Текст книги "Долина белых ягнят"
Автор книги: Алим Кешоков
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 53 (всего у книги 59 страниц)
Раздался, наконец, телефонный звонок, которого с таким нетерпением ждал Кошроков. Звонил бухгалтер конзавода: заикаясь от радости, старик говорил путанно, обрывками фраз; слова разлетались в разные стороны, как птицы на току. И телефон был старый, слышимость – отвратительная, однако Доти Матович уловил главное – Айтек и Нарчо вернулись с косяком отменных кобылиц, безусловно, годных к воспроизводству. Кошроков забыл о кукурузе, вчерашнем напряженном заседании.
– Я возвращаюсь на конзавод, а ты жми на все педали. Но я не надолго. Приму лошадей, и назад, – говорил Доти Матович Чорову, собираясь в дорогу. Чоров, встав в пять утра, проводил индивидуальную «накачку» каждого председателя колхоза, устанавливая план сдачи хлеба из урожая, собранного на приусадебных участках.
– Прибыли лошади? Поздравляю! Конзавод можно уже считать действующим! – Чоров изображал радость, но глаза его оставались пустыми, равнодушными. Какое ему дело до чьих-то лошадей! Ему нужен план по кукурузе.
– Пятнадцать голов кабардинской породы. Представляешь, казаки сохранили кабардинских лошадей! Это ведь те кони, на которых мы уезжали на фронт. Никто не сомневался в их гибели, а они, оказывается, уцелели.
– У казаков, как и горцев, «лошадиная» душа.
Кошроков спешил:
– Договорились. Через день пришли за мной машину, а то, боюсь, мой «ординарец» еле передвигает ноги от усталости. Пятьсот километров верхом – не шутка. Переход для тренированного кавалериста.
– Есть! – Чоров не собирался провожать директора конзавода: и так немало для него сделал; вот, отправляет на своей машине, потом снова пошлет за ним. – Если что изменится – позвони.
Выйдя в приемную, Доти Матович увидел Курацу, сидевшую рядом с корреспондентом местной газеты Зурабом Куантовым. Кураца была одета уже совсем не так нарядно, как на свадьбе, – темная стеганка нараспашку, под ней китель, оставшийся от мужа, шерстяной платок, войлочные сапоги, обшитые кожей. С кителем она почти никогда не разлучалась; ей казалось, она ощущает присутствие мужа, когда ходит в нем. Увидев Доти Матовича, Кураца радостно заулыбалась.
– Я слышала – лошади прибыли. Поздравляю! – Глаза ее оставались печальными. – У тебя ведь старейший конзавод, древние традиции…
– Завод и впрямь старинный. В прошлом веке основан. Каких скакунов там выращивали прежде – сказка!.. А ты почему здесь?
Кураца настороженно огляделась и, сделав вид, что не расслышала вопроса, попросила:
– Можно, я тебя провожу?
– Конечно. – Доти Матович понял, что Кураца хочет что-то сказать ему наедине. Он пропустил ее вперед и, опираясь на палку, заковылял следом.
– Доти Матович, я понимаю, мой разговор не ко времени. Ты уезжаешь, и я не хочу тебя задерживать… – начала Кураца. – Извини великодушно, но только с тобой я могу поговорить об этом деле. То, что ты услышал на заседании – не вся правда. До всего ты не докопался.
– Кураца, я полностью в твоем распоряжении. Опять что-нибудь с кукурузой?
– Нет, не с кукурузой. Мы понимаем – ее придется собирать по дворам. Речь о другом. Местный торг получил для больниц, госпиталей и детских домов несколько тонн сливочного масла. Чоров предлагает выкупить масло, вывезти его с базы и снова сдать государству, но уже как свое, колхозное.
– Для чего? – Доти Матович призадумался.
– Ясно для чего – «дать план». Как-нибудь исхитрятся – переведут на молоко, потом – на зерно…
– Разве это возможно?
– Все возможно. На подобных махинациях греет руки не один Чоров. Каждый из его дружков что-то выгадывает. Я уверена – сегодня он вызвал меня именно для разговора на эту тему. Сейчас начнет план у меня из горла вырывать… Будет у нас с ним, как он говорит, «единоборство»…
– В том-то и дело. С каждым из нас он говорит наедине и все шито-крыто, следов никаких. В его руках жернова. Рассказать Кулову – а где доказательства? Чоров из воды всегда выйдет сухим.
Доти пожалел, что приехал сюда в качестве уполномоченного. Тут нужен следователь. Но ничего не поделаешь: взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Надо тянуть.
– Жернова крутит вода. Можно отвести воду, и мельница не даст муки. – Доти Матович, усмехнувшись, провел палкой по земле, очерчивая круг, словно показывая, как это делается. – В данном случае, водой послужит масло. Я вернусь и возьму это дело под свой контроль. Не дадим Чорову обманывать и эксплуатировать людей. А ты пока иди к нему на «единоборство». Все равно он проиграет… Там сидит и, если не ошибаюсь, газетчик, Куантов. Его-то зачем позвали?
– Наверняка по тому же поводу.
– Да ты что? На какие деньги журналист будет покупать тонны масла?
– Тут же наоборот: не он будет платить – ему заплатят за молчание.
– Это уже совсем интересно. Маслом? Кукурузой?
– Ты шутишь, Доти Матович. Его вознаградят иначе. Зураб – хороший парень, но ему не хватает смелости.
– Что ж это за газетчик? На фронте газетчики лезут в самое пекло.
– Куантов знает то, о чем я тебе рассказала, он написал статью для газеты, а Чорову все стало известно. Он и предложит Куантову оставить свою затею и за это стать редактором районной газеты. Если же тот заупрямится, то материал его все равно пришлют для проверки Чорову и тогда Зурабу не собрать костей… Что он ответит Чорову – не знаю.
– Да, ну и дела у вас здесь творятся… Хорошо, председатель колхоза должен выполнить план по сдаче сельхозпродуктов, это ясно. Но ты-то при чем? Ты ведь не мясо, не зерно даешь, а кирпич и черепицу!
– Ослушаюсь, Чоров будет распахивать зябь на коровах заводских рабочих. Но даже и это не главное. Урежет им приусадебные участки. Рабочие у меня – в основном жители дальних аулов. Посягни на клочки их личной земли, и они уйдут с завода. Где мне брать других? Завод остановится, а кирпич и черепица – на вес золота.
– Кураца, твоя очередь! – крикнула с крыльца молоденькая секретарша председателя райисполкома.
– Иди, я заеду к тебе. – Кошроков пожал руку Кураце. – Главное, не бойся никаких жерновов. Жернова высекают из камня, а камень имеет свойство раскалываться от жары. Поняла?
– Поняла, Доти Матович.
– Ты что там крутилась возле машины? Хотела еще раз прокатиться на «виллисе»? – спросил Чоров, стараясь говорить с безразличной шутливостью, хотя внутри у него все кипело. – Учти – не всегда увидишь то, что ты однажды видела.
– Вспомню – от стыда горю, как в траншейной печи.
– Все никак не сгоришь. Может, пора выгружать готовую продукцию? На черепицу да на кирпичи спрос, как на хлеб. Всем надо. Везде строят.
– Жду, когда печь остынет. Температура такая, что закати туда жернова – в известь превратятся. – Кураца вспомнила слова Доти Матовича.
– Какие жернова?
– Да те, что зерно превращают в муку.
– Игриво ты настроена. Не после беседы с Доти Матовичем? Я в окно за вами наблюдал.
– А что? Доти Матович – достойный мужчина. С ним приятно поговорить. Уважительный.
– Ну что ж, пригласила бы его к себе. Он холост, ты тоже…
– Пригласила бы, да боюсь – не захочет. Ты же знаешь, женщины все простят, кроме отказа…
– Ну, в женщинах-то я разбираюсь…
– Этому я сама свидетель. – Кураца неожиданно рассмеялась, вспомнив поездку на «виллисе». – Ловлю тебя на слове. Слушай, не откажи мне.
– В чем? Разве я тебе не помогал?
– Помогал.
– Так какая же теперь у тебя просьба?
Лицо Курацы вмиг посуровело, глаза сузились:
– Отстань от меня! Вот чего прошу. Понял? Мое терпение тоже имеет предел. Я не камень, я ведь женщина.
– Расстроил тебя Доти. Это сразу видно. Отказал. Да, глаз он положил не на тебя. А ты не обращай внимания. – Чорову нелегко давался этот спокойный тон, – Ты лучше подумай, как району помочь! План нужен до зарезу.
– Ездить по дворам и собирать кукурузу?
– Это само собой. Но этого мало. Дай черепицы. Мы ее обменяем на зерно. За черепицу индивидуальные застройщики что хочешь дадут.
– Не могу, – отрезала Кураца. – Разве тебе неизвестно, что мне не выделяют фонды на собственные нужды? И потом – как я могу менять черепицу, скажем, на сливочное масло? Есть же отчетность!
– Отчетность – ерунда! Напишешь: «Меняла на пиломатериалы». И менять будешь не ты. У потребкооперации есть заготовители сельхозпродуктов.
– Это же незаконно!
Чоров наконец воспламенился:
– А ты всегда живешь по закону? Законно пасти скот рабочих на колхозной земле? Законно, что твои рабочие имеют приусадебные участки по колхозным нормам? Чего ты мне суешь в нос свое «законно»? Ты забыла, как с оккупантами торговала на паях той же черепицей?
– Господи! Да ты ведь прекрасно знаешь, что на каждый твой вопрос я могу ответить. Просто демагогией занимаешься. Моя-то совесть чиста. А вот твоя…
– Ну ладно, ладно. Подумаешь, обласкал одинокую женщину. Будешь теперь попрекать меня по гроб жизни.
– Я не о «ласке»…
– А о чем же?
– О том, что ты нам поперек горла стоишь. Ты живешь по принципу: как хочу, так и ворочу. Не считаешься ни с чем. Я прошу тебя: отвяжись от меня, не притесняй моих рабочих. Они имеют право жить на земле. – У Курацы запылали щеки, на глаза навернулись слезы. – Мне самой, может, жизнь не мила. Вдовья жизнь, какая она!.. Живу, потому что не хочу, чтобы мои девочки остались нищенками, попрошайками. – Кураца сунула руку в карман за носовым платком, не нашла, сорвала платок с головы, скомкала, прижала к лицу.
– На, выпей. – Чоров, налив воды из графина, не вставая с места, протянул Кураце стакан.
Но глаза у Курацы уже высохли. Она вспомнила обещание Доти Матовича, и это придало ей мужества. Доти Матович, конечно, примет ее сторону, восстановит справедливость и поставит Чорова на место. Если же это не случится, она не остановится, дойдет до самого Кулова.
– Я из твоих рук даже воду не приму! – с этими словами Кураца шагнула к двери.
– Подожди! – грозно бросил ей вслед Чоров, но дверь уже захлопнулась. Он встал, подошел к окну. Кураца с привычной ловкостью забралась в бидарку, взяла вожжи в руки. Брюхатая серая лошаденка, дремавшая стоя, вскинула лохматую голову, тронулась рысью.
Чоров глядел Кураце вслед и размышлял: благоразумие требует оставить ее в покое. Но, с другой стороны, уступи ей сейчас, она совсем распустится. «Вдовья жизнь»! Его жизнь, наверное, сплошной мед… Знала бы эта упрямая бабенка, каково ему живется. Перед глазами то и дело встают концлагерь, белесый гестаповец с пальцами, похожими на сосиски… Чоров вздрогнул, отгоняя страшное видение… Нет, Кураце нельзя давать спуску. Скоро она просто сядет ему на голову. Пусть кому хочет рассказывает о той их злосчастной поездке, но он своего добьется – заставит ее внести свой вклад в выполнение плана по сдаче сельхозпродуктов. С этой мыслью Чоров, вернувшись на свое место, снял телефонную трубку и начал звонить во все концы района. Лишь к полудню он вспомнил о газетчике и нажал на кнопку.
– К полудню вызови Куантова, – бросил он вошедшей секретарше.
– Да он давно ждет.
Девушка, распахнув двери, жестом пригласила заждавшегося корреспондента войти в комнату. Чоров уже что-то записывал в блокнот, демонстрируя свою крайнюю занятость, потом схватился за телефонную трубку, но в этот миг телефон зазвонил сам. Чоров кивнул Куантову на стул и отвернулся от него.
– Да, Доти Матович. Слышу. Как лошади? Дошли нормально?
– Молодцы мои джигиты! Тридцать лошадей пригнали. Одна только захромала в пути. Ну ничего, вылечим. Теперь конзавод – действующее предприятие. А то название одно, и только. Помог нам – никогда бы не догадался! – Антон Федорович Кубанцев, мой бывший комдив. Оказывается, тоже в директора пошел после ранения. Генерал. Письмо написал такое, что прямо за душу берет… «Я теперь на всю жизнь связан с вашим народом, в бою, кровью породнился с его сыновьями…» Какие слова!.. Обещает приехать. Айтек говорит: «Не будь там Кубанцева, нам бы и конского хвоста не дали». Айтек сам отбирал. Он знает толк в лошадях. Земляк его там оказался. Тоже помогал. В общем, сплошное везение.
– Земляк? Откуда?
– А-а, леший его знает. Война людей разбросала по всему свету. Разрежь арбуз – оттуда выскочит земляк. – Доти Матович сделал паузу и заговорил другим тоном: – Слушай, Чоров, собственно, почему звоню… Мне Кураца намекала… Я не очень понял ее. Да и трудно в такое поверить. Хочу тебя предупредить – зарываться не стоит, Чоров, прислушайся к моим словам.
Чоров мигом смекнул, о чем речь, но прикинулся непонимающим:
– Да не зарываюсь я, Доти Матович! И разве о себе болею? Об общем нашем деле.
– Насчет приусадебных участков рабочих подумай как следует. Тут нельзя рубить сплеча. Я тебе серьезно говорю: нарвешься на неприятности. Не делай никаких шагов, пока я не приеду. – Доти Кошроков слышал в трубку, как растерянно сопит Чоров, и ждал, что тот ответит.
– Я действую в соответствии с уставом сельхозартели! – Чоров ухватился за устав, как утопающий за соломинку.
– Есть еще один устав. О нем не следует забывать.
Понимаешь, о чем я речь веду?
– Я устав партии не нарушаю…
– Не гневи народ, Чоров! Знаешь пословицу: народ хитер – бек хитер, народ поднялся – бек свалился…
Кое-что из того, что говорил Кошроков, дошло до ушей Зураба Куантова. Всего разговора он не понял, но по ответам Чорова, по обрывкам фраз, доносившимся из телефонной трубки, можно было уяснить суть разговора. Значит, есть люди, не боящиеся Чорова, надо только их найти, вооружить теми неопровержимыми данными, какими располагает он…
Расстроенный Чоров, положив трубку, продолжал сидеть молча. Разговор с уполномоченным сильно взволновал его, хотя собеседник говорил абсолютно корректно. Чертова Кураца! На свет бы ей не родиться!.. Наконец Чоров поднял глаза. Куантов согнулся на стуле так, словно держал на плечах мешок с солью. Длинные, худые пальцы, лежавшие на коленях, нервно подрагивали. Парень знал, зачем его вызвали.
– Подумал? – «Райнач» выпустил из ноздрей струю дыма.
– Подумал, – нерешительно ответил Зураб.
– Так что – по рукам?
– В каком смысле? – Куантов оттягивал время. Но и без того разозленный Чоров мог запросто схватить чернильный прибор и швырнуть его в увертливого газетчика.
– Что значит – в каком смысле? – рявкнул он. – Забыл? Ты предашь огню свою вонючую статейку, обязуешься во веки веков не писать ничего подобного и становишься ответственным редактором районной многотиражки. Что, плохо? А пошлешь свой пасквиль в газету, он попадет выше, оттуда пришлют комиссию, комиссия не подтвердит твои выводы, и я – уж поверь – сделаю все, чтобы тебя привлекли к ответственности за клевету.
– Как – к ответственности?
– Очень просто. Ты не докажешь, что по моему указанию колхозы скупали масло в торге и сдавали его как заготовленное ими. И насчет яиц тоже ничего не докажешь…
На собрании литераторов, где было несколько эвакуированных русских писателей, его хвалили за опубликованную первую повесть «Скатертью дорога», печатавшуюся в нескольких номерах местной газеты. У газетных киосков в эти дни по утрам даже стояла очередь.
Повесть была написана на документальной основе и рассказывала о хождении по мукам одной колхозницы. Естественно, автор дал персонажам вымышленные имена, но многие читатели пытались узнавать героев, каждый называл имена знакомых. В название повести Зураб вынес слова одного из главных действующих лиц, который на угрозу Нануси (Чоров прекрасно понял, что она и есть Кантаса): «Я дойду до правды», цинично рассмеялся в ответ: «Ступай, скатертью дорога».
На своем пути обиженная вдова встречала людей с разными характерами, в разной мере понимавших свой долг по отношению к одинокой женщине, жене солдата, людей чутких и черствых, внимательных и равнодушных. Увы, беде Нануси нельзя было помочь: слишком силен оказался ее обидчик. В повести была одна, особенно удачная сцена. Описывается гибель новорожденного теленка. Корова мычала, отчаянно лизала детеныша шершавым языком, из глаз ее катились слезы. Сцена эта перекликалась по смыслу с горем самой героини, которая чуть не сошла с ума, когда на грушевом дереве увидела труп своей маленькой дочери.
Повесть взволновала многих. Гневные письма в газету не прекращались долго. Читатели требовали привлечения к ответственности должностных лиц, несправедливо поступивших с вдовой. Ведь автор не скрывал, что его повесть – произведение документальное. По предложению Кулова бюро райкома обсудило доклад прокурора о фактах бюрократического отношения местных органов власти к жалобам трудящихся. Увы, повесть «Скатертью дорога» пока так и не вышла в свет отдельной книгой… Куантов прекрасно понимал, какие чувства и повесть, и он сам должны были вызвать у «райнача». А Чорова он все же побаивался, и основательно побаивался. Теперь им предстояло схлестнуться по-настоящему. Зураб искал в душе силы, какие помогли бы ему выстоять перед напором чужой наглости и грубости.
– Ну так что же, Куантов?
– Журналист, как и писатель, не может торговать совестью.
– Плевал я на твою совесть и на твою литературу заодно. Тоже мне – Шолохов! Не забывай, высший судья твоей писанины – я. Не ищи защиты на стороне. Даже «в верхних слоях атмосферы». Бесполезно! В этих делах твоя писательница, она же диетсестра, мне не указ. Подумаешь, авторитет. Ее дело – кашу не испортить.
Чоров хотел бы высказаться о поэтессе Галине Вальянской порезче. Вальянская работала в госпитале диетсестрой, и до Чорова дошли слухи, будто она ездит по колхозам, заготавливает продукты для госпиталя, не имея на то разрешения. Но говорить об этом Куантову было бы неосторожностью. Он передаст слова Чорова, и «добыча» выскользнет из рук. Придет время – он и поэтессу выведет на чистую воду. Чоров действовал, исходя из принципа: «Ты вознесся над массой – ты умней массы». Его нисколько не смущали хвалебные отклики литераторов, той же Вальянской о творчестве молодого журналиста. Да, господи, руки не дошли, а то Чоров мог бы организовать обсуждение повести Куантова, скажем, в районной библиотеке; там у него своя библиотекарша, она бы подобрала подходящих участников. Он бы сам просмотрел выступления. Заплясал бы у него этот правдолюбец!
– Я не продаюсь, товарищ Чоров, – тихо, но твердо произнес Куантов.
Зураб, если признаться честно, все же чувствовал себя не очень уверенно. Он вообще был довольно робок. Увечье, полученное в детстве, сделало его инвалидом, он об этом ни на минуту не забывал.
– Ах, не продаешься! Ну, погоди! Локти будешь кусать. Знаешь пословицу: «Саблей ранят – заживет рана, словом ранят – лекарь не поможет»? Ты не одного меня хочешь ранить, а многих уважаемых людей. В литературу войти надеешься, но ковровой дорожки не жди. Твой путь будет выложен булыжником…
– Факты очевидны. Любая комиссия их подтвердит. – Зураб, наконец, подавил страх. Выпрямившись на стуле, он впервые смело взглянул в глаза Чорову. – Я писал правду.
Чоров не предполагал встретить такую твердость в калеке, пусть и научившемуся водить пером по бумаге. Историю жизни Куантова он знал. Настоящим отцом Зураба был офицер царской армии, отпрыск богатого княжеского рода. Впрочем, после революции этот человек ни в какие конфликты с Советской властью не вступал и честно трудился где-то в России. Приехав в аул, в гости к родственникам, он познакомился с молоденькой девушкой и увлекся ею. Не настолько, правда, чтобы жениться. Девушка забеременела, и родителям пришлось спешно выдать дочь замуж за немолодого бобыля; тот не мог обзавестись женой, потому что нечем было платить за невесту. Вскоре родился Зураб. А спустя год малыша выхватила из люльки, уронила на пол лошадь офицера, которую завели в дом, чтобы соседи не заметили ее. Сухожилия ребенка оказались повреждены, и Зураб стал инвалидом.
Но на этом его испытания не кончились. Он осиротел еще ребенком; его подобрал родственник и приспособил пасти коз. Бог наделил мальчика удивительной памятью и жаждой знаний. Как ни нагружали его работой в доме родного дяди, он все же сумел закончить сельскую школу. Тем временем открыли пединститут, и Зураб стал студентом. Но пришли оккупанты, и учеба прервалась уже на последнем курсе. Куантов очень рано стал писать, посещал литкружок, в институте выступал со стихами на вечерах…
– Это какие же факты тебе очевидны? – язвительно, с угрозой в голосе поинтересовался Чоров. – У тебя что – свидетели есть, документы? Что ты вообще знаешь?!
– О тебе я знаю довольно много, товарищ Чоров. И только плохое.
Чоров опешил:
– Много знаешь обо мне? Да ничего ты не знаешь – сплетнями питаешься, как старуха! В своей поганой повести ты не пожалел желчи и черной краски – изобразил меня самим чертом, только рога и хвост не приделал. И этого, ты считаешь, мало. – Чоров понял: надо обрезать крылья расхохлившемуся птенцу, загнать его в мышиную норку, иначе он натворит такое – не расхлебаешь. – Хочешь заработать на мне больше чем заработал пророк Магомет на коране? Признайся!
– Я вообще ничего не хочу заработать.
– Помяни мое слово. Я думал, ты смышленый парень, а ты дурак дураком. Да и я хорош: предлагаю тебе ни за что ни про что отличное место, создаю, так сказать, условия для расцвета гнилого таланта.
– Не хочу я ничего.
Чоров подумал: настал момент; придется идти с козырного туза, иначе можно проиграть. Он встал, открыл сейф, стоявший в углу кабинета, извлек оттуда пожелтевшую от времени бумагу, молча ее проглядел и, не пряча, повернулся к собеседнику.
– Ты все ратуешь за правду. А об одном забыл. Это тоже правда, и она стоит того, чтобы предать ее гласности.
– Что ты имеешь в виду?
– А то, что ты – сын белогвардейского офицера. Эту правду ты ведь не захочешь обнародовать на газетных страницах? Ты выбираешь ту правду, которая тебе по душе, – как смушковую папаху на базаре.
– Ложь. Чистейшая ложь! – Зураба словно током ударило. Он с силой сжал костыль, стараясь подняться во весь рост, чтобы смотреть прямо в лицо Чорову.
– Нет, не ложь. Я прикажу – всю подноготную твою мне положат на стол. Увидишь, как повернется твоя судьба. Пулей вылетишь из института. Посмотрю, и как тебя будут печатать в газете. К редакции на пушечный выстрел не подойдешь. Все двери перед тобой захлопнутся.
«Он роет мне могилу, – подумал Куантов. – Но отступать уже не могу. Жребий брошен. Я не буду уважать себя, если сдамся сейчас, пойду на эту уловку. Если ему удастся склонить комиссию на свою сторону, пошлю письмо в «Правду», а копию положу прямо на стол Зулькарнею Кулову».
– Ничего… – произнес он, успокаиваясь.
– Что – «ничего»?
– Я позабочусь, чтобы о делах нашего района узнали все в республике. Поеду в Москву, но добьюсь своего.
– Может, тебя до станции довезти? – злобно хихикнул Чоров. – Ты не доедешь до Москвы. Даже до Кулова не доберешься.
– Письмо дойдет.
– Не дойдет. Прямо с почты его принесут в этот кабинет, и я положу его в папку, где уже хранится твоя биография. – Чоров кивнул головой в сторону сейфа. – Вон отсюда! Езжай, куда хочешь!.. – гаркнул он, окончательно потеряв власть над собой.
Пока Зураб на костыле ковылял к двери, Чоров успел добавить:
– …Отпрыск белогвардейский! Тебе бы, как и твоему настоящему отцу, домишко срубить в зоне вечной мерзлоты, а ты греешься под южным солнцем. Я ему должность предлагаю, доверие оказываю, а он…
– Бери себе эту должность! – возмущенно воскликнул Куантов, исчезая за дверью.
В приемной оказалось немало народу. Зураба встретили сочувственно, но он никого не видел, ничего не слышал и шел по улице, сам не зная, куда.
