Текст книги "Долина белых ягнят"
Автор книги: Алим Кешоков
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 59 страниц)
Происходила непонятная суета. Апчара по-другому думала о военных, о военной дисциплине, о военной четкости. Отдан приказ – выполняй. Прозвучала команда – действуй без промедлений. Но вот, оказывается, комиссар отдал распоряжение, а выполнить его никто не может. Машины не оказалось на месте. Якуб Бештоев, которому поручили все исполнить, бегал, кричал, грозился, но толку от его беготни было мало.
И все потому, что Солтан Хуламбаев отдал поспешное и непродуманное распоряжение. Он ведь скорее партийный работник, чем военный. Недавно еще работал первым секретарем райкома. И все знали – не выносит секретарь женских слез. Чтобы разжалобить, просительница пускала слезу или даже только платок подносила к глазам, Солтан махал руками и поспешно говорил: «Ладно, ладно, будь по-твоему, только ради бога не плачь». То же самое произошло и сегодня. Увидев слезы на глазах Апчары, Солтан уступил политотдельский грузовик под посылки.
Уступил, сам уехал, а грузовика не оказалось на месте. Только полуторка дивизионной газеты была тут, но как выгрузить из нее вмонтированную печатную машину и все шрифтовое хозяйство.
Делегаты вернулись на полустанок, где их ждала Узиза.
– Сначала позавтракаем, – предложил Чоров.
Узиза радостно начала хлопотать. На крышке чемодана, как на столе, она разложила еду и поставила даже бутылку водки. Более того, достала пластмассовые стаканчики, которые ее муж обыкновенно брал на рыбалку. Эти стаканчики Узиза захватила с собой нарочно, чтобы напомнить мужу домашнее тепло и весь уют мирного времени.
– Видели вы комдива? Что он сказал? – Узиза расставляла стаканчики и ждала ответа.
– Велел поворачивать оглобли назад.
– Так и сказал? – Пластмассовый стаканчик выпал из рук Узизы.
Не могла Узиза вернуться, не повидав мужа. Сколько лет они ждали ребенка, но аллах не давал детей. И вот наконец Узиза забеременела. Все старухи предсказывают сына. Хотелось показаться мужу: гляди, жди наследника. Это хранило бы его в бою. А если и случится самое страшное, все же он знал бы, что род не кончается, вырастет сын…
Чоров налил водки, но пить не хотелось. Как быть? Оставаться здесь или вернуться домой? Когда Солтан предложил свое решение комдиву, тот не сказал, что это разумно. Наоборот, он внутренне как будто не согласился с ним и все оставил на совести Солтана. А ведь он, комдив, куда больше знает об истинном положении дел. Если немцев не смогли остановить на заранее укрепленных рубежах, то удержат ли их водная преграда и плохо вооруженная кавалерия? Нет, лучше, если Чоров увезет свою делегацию. Сегодня это еще возможно, а завтра… что будет завтра?
– Апчара, а сколько до Дона?
– Километров пятнадцать-двадцать.
– Танкам один час хода.
Узиза совсем сникла. Ей не хотелось ни пить, ни есть, хотя в горле пересохло. Она невольно оглянулась на полустанок. Маневровый паровозик, который час назад перетаскивал с места на место вагоны, исчез, воцарилась гнетущая тишина.
– Мое предложение… – Чоров подумал, отхлебнул водки, сморщился. Водка не шла, а женщины ждали. – Это даже не предложение, это приказ. Ехать домой. Здесь склады. Боеприпасы, продовольствие для фронта. Мы доставили подарки до складов дивизии, доложили командованию. Наша совесть чиста. Мы выполнили задание руководства республики. Не удалось увидеться с родными и близкими? Не наша вина.
– Спишем за счет войны? – чуть не плача сказала Апчара.
– Да. Спишем за счет войны.
«С другой стороны, – продолжал размышлять и колебаться Чоров, – Солтан Хуламбаев оставил здесь все свое политотдельское хозяйство и намерен вернуться за ним. Может быть, и через неделю еще не произойдет ничего страшного? Если немцы подойдут близко, то железная дорога перестанет работать. Что делать тогда с беременной Узизой? Кому она нужна? Какая машина возьмет ее, чтобы потом с ней возиться?»
Апчара вспомнила Чоку, который говорил ей на прощание, что война – не танцы и чтобы она не задерживалась, возвращалась домой. Как всегда, прав был Чока.
– Ну, что ж, если надо – вернемся. – Первой отозвалась Апчара на приказ руководителя делегации.
– Я – что? Я – платок на голове. Есть ветер – играет, нет ветра – лежит неподвижно. Я ждала ветра радости. Дай бог, чтобы не встретили мы большей печали, горшего горя. Возвращаемся не куда-нибудь, а домой… – Чтобы растопить ком, подкативший к горлу, Узиза хлебнула водки, но поперхнулась и закашлялась.
Но тут грустные размышления незадачливых делегатов прервались самым неожиданным образом. Подкатила машина за посылками. Трехтонка из Баксанского полка Нацдивизии, которую сумели где-то в степи перехватить политотдельцы. Когда машина остановилась и шофер открыл дверцу, Апчара даже и не закричала, а завизжала от изумления и восторга. Если бы в кабине оказался сам Альбиян, наверное, Апчара обрадовалась бы не больше.
Шофер и сам удивился, мгновенно выскочил из кабины, и в то же мгновение Апчара бросилась ему на шею, чего, конечно, не сделала бы в ауле.
– Аслануко! Откуда ты?
– «Эх, чарочка, вино красное…» – тотчас вспомнил школьный поэт свою частушку. – Вот это встреча! А я еще не хотел ехать, ругался с политотдельщиками. Даже кричали на меня. Эх, если б я знал!..
– Вот и встретились земляки. – Чоров был доволен, что наконец пришла машина.
Могла ли Апчара объяснить своему руководителю делегации, что Аслануко не просто земляк, одноаулец. Ведь он был влюблен в Апчару. Писал ей стихи. Как была бы счастлива неугомонная Кураца увидеть своего сына живым и здоровым.
Начали нагружать машину посылками, но Апчара и Аслануко не принимали в этом участия. Не до этого было им. Шутка ли. Школьные друзья встретились, и где? На фронте. Вопросы так и сыпались, но первый вопрос задала Апчара, и был этот вопрос о брате.
– Правда ты его видел? Когда? Или ты нарочно говоришь, чтобы меня успокоить?
– Вот доказательство. – Аслануко выставил напоказ ногу, и была эта нога обута в старинный хромовый сапог на высоком каблуке. Этот сапог надеть бы плясуну из ансамбля песни и пляски, так не вязался он с засаленными гимнастеркой и пилоткой фронтового шофера. Апчара сразу узнала отцовские сапоги, которые Хабиба силой всучила Альбияну в надежде, что они спасут и сохранят сына, как когда-то спасли и сохранили его отца.
– Поменялись, что ли, вы сапогами?
– Было бы что менять. Так отдал их мне Альбиян, да еще и спасибо сказал. Клянусь, не хотел я их брать. Да и к чему мне такие «модные» сапоги, если я все время в машине. На акселератор жать хорошо и в сыромятных чувяках. В таких сапогах хорошо перед начальством каблуками щелкать, но мне не приходится. Видишь, какие каблуки? В пору на бал. Увидел меня Альбиян в сыромятных чувяках, отозвал в сторону. «Что, говорит, позоришь кавалерийскую дивизию, пойдем, сапоги дам». Повел меня к себе, вынул из мешка, померил я – в самый раз. Так и ношу. Память от земляка.
– Рядовой, а ходишь в хромовых. Не ругают?
– Может, увидят сапоги, офицерское звание дадут, – засмеялся Аслануко и щелкнул каблуками, как это делают бравые бойцы, когда отдают рапорт своему командиру или докладывают об исполнении приказания. – Как там наш ансамбль песни и пляски?
– Какой ансамбль! Одни девушки. Парней в ауле совсем нет, если не считать горбатого Питу Гергова. Всех забрали… Мальчишки до ансамбля еще не доросли.
Узиза с завистью поглядывала на счастливую пару.
– А мы с твоим братом ездили в артсклады. Матчасть получали. Хотели дать нам минометы без мин. Знаешь, как Альбиян расшумелся! Лейтенант, а кричал на капитана. «Миномет без мин – это самоварная труба! Как мы в бой пойдем с самоварной трубой?» Дали…
– Два комплекта?
– Откуда знаешь?
– Комдив сказал.
– Хочешь встретиться с братом?
– Хочу ли?!
Апчара рассказала, сколько у нее поручений. Она побежала в вагон, принесла узелок и письмо для Аслануко. Кураца сама приходила к Апчаре, и Апчара теперь была счастлива выполнить хоть одну просьбу. На аульских сходках, где слово обычно предоставлялось только мужчинам, председательствующий иногда шутил: а сейчас будет говорить первая женщина среди мужчин и первый мужчина среди женщин. Все понимали, что речь идет о вдове Кураце. Вдова выходила и, шутливо, по-мужски проведя «по усам», начинала говорить. Сход ее слушал.
Отец Аслануко был упрямым и молчаливым человеком. Погиб он глупо, из-за своего же упрямства. На кирпичный завод привезли новый двигатель, который заводился ручкой. Надо было долго и сильно крутить, прежде чем мотор «схватывал» и начинал тарахтеть. Отцу Аслануко поручили освоить двигатель. Он крутил минуту, другую, двадцать, сорок минут и… упал замертво. Врачи определили разрыв сердца.
Аслануко пошел в мать – веселую и говорливую Курацу.
Апчара тоже не лезла в карман за словом. Она уже рассказала, что заведует молодежной молочнотоварной фермой, что ее выбрали в бюро райкома комсомола, что она руководит на ферме военным кружком. Не утаила и того, как опростоволосилась с рукопашным боем. Аслануко, слушая ее, весело хохотал.
– Зато на деревянные минометы Альбияна огромный спрос. Возят из аула в аул. Изучают.
Аслануко хохотал еще пуще.
Пока они разговаривали и смеялись, на грузовике выросла гора посылок. Чоров старался, чтобы этим первым рейсом увезли лучшие посылки. Он знал, где что лежит, и, выбрав ящик, подписывал его тому, кому хотел. Апчара тоже выбрала из целой горы посылку для Аслануко, кроме той, что ему послала мать. От обоих ящиков – от материнского и от общего – вкусно пахло вяленой бараниной, жареной курицей, сыром. Известно было, что там есть и вино. Парню очень хотелось сейчас же открыть хоть одну посылку, но он отложил это удовольствие до той минуты, когда в полку станут выкладывать содержимое ящиков и хвастаться друг перед другом. Торжественная и веселая будет минута!
– Ну вот. А мы поедем назад и ничего этого не увидим, – загрустила Апчара. – Ты расскажи хоть нашим, как нам хотелось самим раздавать посылки и письма, как нам хотелось встретиться с ними.
– А ты не уезжай.
– Как?
– Поедем со мной. Довезем посылки до нашего полка. Машуковцы все там. Посылки мигом разберут. Это все равно, что курам насыпать горсть зерна. Тук-тук! И – ни одного зернышка. Все подобрано. Я обещаю доставить тебя до этой станции раньше, чем произойдет вечерняя смена караула.
– А это возможно?
– Машина! Мотор новый. Только газуй!
Прислушавшись к разговору Апчары и Аслануко, Чоров помрачнел.
– Ты забываешь, что я отвечаю за тебя не только перед твоей матерью, но и перед руководством, которое нас сюда послало. Ты не имеешь права распоряжаться собой. Тебе хочется повидать брата? А разве Узизе не хочется увидать своего мужа – комиссара полка? Чем ты лучше ее?
– Я обещаю привезти ее до вечера! Вы же не уедете сегодня?! – взмолился Аслануко. – Раздать посылки – минутное дело. Дорогу я знаю. Два раза ездил…
Узизу опять уколола совесть: из-за меня не пускает.
– Пусть едет. Пусть хоть она увидит моего комиссара. Он узнает, что я здесь, и улучит момент, хоть на минуту приедет ко мне.
– Знал бы, что вы за женщины, – никого бы не взял. Или не поехал бы совсем, – не на шутку рассердился Чоров. – Я думал, хоть чуть есть ума: как слепой теленок тычется в горящую головешку, а думает, что кукурузный початок, так и вы… Это же война! Части вступили в бой…
Аслануко сдался, затих. От вина за едой отказался. Никто и не настаивал. Чоров решил, что подавил этот небольшой бунт. Машина с посылками была готова к отправке. Бойцы туго перетянули весь воз веревками, чтобы ни один ящик не потерялся в пути.
И вдруг Апчара решительно заявила:
– А я все равно поеду.
Чоров кусок не донес до рта.
– Я снимаю с себя всякую ответственность. Узиза – свидетель. Учти, я сам доложу все твоей матери. И еще кое-кому. Я имею в виду организацию, пославшую тебя…
– Я сама себе хозяйка. Есть же в полку девушки. В случае чего и я даром хлеб есть не буду. Не маленькая. Есть у вас девушки, Аслануко?
Аслануко замялся. Он рядовой, а Чоров получается вроде командира, нельзя вступать в пререкание. С другой стороны, почему не сказать, что в полку, правда, мало, но есть и девушки: связистки, медицинские сестры. Однако он избрал третий путь.
– Раз нельзя – порядочек. У нас как? Командир сказал – точка. Если я сказал: к вечеру Апчара будет здесь – это тоже слово бойца. Другое дело – верить этому или нет.
– Где же точка? Одна болтовня!
– Есть болтовня! Разрешите ехать?
Чоров заколебался. Хуламбаев обещал вернуться с места новой дислокации завтра и просил подождать его здесь. Значит, так или иначе, придется сидеть сутки. Может быть, даже двое. Не лучше ли разрешить Апчаре поехать, если шофер клянется, что доставит ее сюда к вечеру? Пусть даже к утру…
– Вот что, товарищ ефрейтор. Ты – военный, слов на ветер бросать нельзя. Клянешься мне, что ты к вечеру или ночью доставишь сюда Апчару?
– Да, если…
– Никаких «если». Она должна стоять на этом месте не позднее утра. Ясно?
– Ясно.
Апчара не дослушала разговора мужчин. Она пулей влетела в кабину грузовика.
Гора ящиков заколыхалась на трехтонке, и все окуталось облаком пыли.
ПЕСЕНКА АСЛАНУКОАслануко от радости не мог прийти в себя. Он как увидел Апчару, так и не закрывал еще рта: говорил, говорил, пересыпая разговор шутками, песенками, словно боялся, что, стоит ему замолчать, сразу исчезнет Апчара. Если бы он во сне увидел ее, и то целый день пел бы потом от радости, а тут – вот она, живая, красивая, теплая, в его кабине, бок о бок с ним, даже не надо протягивать руку, шевельни только локтем и невольно дотронешься до нее. Сидит радостная, взволнованная, как и он, скользит глазами по широким степным полям.
Аслануко боялся дотрагиваться до Апчары, словно она была под током, но, опустив руку на сиденье, он попадал ладонью на край ее платья, и этого ему уж было довольно.
Эх чарочка —
Вино красное,
Апчарочка
Огнеопасная!
Так он пел вслух, а про себя повторял и еще одни слова:
К Аслануко попадешь,
От объятий не уйдешь.
– А ты мечтала ли попасть к Аслануко в машину?
Апчара рассмеялась. Она была счастлива, и не существовало для нее никаких тревог, никакого фронта, и жаркий июльский день не сулил ничего, кроме все того же огромного неожиданного счастья.
Небо впереди чистое, как будто его ополоснули хорошим ливнем, только кое-где на горизонте проступали странные желтоватые подтеки, а над станцией железной дороги (впрочем, Апчара не знала, что это станция) низко стлался черный дым.
– Как мне было мечтать! Еще пять минут, и Чоров увез бы нас домой. Его напугали до смерти, сказали, что за Доном уже гуляет немец. Неужели правда?
Аслануко не хотелось говорить о немцах. Черт с ними. Лучше говорить о матери, о школе, о школьных днях, об ауле. Когда выпадет еще такой случай? Он даже поехал тише, чтобы продлить эту радость. Он уже снова любил Апчару, как раньше, в те мальчишечьи годы.
Обстановка постепенно стала меняться. Тяжелые грузовые машины стали все чаще попадаться на дороге. Некоторых обгоняли они, но чаще обгоняли их, заволакивая весь мир душной пылью. Апчара хотела закрыть боковое стекло, но стекла не оказалось. Вместо него дребезжал в дверце кусок фанеры, который не поднимался.
– Кто его знает, где теперь немец. Везде. И на небе тоже. Бомбит, не знаешь, куда уклюнет. Да ну его. Пусть его съест моя собака. Так когда ты мою маму видела?
– Посылочку-то она сама принесла. На заводе живет. Здорова. Я расскажу ей, как ты хорошо устроился, будет рада. Шофер! Это не то, что сидеть в окопах и палить из миномета…
– В окопах опаснее. Это точно! Я знал, что делал. Помнишь, отговаривали меня: не ходи на курсы шоферов. Не бросай школу. А я не послушался. И в школу ходил, и на курсы бегал. Совсем как мальчишки, которые в одной и той же сумке носили и коран и учебники, потому что утром ходили в школу, а вечером – в медресе. Вот и я совмещал. А я помню, когда тебя привели в первый класс…
– А-а! Мне до сих пор совестно…
– А что? Разве ты поступила неправильно? Обещала – давай.
Вспомнила Апчара тот забавный случай. Чтобы записать Апчару в первый класс, к Хабибе пришла молодая учительница. В руках у нее была красная сумка на золотистой цепочке. Апчаре в школу ходить не хотелось. Не знали, как с ней быть. Вдруг учительница заметила, что девочка не сводит глаз с ее красной сумочки.
– Хорошо, девочка, – сказала она, – если ты придешь в школу, я тебе эту сумочку подарю.
Апчару посадили за первую парту. Учительница начала объяснять урок. Вдруг Апчара поднялась, подошла к столу, взяла сумочку и спокойно направилась к дверям.
– Ты куда, девочка? Урок еще не кончился.
– Я за сумкой пришла, а не учиться!
Долго еще потом учителя повторяли нерадивым, не выучившим уроков ученицам: «Ты что, учиться пришла или за сумкой?»
– А я, по правде говоря, жалею, что бросил школу.
– Почему?
– Кто знает, может быть, теперь я не баранку бы крутил, а командовал эскадроном. Смотрю я, наши командиры – все мои одногодки. Есть даже моложе меня. Твой брат мне ровесник, а уже командир, взвод под его началом.
– Ах, скорей бы его увидеть!
– Не волнуйся – увидим. А как Чока? Как он пишется: Мутаев или Диданов?
– Чока что! Его чаша на верхней полке – как у нас говорят… Тебе его не достать… Начальник штаба пастбищ. Командует дивизией из девушек и мальчишек.
– Вот кому повезло. Видно, он пловец отменный. Он не секретарь ли райкома?
– Секретарь.
– Ты смотри! Два поста. Какой незаменимый! Кругом ему везет.
– А еще в чем?
Аслануко улыбнулся, посмотрел на Апчару. Но машина попала в яму. Оба подскочили. Апчара ударилась головой о крышку кабины. Схватилась руками за ушибленное место.
– Эх, дорожка фронтовая… – процедил Аслануко, со злостью нажимая на слово «фронтовая», будто оно бранное, нецензурное…
Апчара поправила волосы.
– Так в чем еще везет Мутаеву?
– Как в чем? Ты – его невеста. Ну ничего, кончится война, тогда…
– Что же тогда?
– Пересмотрим.
– Что пересмотрим?
– Женихов. Кто упадет в цене, а кто повысится. Фронтовики свое возьмут.
– А ты уже фронтовик? Почему же кругом так тихо? Честное комсомольское, я не вижу, чего тут бояться. Чоров говорил: мы в действующей армии, а вот мы едем как у себя в колхозе на прополку кукурузы. Посмотри на поля. Урожай пшеницы будет на редкость.
В радиаторе закипела вода. Пар выбивался из-под пробки, брызги летели на ветровое стекло, спекалась пыль, и стекло делалось непроглядным. Аслануко остановил машину, отвернул пробку, и кипяток, ударив фонтаном, чуть не ошпарил его. Мокрой тряпкой Аслануко долго тер ветровое стекло, особенно ту его половину, где сидит Апчара. И тут в небе послышалось пение жаворонка.
Апчара подивилась ему и вспомнила, что рассказывает о жаворонке кабардинская сказка. Выпорхнет жаворонок из травы, поднимаясь все выше и выше, а сам поет травам, из которых только что вылетел: «Я лечу в небо. Я лечу к богу. Я лечу за волами. Бог мне их обещал. Пригоню я на землю волов, вспашу поле и луга, чтобы земля была мягкой и доброй, чтобы круглый год зеленела на ней трава».
Так летит жаворонок все выше и вдруг камнем падает вниз. Что случилось? В чем дело? Оказывается, он забыл поводок, а без поводка не приведешь и волов. Отдохнет птичка в густой траве, снова поднимается вверх, снова поет ту же песню. И все повторяется сначала.
Апчара подумала: не пора ли и мне, как жаворонку, вернуться в свою траву? Не дождутся моих волов ни Чока, ни мама.
– Порядок! – Аслануко долил в радиатор воды, закрутил пробку и снова сел за баранку: – «Эх, чарочка – вино красное…» На этот раз Апчара сама продолжила, шутливо переиначив: – «К Аслануко попадешь и домой не попадешь».
Потом сразу перешла на серьезное, будничное, надвигающееся, как гроза:
– Смотри, как безлюдно вокруг. Село, а ни души. Словно вымерли все. Ставни закрыты, даже кур нет.
Аслануко не отозвался. Проехали безлюдную станицу, и дорога стала шире. Машинам теперь не было ни конца ни края. Мчались грузовики с орудиями на прицепах. Рессоры прогибались под тяжестью, образуя оборотную дугу. Колонны бойцов шли по обочинам дороги.
– Почта, давай посылку! – кричали красноармейцы, думая, что машина почтовая.
Красноармейцы шли в запыленных гимнастерках, в полной боевой выкладке. На их спинах, словно нетающий иней, лежала соль. Они несли на себе разобранные пулеметы и минометы. Высоко торчали длинные противотанковые ружья. Руки оттягивали коробки с пулеметными лентами. На боку – противогазы, гранаты.
Апчаре стало жалко их. Будь ее воля, она раздала бы им все посылки, пусть поедят, подкрепятся.
Впереди темнел горизонт.
– Дождь будет или гроза.
Аслануко беспокойно заерзал на сиденье:
– Это не дождь. Это – фрицы…
Апчара не поняла, взглянула на шофера. Тот все чаще высовывался из кабины, поглядывая на небо. Конечно, благоразумные шоферы пассажиров сажают в кузов, чтобы те следили за «воздухом». Но разве мог Аслануко послать на гору ящиков Апчару, одно прикосновение к которой бьет его, все равно как искра зажигания.
– Ну и что они, фрицы?
– Бомбят. Видать, подожгли нефтехранилище. Не дорога – дымовая завеса.
Вдруг Апчара ткнулась лбом в ветровое стекло. Только потом уж она услышала вокруг себя взрывы, взрывы, взрывы. Она метнулась было в сторону Аслануко, но тот, в свою очередь, метнулся и выскочил из кабины. Все смешалось с дымом и пылью. Держась за дверцу кабины, Аслануко прислушался к гулу и сообщил:
– «Рама» – разведчик. А ягодки впереди.
Действительно, когда пыль рассеялась, Апчара увидела одинокий самолет, похожий на дверную коробку.
– Надо торопиться. На след наводит…
– Почему вокруг столько пыли?
– Кавалерия идет широким фронтом. Только боевая техника и обоз двигаются по дороге. Конники же идут через поля, сады, огороды – напрямик, воздушного прикрытия-то нет. Но с воздуха все хорошо видно. Сейчас бросил бомбы разведчик, который обнаружил цель. Наверняка он уже вызывает большую авиацию. Жди бомбежки.
Аслануко стал чаще выглядывать из кабины, хотя все вокруг – и земля и небо – было затянуто пеленой серой пыли. Легко наткнуться на повозку или на пушку на конной тяге. Веселость Аслануко как рукой сияло. Надо еще сдержать слово и доставить Апчару к ночи на станцию.
На дороге оживление перерастало в тревожный беспорядок. Ездовые хлестали мокрых, взмыленных лошадей. То и дело попадались опрокинутые повозки. Конница, сторонясь дороги, шла через пшеницу. Апчара поняла наконец, что она в действующей армии. Действительно, войска приведены в действие. Что из того, что нет еще боя, каким Апчара привыкла видеть его в кино? Однако навстречу попадаются санитарные машины, а то просто грузовики, которые везут раненых. Значит, где-то близко идет бой. Иногда дорогу загораживают огромные гурты скота, вереницы телег с домашним скарбом. На телегах сидят детишки. Усталые женщины идут рядом, держась одной рукой за телегу. Не меньше людей усталые волы тянут по пыльной дороге белые нити слюней.
Повеяло дыханием войны.
Между тем выехали на шоссе. Аслануко спросил у всадников, не из Баксанского ли они полка? Оказалось, баксанцы двигаются правее. Пришлось повернуть на другую дорогу – проселочную или, может быть, просто полевую. Хорошо бы полк сейчас сделал привал, тогда Аслануко догнал бы его. Пора подумать об отдыхе. Солнце в зените.
Аслануко не ошибся. «Рама» действительно привела боевые самолеты. Первой это заметила Апчара, которая то и дело высовывалась из кабины. Было душно. Она никак не могла привыкнуть к выхлопным газам, проникающим в кабину, и старалась чаще подставлять лицо под упругие струи встречного ветра. Все мысли ее были о предстоящей встрече с братом. Посылочку, которую сунула ей Ирина, она держала на коленях, чтобы сразу отдать ему. Послание Даночки лежало у нее в сумке. Скорее бы…
Но впереди что-то случилось: машины и повозки быстро сворачивают с дороги, люди разбегаются в разные стороны, всадники галопом скачут по полям пшеницы.
– Что такое?
– Проклятая «рама». – Аслануко высунул голову из машины и увидел, как немецкие бомбардировщики разворачиваются для нападения. Он резко затормозил машину, гора ящиков колыхнулась вперед, но пока еще не рассыпалась.
Апчара прижала к груди свою сумку, будто ее могли отнять.
Аслануко посмотрел по сторонам: нигде никакого укрытия. Машина с горой ящиков – прекрасная цель. Он быстро свернул с дороги и только успел заехать в пшеницу, как раздались первые взрывы. Он схватил за руку Апчару, и они побежали в глубину поля. Запахло пороховым дымом, пылью и жженой травой.
Апчара и Аслануко упали наземь. И больше всего удивило Апчару, что в промежутках между взрывами по-прежнему слышалась песня жаворонка.
Апчаре хотелось привстать и посмотреть, цела ли машина. Она приподняла голову, но Аслануко резко прижал ее к земле. Вновь загрохотало вокруг. По колосьям зафыркали осколки, комья земли посыпались на Апчару, запутались в волосах.
– Ля иллах-ила-аллах, – залепетала Апчара молитву своей матери.
– Комсомолка называется, – пошутил Аслануко.
Апчара не смела поднять головы, но и не могла лежать в бездействии, когда вот-вот уничтожат посылки, собранные по дворам, учреждениям, колхозам и предприятиям. Это недопустимо. Что скажут односельчане, поручившие ей доставить ценный груз бойцам. Апчара воспользовалась передышкой, вскочила и бросилась к машине.
Аслануко мгновенно догнал ее, схватил за плечи и со всего маху повалил на землю.
– Тебе что, жить надоело? – крикнул он сердито. Над ними совсем низко проревел самолет. Апчара впервые увидела, как от него отделилось что-то похожее на черные бутылки. Бомба! И тут же загрохотало. Она поняла, что Аслануко прав. Надо лежать и ждать исхода.
Над пшеничным полем поднялись клубы дыма.
Самолеты переместились ближе к хутору. Как видно, там они обнаружили более важную цель. Над дорогой повисла непроницаемая пелена пыли, в которой потонуло все, что тут было. Только это и спасло машину с посылками.
Потом все затихло. Апчара и Аслануко пошли к машине. Их окутало туманом и едким дымом, сквозь который солнце едва проглядывало. Апчару била дрожь. Она хотела что-то сказать, но рот не разжимался и язык не ворочался. Неожиданно она засмеялась. Аслануко испуганно посмотрел на нее.
– Это и называется бомбежкой? – все истеричнее смеялась Апчара. – «Гр-гр-гр» много, а толку нет.
– Подожди, будет и толк, – Аслануко отряхивался от пыли. – Видишь?
Пыль рассеялась, и Апчара увидела на дороге горящую машину. Бойцы отчаянно старались погасить пожар. Один набрасывал на огонь плащ-палатку, другой нарвал зеленой пшеницы и бил по пламени, третий забрасывал огонь свежей землей.
Со стороны хутора слышалось испуганное ржание коней. Над домами стлался сизый дым, горели соломенные крыши казачьих хат. Апчара пожалела, что выпалила свое «толку нет». Это она от радости, что уцелела машина с подарками.
Бойцы все никак не могли потушить машину. Огонь перекинулся к бензобаку. Раздался взрыв, и машина запылала красным и дымным факелом.
В луже крови лежала лошадь и дергала ногами. Апчара увидела, как боец целился из винтовки в лошадиный лоб, и крепко зажмурилась. Скорее, скорее ехать!
Впереди, правее дороги, показался хутор. Не там ли полк, который ищут Аслануко и Апчара? Двое бойцов попросили подвезти их. Оказалось, что они тоже из Баксанского полка. Аслануко разрешил им залезть на гору ящиков и наказал следить за «воздухом».
Чоров, как видно, был прав. По котлу, пока не дотронешься рукой, не узнаешь, горячая или холодная в нем вода. Утро было чудесное, тихое, пели жаворонки, кругом колосилась пшеница. А теперь бомбы, огонь, дым, кровь, страх… На месте ли Чоров? Не разбомбили ли их там вместе с полустанком? Узиза не перенесет бомбежки, начнутся роды.
Бойцы громко, в четыре кулака, забарабанили по крыше кабины. Аслануко высунулся и крикнул:
– Ну что там?
Вместо ответа бойцы спрыгнули с машины, бросились в разные стороны. Приближался гул. Шла новая волна самолетов.
Аслануко нажал на газ, свернул в высокие подсолнухи и, схватив Апчару за руку, побежал от машины. Укрытия им не попадалось. Хоть бы канавка какая или ямка. Машина издали была похожа на домик сторожа среди поля. Может быть, и летчикам так покажется, и они пожалеют бомбы на никчемный домишко? Но все равно бежать подальше, как можно дальше от машины…
Бомбардировщики летели низко. Ничто им не грозило ни с земли, ни с воздуха. Из хутора била по самолетам одинокая зенитная пушка, но дымки ее с опозданием разрывались или слишком высоко в небе, или слишком низко. Самолеты кругами носились над полем, выбирая цель. То из одного, то из другого, а то и сразу из всех самолетов искрами сыпались пулеметные очереди. Где-то близко рвались бомбы.
Аслануко наловчился маневрировать под бомбами. Ни в каком уставе этой науки не записано. Выручают только чутье и ловкость. Вот пикирует на тебя бомбардировщик, видишь, как открывается люк, высыпаются, как бы даже медленно, одна за другой бомбы. Нужно в одно мгновенье учесть высоту, скорость самолета, угол падения бомб и либо падать и прижиматься к земле, либо бежать вперед, а то и в сторону, если бомбы лягут одна за одной… «Танец с бомбой» – называл это Аслануко.
Апчара, конечно, еще не знала этой науки. Ее хватало только на то, чтобы в любом случае прижиматься к земле и лежать не двигаясь. Аслануко зорко следил за бомбами. Он точно определял особо угрожающую им бомбу и каждый раз хватал за руку Апчару, срывал ее с места, и они бежали в сторону.
Бомбардировщики не спешили отбомбиться. Апчара видела, как один самолет начал пикировать на их машину с посылками, но потом словно раздумал и вышел из пике, не бросив бомбы. «Может, у него бомбы кончились, или он и вправду принял машину за пустую домушку», – с надеждой подумала Апчара. Она не могла знать, что немец решил сэкономить на машине и поохотиться за живой целью. Самолет взмыл вверх, замер там и снова качнулся на крыло.
– Бежим! – дико заорал Аслануко и вскочил. Апчара словно приросла к земле. Руки и ноги налились непонятной тяжестью, она не могла не только вскочить – пошевелиться. Через мгновенье полыхнул взрыв. Земля накренилась, встала на ребро, и Апчаре показалось, что она катится с высокой крутой горы в огненную пропасть. Рот забило землей. «Пусть убьют, пусть разнесут на куски – не сдвинусь с места. Не буду бегать под бомбами. Буду лежать тут долго, вечно, всегда, – думала Апчара, – только где же Аслануко? Опять сейчас схватит за руку и потащит куда-нибудь».
Аслануко не появлялся. Апчара словно пробудилась от сна, приподняла голову, привстала, села. Тихо. Никаких самолетов уже нет. Земля вокруг изрыта, дымится. По дороге по-прежнему двигаются войска. Машина по-прежнему стоит в подсолнухах. Апчара хотела встать, но ноги ее подкосились, и она снова опустилась на землю.
