Текст книги "Долина белых ягнят"
Автор книги: Алим Кешоков
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 49 (всего у книги 59 страниц)
– Станция Батайская, конечная остановка! – торжественно объявил Айтек, подражая проводникам пассажирских поездов. Он высунул голову из теплушки, стараясь угадать по торчащим из земли дымящимся трубам, где искать дежурного по станции. Мешкать нельзя. Поезд стоит четверть часа – не больше, надо успеть выгрузиться.
Нарчо вскочил, просунул в щель голову. Он представлял себе большой вокзал с колоколом у центрального входа, красивые окна, двухэтажное здание, но ничего подобного не увидел и разочарованно спросил:
– А где же станция?
– В земле станция, понял? Протри глаза, сопя. Не видишь, из земли торчат трубы? Дым такой, словно серому коню забыли хвост прикрутить. Стало быть, к завтраку явились. – Айтек шире приоткрыл дверь вагона и, ежась от холодного ветра, подтянулся, поправил ремень, надвинул на лоб шапку-ушанку и деловито распорядился: – Ординарец, я к диспетчеру, попрошу, чтоб вагон отцепили. Ты остаешься здесь. Не доглядишь – могут до самого фронта прокатить. Лошадей готовь к выгрузке. Вещи, еду – в мешок. Погляди вокруг хорошенько, может, что-нибудь обронили. Ясно?
– Есть. – Нарчо хотел даже козырнуть по-военному, но не успел: Айтек выпрыгнул из вагона. Мальчик подумал, что было бы все-таки здорово, если бы железнодорожники не успели отцепить вагон и их повезли прямо на фронт.
Он выглянул снова. Воинский эшелон медленно покидал станцию. Взору Нарчо открылись дымящиеся развалины, похожие на еще не совсем потухшие вулканы. По земле стелился дым. То там, то здесь виднелись воронки от снарядов, мин, авиабомб, над ними коромыслом торчали искореженные рельсы, от вокзала уцелела одна стена.
Лошади хотели пить, били копытами по полу, оглядываясь на Нарчо. Хорошо было бы подвести их к водокачке и напоить досыта из торбы. По перрону сновали пассажиры с чемоданами, сундуками, мешками, куда-то пробежал дежурный в красной фуражке. Наконец теплушку отцепили, покатили назад; вагон остановился у разгрузочной площадки. Дул сильный ветер.
– По коням! – Оришев вынырнул откуда-то из-под земли.
– Едем?
– Едем, конечно, только сначала надо выяснить, куда. Конзаводов много. Добраться бы до райцентра, там дадут адрес.
– Райцентр искать долго. У нас лошади не поены со вчерашнего дня… – Нарчо помнил слова Доти: «Первая заповедь кавалериста – забота о коне».
Марем, словно подтверждая правоту Нарчо, теплыми шелковистыми губами теребил мальчика за руку, нервно мотая головой.
– Верно. Надо их напоить, да и нам подзаправиться не грех. Говорят, ехать придется километров тридцать с гаком.
– Гак – это сколько? – Про такую меру длины Нарчо в школе не слышал.
– Когда как, – отшутился Оришев, – Да ты лучше возьми торбы и топай к водокачке. Одна нога здесь, другая там. Набери воды.
– Дадут?
– Не дадут – около вагона валяется шланг.
– Нет, надо ведра раздобыть. В торбе пока донесешь, половина вытечет.
– Ведра так ведра. Беги.
Нарчо побежал туда, где дымились трубы. Он уже привык к обязанностям ординарца, к тому же теперь он еще старался хоть чуточку походить на знаменитого Петьку из кинофильма «Чапаев». В первой же землянке хозяйка дала ему пару ведер под «честное пионерское». Давно не приходилось мальчику давать это обещание… Неподалеку обнаружилась колонка, а рядом продавали кипяток. Нарчо напоил лошадей, принес полведра кипятку. Они с Айтеком попили «чаю» прямо из ведра, поели сыру и черствых лакумов. Поезда прибывали и убывали беспрерывно.
– До Ростова еще далеко? – спросил Нарчо.
– До Ростова? Рукой подать. Во-он, гляди – у горизонта раскинулся город.
– Вот бы туда, – размечтался Нарчо. – Там знакомые Кантасы, они бы приняли нас, как своих. Кантаса познакомилась с ними на съезде. Говорит, душевные очень.
– Пока нас там не ждут, – усмехнулся Айтек. – Нам конный завод нужен. А он находится вблизи станицы под названием Мечётка. Звучит-то как? Почти мечеть. Понял? Туда ведут степные проселочные дороги – грейдерные, если говорить точнее. Давай отыщем Мечётку на карте. – Айтек достал планшетку, поводил пальцем по пластмассе: – Вот она, родненькая! Смотри, и конзавод обозначен!
Конзавод они нашли быстро. Кроме него, на хуторе других хозяйств не было. Завхоз – неприветливый скуластый казак лет сорока, в галифе с лампасами – свидетельство недавней службы в кавалерии, в серой папахе, заломленной назад, держал наряд большими заскорузлыми пальцами единственной правой руки, сопел, что-то бубнил себе под нос, читал, перечитывал, а потом неприязненно глянул на Оришева:
– Нету начальства. Начальство в командировке. Вернется денька через три, не раньше. А я не имею права…
– А жить где мы будем?
– Откуда я знаю? Ищите, может, и обрящете. Но как бы не пришлось ждать напрасно. Нет у нас лишнего поголовья. Самим с полсотни кобылиц не хватает. Завод восстановили без году неделя. Отдай вам тридцать кобылиц, да еще «годных к воспроизводству», с чем мы останемся? Мы тоже конзавод. Давний. В буденновскую армию лошадей поставляли…
Оришев не знал, что отвечать.
Казак все не мог успокоиться:
– «Годных к воспроизводству»! Ишь, что пишут…
– Тот, кто выписывал наряд, видимо, знал…
Завхоз рассердился:
– Да что он знал? Мы тут сидим, и то не знаем, сколько их у нас, «годных к воспроизводству», а сколько к весне откинет копыта. Каждый день лошади гибнут. «Видимо, знал…» Я же говорю тебе русским языком: конзавод только встает на ноги, приходится скупать все, что попадется. А теперь лучшее вам отдай, а самим – сиди да кукарекай. Чего захотели? – Серая с желтизной папаха так и ходила по затылку завхоза, вены на висках и шее вздулись, лицо налилось кровью, острей обозначились скулы. – Не слышал поговорку: на чужой караван рот не разевай?
– Слышал.
– Чего ж тогда за тридевять земель пожаловал?
– Брат брату поможет – гору на гору поставят. Но есть и такая пословица. – Айтек сделал паузу, чтобы не сказать лишнего, и, не дождавшись ответа, добавил: – Те, кто выписывал наряд, рассуждали правильно. Вы встаете, мы еще на земле лежим, собственные зубы собираем. Помогите же и нам на ноги подняться. Одному делу служим. Мы же не для себя просим – для конзавода.
– Небось, в кавалерии служил?
– Приходилось. И в разведке бывал.
– О-о, видно.
– Как хотите, а мне полковник приказал не возвращаться без маточного поголовья. – Айтек решил апеллировать к авторитету полковника, но на заведующего хозяйством это не произвело должного впечатления.
– Какой полковник?
– Мой начальник. Директор конзавода.
– Тут, между прочим, хозяйством тоже не сержант управляет, а генерал. Так что не очень…
– Нечего нам грызться, как собакам. Генерал уважит комиссара. Остается только подождать. – Оришев сунул наряд в планшетку поверх топографической карты.
– Ждите, сколько хотите… – Завхоз равнодушно поглядел на планшетку, которую Айтек намеренно ему демонстрировал, встал, подошел к телефону, висевшему на стене, и стал куда-то звонить.
Выйдя на крылечко, Айтек оглядел близлежащие хаты – в какую постучаться? Все выглядели сиротливо, неприветливо, словно разучились принимать гостей. Ветер не утихал.
Улицы казались безлюдными, крыши почти на всех хозяйственных постройках завалились. Кое-где стояли одинокие деревья, будто стерегли хаты от новых бед. Уцелевший скот, видно, держали в домах. В центре поселка, вблизи заросшего камышом озера стоял самый большой дом – начальная школа. Окна большей частью были забиты досками или заложены кирпичом. С продолговатого здания клуба сорвало крышу. «Сгодилось бы под стойло для лошадей», – подумал Айтек. Нарчо понял: дела неважные. На всякий случай спросил:
– Дают?
– Держи карман шире.
– Тогда поедем назад. Чего время терять? – Нарчо думал о Ростове, большом городе, что стоит на широкой, многоводной реке, по которой в обе стороны ходят корабли. Вот бы посмотреть на корабль! Разве можно представить, чтобы по Тереку ходили суда, даже маленькие – в щепы разобьет.
– Без лошадей?! Нас домой не пустят. Не стой без дела. Иди раздобудь охапку сена, пока я с кем-нибудь договорюсь насчет ночлега. Переходим на подножный корм. Только смотри мне! – Айтек погрозил ординарцу пальцем, видимо, намекая на то, что чужое брать нельзя. Чего доброго, позарится парень на конзаводский фураж – навлечет на себя гнев и без того, видно, лютого завхоза.
Оришев обошел несколько хат. Где народу полно – дети и женщины, самим не хватает места, где просто побоялись чужих… Были хаты, откуда Айтек сам спешил уйти, потому что там держали поросят. Наконец, попалась хозяйка, которая хоть и не слишком радушно его встретила, но согласилась уступить угол на пару дней.
Худая, изможденная женщина, под глазами синяки – видно, от голода, в углах рта прочно легли морщины… Она казалась невесомой. Приглядевшись как следует, можно было понять, что она молода, просто измучена лишениями. Ее небольшой дворик был разгорожен, убогая хатенка с одним окошком покосилась набок. К ней был пристроен хлев, сейчас совершенно пустой, лишь не выветрившийся запах напоминал о животных. За хатенкой тянулись две узенькие полоски земли: огород. На одной, видно, росла капуста, на другой – картофель, кукуруза, подсолнухи.
– Ребенок у меня хворый, беспокойный. Спать не дает, – заранее предупредила хозяйка.
– Ничего. Заснем. И вам надоедать не будем. – Айтек был согласен на все, лишь бы в дом пустили. – Насчет еды не беспокойтесь, мы с собой привезли достаточно. Не на один день. Мясо есть, курица, сыр, даже хакурт. Только к нему молоко нужно.
Хозяйка и представления не имела о хакурте, спросить постеснялась, но, подумав, что это что-то очень вкусное, проглотила слюну.
– Смотрите… Жил у меня тут один, тоже из ваших мест. Уехал он. Устроился на работу неподалеку, иногда навещает, привозит подарки мальчонке. Коли сегодня пожалует, тесновато будет…
– Ничего. Мы тоже тут не задержимся. Приедет директор – договоримся с ним, и по коням. До самого Кавказа без пересадки.
Айтек переступил порог, но в хате было так темно, что ничего нельзя было рассмотреть. Выглянув на улицу, он крикнул:
– Ординарец, живо сюда!
Нарчо быстро отвязал всю поклажу, притороченную к седлам, и потащил ее в дом. Пристанище явно ему не понравилось, хоть и не было выбора. Вот если бы они подались в Ростов…
Через несколько минут по стенам хаты уже висели седла, бурки, мешки с продуктами, заменявшие ковровые переметные сумы, сложили в угол. Лошадей отвели на конюшню. Завхоз Михеич, сменив гнев на милость, позволил поставить их в стойла. Айтек решил воспользоваться случаем и посмотреть здешних коней. Из них ведь выбирать придется. Нарчо остался с хозяйкой. Он робко притулился почти у самой двери. Женщина была занята ребенком, тихо стонавшим в углу. Он лежал на большом ящике, куда в доме складывалось все – посуда, постель, одежда, а может быть, и съестное. Не глядя на гостя, хозяйка спросила:
– Как тебя зовут-то? Меня – Анна Александровна.
– Нарчо. Ординарец полкового комиссара. Мы в командировку приехали.
Хозяйка не поняла, решила, что мальчик переспрашивает: «На что это, мол, надо?», подумала – какой грубый, – и уже пожалела было, что пустила постояльцев. Однако по тону не было похоже, чтобы паренек грубил.
– Как зовут, говоришь? Нашто?
– Нарчо, – нехотя повторил мальчик. Глаза его уже привыкли к полумраку, теперь он мог разглядеть убогое убранство комнатушки. В углу стояла железная кроватка с двумя голыми досками, торчавшими из-под матраца. Такие кровати Нарчо видел в пионерском лагере. На ней вдвоем не разместиться. Под углом к ней, у стены был устроен лежак, рядом стояла немецкая канистра – по-видимому, единственное богатство в доме. Нарчо решил про себя, что им с Айтеком предстоит спать на лежаке. Над кроватью висело несколько пожелтевших фотографий в раме, рядом – закопченная керосиновая лампа. Верхняя часть стекла была отбита, ее заменяла бумажная трубка.
Укрывая потеплей жалобно скулившего малыша, хозяйка надрывно приговаривала:
– Не плачь, родненький, птенчик мой, ну, нету молока, кончилось. Пойду сейчас клянчить, кормилица наша, бог даст, смилостивится. Не плачь, солнышко…
Она приподняла крышку ящика, на котором лежал ребенок, сунула туда руку, долго шарила, но ничего не достала. Потом взяла с подоконника алюминиевую кружку, вытерла ее передником и в нерешительности замерла на миг, как бы размышляя, куда ей направить стопы.
Запах этой комнаты, запах нищеты и болезни, напоминал Нарчо родной дом, которого уже нет, родителей… Вдруг ему показалось, что они с Айтеком заехали слишком далеко. Он встревожился – найдут ли они обратную дорогу? Сюда-то ехали по рельсам, с них не свернешь, а возвращаться придется верхом – по карте, что дал комиссар.
– Нашто, проходи сюда, посиди на кушетке. Я сбегаю к соседке. Тут недалеко. Попрошу молока для Гошки. Второй день ничего не ел ребенок. Побудь с ним. Я недолго.
Нарчо молча прошел в глубину комнаты и сел на лежак. Хозяйка, накинув большой платок поверх телогрейки, вышла. Ребенок шевелил губами, словно ему не хватало воздуха. От него шел острый кислый запах. Нарчо тоже почувствовал голод, но без разрешения Айтека не смел притронуться к еде. Вяленое мясо, вспоминал он, жарят на горячих углях. Шашлык получается особенный, хрустящий, ароматный, а если варят, то с картошкой и пшеном, да еще заправляют луком. Если добавить немного молока и мелко нарезанного чеснока, получается что-то вроде чахомбили. Это сойдет и за первое, и за второе. К такому блюду хорошо подать пасту – круто сваренную пшенную кашу, которая режется ломтиками после того, как остынет, или мамалыгу из кукурузной муки. Дали бы Нарчо волю, он бы приготовил такую еду, – пальцы оближешь, варежки вместе с нею проглотишь – не заметишь. О его кулинарных способностях, правда, никто и не подозревал… Нарчо все же решился. Без спросу отрезал кусок вяленой баранины, решил сварить мальчику бульона. За этим занятием его и застала хозяйка. Войдя, она со стуком поставила кружку на подоконник. «Не дали», – понял Нарчо. Будь в комнате посветлее, он увидел бы на щеках женщины следы слез, заметил бы дрожащие губы…
Почуяв мать, больной ребенок захныкал чуть громче. «И плакать по-настоящему не хватает сил», – подумал Нарчо.
– Что, мой родной? Не дала мне молока соседка наша, не дала ни капельки. Говорит, сама все выпила. – Хозяйка кинулась к ящику, обхватила голову ребенка и зарыдала, не обращая внимания на Нарчо. Он растерянно смотрел, как вздрагивают ее худые плечи. Малыш заплакал еще сильней.
– Я сварю мясо. Для больного бульон лучше всякого лекарства. – Эти слова мать Нарчо произносила в доме всякий раз, когда кто-нибудь заболевал. Он достал торбу с пшеном, мешочек с хакуртом, все эти продукты Айтек предназначил для обратной дороги, он назвал их «НЗ» – неприкосновенный запас. Как бы теперь Нарчо не надрали уши…
Когда Оришев вернулся, в комнате стоял аппетитный запах вареной баранины. Айтек не подозревал, что это варится его «НЗ», он подумал, что хозяйка решила попотчевать дорогих гостей. В этот момент она бросала картофель в чугунок. У мешка возился Нарчо: он хотел набрать пшена, но, увидев Айтека, замер.
– Положить бы в суп немного пшена… Можно? – Голос его от испуга задрожал.
– Можно. «НЗ» уже не понадобится. Будем возвращаться поездом. – Айтек отыскал в комнате табурет и, не раздеваясь, сел, вдыхая аромат мяса.
– Поездом? – чуть не подскочил от радости Нарчо. – Лошадям в вагонах лучше – не устанут.
– Положим, вагонов для таких кляч нам никто не даст. Уедем не солоно хлебавши. Доти зажарит нас с тобой на вертеле, если вместо конематок мы пригоним здешних кляч. Да они и не дойдут: еле-еле душа в теле держится. Обшарил все. Может быть, пару-тройку еще выберем, остальное – не для воспроизводства. Оказывается, этих доходяг и без наряда колхозам продают, бери – не хочу.
– Да вы на что смотрели? – вмешалась Анна Александровна. – То, за чем вы приехали, не здесь искать надо – в Грачах. Километров двадцать отсюда. Там кобыл много, не сосчитать. Михеич хитрит. Его на хромой козе не объедешь, самого черта окрутит. Маточное поголовье отдельно содержится.
– Завхоз про это ничего не сказал!
– Михеич-то! Он за каждую конематку дрожит, сам готов кобылице хвост нести. У него снега зимой не допросишься, не то что лошадей.
– Завтра съезжу – посмотрю.
– Лучше подожди Антона Федоровича, генерала нашего. Коль он разрешит, Константин, начальник тамошнего отделения, даст тебе лошадей. А без приказа генерала он и разговаривать с тобой не станет. – Анна опять вспомнила, что Константин тоже с Кавказа. – У генерала он в чести, тот ему доверяет. Стоял у меня, а как его назначили начальником отделения – в Грачи перебрался. С Михеичем не ладит; чуть что – сцепляется, ни в чем друг другу не уступят. Коса на камень… Когда Костя тут жил, нам с Гошей легче было.
Айтек в этом «Костя» услышал многое… «Тоскует она по нему, – думал он. – Имя-то у него православное, видно, грузин или в крайнем случае моздокский кабардинец. Но все равно – кавказец, земляк, должен помочь».
– Фамилии не помните?
– Фамилии он не называл. Михеич его называет Каскул. Он без отчества.
– Молодой? Старый?
– Тридцать будет. Натерпелся за войну. Огонь, воду и медные трубы прошел, все на своей шкуре испытал. Самостоятельный. Только генералу подчиняется. И работяга. Восстанавливает хозяйство, даже Михеич доволен, говорит: «башковитый», в лошадях толк знает. Посмотрит и сразу: эта такой породы, эта – беспородная. Все понимает.
Суп с бараниной оказался отменным. Анна Александровна хотела добавить чего-нибудь своего, но Нарчо не позволил. В мешке был еще узелок с затвердевшими лакумами. Он выложил их на стол с полного одобрения Айтека. Анна Александровна накрошила лакум в бульон и, усадив ребенка на колени, покормила. Айтек и Нарчо, наголодавшись, ели шумно, с аппетитом.
– Какой он нации? – Айтеку не давал покоя «кавказец».
– Не знаю. Из мусульман. Свиней не терпит. Был у меня поросенок, думала, подкормлю, продам, куплю Гошке что-нибудь. А он, будь неладен, выпустил поросенка из свинарника, тот и пропал. И тогда поссорились, дня три не разговаривали…
Нарчо снова порылся в мешочке.
– Хакурт! Попробуйте.
Анна нагнулась, хотела сначала понюхать эту странную коричневую муку; как и следовало ожидать, хакурт попал ей в горло. Хозяйка закашлялась, из глаз полились слезы. Придя в себя, она спросила:
– Кофе? По цвету похож на кофе. – Попробовать хакурт Анна уже не рискнула.
– Это очень вкусно, только молоко нужно. Лучше всего кислое, – объяснил Айтек.
– Где ж его возьмешь…
Нарчо не мог примириться с тем, что репутация хакурта вызывала сомнение; он набил полный рот и жевал с улыбкой, наслаждаясь.
Анна Александровна положила щепотку на язык. Ей понравилось, только суховато.
– Дети очень любят хакурт, – рассказывал Айтек. – Матери дают им его в награду за послушание. И хранится он долго. Ни зимой, ни летом с ним ничего не сделается. Только от сырости держи подальше… Если во рту хакурт, разговаривать нельзя, – засмеялся Оришев. – О молчуне говорят: «У тебя что, хакурт во рту?» А если замешать на меду…
– На меду? На сладкой водичке замешаю для Гошки – попробует. Вкусно.
– С молоком бы его! – Нарчо вспомнил дом, маму, которая, позвав детей ужинать, наливала каждому по чашечке кислого молока и клала сверху две-три ложки хакурта. Нарчо перемешивал хакурт с молоком, получалась вкусная, ароматная еда.
– А еще у нас говорят, – не умолкал повеселевший Айтек, – если человек дал тебе отведать то, чего ты никогда не ел, считай, он тебе день жизни прибавил.
После ужина беседовали недолго. Хозяйка понимала: гости с дороги. Вскоре все легли.
Нарчо долго не мог заснуть. Все думал, как сделать что-нибудь хорошее хозяйке. И обликом своим, и именем она напоминала ему учительницу русского языка. Жаль только, недолго он учился… Отремонтировать хлев? Но живности нет никакой. А что, если сложить печь? Старая вот-вот развалится, дымит вовсю, а до весны еще далеко. Хорошая печь – спасение, но сложить ее не просто. Вот если бы Айтек взялся за это дело!.. Вдруг мальчику пришла в голову новая идея – а может, купить ей козу? Это дело. Анна ведь в долг брала козье молоко для ребенка. Дороговато, конечно. Командировочных не хватит, придется добавить и те, что дала Кантаса. Нет, так нельзя, до дому еще далеко, мало ли что ждет впереди. Нарчо спорил сам с собой: внезапную мысль, как непослушного жеребенка, он старался загнать назад, в вольер, а она лезла на волю, не давая ему покоя.
Гошка, наевшись бульона, мерно посапывал. Ребенок, может быть, первый раз за много месяцев сытно поел. Анны Александровны словно не было дома, до того тихо она лежала. Айтек как завалился, так и захрапел, изогнулся, уперся коленками в бок Нарчо, а головой – в плечо. Хозяйка гостеприимно предлагала гостям единственную кровать и хотела сама устроиться вместе с ребенком на лежаке, но Айтек наотрез отказался: «Разве табунщики спят в кровати? Их дом – пещера, одеяло – бурка, матрац – трава, а подушка – седло». Тогда хозяйка принесла им охапку соломы, расстелила ее между низким лежаком и стеной. Айтек покрыл солому кошмой, которую не забыл прихватить с собой, и постель получилась что надо.
Утром Айтек поедет в Грачи. Восемнадцать-двадцать километров – не расстояние, к вечеру вернется. Посмотрит коней, которых Михеич держит вдали от посторонних глаз. Да и «земляк» его заинтриговал. Кто он? С этими мыслями Оришев заснул – как в бездну провалился.
Утром, открыв глаза, Нарчо подумал, что проснулся раньше всех, хотел встать и наколоть дровишек. Глянул – Айтека и след простыл. Приподнялся на локте, посмотрел на кровать – а там один Гошка. «Вот ленивец, все проспал!» – рассердился на себя мальчик. Комиссар бы засмеял его. Он быстро обулся (спал Нарчо одетым, как табунщики в горах), хотел выйти наружу и в дверях столкнулся с хозяйкой. В руке Анна держала все ту же чуть помятую солдатскую кружку. Та была пуста. Нарчо догадался: Анне хотелось дать сыну хакурта с молоком, как советовал Айтек.
– Куда вы так рано делись?
– За молочком для Гошеньки бегала.
День обещал быть пасмурным, холодным. Ветер не затихал ни на минуту и с такой силой качал голые деревья, будто хотел вытрясти из них душу.
Нарчо представил себе соседку – злую, жадную старуху. Что бы сделать такое этой ведьме, чтобы она не смела отказывать в молоке голодающему ребенку? Ладно, утешал он сам себя, раз обратно поездом ехать, нечего баранину беречь. Только куда чуть свет исчез Айтек? Сбегать на конюшню? Как там Марем и Тузер? Айтек, наверное, к ним пошел.
Анна подошла к кровати, откинула одеяло и взяла на руки голенького мальчика. Нарчо ужаснулся: таких тощих детей он никогда не видел. Можно пересчитать ребрышки, каждая косточка видна и на ручках, и на ножках, белесая головка болтается, шейка толщиной с большой палец Айтека…
– Где живет козина мама? – Нарчо от волнения стал косноязычен.
– Какая козина мама?
– Да та, что молока не дала.
Хозяйка не спешила с ответом. Вдруг паренек пойдет отнимать молоко силой? Тогда убегай с хутора. И так она здесь пришлая, и так все на нее смотрят, как на чужую.
– На что тебе? Коза-то собственная, не колхозная. Хочет – продаст, не хочет – не даст. Давала, пока верила… Теперь видит, не из чего мне возвращать долг, отказала. – Анна укутала ребенка в тряпье и держала его теперь на одной руке, не чувствуя тяжести, держала, словно то была кукла, а ведь Гоше уже исполнилось два годика.
– А если долги уплатить, сговорчивей будет? – Нарчо взял бурку, стряхнул с нее солому, повесил на стену, хотел подмести веником мусор и вынести.
– Чем платить-то? – хозяйка обернулась к мальчику, посмотрела на него глубоко запавшими глазами; в них не было ничего, кроме отчаяния. – Эвакуированная я. Из Харьковской области. Немцев прогнали – поехала на свой хутор: от нашей хаты даже горсти пепла не осталось. Ветер развеял. Все сожгли, окаянные. Пришлось возвращаться сюда. Тут хоть крыша над головой, работа – какая ни есть. Директор обещал дать овса или ржи в счет зарплаты.
На Нарчо словно скала обрушилась. «Даже горстки пепла не осталось…» Он вспомнил свой дом, в котором сгорели и родители и сестренка. По щекам покатились слезы, щеки запылали. Он отвернулся, чтобы хозяйка ничего не заметила. Схожесть судеб сблизила Нарчо с этой несчастной женщиной, с ее погибающим от голода ребенком. В крошечном страдальце, дышащем на ладан, он ощутил брата по несчастью, которому надо помочь. Нарчо резко смахнул рукой слезы, будто лозу рубил, овладел собой и твердым голосом спросил:
– Задолжала много? – В глазах Нарчо сверкала безоглядная мальчишеская решимость. – У меня есть командировочные. Я заплачу.
– Командировочные?
– Ну да. Комиссар приказал дать нам денег на дорогу. А я не потратил ни копейки. Назад ехать – билетов не покупать, да и ехать-то одну ночь. Я заплачу твой долг, только скажи, кому…
Анну Александровну его слова тронули до слез. Она подошла к Нарчо, прижала к себе его голову.
– Родненький ты мой, сердечный… – Хозяйка вдруг подумала: они же приехали целый табун кобылиц покупать. Значит, при деньгах. Анна Александровна ужаснулась. Подумать только – денег в мешке на тридцать лошадей. Не дай бог, узнают бандиты, всех перебьют и завладеют мешком.
– А твой… как его, старшой? Он разве позволит? Может, не хватит на коней…
– Да нет же. Я заплачу свои.
Анна Александровна со страхом глядела на мешок, из которого вчера гости извлекали угощение. Как это старшой так неосмотрительно оставил мешок в углу! Теперь из дому и выйти не посмеешь. Надо караулить добро. Нарчо, словно угадав мысли хозяйки, подошел к мешку, развязал, вытащил мясо, отрезал перочинным ножом три кусочка на завтрак, затем извлек что-то еще, завернутое в тряпье, подумал-подумал, держа большой сверток в руках, и снова сунул в мешок.
Убедившись, что у ребят в мешке не пачки ассигнаций, Анна Александровна успокоилась, занялась уборкой, уложив ребенка в подвешенную к потолку качалку.
– Ты не горячись. Твой старшой в сторону конюшен пошел. Я видела. Придет – посоветуйся, а то еще накажет тебя. Деньги-то общественные, от государства. Откуда у тебя свои на козу? Макаровна знаешь как дорожит скотиной. Увидит, что покупатель дельный, – заломит несусветную цену. Давай лучше займемся завтраком. Я пойду в погреб, картошечки достану, капусты. Картошка с бараниной будет вкусная.
– По-моему, Айтек уехал, – сказал Нарчо неуверенно.
– Куда? Натощак-то далеко не уедешь. Где он поест? Столовых нет. Не открыли еще. Все собираются, собираются, никак помещения не найдут. Это потребсоюз мудрит. Мало ли пустых хат? Почини крышу – вот тебе и помещение.
– Айтек никогда не завтракает. Что-нибудь перехватит – и на целый день. Вечером ест хорошо. Настоящий табунщик.
– То-то он тощий, как из концлагеря. Ты все же сбегай посмотри – не видать ли его на конюшне. А я пока состряпаю завтрак.
– Сначала я дров наколю, – солидно промолвил Нарчо, вспомнив родной дом, где каждое утро он рубил дрова, чтобы мать могла вовремя приготовить завтрак. В аулах ведь едят только утром и вечером; весь день проходит в трудах и хлопотах, поэтому у горцев даже в языке нет слова «обед». – Если еще что надо, скажи, я все умею, не маленький.
– Какой ты хороший! Не надо больше ничего. Меня и так совесть ест поедом – не я гостей угощаю, а гости меня. Иди, милый; наколешь дров – хорошо, нет – сама наколю. Зови лучше сюда своего Айтека.
Нарчо вышел, огляделся по сторонам. Туман окутал хутор со всех сторон. Откуда-то доносилось куриное квохтанье, вдруг протяжно замычала корова. Нарчо глянул на кривобокую хату поодаль, словно придавленную заросшим бурьяном крышей. «Там живет «козина мама», – подумалось ему. Хата словно присела – будто курица на яйцах. Оград не было видно. Кое-где стояли уцелевшие деревья, можно было разглядеть и огороды у самых хат и поодаль.
Нарчо посмотрел-посмотрел вокруг и принялся за дело. Кряхтя и сопя, отколол от большого бревна кучу щепок, отнес в хату и побежал на конюшню. Там шла утренняя уборка: бородатый старик выметал из стойл свежий, дымящийся конский навоз. Нарчо сразу узнал своего Марема, тот тихонько заржал, вскинул голову. Тузера не было видно.
– Ты куда, пострел? – старик угрожающе поднял метлу, давая понять, что шутить не собирается; видно, принял Нарчо за здешнего мальчишку, вознамерившегося стащить у него охапку сена для коровы, но, присмотревшись, спросил: – Чей такой шустрый?
– Ничей. Я приехал в командировку! – Нарчо очень нравилось слово «командировка». Ему казалось, что достаточно употребить это слово, как люди станут относиться к нему, Нарчо, с уважением и даже почтут за честь оказать ему содействие. – Я хочу посмотреть наших лошадей. Вчера завхоз Михеич разрешил поставить их здесь.
– Каких лошадей? Одна вон стоит непоеная-некормленая с вечера. На другой чуть свет ускакал кто-то… Чего на нее смотреть? На лошадь не глазеть надо, а кормить и поить, если ты джигит. Ежели ты губошлеп, то, конечно…
Большего удара для Нарчо быть не могло. Хороши табунщики! За таких в ауле никто своих дочерей и замуж не отдаст. Жаль было смотреть на голодного гнедого мерина. Бедный Марем! Комиссар глянул бы на Нарчо с презрением. «Это так ты заботишься о боевом друге? Мне такой ординарец не нужен». И, конечно, не взял бы Нарчо на фронт… Мальчик жалобным голосом сказал:
– Я думал, Айтек задал им корм.
– Какой Айтек?
– Который уехал. Можно я возьму охапку сена?
– А ты его косил? Чужим коням фураж скармливать – сами на бобах останемся. Зима на носу. Кто знает, какая она будет. Откель пожаловали-то?
– Мы с Кавказа. С конзавода, – с достоинством отвечал Нарчо. Может, старик, услышав про конзавод, уступит?
– Командированные с конзавода? А-а! Вот оно что. Тогда дело другое. Командированные! – заинтересовался старик. – С конзавода.
Нарчо вывел Марема из стойла, почистил, напоил его, снова поставил на место и дал сена. Старик ничего не говорил. Нарчо немедленно принялся помогать старому конюху убирать конюшни (как бы отрабатывая охапку сена). С этим делом он справился так хорошо, что старик даже похвалил его. Марем шумно жевал, временами оглядываясь на хозяина, который рьяно подметал конюшню, убирал вилами навоз, выбрасывал затоптанные подстилки и клал на землю свежую солому. Работа не мешала Нарчо рассказывать о себе, о своем конзаводе и, конечно, о комиссаре, который строго-настрого приказал не возвращаться без кобылиц.
– Батько у тебя дома аль на фронте?
По тому, как мальчик сразу сник, затих, зашмыгал носом, старик догадался, что сказал что-то не то. Конюх замолчал и остановился, опираясь на вилы. Вздохнув, он вытащил из кармана бархатный кисет, из кармана достал газету, скрутил цигарку.
