Текст книги "Долина белых ягнят"
Автор книги: Алим Кешоков
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 59 (всего у книги 59 страниц)
– А сейчас нельзя? – Ирину разбирало любопытство.
– Долго рассказывать. А если коротко, выйдет неинтересно.
– Куда же ты поедешь ночью, в туман? Ты погляди в окно… – Ирина не хотела отпускать золовку.
– Не уговаривай меня. Я должна ехать. Буду сидеть в правлении колхоза у телефона. Он обязательно мне позвонит. Я хоть по телефону с ним прощусь.
Ирина поняла, что Апчару не удержишь.
– Тогда подожди. Я упрошу кого-нибудь, дадут машину. – Ирина кому-то позвонила и быстро договорилась.
– До свидания, Даночка. – Апчаре пришлось забраться под стол к племяннице, чтобы поцеловать ее. Девочка по-прежнему увлеченно рисовала и даже не заметила, как ее мама побежала провожать тетю Апу. Апчара и Ирина спустились по широкой лестнице, вышли на улицу.
– Если б ты знала, кого я встретила сегодня! – Апчара не чувствовала холода. Радость наполняла ее душу, вытесняя тревогу за комиссара. – Никогда не догадаешься!
– Я и гадать не буду. Ты же мотаешься целыми днями бог знает где. Мало ли кого можно встретить…
– Это особенная встреча. – Перед ее глазами встал Локотош с обезображенным лицом, костлявыми руками…
– Потом все расскажу. Специально приеду.
– Я подожду… А как твои свиньи?
– Процветают. Аннушка все взяла на себя. Оправдала зоотехник мои надежды, дай ей бог здоровья. Сынишку ее ранило сегодня осколком мины. Слава богу, обошлось…
– Вот твоя машина. – Апчара, поздоровавшись с водителем, забралась на заднее сиденье «виллиса».
– Привет маме! – услышала она голос Ирины Федоровны, и машина тут же рванулась вперед.
От восторга Нарчо не знал, куда себя девать. Мальчишки-сверстники потеряли покой, завидуя товарищу. Кто-то из них в сердцах даже воскликнул: «Везет Нарчо – ни матери, ни отца, никто не помешает идти на фронт!» Айтек подарил ему маленький «дамский» пистолетик. «Настоящий», – восхищались мальчишки. Нарчо принял подарок с благодарностью; комиссар пока безоружен, надо его охранять.
Приказ ГлавПУРа застал Кошрокова врасплох. Он, правда, ходил в армейском обмундировании, но пришлось срочно вновь прилаживать нарукавные нашивки, погоны, воинские знаки различии. Шифровка пришла в обком. Доти даже не поверил Зулькарнею Кулову, когда тот сказал по телефону: «Твоя мечта сбылась, догоняй свою дивизию».
На сборы давались сутки. Кошрокову этого было вполне достаточно. Только вот Апчара… Как бы они с Хабибой не подумали, что он легкомысленный человек: сделал девушке предложение, а сам уезжает. Он-то ведь не знал, что уедет… Надо добраться до Машуко, все объяснить. Доти пытался дозвониться Апчаре, но не застал ее в правлении: ему сказали, что она уехала в город, повезла раненого мальчика в госпиталь.
Машина Кулова подкатила к подъезду, когда комиссар давал последние распоряжения Айтеку, оставшемуся вместо него на конзаводе. Надо было попросить у Оришева-старшего его знаменитого жеребца, чтобы покрыть кобылиц кабардинской породы. Доти в окно увидел Кулова и подтянулся, словно встречал командующего армией или члена Военного совета. Кстати, Кулов короткое время действительно был членом Военного совета армии, державшей оборону в предгорьях республики.
После взаимных приветствий Кулов извлек из нагрудного кармана бумагу и протянул ее комиссару:
– На, маловер, читай сам.
Никто не знал, что повлияло на судьбу Доти Матовича. Кулов полагал, что комиссар добился своего звонками в ПУР. Доти Матович подозревал, что ему помог Кулов, и хотел уже благодарить его за это. На самом деле все произошло иначе. Антону Федоровичу Кубанцеву снова предложили должность комдива, и он попросил в заместители Кошрокова.
Доти взял бумагу. Всего одна фраза на машинке… Ему предписывалось немедленно прибыть в ГлавПУР для получения назначения в действующую армию.
– Ты что, не рад? – Кулов внимательно смотрел на Доти. – Помнишь, ты говорил: «Чем дальше едешь по реке, тем выше поднимаешься?»
– Это не мои слова. Это Нарчо сказал. Я лишь добавил «…тем ближе оказываешься к вершине, где зарождается река, откуда она начинает свой путь»… Я очень, очень рад и очень благодарен тебе за твои хлопоты, заботы обо мне. Поверь – я не обману твоих ожиданий. Шаг к заветной цели, к победе, я сделаю, а если упаду… то упаду головой вперед!
– От тебя я никак не ожидал таких слов. Ты же завороженный! – Зулькарней Увжукович старался внушить Доти бодрость, уверенность в себе. – А вот для меня эта шифровка – прямо беда. Все мои планы летят вверх тормашками. Конференцию мы опять перенесем. Но бог с ней, с конференцией. А вот то, что целый район без руководства… Хоть сам садись и работай за всех. Где взять людей? Я даже распорядился поискать по госпиталям, может, там кого-то отыщем. И знаешь, одного отыскали. Это просто удача.
– Кого же? – странное предчувствие шевельнулось в душе Доти Матовича.
– Локотоша. Его, оказывается, сшили из кусочков. В танке горел.
– Какого Локотоша? Бывшего замкомандира полка?
– Да, а впоследствии – руководителя Чопракской обороны. Только он еще невероятно слаб.
Доти вздохнул. Кулов точно угадал его мысли:
– Жаль, не везет тебе с сердечными делами. И свадьбу придется отложить, как нашу партконференцию.
– С одной существенной разницей, – овладев собой, тоже шутливо откликнулся Доти. – Переносишь партконференцию – знаешь, на какой день. Переносишь свадьбу – тут уж бабушка надвое сказала: то ли будет, то ли нет…
– Апчара – девушка серьезная. Дождется, если обещала. Ну а если нет – ничего страшного. Невест у нас – хоть пруд пруди. Были бы женихи. Голова цела – шапка найдется.
– Одно условие: чтобы голова была цела.
– Тебя, кажется, направляют в Прибалтику. – Кулов переменил тему.
– Откуда ты знаешь?
– Говорил по «ВЧ», выяснил.
– Значит, буду доколачивать Курляндскую группировку, молотить ее, как мешок кукурузных початков?
– Видимо, да. Бери палку побольше.
Доти посмотрел на свою спутницу, приставленную к стенке.
– Нет, ее брошу, а то примут за калеку… Ты-то сам, наверное, рад был бы повоевать?
– Это точно.
То еле уловимое раздражение, которое осталось у Кулова после ночного разговора с комиссаром в обкоме и которое хорошо почувствовал сам комиссар, теперь бесследно исчезло. На прощание Кулов крепко, по-мужски обнял Доти.
– Напиши. Как только приедешь в Москву, позвони. Объясни, хоть намеками, как у тебя все складывается. Я пойму.
– Обязательно, Зулькарней Увжукович. Обязательно. Спасибо тебе за доверие. Не вышло нам поработать вместе – не наша вина. Зов воины громче любой трубы. Ну, будь.
На следующий день Доти поехал к Апчаре сказать, что свадьбу им придется отложить. Нарчо в последний раз гнал линейку, воображая, что уже сидит в тачанке. На голове мальчика красовалась кубанка со звездой, на плечах – кавалерийские погоны с эмблемой. Не хватало только сапог. Он лихо подкатил к воротам Апчары.
Дома оказалась только Хабиба. Она развешивала кукурузные початки под карнизом дома, чтобы быстрей просушить их. Не ведая о различии между гранатой, бомбой и миной, Хабиба вещала о случившемся с маленьким Гошкой.
– Что дети смыслят в бомбах? – спрашивала она и сама же отвечала: – Ничего они не смыслят! Аллах защитил мальчика, пожалел его многострадальную мать.
– Сильно ранило мальчика? – спросил Доти.
– Не знаю, мои старший сын. Апчара, бледная, толком ничего не успев узнать, села в бидарку и укатила. И сейчас жду. Услышала стук копыт – думала: наконец-то она. Оказалось, это ты. Заходи, мой старший сын, подожди ее.
– Некогда, Хабиба. В дороге я. Заехал попрощаться с тобой и с ней.
– Попрощаться? – Хабиба всплеснула руками. – Далеко?
– На фронт.
Хабиба потеряла дар речи. Совсем недавно приезжал свататься к ее дочери, а теперь едет на фронт.
– Как это? Ты же не собирался воевать!
– Не собирался, а позвали. Но все остается в силе. Покончим с фашистами, я снова к вам приеду, если не раздумаете. Правда, Апчара ответа мне еще не дала, но я верю в свою звезду.
– Я свое слово назад не возьму. И Апчаре не позволю нарушить материнское обещание.
– Это я и хотел услышать. Спасибо, Хабиба.
– На бога полагаюсь, после бога на тебя… Что ж, мой большой сын, и в дом не зайдешь?..
– Не могу: на поезд опоздаем. Прощай! – Доти подошел к Хабибе, одной рукой приобнял ее худые плечи, взглянул в темное, изборожденное глубокими морщинами лицо. Садясь в линейку, Доти оглянулся и, стараясь придать голосу бодрость, крикнул: – Ждите меня вместе с Альбияном!
– Да повторит бог твои слова! – ответила Хабиба. Ей вдруг вспомнился недавно виденный сон. В этом сне Доти Кошроков расхаживал среди мясных туш, предлагая их купить, а люди проходили мимо, отказывались. «Плохой сон, – подумала она, – не вернется Доти с войны»…
Топот копыт и стук колес еще долго звучали в ушах Хабибы, глядевшей вслед линейке. Доти ни разу не оглянулся. Это тоже был худой признак, а она верила приметам, снам, гадала на фасолинах И, что удивительно, в своих предсказаниях, вернее, предчувствиях редко ошибалась.
Проводив Доти, Хабиба вернулась к кукурузным початкам. Но работа валилась у нее из рук. Уже к вечеру она разожгла огонь в очаге, стала стряпать, и тут появилась Апчара.
– Как ты здесь без меня? Проголодалась я – солому готова жевать. О Доти Матовиче ничего не слышно? – Хабиба сделала вид, будто не видит и не слышит дочери. Обиделась…
Апчара бросила пальто и сумку на стул, сняла платок с головы. Она вернулась в Машуко еще накануне, но ночевала у Курацы; подруги шептались до самого утра. Кураца, конечно, одобрила решение Апчары, обещала «уломать маму».
– Можешь поздравить меня: я выхожу замуж. – Апчара точно выстрелила в затылок матери, сидевшей у очага.
– Что трещишь, как сырые дрова в костре? Он уже уехал. Его теперь и птица не догонит. – Хабиба наконец оглянулась. – Заезжал прощаться, бедняга. А ты носишься – хвост трубой – повесть где. Сказал: своих слов назад не берет, свадьбу откладывает до окончания войны. И Альбиян, да убережет его бог, к тому времени найдет дорогу к родному очагу.
– А я не за того выхожу замуж.
– За кого же?
– Угадан.
– Не за Питу же Гергова?
– Сказала тоже: за Питу Гергова! – Апчара даже обиделась. – Я выхожу замуж за Локотоша. Помнишь Чопракскую оборону? Бекан его выходил на мельнице вместе с Данизат.
– Как не помнить? Помню. Потом он уехал на фронт. Я уже тогда знала, что между вами что-то есть.
– Все-то ты помнишь… За него я и выхожу замуж. Он сейчас в госпитале, но скоро выпишется. Слаб невероятно. Кожа да кости. Кожа чужая. Одного глаза тоже нет.
– Что мелешь? Как это – «кожа чужая»?
– Он горел в танке во время боя. Друзья отдали ему по кусочку своей кожи, чтобы залатать обгоревшие места. Ну а у людей цвет кожи не всегда одинаковый. Вот он и получился неодноцветный…
– Как рябой теленок? – изумилась Хабиба.
– Не совсем, но вроде этого. В армии-то у нас все цвета кожи есть… Надо его подкормить, восстановить его силы.
– О, аллах, я уже не человек, а старая калоша: о замужестве родной дочери узнаю последней. – Хабиба чуть не разрыдалась, но Апчара вовремя кинулась к матери, обняла ее, прижалась щекой. Обе тихо заплакали.
– Война его покалечила. Война. Он не виноват.
– А Доти? Как мне его жалко. Такой душевный человек. И оба глаза целы, – подвывала Хабиба. – Чем залатанный жених лучше? И как ты не пожалела благороднейшего Доти?
Апчара неожиданно рассердилась.
– А Локотош? Почему ты его не жалеешь? Разве он этого не заслужил? Он думает, что у него вместе с кожей сгорело все, что он самый несчастный человек на свете. Я хочу, чтоб он обрел счастье и был вознагражден за свои страдания. – У Апчары больше не было сил – голос ее дрогнул, она с плачем рухнула на кровать и долго не могла успокоиться.
– Ты и себе голова, и колхозу голова. Решай, – сдалась Хабиба. Взяв ведро, она пошла к арыку – месту слез и размышлений. На берегу журчащей речки и плакалось слаще, свободней, и думалось лучше. Речка, журча и густых зарослях шиповника, уносила тревоги, душевное смятение, обиды. Хабиба, обретя у арыка спокойствие, всегда возвращалась домой обновленной – словно душу омыла в прохладных струях.
События шли положенным чередом. Состоялась районная партийная конференция, за ней – комсомольская. Апчара, как и предполагалось, стала секретарем райкома комсомола. Однако в райцентр она пока не переезжала: жилья подходящего там не было, да и как можно было оставить мать одну… Прежде она ездила на бидарке, теперь раскатывала на линейке. Зато первый секретарь райкома партии Батырбек Оришев стал обладателем «виллиса».
Кураца, ныне председатель колхоза «Псыпо», по-прежнему дружила с Апчарой. Посоветовавшись, подруги решили привезти Локотоша «на откорм» в дом к Апчаре, поселить его в комнате Альбияна, окружить заботой, вниманием. Поправится, кости обрастут мясом, посветлеют швы на лице, а главное – привыкнет к нему Хабиба, – можно будет сыграть свадьбу. Не шумную, не многолюдную, но все-таки свадьбу, без которой обычай не разрешает начинать семенную жизнь.
Против этого Хабиба не возражала. Что аллах решил, тому и быть. И вдруг… Развернули утром газету, – а там портрет в черной рамке и сообщение:
«В боях за Родину геройской смертью погиб верный сын партии и народа Доти Матович Кошроков…»
– Отложим пока переезд Локотоша. Попросим Галину Николаевну положить его в отдельную палату. Будем возить ему еду. Наберется сил – сыграем свадьбу, как на фронте говорят – полевую.
Печальная весть как гром обрушилась на Хабибу. Она горевала так, словно погиб ее родной сын. Она и называла его сыном, и теперь причитала и плакала за себя и за мать Доти, которой у комиссара давно не было. Ей все приходил в голову этот кошмарный сон: Доти, туши мяса… Увы, предчувствие ее не обмануло. Хабибу охватила дрожь: вдруг то же самое случится с Альбияном? Нет, она этого не вынесет. Мать, задыхаясь от слез, пошла к своему спасительному арыку…
Апчара теперь постоянно приезжала в госпиталь. Локотошу отвели небольшой, но отдельный закуток, где помещались кровать, табурет и тумба. Усиленное питание, да еще и на научной основе, дало себя знать.
– На убой меня кормите. Я же не утка и не селезень, – шутил Локотош, настроение которого с того дня, как они встретились с Апчарой, совершенно изменилось. Понемногу он и сам начинал верить в то, что еще может пригодиться людям. Голова цела, руки-ноги целы. Рассудок, кажется, не помутился.
А лицо… Ну что ж? Апчара ведь привыкла, глядишь, и остальные привыкнут.
Местная газета с траурным сообщенном попала ему в руки. «Он этого хотел, – подумал Локотош, вспомнив бои летом сорок второго года. – Жаль, незаурядный был человек, умный, одаренный, к тому же еще и добрый».
Приехала Апчара с сумками.
– Читала про Доти Матовича?..
– Да, пусть будет ему земля пухом… Все потрясены: ведь он так недолго провоевал. А как его тянуло на фронт…
– Он искал смерти, оттого и тянуло.
Апчара кивала головой в знак согласия. Но то, что Доти Матович хотел жить, она знала лучше всех.
Кончался сорок четвертый год. Локотоша должны были выписать со дня на день. Апчара назначила «шао ищиж» – день торжественного возвращения жениха в дом родителей. И тут Локотошем заинтересовались партийные инстанции. Вместе с кадровиком обкома партии, обаятельным, светловолосым молодым человеком, к нему приехал Батырбек Оришев.
– Мы явились тебя сватать, – шутливо заговорил кадровик. – Невесту подобрали, с родителями договорились.
Локотош был сбит с толку. Он, конечно, решил, что это все – выдумки Апчары. Какая еще может быть невеста?
– Я согласен! – улыбнулся он.
– Смотри! Какое нам с тобой доверие! – Кадровик лукаво глянул на молчаливого Батырбека. – Мы еще не назвали имени невесты, а он уже соглашается. А вдруг мы тебе старуху предлагаем? Ты бы хоть из приличия спросил: «На ком жените?»
– Ты так говоришь, – заговорил Батырбек своим низким голосом, – любого с толку собьешь.
– Говори по-человечески. Назови хоть имя «невесты».
– О, невеста именитая, знатного происхождения. Первому встречному не отдала бы свое сердце. А зовут ее: должность председателя Чопракского райисполкома.
Локотош совсем растерялся:
– Как должность?
– А вот так. Руководство обкома партии поручило секретарю райкома товарищу Оришеву и мне предложить тебе руководящую должность. Ты ведь уже сказал: «согласен». Насколько я знаю, фронтовики своих слов назад не берут. И мы с Оришевым партизаны, мы тоже слов на ветер не бросаем.
– Признаться, я не о той невесте подумал.
– Вопрос о другой невесте не снимается с повестки дня. Отдел, который я имею честь возглавлять, хотел бы заниматься подбором и настоящих невест. Но это для нас запретная зона.
– Такое «сватовство» – огромное доверие, – начал Локотош. – Но ведь военный, кадровый офицер…
– Хочешь сказать: опыта нет? – вступил в разговор секретарь райкома партии. – Опыт – дело наживное. У меня его тоже нет. С опытом не рождаются. Будем работать вместе, рука об руку. Район я знаю давно. Большой, сложный. Всего с месяц пробыл у нас Доти Матович, а успел столько полезного сделать. Тоже, между прочим, военный был.
– Значит, сваты докладывают товарищу Кутову: «жених» согласен, назначай день свадьбы. Так? – вмешался кадровик.
– Прибавьте к этим словам много благодарности и обещание: «Чопракское укрепленное ущелье» выстоит при любых трудностях – Локотош воодушевился от сознания того, что он нужен, что ему доверяют большое, важное дело.
Они распрощались.
Вечером приехала Апчара вместе с Галиной Николаевной. Они пошли в палату к подполковнику. Про «сватовство» им уже было известно. Кадровик, уходя из госпиталя, попросил диетврача: «Усильте питание, волчьими сердцами в ореховом соусе кормите председателя райисполкома, иначе потом он вам припомнит ваши кислые щи».
Подойдя к палате, Апчара громко спросила:
– Галина Николаевна, почему на двери нет таблички?
– Какой таблички?
– «Председатель райисполкома».
Обе женщины весело рассмеялись.
– Это наше упущение. Виноваты. Исправимся.
Втиснувшись в комнатушку, обе принялись наперебой поздравлять Локотоша.
– Хватит глумиться над бедным человеком, – отшучивался счастливый, радостный Локотош. Все происходящее казалось ему сном. Он все время боялся проснуться.
– Ну уж не прибедняйся, – лукаво усмехалась Галина Николаевна. Ты теперь – власть. Твой предшественник, я хорошо помню, гоголем ходил.
– И плохо кончил.
– Не знал меры. Умна та власть, что ограничивает себя. Та, что творит и дозволенное и недозволенное, шею сломает.
– Галинушка! – С благодарностью посмотрел на Вальянскую Локотош. – Сколько ты для меня сделала! Я в долгу у тебя, поверь, не останусь.
– Смешно! Председатель райисполкома в долгу перед диетврачом! Ничего, хоть госпиталь на твое обеспечение переведем, но кое-что с твоего назначения, как говорят в Одессе, будем иметь. Ладно, я пошла. Ужин скоро.
– Галина Николаевна, не забудь, ты обещала быть, – забеспокоилась Апчара. – Я за тобой приеду…
– Конечно, не забуду. Как я могу забыть?..
Вальянская ушла. Апчара и Локотош остались вдвоем.
– Знаешь, дорогой, – Апчара впервые произнесла это слово, – Нарчо, мальчик, что поехал с комиссаром на фронт, прислал письмо своей приемной матери, описывает подробности гибели Доти Матовича.
Судя по рассказу Апчары, Кошроков и Нарчо угодили в самое пекло. В ГлавПУРе Доти Матовичу сказали: «Учитывая, что у вас есть опыт форсирования водных преград, мы передумали и решили послать вас не в кавдивизию, а на Ленинградский фронт. Там идут ожесточенные бои. Отправляйтесь немедленно. Вместе с моряками Балтфлота вам надлежит высадиться на острове Сааремаа. Остров превращен гитлеровцами в опорный пункт, прикрывающий вход в Рижский залив».
Доти Кошроков и Нарчо прибыли на Ленинградский фронт. Погрузка войск на десантные баржи проходила ночью. Шел снег, с моря дул пронизывающий ветер. На кораблях не зажигали огней, все делалось в кромешной темноте, почти на ощупь. Сбылась мечта Нарчо. Он увидел море, военные корабли, матросов, береговую артиллерию, прожектора. На рассвете началась мощная артподготовка. Казалось, остров Сааремаа вот-вот уйдет на морское дно, такая лавина разящего металла обрушилась на него. Артподготовка продолжалась, когда в бой вступила авиация. Десантные баржи под охраной сторожевых кораблей двинулись к берегам острова.
Когда десантники приблизились к Сааремаа, а артиллерия, корабельная и береговая, перенесла огонь в глубину острова, десантники бросились в ледяную воду. Противник, вылезший из укрытий, встретил их ураганным огнем. Завязался бой. Доти Матович с трудом, но выбрался на песчаный откос. Нарчо не отходил от него ни на шаг. Гитлеровцы не раз пытались сбросить десантников в морс, но на помощь нашим морякам приходили сторожевые корабли; катера выстраивались вблизи берега и обрушивали сокрушительный огонь на противника, заставляя его отойти в глубь острова. На глазах Нарчо пошел ко дну вражеский миноносец. Другой, уже пробитый, застилал горизонт черным дымом.
Зрелище гибнущих вражеских кораблей вызвало прилив новых сил у бойцов. Доти Матович встал, крикнул: «Вперед!» И сам с трудом двинулся по песку. Вокруг раздалось крепнущее «ура!». Доти остановился, оперся на палку. Нарчо подумал, что его комиссар переводит дух, но он вдруг зашатался и рухнул на землю. Шинель его мгновенно взмокла от крови, покраснел песок.
«Санитара зови», – прошептал он Нарчо.
Кошрокову сделали перевязку, погрузили на катер и вместе с Нарчо отравили в армейский госпиталь. До берега оставалось уже немного, когда Доти Матовичу стало совсем худо. Он истекал кровью. Пошарив в нагрудном кармане, комиссар извлек оттуда запечатанное письмо, прохрипев: «Отправь…» Нарчо увидел, что письмо насквозь пропиталось кровью, адреса на нем было не разобрать. Он спросил: «Кому это?» Доти Матович не отвечал… В голове у него шумело. Ему чудилось, что он лежит на дороге, идущей через ущелье, а мимо движутся танки. Слева высится скала, на ней под самым облаками высечен магический рисунок Куни. Зря Нарчо уверял, будто рисунок зарос мхом и плохо виден… Рядом с ним кто-то начертал имя самого Доти. Или ему это только кажется? Гора справа совсем черная. Она увеличивается на глазах. Высоко вверху светится рисунок Куни и имя Доти. Спросить бы Нарчо: почему он не перерисует то, что высекла Куни? Вдруг на скале Доти явственно увидел Апчару, зовущую его куда-то в глубины ущелья. Он крикнул: «Апчара, я вижу тебя, иду…» В ответ послышались рыдания Нарчо. «Ничего, ординарец, дорога на Берлин трудная, еще не один скалолаз сорвется в пропасть. Но ты дойдешь». Доти не произнес эти слова, но ему казалось, что он разговаривает с мальчиком. Губы одеревенели, не размыкаются. Свет над ущельем тускнеет, затихает грохот реки. Всхлипывания Нарчо сливаются с шумом потока. Черная гора вплотную прижимается к светлом.
Роду Кошроковых суждено было прерваться на Доти Матовиче. Война грохотала на море, на суше и в небе. Апчара и Локотош, сидя в крошечной палате, чувствовали себя так, словно нарушили клятву дружбы, которую дали комиссару…
– Его нет, а мы свадьбу справлять собираемся, – грустно проговорил Локотош.
– Жизнь, милый. Самый близкий человек умирает, за ним и то в могилу не идут, остаются жить, ждут своего часа…
– Письмо, наверное, он тебе написал.
– Не знаю…
Через день в госпиталь за шао – женихом – приехал Айтек и увез Локотоша на свадьбу, которую справедливо назвали «полевой». Хабиба заявила: «Пока не увижу живым моего Альбияна, никаких торжественных обрядов не будет». Но вечерника получилась шумная. Айтек, взявший на себя роль главного распорядителя, был великолепен – изобретателен, остроумен. Анна очаровала гостей своим чудесным голосом, весь вечер она распевала фронтовые и русские народные песни, плясала – словом, была счастлива чужим счастьем. Ее уже приняли в колхоз, Гошу определили в детским сад, и он теперь разговаривал на забавном кабардино-русском языке.
– Далеко пойдет. На двух языках одновременно говорить умеет! – смешил Айтек Анну, стараясь отвлечь ее от грустных дум о Каскуле, отбывающем наказание в лагере.
За весь вечер Хабиба не провозгласила ни одного тоста. В разгар веселья она незаметно вышла из дома и направилась по тропинке к арыку. Стояла под грушей, зацветшей во второй раз от безоблачных осенних дней, глядела на обманутые последним теплом белые лепестки и жалела, что их побьет мороз раньше, чем успеет одарить людей плодами цвета зрелой дыни; слушала тихое журчанье воды. Живым – жить, думала мать. Перед глазами старой Хабибы с незапятнанным светлым лицом, неотступно стоял незабвенным «большой сын» Доти Кошроков, с судьбой которого она так хотела связать судьбу своем дочери.
Перевод автора
1973—1978
