затихли, напряженно ожидая начала заседания.
Член Военного совета сразу перешел к делу.
– Об обстановке говорить не буду. Сводки Совинформбюро, я полагаю, слышали все. Для дебатов времени нет. От того, насколько оперативно мы будем действовать, зависят жизнь людей, успех дела. – Голос Михаила Алексеевича звучал ровно, спокойно, но внимательный слушатель различил бы в нем волнение, даже тревогу. – Настал ответственный момент. После наших неудач в районе Харькова враг, опьяненный успехом и уверенный, что со стороны союзников ему ничто не грозит, устремился к Кавказу. Ему щекочет ноздри запах нефти Грозного, Майкопа, Баку. Хлеба он не получит. На оккупированной территории весь урожай сгорел на корню. Горит сама земля, надо, чтобы это пламя поднялось еще выше. Опыт войны уже показал, что мы в силах противостоять натиску немецко-фашистских орд. Вспомните осень прошлого года. Советские воины под Москвой отстаивали каждую пядь родной земли. Собравшись с силами, они нанесли немцам сокрушительный удар и спасли дорогую сердцу каждого советского человека столицу.
Теперь наш черед держать экзамен перед партией, перед народом. Умереть или победить – третьего не дано. Мы должны выдержать натиск захватчиков, а потом навалиться, переломить врагу хребет!
Михаил Алексеевич отпил воды из стакана, вытер платком взмокший лоб.
– Вчера в Ставрополь ворвались немецкие танки… – По залу прокатился тревожный шум. Кулов глянул на Бахова. Член Военного совета продолжал: – Сейчас по телефону сообщили: танки из города выбиты, но враг стягивает силы. Ставрополь эвакуируется… – Михаил Алексеевич умолк на миг, справился с волнением, пристально глянул в притихший зал. – Быть или не быть советскому строю – вот какой вопрос стоит сейчас перед каждым коммунистом, перед каждым советским человеком. Гитлеровский фельдмаршал Клейст приказал прибить к радиаторам своих грузовиков и бронетранспортеров никелированные подковы – верит в удачу. Не исключена возможность, что его войска достигнут предгорий Кавказа. К этому надо быть готовыми. Партизанские отряды уже созданы и в нашем крае, и в соседних республиках. Следует немедленно объявить по этим отрядам готовность номер один. В Ставрополе партизаны уже участвуют в боях…
Второе. Надлежит эвакуировать все, что должно быть эвакуировано. Я уже не говорю о селении. То, что нельзя вывезти, надо взорвать. Не оставляйте скот, особенно лошадей.
– Скот на высокогорных пастбищах. Успеем ли спустить его с гор? – Сосмаков не хотел говорить – слова словно сами слетели с губ. Поймав на себе косой взгляд Кулова, он огорчился, даже испугался, но было уже поздно.
Михаил Алексеевич, посмотрев в сторону Талиба, сухо произнес:
– Придется успеть. Промедление…
– Смерти подобно, – послышалось из задних рядов.
– Да, события развиваются с головокружительной быстротой. Вы – руководители, вожаки масс, принятие своевременных решений, вытекающих из конкретной обстановки – оно на вашей совести. Люди от вас ждут директив, распоряжении. За вас думать некому.
Слова члена Военного сонета Кулов, естественно, принял на свои счет.
– Вопросов нет, – сказал он громко. – С пастбищами связь налажена. Дадим команду – начнут спускать скот.
– Лошадей берегите, – отозвался Михаил Алексеевич. – Я знаю, кабардинцы и балкарцы экипировали целую кавалерийскую дивизию. Спасибо вам за это. Горские народы собрались на съезд, поклялись не останавливаться ни перед какими жертвами. Но нам еще не одну кавалерийскую дивизию придется формировать. Гоните табуны вниз по Тереку.
– Так и сделаем.
Прений не открывали. Все понимали: дорога каждая минута, а дел у каждого – непочатый край. Сосмаков мысленно уже добрался до горных пастбищ. Надо немедленно разослать людей по фермам, кошарам с приказом гнать скот вниз! Хорошо или плохо то, что часть коров роздали колхозникам под сохранную расписку, покажет время…
– Если нет вопросов, совещание закрываем. Езжайте к себе, поднимите на ноги партийных, советских активистов, принимайте экстренные меры. Помните – враг стучится в ворота…
Люди кинулись на улицу, к машинам, лошадям, арбам.
Кулов только сейчас почувствовал, что он с утра так ничего и не ел. Но задерживаться было нельзя. В обкоме его ждали товарищи. Надо скорее поставить их в известность обо всем происходящем. Маршрут эвакуации известен каждому председателю колхоза, любому директору совхоза; остается дать сигнал. Надо быстро и демонтировать и погрузить на платформы оборудование металлургического комбината, обеспечить вывоз ценнейшей готовой продукции – молибдена и вольфрама, необходимых для выработки особо прочной стали… «Это придется поручить Бахову», – размышлял Зулькарней Увжукович.
У выхода Кулов столкнулся с Михаилом Алексеевичем, выезжавшим в штаб фронта.
– С пастбищами есть радиосвязь?
– Есть.
– Очень хорошо. Чтобы выиграть время, можно связаться прямо отсюда. В горкоме есть рация.
– Разве? Не знал, – обрадовался Кулов. – Сейчас же, не сходя с места, даю команду.
– Гитлеровцы обошли укрепленную линию в районе Армавира. Вот так… Укрепления-то – одни рвы, валы, надолбы. И вооружить бойцов как следует не успели. Оттого враг и не встретил серьезной преграды. Горные реки надежней. Используйте каждый водный рубеж для обороны.
– Вам, военным, виднее. Сделаем как прикажете.
– Вы тоже будете военным. – Михаил Алексеевич понизил голос, сказал доверительным тоном: – Будете членом Военного совета армии, если не удастся остановить захватчиков в пределах Ставрополя. Готовьтесь к этому. Эвакуироваться в любом случае вам не придется. Надо будет руководить действиями партизанских отрядов, обеспечить их всем необходимым.
Подошел Бахов.
– Едем?
– Михаил Алексеевич советует прямо отсюда по рации связаться со штабами. А то пока доберемся до обкома…
– Отлично. Я знаю, где у них радиосвязь.
– Действуйте.
Михаил Алексеевич в открытую дверь наблюдал, как разъезжаются участники совещания. «Козлики», «полуторки» с ревом срывались с моста, всадники сразу переходили на рысь. Зулькарней Увжукович воспользовался случаем, чтобы попросить у члена Военного совета вагоны. Управление дороги поставляло их все реже и реже, а промышленное оборудование надо было эвакуировать немедленно.
– Не тратьте время зря. Где теперь управление дороги? Пока его вагоны дойдут до вас… – Михаил Алексеевич махнул рукой и решительно направился к выходу вместе с несколькими только что подошедшими военными. На улице их ждала «эмка», вся в пестрых пятнах – для маскировки. Кулов глядел им вслед, думая, что надеяться теперь остается только на себя.
Бахову не удалось связаться со штабами на пастбищах из горкома. Надо было спешить обратно, в обком. Счет уже пошел на минуты…
– У меня вопрос к Чорову! – Чей-то зычный голос вернул Кулова к реальности.
Каскул, напрягши память, вспомнил и рассказал Бахову многое из того, что Чоров считал навеки преданным забвению. Волей судеб они с Чоровым оказались в одном лагере вблизи железнодорожной станции. Каждый день их гнали на работы – восстанавливать мост через многоводную, бурную реку, ремонтировать разрушенную железную дорогу, складские помещения. Пленные трудились под руководством военных инженеров. Превозмогая боль, Чоров работал, как все. Он успел где-то в лужице выстирать испачканные кровью брюки, рана поджила, и он теперь исправно таскал шпалы, рельсы. С тачкой у него дело не получалось, она обязательно переворачивалась; однажды конвоир хлестнул его плеткой с такой силой, что Чоров с трудом удержался на ногах.
Однако страх, в котором он жил, был тяжелее голода, холода, боли, нечеловеческой усталости. На открытой платформе поезда, откуда Чорова ссадили немцы, он оставил китель, где в кармане лежало заявление о приеме в партизанский отряд, и кепку с зашитым в подкладку партбилетом. Почему бы этим вещам не попасть в руки его теперешних хозяев?..
По ночам то и дело просыпался в ужасе – вот-вот разыщут его китель, распорют подшивку кепки… Во сне мучили кошмары: седая женщина, вышедшая первой из строя пленных, тычет в него пальцем: «Берите Чорова, он тоже с нами…» Его запирают в клетку, где до того сидели хищники, и волокут по земле в лес, а там уже стоят гитлеровцы с автоматами наготове… Чоров просыпался весь в поту, сердце бешено колотилось…
На свиноферме их продержали недолго, пока не иссякла тыква, заготовленная для свиней. Пленные варили тыкву и съедали по куску утром, перед выходом на работу, и еще по куску вечером. Однажды голодный Чоров решил попробовать отрубей, за что конвоир стукнул его по голове прикладом автомата. Чоров поперхнулся, а потом дня два кашлял. Вскоре их повели дальше, в настоящий лагерь, куда сгоняли не только военнопленных, но и тех гражданских, кто внушал подозрение. Под лагерь приспособили складские помещения, выстроенные вдоль железнодорожных путей. Здесь-то и сбылись опасения Чорова.
Однажды утром его под конвоем доставили в дом коменданта лагеря.
Переступив порог, он оказался перед тремя гитлеровцами. Старший по званию офицер гестапо сидел за сколоченным из теса столом и что-то разглядывал. При появлении пленного он поднял голову, испытующе глянул на вошедшего холодными светлыми глазами.
– Товарищ Чёроф?
Чоров с трудом выговорил:
– Да, я Чоров. – Он покосился вбок и похолодел, увидев врача в халате и набор блестящих хирургических инструментов в черном чемоданчике. Чемоданчик был раскрыт и стоил на табурете.
– Коммунист? – был следующий вопрос.
У Чорова язык словно прирос к небу, мороз пошел по коже. Дрожа, он пытался сообразить, как ответить. Знают, стало быть…
– Ви состояль член партии… – Гитлеровец встал, смерил Чорова с ног до головы презрительным, спокойным взглядом, взял в руки помятый лист бумаги и протянул его пленному. – Это наш?
– Да. – Чоров узнал свой размашистый почерк. Заявление с просьбой зачислить его в партизаны он отдал руководству. Это был только черновик, случайно забытый в кармане.
Гестаповец, оглядев стоявших у окна коллег, произнес целую тираду о близком конце социалистического режима, трагической судьбе всех коммунистов и на редкость счастливой для Чорова возможности остаться в живых, несмотря на бесспорную принадлежность к Коммунистической партии. Последнее удалось установить с помощью фуражки цвета хаки. Такие фуражки, как выяснилось, носили при Советской власти многие партийные работники…
– У вас есть одни неисполненный желаний. Наверное, виноват большевистский бюрократизм? Или, может быть, ви сам передумаль? – гестаповец играл с Чоровым, как кот с мышонком. – Что вас сейчас больше устраивать – смерть у партизан или работа для великого рейха? Хотите в лес, к товарищам? Мы не возражать…
– О чем вы? Я не понимаю.
В окно Чоров видел поезд с военным снаряжением. Он только что прибыл. Вокруг суетились железнодорожники, военные. Дальше поезд идти не мог: через реку Тоба моста не было.
У него онемели ноги. Знать бы, что такое случится, – вышел бы тогда вперед, встал рядом с этой мужественной женщиной. Все равно погибать, так хоть умер бы с честью, не трясся бы перед этими зверями. А теперь пытки, издевательства.
Внезапно заревела сирена воздушной тревоги.
– Нах цуфлухт! – взревел гестаповец и первым кинулся из комнаты.
Без перевода Чоров понял: надо бежать в убежище. В ясном небе послышался гул приближающихся бомбардировщиков. А где оно, бомбоубежище? Это был первый налет на железнодорожный узел. Видно, наши знают, когда надо бомбить, думал Чоров, устремляясь туда, куда побежали другие. Лучшее укрытие от бомб – мост через Тобу. Он хоть и поврежден, но под ним можно спрятаться. Все потому и бежали в сторону реки. Каждый понимал: взорвутся цистерны, вагоны, набитые снарядами, – разнесет все вокруг.
– Нах бараке! – Чоров узнал голос конвоира.
Тут же взорвалась первая бомба, потом вторая, третья. Он оглянулся. Конвоир уткнулся носом в землю. И тут Чоров припустил изо всей мочи. Сейчас или никогда. Какой-то малый, тоже из пленных, увязался было за ним, но его, кажется, кто-то перехватил по дороге. Чоров бежал, не оглядываясь. Добраться до реки, поплыть вниз по течению, выйти у леса, а там – ищи иголку в стоге сена. За спиной послышалась автоматная очередь, но он не остановился. Он был уже далеко, когда позади раздался невиданной мощи взрыв. Это наверняка взорвались вагоны со снарядами. Станцию заволокло клубами черного дыма.
С неделю Чоров плутал в лесу. Нашлась женщина, которая пригрела, подлечила, подкормила его. Набравшись сил, Чоров подался в горы. Он-то знал, где должны были быть партизаны, и вскоре оказался в отряде.
Многих подробностей Бахов, разумеется, не знал. Он располагал тем, что услышал от Каскула. Но движение событий в общем плане было понятно и ему, и собравшимся.
Доти слушал с напряженным вниманием. Он впервые присутствовал при разборе персонального дела. Да еще такого. Вспомнился ему трус, которого по решению трибунала у них в полку расстреляли перед строем… Слушая Бахова, Доти поражался, как за такое короткое время, за четыре месяца, гитлеровцы сумели не только разрушить промышленные предприятия, колхозы, совхозы, учебные заведения, но и исковеркать людские души… Поди разберись во всем этом. Дело невероятно трудное. Тяжко приходится Зулькарнею Кулову и его соратникам…
Все, что говорилось о Чорове до Бахова, поблекло перед рассказом о пребывании «райнача» в лагере. Никто уже не вспоминал про падеж коров, про сливочное масло, которое не одно в разных «качествах» возвращалось на базу торга, ни о молоке или яйцах – все это отошло на второй план. Зураб Куантов оказался чем-то вроде запевалы: он начал песню, а хор, подхватив, повел ее все дальше и дальше.
– Разрешите еще пару слов. – Талиб Сосмаков снова встал, чтобы напомнить, что был вместе с Чоровым в одном партизанском отряде. Его, видимо, обнадеживало то, что Кулов выглядел не слишком суровым.
– То, что Чоров совершил проступок, недостойный коммуниста, не требует дискуссий. И так все ясно. Но ведь он совершил и побег. Он пошел на серьезный риск, для него нужно было мужество. После побега из лагеря он прибыл в партизанский отряд и воевал вместе с нами, честно воевал. Ни малейших подозрений Чоров не внушал. Мы сейчас решаем судьбу коммуниста…
– Бывшего коммуниста, – прервал Сосмакова Доти Матович. – Он перестал быть коммунистом еще тогда…
– Но мы еще не проголосовали! – Сосмаков повысил голос, чувствуя, что приближается приступ астмы, стало труднее дышать. – Перед голосованием я хочу напомнить вам один эпизод…
– Короче!
– Короче не получится. А эпизод этот объясняет многое. Бахова в ту пору обуревала подозрительность. Это мы все чувствовали и видели…
– Я искал предателя!..
– Пусть будет так. – Сосмаков почти задыхался. Проклятая астма! Он помолчал, отхлебнул воды и продолжал: – Но как искал – вот об этом стоит вспомнить. Ночью, когда отряд спал, Бахов исчез, исчез незаметно даже для боевого охранения. Он взял с собой несколько бойцов, они сделали вид, что окружили отряд, стреляли, и тогда Бахов громко крикнул: «Вы пропали! Хенде хох!» Чоров лежал в этот момент рядом со мной. Он вскинул автомат, выстрелил, но в землю: узнав голос Бахова, я ударил его по руке. Почему я вспомнил об этом эпизоде? Надо, чтобы с Чоровым разобрались не формально. Если человек случайно попал к гитлеровцам, это еще не значит, что с ним надо поступать как с предателем. Кстати, поезд со зверинцем оказался у немцев, а «кукушка» с единственной платформой? «Кукушка» же сзади шла. Как она ухитрилась избежать участи поезда? Не могли ведь немцы пропустить «кукушку», а эшелон со зверинцем разгромить?..
– Вопрос относится к Бахову. Это он уезжал на «кукушке», – сказал Кулов.
– Я отвечу. – Бахов не без возмущения глянул на Сосмакова и повернулся к Кулову. – Мы эвакуировались с детьми, поэтому пришлось на первой же станции отказаться от открытой платформы. Дети не только могли простудиться – их могло даже ветром сдуть. Мы нашли пару подвод и включились в общую колонну…
– Ветер спас от плена! – не без ехидства усмехнулся Талиб.
Бахов взорвался:
– Не ветер – мы сами себя спасли! Нас никто не вынуждал пересаживаться на подводу.
– Я же и говорю: ветер помог, – не сдавался Сосмаков.
Кулов беззлобно окинул взглядом членов бюро.
– Советую остроты частично оставить для жен, – сказал он, – а то вы здесь шутите, пикируетесь, а домой приходите измочаленные, усталые, словно вас из плуга выпрягли.
– У меня есть вопрос, – подал голос Доти Матович.
– Пожалуйста.
– Чоров награжден медалью «Партизану Отечественной войны». Когда его представляли к награде, знали люди, на кого пишут реляцию?
– Так я же объясняю: никто ничего не знал! – воскликнул в ответ Талиб, – Командир и комиссар отряда живы-здоровы, у них спросите! Я знаю Чорова лучше. Мы вместе участвовали в налетах на вражеские гарнизоны. Я был свидетелем того, как Чоров лицом к лицу встречался с гитлеровцами. Однажды он вот-вот должен был схватиться с фашистским солдатом, но мне удалось уложить врага раньше, чем он успел выстрелить.
– Ты и Чорову, значит, спас жизнь? – удивился Кулов.
– Он здесь, пусть сам и скажет. Было так, Чоров, в ауле, где размещался штаб полка?
– Было, – глухо ответил Чоров не поднимая головы.
– Сосмаков уводит нас от главного, – заговорил Доти Матович, попросив предварительно слова у Кулова. – Чоров обвиняется не в том, что не свернул поезд с пути. Ему инкриминируется сокрытие самого факта пребывания в плену у гитлеровцев. Если Чоров смел, как убеждает Сосмаков, почему он не сделал трех шагов вперед, не разделил участи действительно достойных патриотов?
– Прояви Чоров в тот момент мужество, мы бы сейчас не решали вопрос о его пребывании в партии, – произнес Кулов.
Кошроков внимательно смотрел на секретаря обкома. Возмужавшим, накопившим опыта, мудрости показался он ему сейчас. Пожалуй, война прибавила Кулову седины, лет на пять выглядит он теперь старше своего возраста, хотя по-прежнему подтянут, собран.
– Мы для того и сидим здесь, чтобы взвесить все на «правильных», на партийных весах. – Кулов взял в руки проект постановления по делу Чорова. – У меня есть возражения против отдельных пунктов проекта. Это мы потом отредактируем. Сначала я хочу сказать несколько слов о самом Чорове. Кошроков прав. Чоров скрыл от партии компрометирующий его факт, обманул нас. Все можно простить, за исключением обмана. От сумы да от тюрьмы, как известно, не зарекаются. Но случилась беда – приди и расскажи о ней, не таи от партии тайну, не строй свое благополучие на лжи. Солжешь раз – шагнешь одной ногой в болото, а потом уж оно обязательно засосет тебя с головой…
Раздались голоса:
– Правильно!
– Абсолютно правильно!
– Я считаю, решение бюро надо сформулировать так, – веско произнес Кулов: – «За сокрытие факта пребывания в плену у немецко-фашистских оккупантов, за манипуляции, связанные с выполнением плана поставок сельхозпродуктов, за чиновничье, бездушное отношение к жалобам и нуждам трудящихся исключить Чорова из рядов ВКП(б)».
– И поручить прокурору… – продолжил слова секретаря Бахов.
– Подожди ты с прокурором… – махнул рукой Кулов.
Наступившей паузой воспользовался Доти Матович:
– Зулькарней Увжукович, я хотел бы добавить к сказанному еще несколько слов.
– Это никому не запрещено. Пожалуйста, добавляй.
– В справке и констатационной части проекта постановления воздается должное хозяйственным успехам Чорова; дескать, ему всегда давали завышенный план, и он справлялся, и даже восстановил общественное животноводство в колхозах и совхозах района, и не только его, но и культурные, медицинские учреждения, МТС и прочее… Чорову было бы целесообразно предоставить возможность проявить свои способности на новой работе. Другими словами, ему предлагают возглавить какой-то коллектив… – Кошроков повысил голос и даже схватился за палку, импульсивно приподнявшись. – Я решительно против этого! Вы слышали, как Чоров выполнял планы? Недостаточно фокусов с маслом? Я напомню вам историю с яйцами. Это Чоров, а не кто-то другой набрал у соседей полтора миллиона яиц и «пересчитал» их при сдаче на мясопродукты. И так во всем: привезет в заготпункт – увезет назад. Привезет – увезет, только и знает, что перекладывает из одного кармана в другой. Животноводство в колхозах Чоров восстанавливал за счет изъятия коров из личного хозяйства колхозников, рабочих и служащих. Это все бесспорные факты. Представьте себе фронт и заместителя командира дивизии по тылу. Вообразите хотя бы, что он привозит ящики с боеприпасами в один полк, выгружает их, потом снова грузит в машины и везет в другой. И так он поступает с несколькими полками. А потом у него достает нахальства доложить: «Товарищ командир дивизии, все полки обеспечены боеприпасами». Это же невозможно представить! Такого, с позволения сказать, офицера расстреляют на месте. Чоров не должен оставаться во главе коллектива. Он не уважает людей, не считается с их нуждами. Вы хотите послать его на новую работу – ваше право, посылайте, но рядовым. Заведующий топором – вот, по-моему, высшая должность для Чорова. Пусть своим горбом каждый день, каждый час чувствует, что значит – выполнить план. У меня все… – Возбужденный, раскрасневшийся Доти Матович опустился на стул, уронив при этом палку; она с шумом покатилась по полу. Кто-то поднял ее и подал комиссару.
– Справедливые слова, – поддержал Кулов Доти Матовича. – Я хотел сказать то же самое. Чоров обманул партию, теперь обманывает государство. Я думаю, нет двух мнений относительно того, что Чорову придется положить на стол свой партбилет. Двух мнений не должно быть и по тому поводу, что заведовать он имеет право именно, как выражался Доти Матович, топором или, на худой конец, пилой.
– Передадим дело прокурору… – Бахов упорно гнул свою линию, но поддержки на сей раз не добился. Бюро обкома сочло исключение из партии и снятие с работы достаточным наказанием для Чорова.
