Текст книги "Долина белых ягнят"

Автор книги: Алим Кешоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 59 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

СПЕЦИАЛЬНЫЙ ЗАКАЗ

Бекан решил сходить к Якубу Бештоеву, только не был уверен, примет ли новоявленный правитель простого седельщика. Но оказалось, что, пока Бекан ездил в Прохладную, Бештоев сам несколько раз посылал за седельщиком. Он даже опасался, не убежал ли старик через «дверь в небо», хотя и знал, что перевал завален снегами, нужна дивизия, чтобы расчистить дорогу.

Якуб Бештоев восседал в кабинете Зулькарнея Кулова. Обстановка тут не очень изменилась. По-прежнему стоял длинный стол для заседаний, большой письменный стол из красного дерева с зеленым сукном. Кто-то, правда, успел вырезать большой кусок этого сукна. На маленьком столике, на котором при Кулове в два ряда стояли шесть телефонов, сейчас был только один телефон, полевой, в черной пластмассовой коробке. Над головой правителя – портрет Гитлера, рядом портреты немецких маршалов. Кто они такие – Бекан не знал. С пола исчез узорчатый ковер – украшение куловского кабинета.

Якуб Бештоев сидел, развалясь в куловском кресле. На правителе была новая форма керосинового цвета и новенькие немецкие знаки различия. На животе большой пистолет, кобура расстегнута.

Бекан сразу насторожился, как только узнал, что Бештоев его разыскивает. Он вспомнил старую притчу. Один верблюд говорит другому: «Тебя шах зовет, иди скорее». «Куда торопиться? – отвечает верблюд. – Вряд ли шах зовет меня есть плов. Наверно, нашлась какая-нибудь работа».

«Не для того зовет меня Бештоев, – подумал и Бекан, – чтобы освободить Чоку из лагеря. А вот что ему нужно?»

Якуб начал беседу издалека. Расспросил о делах в ауле, потом перешел на сырье, на материалы для седел: кожу, серебро, березовую выдержанную древесину. Ничего этого у Бекана не осталось. Все сгорело вместе с домом, когда угодила бомба. Разговор перешел на Шоулоха.

– По моим сведениям, – строго заговорил Якуб, – элитный жеребец находится по эту сторону хребта. Остается выяснить, где он спрятан. Скоро его найдут и приведут ко мне. К этому времени нужно седло. В день праздника освобождения мы преподнесем жеребца вместе с седлом немецкому командованию, генералу Руффу. Учти, седло должно быть не хуже того, что ты сделал командиру Нацдивизии, а намного лучше. Возможно, что со временем твое седло попадет в берлинский музей. Понимаешь?

Якуб не говорил, что немцы сами прослышали о необыкновенном жеребце и потребовали от главы гражданской администрации найти и доставить Шоулоха. Якубу хотелось выглядеть не исполнителем чужой воли, а вождем.

Бекан воспользовался случаем замолвить слово о Чоке.

– До седла ли мне сейчас? Сын погибает в лагере. Какая кожа должна быть на людях, чтобы выдержать такие беды?.. – Бекан прижал папаху к лицу.

Якуб взялся за телефон. Седельщик думал, что он сейчас позвонит насчет Чоки, но Бештоев заговорил о другом. Он распекал кого-то и приказывал найти и доставить к нему аптекаря с медикаментами.

– Из-под земли его извлечь и доставить живым и невредимым. Мы его заставим раскопать свой клад. – Положив трубку, Якуб добавил, как бы поясняя Бекану: – Спрятал медикаменты, понимаешь? Но мы его заставим, найдем… Так сын, говоришь, в Прохладной?

– Как скотина в загоне. И кормят, как скотину, – кукурузой в початке.

– Сколько дней надо, чтобы сделать седло? Настоящее кабардинское. С инкрустацией на луках, с золотой насечкой на позументах?

– Недели три, если стоящее…

– Конечно, стоящее. Седло сломается – считай, и голова твоя сломалась.

– Как же я возьмусь за такое дело? Мне не из чего сделать седло.

– Разве я спрашиваю: возьмешься ты или не возьмешься? Не ты берешься за это. Тебя заставляю я. Это моя воля. Мой заказ. Не хочешь – я найду другого. Но учти, ремни для этого седла я вырежу из твоей кожи, подушку набью твоими волосами. Не хватит – добавлю косы твоей старухи. Стриженым пойдешь в тот же лагерь к своему приемышу.

Бекан совсем приуныл.

– Инструмента никакого у меня нет…

Якуб встал, вышел из-за стола, поглядел в окно, почти сплошь заклеенное бумагой, потом повернулся к седельщику:

– Слушай меня и запомни, Бекан. Нам лучше договориться по-хорошему. В долгу перед тобой не останусь. Три недели на седло – много. До праздника освобождения остается мало времени, потому что перенесли его. В твоем распоряжении пять-шесть дней. Но не больше. А сократить можешь, и это даже в твоих интересах. Сделаешь – попробую освободить Чоку…

– Не проживет он, не дотянет…

– Тогда не взыщи. Значит, так было угодно аллаху… – Якуб сел на свое место, облокотился на стол и стал ждать согласия седельщика. Ему казалось, что старик не понимает всей его силы и власти. Ничего… постепенно поймет. Локотош тоже не хотел считаться с ним, пытался соперничать. Пришлось убрать его с пути и установить контакт с немецким командованием, договориться о почетной капитуляции. Вчерашние враги стали друзьями, а население ущелья благодаря его, Бештоева, мудрости избежало уничтожения, голодной смерти и всех бед, которые обрушились бы на него, если бы оно продолжало сопротивление. Из воинского гарнизона создан отряд легионеров, или добровольцев, как иначе называют их. Этот отряд брошен на борьбу с партизанами. Заслуги Бештоева немцы оценили высоко. Его поставили во главе гражданской администрации, принявшей на себя обязанности по самоуправлению и налаживанию хозяйства. Якуб уверен, что Локотош или убит, как об этом доложил Кучменов во всех подробностях, или, истекая кровью, добрался до партизан. Не исключена возможность, что он еще встретится с ним, сведет счеты, раздавит его всей силой своей неограниченной власти. Еще немного – немцы продвинутся вперед, обойдут Кавказ с востока, ворвутся, наконец, в Баку, и Якуб окажется в глубоком тылу, сосредоточит в своих руках всю полноту власти, и тогда он заставит врагов ползать на животе.

Бекан хотел показать Якубу бумажку с резолюцией, но, вспомнив слова труповоза, раздумал.

– Чока мало светлого видел в жизни. Не было у него удачи…

– Теперь от тебя зависит – выйти ему на свет или расплыться в грязи, как конский помет… Согласен?

– Подумаю.

Беда не ходит в одиночку. Что теперь делать? Сына вызволять из ада или Локотоша скорее поставить на ноги, чтобы он стал рукой возмездия? Он не даст врагу оседлать кабардинского скакуна. Надо жить, чтобы бороться, чтобы враг не топтал твоих детей, не гноил за проволочной оградой. Бекана бросило в жар, на лбу выступил пот. Ему уже не хотелось плакать, чтобы разжалобить Якуба. Вспомнились слова Хабибы: если друг тебя обидел – плачь, простительна твоя слеза, если враг тебя обидел – смейся и гляди ему в глаза. И Бекан мог бы заставить себя смеяться, но не ко времени смех. Якуб хитер, надо ему противопоставить свою хитрость.

– Не «подумаю» надо отвечать, а – «есть, сделаю!». Вот твой ответ.

Бекан встал.

– Аллах все видит. Повелит – сделаю.

– Ты прав – аллах не без удовольствия глядит, как Чока обгладывает кукурузные початки, словно собака старую кость.

Седельщик ничего не сказал. Встал и пошел из кабинета. В нем проснулось удивительное чувство – жажда борьбы. Он понял: мольба, слезы – не оружие, готовность погибнуть – не доказательство мужества. Позор ляжет на его голову, если немецкий генерал оседлает элитного жеребца. Если Шоулох попадет в Германию, уйдут вместе с ним честь и совесть Бекана. Седельщик не забыл слов Кулова: Шоулох – брови народа, тебе поручается сберечь эти брови – украшение лица.

Скорее на ферму. Если жеребец еще в укрытии, надо его запрятать подальше.

Бекан не стал даже завтракать у Ирины. Он всего на несколько минут зашел к ней, чтобы предупредить Апчару.

– Настал час, когда волу собственные рога в тяжесть, – сказал он, – беда повела хоровод… Мне надо спешить на ферму.

Напрасно Апчара уговаривала старика взять ее с собой. Бекан сам понимал, что она нужна, но не хотел рисковать ее жизнью. Вокруг фермы рыскают якубовские люди, обшаривают теснины и пещеры в поисках Шоулоха. Они не побрезгуют позабавиться такой девушкой. А узнает Мисост – сразу пришлет за ней своих молодчиков. Там неизвестно, в ансамбль ее или еще куда-нибудь…

– Мне Ирина дала бинты, йод и пластырь, все есть у меня. – Апчара смотрела на седельщика глазами, полными слез. Она все-таки верила добровольцу и хотела увидеть Чоку. Ему наверняка понадобится ее помощь. Не из постели его извлекут, а из могилы. А там еще Локотош. Как он после операции…

Бекан все это понимал.

– Я за тобой приеду, когда надо, – были последние его слова.

Апчаре он показался изменившимся: стал суровей, сосредоточенней и собранней. Раньше чуть что – лицо в папаху – слеза прошибает, а сейчас в глазах сухо, губы сжаты, усы как бы приподнялись и торчат торчком.

– А лекарства отдай мне. Спасибо Ирине.

Когда седельщик был уже за городом, он пожалел, что не позавтракал у Ирины. Сам он мог перенести голод, но лошадь едва плелась. Бекан разговаривал с лошадью и с самим собой:

– Беда гонится следом – об отдыхе думать некогда. Тяни, Пох. Рад бы тебе дать отдохнуть, да не могу… Доедем до Чопракского ущелья, я отблагодарю тебя за усердие. Сенца свежего дам, полову на теплой воде замешаю, в теплое стойло поставлю. Тяни, только тяни, не оставляй меня на дороге.

Пох словно понимал человеческую речь. Он шел быстрее. Бекан подумал: не завернуть ли ему в аул за материалом для седла? Кожа дома еще найдется. Нет. Пусть немецкий генерал катится на животе по валунам, а руки Бекана не сделают для него седло. На ферме валяется чье-то старое седло. Седельщик возьмет его, разберет и будет копошиться, делая вид, будто мастерит седло по заказу Якуба, тянуть время, пока не вернется Чока, если только суждено отцу и сыну свидеться на этом свете.

Оказывается, беда заглянула и на ферму. Данизат встретила Бекана в слезах. Вчера Мисост прислал солдат вместе с Питу. Они зашли в хлев, вскинули автоматы и перебили коровам ноги. Нашелся один сердобольный, который кинжалом перерезал горло животным. Солдаты затащили на грузовик коров и уехали. На ферме остался только один больной теленок. Его не заметили, потому что он лежит в отдельном закутке. И это еще не все. Сегодня утром на ферму налетели всадники во главе с Азретом Кучменовым. Данизат поняла: они ищут Шоулоха. Азрет долго расспрашивал Данизат: где Бекан, зачем он уехал, когда вернется? Не видела ли она Шоулоха, или, может быть, слышала от мужа что-нибудь о жеребце?

– Не по жеребцу у меня болит голова, – отвечала им Данизат. – Сын в земном аду, взывает к помощи. Помогли бы мне спасти Чоку, аллахом заклейменного. Разве Бекан вызволит его? Кого разжалобят слезы? Старик сам ослаб духом и телом, вот-вот свалится где-нибудь на дороге бед…

– Свалиться на дороге – это не самая худшая смерть.

Азрет ходил вокруг дома, выискивая следы от конских копыт.

У Данизат замирало сердце от страха. Ей казалось, что Азрет пойдет на мельницу. Заметив протоптанную по свежему снегу тропу, он спросил, куда ведет эта тропа.

– Куда она может вести? К реке. Водопровода-то не успел колхоз сделать. Сколько раз на дню приходится тащиться с ведрами! То телятам, то коню. И мы со стариком не без воды живем…

Азрет сделал несколько шагов по тропе. У Данизат от страха закружилась голова. Но, слава аллаху, Азрет не пошел дальше. Тропа в самом деле спускалась к Чопраку. Только внизу, по-над рекой, она поворачивала к мельнице, скрытой в глубине теснины.

Сегодня как раз полегчало Локотошу. Он сам без помощи Данизат присел на постели, глянул на старуху ласковыми благодарными глазами и что-то говорил. Данизат ни одного слова по-русски не поняла, но сердцем чувствовала, что Локотош говорит что-то приятное, доброе. Данизат была счастлива, когда больной взял из ее рук ложку. До сих пор она кормила его, как малого ребенка – с ложечки.

Все беды приподнялись, как черные облака над горами, когда Бекан сказал:

– Обещал один. Отпустят Чоку.

Данизат затрепетала, задрожала от радости, вздрогнули морщинистые углы рта.

– Аллах пощадил! День с Чокой равен вечности без него. Ах, Чока, Чока. Дай аллах тебе крепкие ноги, чтобы они донесли тебя до моего очага.

Зато у Бекана подкосились ноги, когда он узнал о визите Азрета. Этот толстяк многоженец неплохо знает пещеры. Не раз он находил украденный у него скот в ущельях-лабиринтах, о существовании которых редко кто знал. Конокрады когда-то прятали краденых лошадей в этих приютах. Самой природой они созданы такими, что проезжаешь мимо и не видишь их, а заберись туда, обнаружишь то тут, то там и лошадей, и коров, и даже новые арбы, тачанки, увезенные бог знает откуда. Азрет наверняка обследует эти ущелья, потом пойдет по теснинам, пещерам, даже лежбищам туров. И Локотоша надо перевести с мельницы куда-нибудь.

Бекан посоветовался со старухой и решил ночью на двуколке перевезти больного в ту же пещеру, где и Шоулох. Конь и джигит должны быть вместе. В случае чего Локотош может сесть на коня и уйти от опасности. Не найдется у Бештоева коня, который догнал бы Шоулоха.

Капитан нашел это разумным. Ему трудно еще было двигаться, но он понимал опасность своего положения. Бекан своей поездкой в лагерь может навести волка на след. Побег узника, которого они держат под строжайшим наблюдением, не может не всполошить всех их. Мисост знает о поездке Бекана. Этого достаточно, чтобы сюда примчались гестаповцы, обнаружив побег.

Ночью произошло переселение. Локотош мог уже вставать, подходить к жеребцу, опираясь на палку, трепать своего друга по гладкой шее. Жеребец вздрагивал, перебирал ногами, махал хвостом, тихо ржал, как бы зовя седока в дорогу. Застоялся конь. Сколько уж времени Бекан не выводил его из темной пещеры, боясь попасться кому-нибудь на глаза.

А на ферме уж которую ночь не спит Данизат, ждет Чоку. Засвистит ветер или скрипнут ставни – Данизат присядет в постели, ловит каждый шорох. Вчера ночью выли шакалы. Данизат заставила старика взять вилы и выйти на вой. Может быть, это Чоку обложили хищники, не дают ему идти. Сама Данизат стояла с фонарем «летучая мышь» у дверей, чтобы старику было не так страшно.

Рассветает – Данизат стоит на горке и глядит по всем сторонам. С каких склонов, из какой долины пойдет Чока? Увидит темную точку где-нибудь на снегу, кличет старика: иди, не Чока ли лежит на снегу? Может быть, он совсем выбился из сил.

Иногда старуха попрекает себя. Зачем она по живому сыну устроила поминки? Не поймет ли это аллах как отказ матери от сына?.. Нет, Данизат вспомнила кабардинское поверье: если устроят по ошибке поминки по живому человеку, значит, человек этот будет жить долго.

Однажды утром Данизат подала завтрак Бекану, а сама пошла с ведрами к реке за водой. И в эту ночь она не спала. Старик уже сомневается, что увидит сына. «Обманул, видно, доброволец, – думал Бекан, – на его ребрах жиром отложились поминки, а теперь он посмеивается над одураченным стариком». Данизат зачерпнула два ведра воды и хотела уже нацепить ведра на крючок коромысла, как вдруг кто-то окликнул ее:

– Мамаша, постой… – Из-за мельницы вышел вооруженный человек. Данизат уронила коромысло и сама чуть не упала в реку.

Она не успела сказать ни слова, как из-за камня шагнул еще один человек.

Ни по облику, ни по голосу невозможно было узнать, что это Чока. Только материнское чутье подсказало Данизат, что это сын. Данизат бросилась к нему, обняла, заплакала.

– Сыночек мой…

– Нана…

Федор стоял, не мешал им.

Это Федор, заметив на ферме всадников, уговорил Чоку переждать где-нибудь, не идти на ферму, чтобы не попасть в руки врага. Это могла быть и лагерная охрана, бросившаяся по их следам. Чока и Федор решили покараулить кого-нибудь на тропе, ведущей к реке. Кто-нибудь придет к воде. Так оно и случилось. Пришла Данизат.

– Сын мой, живой…

Данизат еще не знала, как Чока шел, и дошел ли бы он, если бы не Федор, который не только вывез его под трупами, будто на свалку, но и сам бежал вместе с ним, тащил на себе обессилевшего от голода и болезней Чоку.

Старуха поднялась на берег реки, повернулась лицом к ферме и замахала руками, как крыльями. Ей не пришлось долго звать старика. Бекан увидел знаки и бросился к ней.

– Я думал, мать, что тебя крылья радости поднимут в небо!

Первым старик обнял Федора.

– Беда хотела забрать у меня единственного сына, но ты вернул мне двух. Ты – первый, ты старший сын, Чока – младший, он твой брат. Два лезвия одного кинжала – родные мои сыновья.

Через час Федор и Чока были в пещере у Локотоша.

ПО МЛЕЧНОМУ ПУТИ

Бештоев торопился со своим заказом и прислал Мисоста узнать, как идет дело. Бургомистр пожаловал на ферму не только для того, чтобы поглядеть седло. После побега Чоки и исчезновения охранника в лагере произошел переполох. Немцы, обнаружив побег, перешерстили весь лагерь, заставили пленных перебрать трупы в противотанковом рву. Факт побега оказался неопровержимым. Нашлись виновники из лагерной охраны, которых разжаловали и бросили за колючую проволоку.

В поисках беглецов гестаповцы прибыли в аул. Мисост перепугался, думал, что сейчас предъявят ему справку с его подписью и скажут: «Ходатайствовал об освобождении – полезай в душегубку». Но гестаповцы ничего не говорили о злополучной бумаге, которую он легкомысленно подмахнул. Они даже не знали, что Бекан приезжал в лагерь. Мисост убедил немцев, что Мутаев не родной, а приемный сын Бекана и что не станет Бекан укрывать у себя Чоку. Гестаповцы, может быть, и зацапали бы Бекана, если бы Мисост не сказал им: «По заказу главы гражданской администрации Диданов, известный мастер седельных дел, делает редкое седло для генерала Руффа, освободителя Кабарды и Балкарии».

Гестаповцы не рискнули сорвать такой важный акт и оставили Бекана на свободе.

– Как с седлом? Кончаешь? – спросил Мисост, уверенный, что Бекан оценит его услугу.

Бургомистр казался мягким. «Боится, – думал Бекан, – как бы не сочли его соучастником побега, ведь он подписал справку о Чоке». Но истинная причина была в другом. От сына Шабатуко, с которым Мисост виделся у Якуба Бештоева, он узнал о неустойчивом положении на фронтах. Просочились слухи о сплошном потоке войск, идущих по Дарьяльскому ущелью. Под Моздоком советские войска нанесли сильнейший удар и немцы понесли тяжелые потери. Оттуда продолжают поступать раненые в госпитали, размещенные в санаториях Нальчика. Оживление боевых действий на Кавказском фронте связано с переходом Красной Армии в наступление под Сталинградом. Советские войска на Кавказе активными боевыми действиями, видимо, хотят отвлечь на себя силы противника и не дать ему маневрировать. Мисост успокаивал сам себя и Бекана.

– Фура знает об этом. Даже предвидел. Он просто выманивает остатки Красной Армии из укрытий, как сусликов, чтобы прихлопнуть их, как только они выползут из норок… Стра-те-гия!

Бекан слушал внимательно. Вспомнил слова из листовки: «Будет и на нашей улице праздник». Скорее бы поставить на ноги Чоку и Локотоша. Они уже помышляют об уходе. Локотош не раз шутил: «Доедим телка – и в поход». От телятины, от свежего воздуха, от того, что обрели свободу, ребята набираются сил не по дням, а по часам. Локотош уже самостоятельно ходит. Он у них за старшего. Федор Мисочка ухаживает за своими новыми друзьями. Из укрытия пока не выходят. Опасно.

Бекан не знал, что за «стратегия» у Гитлера. Мисост тоже не очень понимал это слово. Он его подслушал у Якуба Бештоева и козырял им теперь для пущей важности.

– Москва стоит? – спросил осторожно Бекан.

– Сровняли с землей. Одни трубы… Но стоит вроде.

Бекан больше не стал расспрашивать, а бургомистру не очень-то хотелось говорить об этом.

– Смотри – заказ к празднику!

Седельщик чуть не спросил: «К какому же это празднику?» – но вовремя спохватился и сказал:

– Пожалуй, да. – Помолчал, подумал и добавил: – Закончу к празднику…

– Бештоев оценит твою услугу. Представит тебя генералу: «Вот кто сделал чудо-седло. Бекан – золотые руки». Мисост краем глаза взглянул на седельщика. – Кабардинцы по голове шапку подбирают, по коню и седло. Тут иначе пойдет. Бештоев так и сказал Кучменову: «Ты упустил жеребца, ты его и найди. Из-под земли достань, но без Шоулоха не возвращайся».

Бекан знает, что Мисосту принадлежала другая идея: соединение в аулах немецких форм хозяйствования с патриархальным укладом кабардинцев. «Ничто так не подходит нам, как десятидворка, – говорил на сходе Мисост. – От века кабардинцы держались каждый своего рода. В роду от пяти-шести до десяти-двадцати дворов. Поэтому надо взять как хозяйственную единицу – род или два, смотря по количеству дворов в одном роду». Говорят, немецкий генерал похвалил Мисоста и назвал его мудрым стариком. Ему поручили распределить колхозную землю по десятидворкам, но только не давать земли тем, кто не выполняет обязательств по отношению к германским властям, нарушает распоряжения германских властей или является политически ненадежным или неподходящим для индивидуального землепользования. Землю стали делить на полосы с тем, чтобы каждая десятидворка обрабатывала свою землю сообща.

– Азрет не заезжал к тебе? – спросил бургомистр седельщика.

– Заезжал.

– Да. Трудное дело. Якуб требует – приведи ко мне Шоулоха, а иначе не возвращайся. Объявил вознаграждение тому, кто найдет элитного жеребца, – пять тысяч рублей.

– А ты не ищешь?

– И я ищу. Но скорее не жеребца, а кобылку. Ищу, кто написал вот эту бумажку. – Мисост извлек из-за пазухи тетрадный листок, испещренный ученическим почерком, и протянул его седельщику. – Читай. Висела на двери сельской управы.

Бекан нехотя взял бумажку, прочитал первые строки. Он узнал листовку, узнал и почерк. Небрежно вернул листок:

– Без очков не вижу.

– Воллаги, видишь. – Мисост не мог больше играть в благодушного бургомистра, приехавшего по поручению Якуба с одной-единственной целью – проверить, как выполняется заказ правителя. – Если ты слаб глазами, как наносишь насечку на позументы и стремена? Все ты видишь, старик. Разве этот почерк тебе ничего не говорит? Это – рука Апчары, твоей будущей снохи. Я установил это точно. Взяли кипы школьных тетрадей. Двое суток сличали. А я и так догадывался. Ну вот, Бекан, посмотри теперь на себя, каким волком ты выглядишь. Из лагеря бежали люди – незримые следы ведут к тебе, в твое логово. Исчез в горах жеребец Шоулох – говорят, от Бекана он не скрылся. Листовки стали обнаруживать то на дверях сельской управы, то на столбах у мечети, подозрение падает на твою… правда, еще не сноху, и дай бог, она не будет ничьей снохой… Но знающие люди опять показывают на тебя: ищи там!

– Ищи, Мисост. Обыскивай меня. Может быть, получишь вознаграждение пять тысяч.

– Зачем мне самому искать? На это есть люди. Найдут. Найдем и беглецов, и жеребца, и твою Апчару.

– А что скажет сын Шабатуко? Забыл его слова?

– Не забыл. Когда он узнает, чем занимается эта красавица, сам наденет на нее петлю. Не в пещерах ли она размножает листовки? Смотри, не откупишься ты седлом. Даже самым искусным…

Мисост уехал. Он был уверен, что нагнал страху на седельщика. Теперь ночей спать не будет, а седло сделает в срок.

Бекан и действительно встревожился, но не седло было причиной его тревоги. Он понимал, что все висит на волоске и надо немедленно рассказать обо всем «трем богатырям», обитающим в пещере. Пусть принимают решение. Хорошо, если Мисост никого не оставил для слежки за Беканом. Что им стоит выследить старика, а значит, найти пещеру, и Шоулоха, и беглецов, и капитана. По многим причинам надо им уходить. Еще и по такой простой причине, что через пару дней им будет нечего есть. Телятина на исходе. Хлев опустел. Кукуруза кончается. Трем мужчинам нужно столько, сколько хорошей бригаде косарей…

С наступлением сумерек Бекан с Данизат добрались до пещеры.

Разливая густой бульон и раскладывая в миски горячие куски телятины, Бекан пересказывал бургомистровы новости и угрозы. Весть о посещении бургомистра «гарнизон пещеры» принял по-разному. Федор Мисочка сразу сказал:

– Надо сматываться.

Чока, хоть у него и появился на лице румянец, был еще слишком слаб для нового похода. Но при одной мысли, что можно снова попасть в лагерь, у него шевелились волосы на голове. Ему не хотелось стать обузой для друзей. В горах незанятая рука и та кажется лишним грузом. Легко ли тащить на себе больного человека, если хочешь уйти от погони. Придется карабкаться по скалам, переходить из ущелья в ущелье, пока не наткнешься на партизан. Чока молчал.

– И не позднее, чем сегодняшней ночью, – согласился Локотош с Мисочкой. – Хватит нам санаторного лечения. Не то захлопнут единственную дверь – и точка. Попадемся в руки Якуба – он отведет нам лучшее место в лагере.

– С перспективой передислоцироваться в противотанковый ров.

– Вот именно. Труповозом тебя уже больше не сделают.

Чока услышал смешинку в голосе Локотоша.

Локотош съел все, что было в миске, обглодал кость, вытер руки.

– Итак, военный совет в Филях, то есть в пещере, заседает. Мнение старшины Федора Мисочки – смотаться.

– Под покровом ночи, – добавил Федор.

– А что думает Багратион? – Локотош не терял чувства юмора. Он обратился к Чоке, которого как-никак роднило с Багратионом кавказское происхождение.

– Что молчишь, Чока? Или высокогорный «санаторий» тебя больше устраивает? Прошу учесть, что наш «санаторий» может обернуться фамильным склепом или простой мышеловкой.

– Кто его будет тащить? Тебя самого надо тащить. – Бекан заговорил раньше Чоки, но тут же смутился и замолчал, чтобы не подумали, что сыну можно в пещере оставаться, а его друзья должны уйти. Он торопливо добавил: – Придется мне навьючить его на Поха, как старый бурдюк. Уйдем подальше в горы, там каждый камень – защита от пуль. Как-нибудь доберемся до перевала. Оттуда вниз легче будет идти. Азрет Кучменов не станет шарить в камнепадах и вечных льдах. Но наверняка его люди стерегут все тропы в горах, поэтому нужно осторожность помножить на мужество, иначе не миновать прохладненского ада.

– Были бы крылья – улетел. Ноги мои, сами видите, – тихо проговорил Чока. Пребывание в лагере сделало свое дело. Ноги у Чоки плохо гнулись в суставах. Суставы были красны, припухли и болели. Да и руки плохо слушались, особенно левая. Опухла в плече, локте и кисти. Даже есть ему было трудно. Встать без посторонней помощи не может. Захочет сесть – падает.

– Да-а. Пока в скалолазы не годишься, – согласился Локотош. – Придется тебе отсиживаться в «санатории». Доберемся до партизан – передадим твои координаты. Они помогут тебе.

Мисочка поделился сведениями из немецких источников:

– Я знаю, партизаны оживились. Ночной налет на Джинал был только началом. Со склона Эльбруса они сбросили эдельвейсовцев вместе с флагом, который те пытались водрузить на Эльбрусе. Немцы направили туда крупный карательный отряд.

– Вот бы найти их.

– Дороги к ним перекрыл Бештоев.

Бекану не нравилось, что никто не беспокоится о жеребце. Что он будет делать с Шоулохом? Сесть на коня и умчаться в горы? Бекан мог бы увести жеребца в Грузию, через «окно в небо». Он как-нибудь обошел бы солдат, оседлавших тропу, если бы пропустило само «окно». Но оно под толщей снега на протяжении шести-восьми километров. Бекан понял теперь, какую ошибку он сделал, когда отказался оставить жеребца в Грузии. А как быть с Апчарой? Ее тоже ищут. Попадется – никто ее не спасет. Вздернут на первом тополе. Может быть, и ей присоединиться к Локотошу и Феде?

– Придется тебе отсиживаться в обществе Шоулоха, – продолжал Локотош. – Наберешься сил – сядешь на коня. Лучших крыльев не надо. Лети прямо через хребет.

– Не советую, – возразил Мисочка. – Вы же сами говорите, легионеры носятся по горам. Эти шакалы вынюхивают все. А гестаповцы? Вы думаете, они махнули рукой на нас? Я их знаю. Они, как свиньи, роют землю носом до тех пор, пока пятачком не наткнутся на гвоздь. Нет, гестаповцы не успокоятся. Им надо свести кредит с дебетом – найти беглецов, вздернуть их и отчитаться перед начальством. Искать они умеют… будьте спокойны. А пещера эта не очень-то надежна. Ферма в четырех километрах. Да и дорога почти рядом. Немцы, может быть, и не пойдут сюда. А легионеры, добровольцы? Они разве не знают о существовании этой дыры?

– Пещер много. Сразу все не обшаришь.

Бекану хотелось оставить Чоку поближе к себе, и в то же время он понимал всю опасность… Неуверенно он продолжал развивать свой план.

– Навьючим лошадь. Не Шоулоха, конечно. За жеребца я в ответе. Но возьмем Поха. Барахло ваше и еду – все на мерина. Сверху сядет Чока. Будет показывать дорогу…

– Как бедуин в Мекку… – засмеялся Локотош. – Не усидит Чока. Рано ему в дорогу.

– Не погибать же ему здесь! – горячился Федор. – И дороги мы с тобой не знаем. А мерина мы с тобой поведем по очереди. Пусть он сидит себе наверху. Нам бы только встретиться с партизанами.

– Я сам поведу вас звериными тропами, – вызвался Бекан.

– Где они, партизаны? – спросил Локотош.

– Есть партизаны, – убежденно сказал Мисочка. – Я знаю, немцы создают против них карательные отряды из разных предателей. Хотят столкнуть нас, чтобы мы истребляли друг друга. В лагере спрашивали, кто хочет вступить в легионеры…

– А ты?

– Сам видишь.

– А как ты в плену оказался? Только честно и без обиды…

– Правильный вопрос. Чего обижаться? Человек должен знать, с кем идет в разведку. – В глазах Мисочки появилось озорство, но в темной пещере никто этого не увидел. – Значит, честно?..

– Если можно.

– Сам попросился. Возьмите, говорю, меня! Они и взяли.

– Брось заливать. Не дураки слушают.

– Чего я вас буду обманывать? Вот послушайте. Иду я раненый. Плечо осколком разнесло. Весь в крови. Но идти могу. До санбата километров двенадцать. Жара. Никаких попутных машин. Шагаю. Прошел километров семь-восемь, сел отдохнуть. Тяжелораненых-то увезли на повозке, а мне велели «своим ходом». Вдруг машина. Я вскочил с места, бегу машине наперерез. Машу здоровой рукой. Грузовик полон людей, но местечко всегда найдется для раненого. Кричу: «Братцы, подвезите!» Машина остановилась. Меня затащили в кузов. Оглядел я пассажиров, все свои. Спрашиваю: «Куда?» Молчат. «Откуда?» Молчат. «Из какой части?» Опять молчат. Мне стало не по себе. Решил спрыгнуть с машины, стал здоровой рукой стучать по кабине, а мне как врежут по кумполу… Очнулся у немцев.

– Немцы, что ли, переодетые?

– Разведчики. И машина наша – полуторка.

– А как потом? – Чока верил Мисочке. Федор мог бы сказать что угодно – был контужен, лежал без сознания. А тут как на духу: «Сам попросился».

– Потом горе мыкал.

– Допрашивали?

– Не без этого. Но не очень. Пока я очухался, в плен попали птицы поважней. Средний комсостав. Меня сразу в лагерь. Там построили нас у противотанкового рва. Сначала на наших глазах расстреляли десятка три пленных политработников. Офицер приказал остановить расстрел и обратился к нам с вопросом: кто из нас хочет добровольно вступить в похоронную команду? На размышление дал пять минут, пошел вдоль шеренги. Кто наотрез отказывался, тут же расстреливал. Ткнет пистолетом в живот и спрашивает. На «нет» – выстрел. Так и идет. Согласится человек – останется живым. Дошла очередь до меня. Думаю, умереть на войне никогда не поздно. Жив буду – может, удастся убежать. А там, даст бог, сведем счеты. Когда офицер ткнул мне в живот пистолетом: «Ты?» – я сказал: «Согласен». Остался жив. Тридцать три дня провел в лагере.