Текст книги "Долина белых ягнят"

Автор книги: Алим Кешоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 59 страниц)

ДВАДЦАТЬ ТРИ ЧАСА ПЯТЬДЕСЯТ МИНУТ

– Видела? Из ноздрей Мисоста пышет огонь. Смотри не опоздай с деньгами. Тебе дано двадцать три часа пятьдесят минут. Плохо будет… – Питу проводил Хабибу до ворот и вернулся в управу.

Хабиба не слышала его слов. Она не соберет денег, где их взять? Собрать пять тысяч рублей все равно, что накинуть на небо лестницу. Что придумал! Если даже откопать все вещи Ирины, Альбияна и Апчары, за них не дадут и половины этой суммы. Пусть Мисост разбивает «старую кринку», не вылив из нее молока. Пусть Мисост прикажет сдирать кожу ногтями больших пальцев, как сдирают шкуру с овцы. Апчару Хабиба все равно не выдаст. Аллах ей защита, а после аллаха родная мать.

У кладбища, где похоронен Темиркан, Хабиба остановилась, взглянула через невысокую каменную ограду. Около могилы Темиркана сколько уж лет ждет Хабибу пустое место. Вокруг могильные холмики поросли травой, а место, оставленное стариками для Хабибы, словно заждалось, приглашает.

«Ждешь меня, Темиркан? Скоро приду», – вслух сказала Хабиба и зашла на кладбище. Она умела разговаривать сама с собой. Вот и сейчас, не успела она сказать Темиркану «скоро приду», как некий голос внутри нее отвечал: «Иди, Хабиба, иди. Вот твое место. Ты сама просила стариков оставить его тебе. Иди, а то его кто-нибудь займет, а тебя отвезут в общий ров. Разве отыщешь тебя в общей могиле?..»

Хабиба подошла к изголовью Темиркана, оперлась о намогильный столбик, на глыбу камня из родного Чопракского ущелья.

– Темиркан… К тебе весь аул ходил за словом истины. Скоро я встречусь с тобой, встречусь с чистым лицом, ржавчина не изъест мою совесть. Но пока час не настал, я пришла к тебе за советом. Скажи, как сберечь нашу Апчару? Чьей ладонью прикрыть ее от беды? Плечом мне не удержать падающую скалу! Беда навалилась на меня тяжелее скалы…

Тебе хорошо, ты в родной земле. И я хочу лечь здесь, вот мое место. Ты говорил: иди по жизни так же легко и просто, как течет Чопрак по своему руслу. Но некуда больше течь, впереди – пропасть. Отзовись из могилы, дай мне силу выстоять. Ты видишь, плечи мои обвисли, кожа на мне, как решето, от ударов бед. Чем разгневала я аллаха? Разве я не держала уразы? Не пекла лепешек в день рождения пророка? Или изменила тебе неосторожным поступком или словом? Сколько лет я хожу в одежде вдовы? Эта одежда сшита из пламени. Она не греет, а только жжет.

То ли из глубины земли, то ли из глубины своей души слышит Хабиба ответные ледяные слова:

«Ты ли это, Хабиба? Не узнаю тебя. Своей слабостью ты приносишь радость врагу. Ты торопишься на вечный покой, но знай, что даром он не дается. Слезы и кровь – вот плата за вечный покой. Ты пришла за советом, так знай же и помни: ты скорее дашь изрезать себя на куски, чем выдашь дочь Апчару. Будь достойна той смерти, какую аллах пошлет тебе…»

– Да будешь всегда на виду аллаха, как деревья, растущие на солнечных склонах гор, всегда пребывают на свету. Да обернут меня белым саваном вокруг тебя. Я сделаю так, как ты сказал…

– Слушай, сестра, у тебя и так мало времени, а ты сидишь над могилой, вставай, пойдем.

Бекан взял Хабибу за плечи и помог ей подняться. Плечи вздрагивали под его руками, словно крылья птицы, у которой нет уже сил рваться из рук, но все же она пытается трепыхаться. Сначала Бекан не мешал Хабибе изливать свою душу и слушал ее причитания издали. Но потом он понял, что в своем самозабвенье бедная женщина может просидеть здесь до утра.

Весь аул знал уже исход разговора бургомистра и Хабибы. Сразу же узнал все и Бекан, приехавший в аул по своим пастушьим делам. Он успел повидаться с Питу, но тот не добавил к слухам никаких подробностей. Сказал только про Хабибу: «Пошла собирать деньги, чтобы выкупить свою душу».

– Бекан! И ты здесь! А я говорила с Темирканом. Знаешь, что он советует?

Бекан поглядел в глаза Хабибы: не рехнулась ли часом?

– Бекан, вот мое место. Здесь меня похорони. Какой смертью меня ни умертвят, похорони меня здесь. Тогда я умру спокойно. Обещаешь?

– Не говори ничего. Я все знаю. Пошли домой, там и поговорим. Не отчаивайся. Где это сказано – укорачивай, мол, сам свою жизнь. Человек создан для жизни. Человек должен жить…

– Ничего не надо для меня делать. Выгребать жар из-под того, кому суждено сгореть, – только продлевать его мученья.

Бекан понял, что Хабиба не хочет ходить по аулу и занимать деньги. Надо внушить ей, что это необходимо, Мисост уже многих отправил в лагерь за отказ «внести контрибуцию». И Хабиба пойдет по следам этих жертв.

Бекан развел огонь в очаге. Сам нарубил дров, насобирал в саду сухих веток. Они были покрыты инеем, обтаяв, становились мокрыми, долго шипели, но в конце концов загорелись. Комната наполнилась теплом и запахом дров. Хабиба не произносила ни слова, словно все уже высказала, что полагалось ей сказать на этой земле.

Бекан не знал, с какого конца подступиться к ней, как ее разговорить и вывести из состояния обреченности и оцепенения. Нельзя сказать, что седельщик так уж скуп на слова. Когда хозяйки выгоняют коров, он для каждой найдет свое слово.

– Готовь три червонца. Твоя Пеструшка приглянулась мисостовскому быку.

– Почему же три?

– Третий день за ней ходит.

Или пошутит с другой хозяйкой:

– Твоя однорогая очень уж строга, не подпускает к себе производителя. Не хочу, говорит, бургомистрового, хочу колхозного, а где ей теперь такого найдешь?

Аульцы тоже любят поговорить с Беканом. У них свои новости, у пастуха свои. Получается вроде утренней газеты или последних известий по радио. Все известно: чопракцы не пускают немцев в ущелье, хотя и сами не могут выйти – перехвачены и перекрыты все тропинки. Немцы хотят их взять измором. Надолго ли хватит припасов у защитников ущелья? Перевал завалило снегом. Правда, всю кукурузу, что осенью наломали в Машуко, свезли туда…

Теперь, чтобы расшевелить и оживить Хабибу, Бекан взялся за свежую новость:

– Слышала? Возвращаются те, кто был выслан во времена раскулачивания. Сын мельника Шабатуко, говорят, жив. Помнишь его?

– Аниуар его сын. Как не знать?

– Служит у немцев офицером. Говорят, адъютант у немецкого генерала.

Бекан обрадовался, увидев, что Хабиба приходит в себя. Дорога каждая минута. Нелегко собрать пять тысяч рублей. Если бы советские деньги не ходили на рынке, всякий отдал бы то, что не удалось израсходовать при Советской власти. Но на базаре в ходу и советские и немецкие деньги. У Бекана в кармане несколько сот рублей – заработок мисостовского быка. Можно отдать их Мисосту через неделю-другую. Бургомистр еще не знает о них. Потом – сходить в город. Не может быть, чтобы у Ирины не было никаких сбережений. У Якова Борисовича – наверняка. Ирине аптекарь не откажет. Надо разрыть яму. В ней спрятана одежда Альбияна и Ирины. Одежду купят все. У Бекана на чердаке в сарае пять или шесть готовых седел. За них дадут немало, если только найдется покупатель. Но кто купит седло, если ни у кого нет лошадей – разве что по кабардинской пословице: хочешь купить коня – купи сначала уздечку.

Хабиба не слушала соображений Бекана.

– Не надо, брат, не старайся. Все равно мне конец. И Темиркан советует…

Бекан начал сердиться:

– Ты не о себе думай, сестра. У тебя есть Апчара, сноха, внучка. И Альбиян вернется живым и здоровым. Заткнем рот Мисосту пятью тысячами, успокоится. Я уже кое-что припас. Впереди еще день и ночь. Ты в аул сходишь кое к кому, я съезжу в город. Зачем беречь деньги? Не сегодня-завтра они все равно потеряют цену.

Седельщику удалось переломить упрямую Хабибу, и через час они делили вещи на две кучи: на те, что нести продавать в ауле, и на те, что везти в город на рынок. Белое подвенечное платье Ирины, переданное Апчаре, и платье самой Апчары, сшитое для выпускного вечера, составляли главную ценность. Из недр ямы извлекли два костюма, пальто, туфли, несколько платьев, постельное белье Ирины, выходную обувь, Даночкины шерстяные костюмчики и пальтишко. Отдельно в клеенку была завернута одежда и коврик Хабибы, кавказского покроя верхняя рубашка Темиркана. Когда Хабибу одолевала тоска по покойному мужу, она доставала из старого комода эту рубашку и надевала ее на себя.

Бекан пригнал двуколку. Под сеном лежали седла. Сверху он погрузил мешок с вещами. Прежде чем уехать, седельщик сказал:

– Сходи к Кураце. Она копит деньги. Мисост и на нее наложил контрибуцию – три тысячи, но срок – неделя, а через неделю мы ей отдадим. Пусть займет у кого-нибудь. Вечером моя старуха заглянет к тебе. Задержусь – ждите вместе.

Проводив седельщика долгим взглядом, Хабиба взвалила на плечи мешок и пошла по аулу, повторяя, словно молитву:

– О, люди добрые! Аллах добром отплатит вам за добро. Не оставляйте меня в беде. Машуковцы от века милосердны и милостивы. Аллах наказал меня – Мисост хочет на мою шею надеть петлю. Пять тысяч я должна положить в его пасть, иначе этот немецкий изверг заживо похоронит меня. Дайте кто сколько может. Даром не прошу. Вот платья моей снохи, дочери. И у вас есть девочки, подойдут. Ребенок тоже есть, пусть доживет до радостных дней. О цене не говорю. Сколько не жалко. Прошу устами своих детей, устами моей внучки Даночки. Люди добрые, машуковские жители…

Хабиба раскладывала у порога платья Ирины, Апчары, костюмы Альбияна, свои платья, а Даночкины рубашонки держала на руках, чтобы не дай бог не запачкать.

Некоторые машуковские женщины извлекали из-под матрацев свои сбережения, но чаще разводили руками: «Были бы – не пожалели…» В своей беде Хабиба как бы заново узнавала многих своих соседей.

Оказалось, что одна старая женщина, которую когда-то обсчитывал почтальон Сентраль, откладывала пенсию за погибшего сына, не хотела тратить ее. Теперь эти деньги она отдала Хабибе. Зато бывший завмаг, не раз заходивший в гости, еще когда был жив Темиркан, не захотел помочь и одним рублем.

– Растратчику поздно вносить деньги, когда дело дошло до суда, – сказал он, как бы обращаясь к своему жизненному опыту. – То же самое и у тебя. И деньги пропадут, и ты пропадешь…

Иные выворачивали карманы перед Хабибой:

– Клянусь, отдаю безвозмездно. Не приду же я к тебе в могилу за своими деньгами? Мисост тебя испытывает. Он уже намыливает две петли. Не старайся зря. Деньгами никто не дорожил. После прихода немцев все постарались избавиться от советских денег, думали, не будут ходить.

Если бы речь шла о собственной жизни, Хабиба не стала бы просить и унижаться, но каждый раз, когда она хотела вернуться домой, перед ней возникал образ дочери. И все же заставила себя повернуть назад. Вдруг она вспомнила, что придется проходить мимо дома Мисоста, чтобы через арык перейти по мосту, состоящему из двух бревен. Хабибе не хотелось встретить никого из дома ненавистного Мисоста, тем более показать им свои слезы.

Хабиба шла, согнувшись под тяжестью не мешка, а своего горя. Два окна мисостовского дома, обращенные к улице, казались широко открытыми глазами, полными злорадства. Хабиба ускорила шаг, чтобы скорей пройти мимо них, и вдруг знакомый голосок:

– Тетя Биба… – Дочь Мисоста, Тамара, называла ее Бибой, как и Апчара.

Хабиба вздрогнула, остановилась и оглянулась. Тамара знала эти глаза, то добрые, то строгие и всегда щедрые на ласку. Увидев в них отчаяние и отрешенность, Тамара прониклась состраданием еще больше. Она и без того со слов отца знала все, и готова была помочь в ее беде.

– Тетя Биба, как с Апчарой? – спросила она совсем не о том. Тамара знала, что Хабиба держит это в тайне, идет на виселицу, чтобы унести тайну с собой.

– Аллах знает. – Хабиба хотела идти дальше, Тамара взмолилась:

– Тетя Биба, не уходите, пожалуйста, я попрошу у мамы. У нее деньги есть, я знаю. Мама говорила сама, что хочет вам помочь. Подождите у ворот, я сбегаю, скажу, что вы здесь…

Не дождавшись ответа, Тамара скрылась за плетнем. Хабиба заметила во дворе оседланного коня – свидетельство, что Мисост дома, значит, дело не выгорит, напрасно Хабиба стоит у ненавистных ворот.

О скаредности Каральхан ходили легенды. Хабиба и сама хорошо знала суровую, властную Каральхан. На второй день оккупации она уже кричала во весь голос: «Я княжеских кровей! Если мой муж удостоился чести быть бургомистром, то это потому, что немцы оценили мою кровь!»

В ее матрацах не овечья шерсть, свалявшаяся в комки, а пачки денег. А теперь и муж на жаловании у немцев, и бык зарабатывает неплохо – поговаривали о ней.

Хабиба чувствовала всем существом, что зря стоит на виду у этих неслышно хохочущих глаз мисостовского дома – двух окон с откинутыми по сторонам голубыми ставнями. Хабиба хотела уже идти, но вспомнила слова Тамары: «Сама хочет вам помочь» – и в душе загорелась слабая надежда.

Все-таки Каральхан – мать. Ее дочь, бледнолицая Тамара, с колыбели дружила с Апчарой. Хабиба не знала, что застанет дома самого Мисоста, заехавшего перед дорогой в Нальчик позавтракать. Из дома вышла Каральхан. Она не стала смотреть вещи, которые Хабиба уже в силу привычки пыталась разложить перед ней.

– Не надо мне ничего. Я бы и так дала, но видит бог…

Каральхан оглянулась и, увидев на пороге самого Мисоста, осеклась, сунула за пазуху скомканные банковские билеты, которые она держала в руке.

– Ко мне за деньгами?! – Мисост с кружкой чая в руке переступил порог и направился к воротам. – В счет калыма за Апчару еще куда ни шло. Но кто сейчас за нее даст хоть рваный рубль. Завтра ей висеть на тополе рядом с тобой…

Вслед за отцом выскочила и плачущая Тамара.

– Мама, умоляю… мама, помоги Хабибе ради Апчары!..

Каральхан – суровая молчаливая женщина, всю жизнь торговавшая на базаре маслом, яйцами, сметаной, хотя эти продукты больше нужны были туберкулезной дочери. Хабиба не раз встречала ее на пути в город с кринкой сметаны, с маслом, с полсотней яиц.

«Тамарочка у тебя на глазах тает, легочная она, а ты опять несешь…» – пыталась остановить Хабиба соседку. Но та отвечала угрюмо: «Нужда толкнет, нужда быстрей ветра идет». Теперь и Хабиба убедилась в том, что нужда быстрее ветра, иначе разве понесла бы она раздавать соседям последнюю радость детей, скудные их пожитки. Разве она не похожа сейчас на мать Тамары, урывавшей последнюю ложку сметаны от больной дочери ради цинковых мисок вместо деревянных или шелкового платка с бахромой, который она и не носила никогда, а только хранила в сундуке? Но Тамара не унаследовала жадность к наживе. Она добра, трепетна, отзывчива. В ее девичьих глазах сквозит сострадание, готовность помочь. Мисост поймал взгляд жены.

– Ради Апчары! – Мисост не знал, какими словами выразить свой гнев. – Ради Апчары Чока Мутаев пусть дает… Или Бекан, который ее считает своей снохой. В Грузию возил, думал, ее отнимут там, привез назад. Где она теперь? Прячется недалеко. Могла же сделать надпись на гробе? Загубила полицая, подстроила так, что руками немцев убила человека… Что она тебе, убирайся отсюда.

Тамара не испугалась окрика отца.

– Мама, сжалься над Хабибой. У тебя же есть деньги. Я знаю, есть. Деньги не дороже жизни. Хабиба мне как мать. Сколько раз я ходила к ней… Она давала мне пить лекарства, травами лечила меня, угощала… Мама, ради меня… Жизнь человека в опасности! Что может с нею сравниться. И деньги, и сметана, и яйца, и масло, и одежда – все, все ради жизни, ради того, чтобы жил человек…

Слова дочери обозлили Каральхан. Не любила она разговора о сметане и яйцах.

– Что ты заладила: «Травами лечила». А я чем лечила? Сколько денег я трачу, и все на ветер!.. Что аллах начертал, тому и быть. Аллаха не переспоришь.

Мисост набрал в рот глоток остывшего чая, долго полоскал рот, шевеля короткими усиками, как мышь, обнюхивающая свою добычу, и пустил струю мимо Хабибы. Он хотел уйти, чтоб сесть на коня, ожидавшего, своего седока, и поехать в город.

Дочь загородила ему дорогу:

– Папа, пожалей…

Мисост крикнул на дочь:

– Дурочка! Не понимаешь? Что изменится от того, что ты дашь ей деньги? Все равно ей висеть на тополе! Лучше не старайся. Надо было ей раньше думать. Ешь соленое – так знай, что захочешь пить. А они со своим Темирканом немало соленого съели. Кулаков выселяли? Выселяли. Мулл загубили? Загубили. Мечети закрыли? Закрыли. Только свиней в ауле не успели завести. Был бы жив Темиркан – и свиноферму бы завели. Темиркан наделал дел, а сам на боковую. Лежит себе в могиле и в ус не дует. Хабибе ответ держать за него. Тут тебе не только пять тысяч, миллион не поможет.

Тамара знала, где у матери деньги.

– Мама, будь хоть раз в жизни доброй! – Тамара встала на колени перед матерью, обливаясь слезами. – Пусть капелька щедрости капнет с твоих пальцев. Мама, помоги Хабибе… Я верну тебе. Заработаю и верну…

– Встань. Когда ты заработаешь?..

– Заработаю, мама. Я… Не дашь – я уйду из дома.

– Ты и так уйдешь…

Хабиба хотела идти, взвалила мешок на спину. Тамара мигом исчезла и вернулась назад.

– На, тетя Биба. Все, что у меня есть. Копила на белое платье. Прости, нет у меня больше.

Хабиба пошла. Она не взяла деньги, что давала ей Тамара. Не пойдет она больше никуда. Да и стемнело. Может быть, Бекан вернулся из города, ждет ее. Пусть уедет и седельщик. Не поможет он беде.

Хабиба дошла до арыка. Пока она искала перекинутые через арык два бревна, ее окликнула Каральхан, жена Мисоста.

– Пусть аллах будет моим врагом, если лгу, – сказала Каральхан, – за твое тряпье на базаре не дадут и трех червонцев. Пусть оно достается кому-нибудь. У тебя есть другой товар. Он в цене, давай сторгуемся…

– Какой товар? Я вынесла все, что имею…

– Нет. Не все вынесла. У тебя на крыше черепица сохранилась. Зачем она тебе? За черепицу пять сотенных дам.

У Хабибы от обиды, от жестокосердия этой женщины потемнело в глазах. Она и не подозревала, что рядом с нею, на одном и том же берегу реки, живут такие люди, едят чурек из муки, сыплющейся из-под одних и тех же жерновов. Снять с крыши черепицу, когда идет дождь со снегом! Потолок не выдержит и одного дня, провалится. Остаться без крыши над головой!

Хабиба была не в состоянии сказать что-либо связное.

– О дочь Кяровых, нет у меня одежды, нет еды, если еще лишусь и крова…

– Крыша будет, могилу открытой не оставят. На тебе пятьсот. Может быть, они сохранят тебе жизнь.

Суровая соседка сунула деньги в руку Хабибы и пошла назад. У Хабибы не нашлось слов. Она долго сидела у арыка, прежде чем решилась идти по бревнам на другой берег. Ей вспомнились слова Темиркана: «В час беды познаются люди. С виду они все одинаковы, но подержи их над пламенем беды – все откроется».

Бекан встретил Хабибу у ворот.

– Что тихо идешь? Тяжела ноша?

– А где Данизат?

– Побежала домой. Оказывается, у нее тоже есть деньги. Говорит, копила на свадьбу Чоки, а я и не знал. Как у тебя?

Хабиба бросила мешок на землю. Не сразу достала из кармана горсть скомканных, замусоленных бумажек.

– Считай.

Бекан только посмотрел и сразу все понял. Значит, полезай в петлю. Не хватит денег. Седельщик привез больше, чем ожидал, хотя все седла не удалось продать. Все еще далеко до пяти тысяч. Надо что-то придумать. Видно, Бекану не придется спать в эту ночь.

– Не мучай себя, мой старший брат! Лишь аллах может отвести беду.

– Эх, Хабиба! Аллах как сказал? Ты двигайся, а ногам силу я дам. Будешь лежать – разве ногам нужна сила? Я двигался, и видишь – аллах дал. – Бекан достал из капюшона башлыка кучу денег. – Не знал я, а то бы еще поискал. Оскудела рука машуковцев. И в сердцах не кровь, а вода. Сноха твоя – клад, дай бог ей радостей! Даночка в добром здравии. Шустрая. В глаз тебе заскочит. Дедом меня называла…

Лицо Хабибы дрогнуло, когда услышала о внучке. Забыла даже о деньгах, о Мисосте и завтрашнем дне.

– О, ласточка моя, украшение райского сада, увижу ли я тебя еще раз?

У Бекана было что рассказать.

– Помнишь, я тебе говорил: лучше снохи-москвички нет. Я тогда говорил наугад, для твоего успокоения, а теперь сам убедился. Я показывал ей ее же вещи. Думаю, заплачет, не пожелает расстаться с ними, заберет к себе в дом. Я и к этому был готов. А она ни слова не сказала, обняла меня, благодарит за услугу. Сказала: вовек не забуду. Вернется Альбиян, расскажу, как ты маму спас. Это я тебя, значит, спасаю. Свое пальто еще сунула мне…

Из рассказа Бекана получалось, что сначала Ирина хотела помочь побыстрее распродать вещи, но передумала. Пусть лучше Бекан пойдет на базар один, а она тем временем поищет денег у своих знакомых. Бекан не стал медлить и сказал, что за деньгами зайдет после базара. Первым делом Ирина пошла к аптекарю. Старик думал, что Ирина пришла, как всегда, за лекарством для Даночки, в которых он никогда не отказывал. Не огорчил он Ирину и на этот раз. Выслушал без слов и выложил тысячу рублей. Не взял даже расписки.

У Бекана дела сложились гораздо хуже – базар оказался пустой. Говорили, что незадолго перед этим на базар нагрянули полицаи и всех разогнали, искали будто бы партизан, которые под видом крестьян проникают в город. Так это или не так, но люди с базара разбежались. Бекану удалось продать только два седла.

– Хорошо, что Ирина не пошла с тобой на базар, – порадовалась Хабиба, слушая рассказ седельщика.

– Ирина твоя просто молодец. Говорил я тебе, что москвичка не может быть плохой снохой. Тысячу рублей заняла у аптекаря…

– Аллах вознаградит ее за щедрость. Я так соскучилась по Даночке! О аллах милосердный, милостивый, не дай мне умереть, не увидев последний раз мою внучку.

– Почему последний раз? – Бекан раскладывал деньги по купюрам, стараясь не сбиться со счета. – Ты ее не раз увидишь. Только не горячись перед бургомистром. Времена не наши. Часы нынче заводили не мы с гобои. Ключи пока у них. Так ты не дразни их. Отдай деньги, разжалобь как-нибудь, слезами, мольбой, молитвами…

Хабиба рассматривала вещи, которые не удалось продать, разглаживала их на коленях, слушала Бекана, а думала совсем о другом. Ей вдруг стало обидно за себя. Она не позволила Апчаре уйти в партизаны. «Будем делить все, что судьба пошлет, а праха отца не оставим». Говорила тогда Сентралю: «Жизнь, что дарует тебе враг, – позор, а не жизнь!» А теперь сама собирается вымаливать пощаду у бургомистра…

Пришла Данизат. Ее скудный взнос не обрадовал никого. Даже Бекан удивился:

– Это все? Ни на свадьбу, ни на саван не хватит…

– Аллах свидетель, больше не накопила.

Бекан пересчитал. Не хватает около двух тысяч.

– Что будем делать? Когда мудрецу Жабаги Казанокову не с кем было советоваться, он клал перед собой свою папаху и с ней советовался. Я – папаха перед вами. Советуйтесь. Где взять две тысячи рублей?

Все молчали.

Ехать снова к Ирине? Она достала сколько смогла. Просить Мисоста продлить срок – бесполезно. Бекан знает, для чего бургомистру нужны деньги – ему предложено внести кругленькую сумму на расходы по курбан-байраму, который затевают гитлеровские прислужники. Этому религиозному празднику они решили придать иной смысл – сделать из него праздник освобождения горских народов от большевизма. Помимо сбора денег готовились праздничные номера с участием населения, создавались танцевальные ансамбли, на ипподроме предполагается провести большие конноспортивные состязания. Тут нечего рассчитывать на уступки Мисоста.

– Мне ничего не надо, мой старший брат, – сказала Хабиба, – только одного хочу – хоть краем глаза увидеть Апчару, попрощаться с ней…

Бекан понимал ее чувства, но понимал также, что сейчас невозможно организовать такую встречу. Апчару тут же схватят. Утром надо уже сдавать деньги.

– Хочешь помочь Мисосту, навести на след Апчары? Мисост скажет спасибо. Лучше отдохни перед испытанием, а мы с Данизат проедем еще по аулу. Надо найти недостающие деньги. В два сердца будем просить. Бродить по аулу ночью опасно. Могут схватить. Потом докажи, что ты не партизан. Наложат штраф в несколько тысяч рублей… Мисосту дай только повод. Мы скажем, что собираем «заработки» бургомистрового быка.

В ночной темноте исчезла двуколка Бекана.

Хабиба не собиралась ложиться. Какой может быть сон в эту ночь? Ей советовали вспоминать лучшие суры из корана. А как их вспомнишь? Тут собственное имя забудешь от тревог и отчаяния. Увидеть бы Альбияна. Но он далеко. Апчара рядом, но Хабиба к ней не пойдет. Только бы выдержать пытки, не поддаться боли, не потерять присутствия духа. А там – встреча с Темирканом. Он скажет: «Я твое лицо умою водой из райского источника!» Нет, не заставлю я его страдать от своего малодушия. Мисост не услышит моего стона. Темиркан при жизни сам настрадался. Хотел сеять только семена добра, света, честности, служить людям, но все равно – были у него враги, укоротившие ему жизнь. Хабиба вспомнила слова Темиркана, которые он говорил, когда над ним потешались недруги: «Не покорюсь злу под страхом смерти. Жизнь, прерванная злом, как саженец. Она даст молодую листву». Не покорится и Хабиба. И ее жизнь даст побеги…