Текст книги "Долина белых ягнят"
Автор книги: Алим Кешоков
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 59 страниц)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯНе без слез согласился Нарчо отправиться вместе с Айтеком в Ростовскую область за лошадьми. «Ординарец» лихорадочно изыскивал повод остаться рядом с Доти, но Кошроков, по-отцовски добродушно посмеиваясь над простодушной хитростью мальчика, тем не менее оставался тверд в своем решении. Кроме того, приняв строгий вид, он напомнил «ординарцу» ряд положении строевого устава кавалерии (сокращенно он назывался «СУК»). Нарчо однажды видел этот устав. О него все доводы разбивались, как яйца о скалу.
– Ты ординарец или не ординарец? – спрашивал директор конзавода, заранее, впрочем, зная, каков будет ответ.
Нарчо шевелил большим пальцем правой ноги, вылезавшим из разодранного ботинка, где нога и без того болталась, словно в жару язык у Цурки, и не поднимал головы, пряча слезы. Он боялся расстаться с Кошроковым даже на миг. Как раз накануне полковник кому-то звонил в Москву, кому – Нарчо не знал, и уверял, будто многочисленные ванны в Кисловодске ему невероятно помогли (на самом деле он принял их два-три раза и махнул рукой – мол, как мертвому припарки), и теперь уже близок день, когда он разломает свою палку ударом о колено. Комиссар кричал в телефонную трубку, что совершенно готов ехать на фронт: «Предпочел бы Первый Белорусский. Уж очень хочется попасть в Берлин!» – говорил он. Кошроков не знал, что Нарчо его подслушивает; у мальчика дух захватило при мысли о Берлине. Уж он задаст там перцу самому Гитлеру!
– Ординарец, – хныча выдавил он из себя наконец, едва не зарыдав при этом.
– Тогда, дружочек, будь добр, выполняй устав, подчиняйся командиру беспрекословно. – Тут директор повысил голос – дескать, не такой уж он благодушный, и речь идет о серьезных вещах. – Чтобы я не видел больше, как ты сопли утираешь! Понял? Ишь, нюни распустил. Какой из тебя ординарец? Плакса, девчонка…
При этих словах Нарчо передернуло. Он уже готов был просить прощения за непослушание, за слезы и даже попытался, унимая дрожь в коленках, стать по стойке «смирно»…
Кошроков подошел к мальчику, положил руку ему на плечо и уже совсем другим голосом – ласково, увещевая, произнес:
– А говорил – «ветеран». Если не хочешь, неволить не буду. Езжай к Кантасе. Она ведь каждый день жалеет, что отпустила тебя. Кантаса одна и ты один (Доти Матович хотел добавить: «Я, правда, тоже один», но удержался). Соберетесь под одной крышей – будете жить, как люди. Спокойно, по крайней мере. Только скажи мне честно: почему ты не хочешь ехать? Айтек тебе не нравится, что ли?
Айтек действительно не слишком нравился Нарчо. Но только по одной причине. Парень на Нарчо смотрел свысока, видно, считал его мальчишкой, не способным на серьезное дело. Он даже называл его «апидз-ляпидз», то есть подручный, годный, словно лоскуток овчины, лишь на то, чтобы им удлинить полушубок. Но Нарчо в глубине души понимал, что к Айтеку он просто придирается, парень хороший, надо ехать, выполнять приказ. Ведь сам Кошроков говаривал не раз: «Брата посылает бог, а командира – «служба». Значит, надо покориться судьбе.
– Оставайся за меня. Я поеду с Айтеком. Хочешь?
– Не-е-ет!
– Чего же ты тогда боишься?
Нарчо снова потупился, потом, словно решившись, поднял голову, с мольбой уставился на директора:
– Ты не уедешь без меня на фронт?
Кошроков расхохотался так искренне, что Нарчо стало стыдно.
– Вот где собака зарыта! Слушай, ведь ты же всего натерпелся, Нарчо! Не хватит ли с тебя? Спросить бы твоего покойного отца, чего он больше хочет – мести врагу или продолжения рода. Он наверняка ответил бы: продолжения рода. – Доти Матович заметил, как тень набежала на лицо мальчика и понял, что говорит не то. – Ладно, уговор дороже денег. Не ты ли мне читал стихи: «Слов на ветер предки не бросали, не стреляли в облачную высь…»? Я тебе дал слово командира, я его сдержу. Не веришь? Чего молчишь? Ну, Нарчо, ты не только с СУКом не считаешься, но и меня ни в грош не ставишь.
Мальчик уже думал только о том, как искупить свою вину.
– К-когда ехать? – Он хотел еще что-то добавить, но, почувствовав, что заикается от волнения, стих.
– Вот это по-военному! – Директор оживился, щелкнул Нарчо по фуражке с отломанным козырьком. – Когда – это уже от вас зависит. Как соберетесь. Но мешкать нельзя: срок наряда истекает, не «отоваримся» – считай, пропало. Ты же знаешь, с каким трудом я выбил этот наряд. Начинал с того, что просил немецких племенных конематок. Куда там! Даже говорить со мной не стали. С трудом согласились на три десятка отечественных. Теперь их надо у донских казаков выклянчить. Думаешь, они так за здорово живешь и отдадут своих коней?..
В тот же день начались сборы. Узнав о поездке приемного сына на конзавод, примчалась Кантаса, привезла кукурузные лакумы (по дороге они успели затвердеть – хоть топором руби), курицу, нашпигованную чесноком. Холод такой, что она может пролежать хоть неделю, ничего не случится. Кантаса приготовила Нарчо с килограмм хакурта – муки из жареных кукурузных зерен. Она-то не испортится и за год, зато как хорошо к молоку, простокваше! А простоквашу можно купить на любом базарчике… Больше всего Нарчо обрадовался теплым шерстяным носкам, которые связала ему Биля. Незнакомая женщина с полевого стана прислала в подарок смушковую шапку. Тоже хорошо – парень на север едет: там степь, ветры.
Кантаса когда-то побывала в Ростове-на-Дону – ездила на первый съезд Советов Северного Кавказа в январе 1925 года. Тогда она училась на курсах при Ленинском учебном городке. Ей даже было предоставлено слово для выступления, и она не струсила в присутствии самого Микояна. Кантаса вспомнила большой красивый город, людей, которых встречала на съезде, и надеялась, что Нарчо обязательно увидит Ростов, а, может быть, встретится с ее друзьями-делегатами. Ей казалось, что они все живы, здоровы и на своих местах.
Привязанность Кантасы к Нарчо становилась все крепче. Женщину не покидала мысль, будто мальчика им с Лейлой послала сама судьба. Если бы не тот страшный день, они все втроем – кто знает? – были бы счастливы. Кантаса жалела, что отдала Нарчо на конзавод, не оставила возле себя. Он каждый час напоминал бы ей о дочери. Она мечтала, что и мальчик полюбит ее, как мать, станет приезжать в гости, помнить.
– Моя бедная лакомка обожала хакурт, – вздохнула Кантаса. Ей хотелось, чтобы Нарчо тут же набил рот этой коричневой мукой и глотал, глотал через силу. (Не дай бог, правда, поперхнуться – мука попадет в легкие, час будешь исходить кашлем.) – В дороге купите молока. Деньжат я припасла. Женщины наши собрали. – Кантаса развязала платок с замусоленными бумажками.
– Не надо. Нам комиссар дает суточные.
– Бери, бери. Деньги лишними не бывают, – Кантаса перебирала рубли, пятерки, червонцы, старательно разглаживая их ладонью.
Доти не пожалел своей видавшей виды планшетки. Из-под целлофана выглядывала карта с маршрутом, прочерченным красным карандашом. Увидев планшетку, которую комиссар вручил Айтеку, Нарчо почувствовал, что отправляется в самый настоящий военный поход. Айтек теперь называл его стремянным. Это мальчику нравилось все-таки больше, чем обидное «апидз-ляпидз».
– Не запалите лошадей, а то без ног останетесь, – предупредил Кошроков. Он написал от себя письмо директору конзавода. Правда, комиссар не знал ни имени его, ни фамилии, но надеялся, что тот его поддержит, особенно, если окажется из военных.
Всадники тронулись в путь.
Гнедой мерин, на котором ехал Нарчо, назывался Марем, лошадь Айтека звали Тузер. То была пока единственная верховая лошадь на конзаводе. Ее взяли в долг у колхозников. Марем не сразу признал седока, нервничал, крутился на месте, норовя укусить мальчика за ногу, мотал головой, вытягивая у него из рук поводья. Лошадь, видимо, ощущала волнение седока, его дрожь и неуверенность.
Марем поворачивал голову, стараясь своими крупными желтоватыми глазами разглядеть маленького джигита: таких ему не приходилось носить на себе. Всадник ласково похлопывал его по холке – дескать, не бойся, не обижу, буду заботиться о тебе, кормить, поить.
Нарчо воображал, будто отправляется на фронт, и вспоминал день, когда уходили на войну кавалерийские части, как он завидовал тогда мальчишкам из духового оркестра, одетым во все военное! Опустив поводья, они ехали верхом впереди полков. Нарчо мысленно примерял их гимнастерку и думал, что не хуже играл бы на трубе, если бы его зачислили в оркестр… Он оглянулся, увидел Кантасу и почувствовал, как к горлу подкатил ком. На глаза набежали слезы. В тумане возник зыбкий образ Лейлы…
– Чего приуныл? – Айтек со свистом хлестнул плеткой мерина, на котором ехал Нарчо. Конь так рванул, что мальчик чуть не вылетел из седла. – Слезы всадника для коня – свинцовый груз. Кончай хлюпать, а то и лошадь заплачет.
Нарчо обиженно насупился. Айтек привстал в стременах, оглянулся, рукой помахал провожавшим и украдкой тоже грустно вздохнул. Все-таки молодую жену оставлял дома… Он поехал рысью, чтобы быстрей скрыться из виду.
– Бараны мы с тобой! – неожиданно воскликнул Айтек, когда они уже порядочно отъехали от конзавода. Впереди показалась высоко поднятая, как наперсток на пальце, цистерна, заменявшая, видимо, водонапорную башню. Стали видны и развалины железнодорожной станции. – Почему мы не захватили бумагу на имя здешнего начальника? Поехали бы поездом и завтра уже были на месте. В крайнем случае, послезавтра…
Словно в подтверждение этих слов из-за горы показался длинный товарный поезд с двумя паровозами, сноровисто катившими груженный боевой техникой и войсками состав.
– Поезда на фронт идут. Мы-то ведь не на фронт едем, – бурчал Нарчо, пристально разглядывая грузовики и орудия на платформах. Конечно, он бы дорого дал за то, чтобы хоть сутки побыть среди солдат, мчавшихся на войну. – А примут нас? – неуверенно спросил он.
– Кто?
– Их генерал. – Нарчо не сомневался в том, что в каждом воинском эшелоне едет свой генерал.
– Зачем нам генерал? Дадут теплушку, прицепят к пассажирскому поезду – и все.
Нарчо не знал, что такое теплушка. Он не сводил глаз с эшелона, пытаясь сосчитать, сколько в нем вагонов, но сбился, а поезд, лишь чуть-чуть замедлив ход на станции и не останавливаясь, пошел дальше. «Спешит на фронт», – с завистью подумал мальчик.
Между тем у Айтека созрел план.
– Вот что, апидз-ляпидз, слушай внимательно. На этой станции мы должны сделать первый привал. Поедим, дадим лошадям отдохнуть. Но мы с тобой отдыхать не будем. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти.
– А что будем делать? – Нарчо, не привыкшему долго ездить верхом, очень хотелось поразмяться, однако идея Айтека не вызвала у него одобрения: время было слишком дорого.
– Что будем делать? – задумчиво переспросил Айтек. Он смотрел на полуразрушенное здание вокзала с чудом уцелевшим куполом. До войны это был самый красивый вокзал на всей дороге. – Что делать будем? – Дальнейшее ему и самому представлялось не слишком ясным, но он не был бы Айтеком, если б не придумал новую авантюру – вроде той, на пастбищах, с ядовитыми травами. – Подцепить бы нам товарный вагон, лошадок погрузить и со всеми монатками – ту-ту-ту! Марем и Тузер заржали бы от счастья. А то им каково, а? Ездят на них и ездят. И нам лучше под крышей. Осень. Там, куда мы путь держим, север, там холоднее чем у нас. Ветры такие – из седла выкинут, покатишься, словно перекати-поле, пока не угодишь в овраг.
– Бурка же есть!
– Что бурка? Пропитается водой – не поднимешь. Сам промокнешь, заболеешь. Путник должен быть здоров, – гласит народная мудрость.
– А дадут вагон?
– Надо, чтобы дали.
Нарчо ни разу не ездил по железной дороге.
– А поездом быстрей?
– Быстрей? Это – не то слово… Слушай, придется раздобыть две-три охапки сена. И лошадям корм, и нам на подстилку. Ведро есть – воду на остановках найдем. Надо действовать. – Оришев уже говорил сам с собой. – Я иду к начальнику станции и объясняю, что мы с тобой выполняем боевое задание – едем за конским поголовьем для формирующегося кавалерийского полка. Все для фронта, все для победы. Какое он имеет право нам отказать? – Айтек повысил голос, будто уже стоял перед начальником станции, который не хотел и слушать про вагоны для них, – Да не может он не дать. Мы же при исполнении боевого задания. Только давай заранее распределим роли.
– В каком смысле – роли?
– Эх, апидз-ляпидз, зелен ты еще! – Айтек со скрытым сожалением оглядел Нарчо, будто видел его впервые. – Ты должен показать, на что способен. А ну, р-равняйсь направо!
Нарчо выпрямился в седле, резко повернул голову.
– Ничего. Получится, – одобрительно заметил Айтек.
Похвала вызвала у Нарчо прилив сил:
– Я все могу. Ты только скажи. Не подведу. Сено надо – найду. Вон там стога стоят.
– Слышал про Петьку? У Чапаева? Сегодня я вроде Чапаева, а ты – Петька. Ты – мой ординарец.
Нарчо не видел фильма «Чапаев», но был достаточно наслышан о нем; в школе на переменах больше всего играли в «белых» и «красных». Среди ребят были свои «Чапаевы» и «Петьки». Нарчо Чапаев казался богатырем из народного эпоса.
– Ты Чапаев? – мальчику стало смешно. Он тоже оглядел Айтека с ног до головы, но ничего богатырского в нем не нашел.
– В общем, так. Сейчас я – полковник, командир дивизии. Значит, захожу я к начальнику станции… – Айтек заговорил, подражая глуховатому голосу директора конзавода. – «Здравствуйте». – «Здравствуйте». – «Вы начальник станции?» – «Да, я. Чем могу служить?» – «Видите ли, мне и моему ординарцу необходимо срочно добраться до Батайска, там нас ждут кони для кавалерийского полка, который вот-вот отправляется на фронт. Нужен вагон, товарный, конечно, потому что мы едем верхом». – В этот момент ты влетаешь в кабинет и подтверждаешь мои слова.
– Как?
– Очень просто. Заходишь без спросу, становишься по стойке «смирно», прикладываешь руку к козырьку (неважно, что у тебя на голове шапка) и выпаливаешь, как из пушки: «Товарищ полковник, разрешите отвести лошадей на водопой!» Я отвечаю: «Иди, ординарец, только живо. Времени в обрез. Получим вагон – тут же в путь. Да пусть лошади напьются вволю. В дороге мы не сможем выводить их из вагона». Ты говоришь: «Есть!» – и, лихо повернувшись на каблуках, исчезаешь. Ясно?
– Каблук под правым ботинком еле держится, как бы не отлетел, – с горечью доложил Нарчо.
– Шпорами можешь звенеть! «Каблук еле держится»! Тоже мне! Голову держи, как полагается!
Подъехав к развалинам станции, Айтек оставил стремянного возле лошадей, а сам пошел к перрону. Станция была забита поездами. Дорога оставалась одноколейной, вторую колею еще не успели восстановить. Гитлеровцы, отступая, распахали дорогу в прямом смысле слова – с той только разницей, что в плуг запрягли не лошадей и не волов, а два паровоза. Паровозы тянули специальное приспособление, похожее на мощный плуг, перерезавший надвое шпалы и взрыхлявший насыпь.
Айтек понемногу входил в роль. Поправил шпоры, издававшие малиновый звон. По его мнению, шпоры должны были произвести неотразимое впечатление на начальника станции. Выяснив, где его искать, Айтек, не теряя времени, направился туда, махнув рукой стремянному, – мол, ступай за мной. У дверей Айтек еще раз оглянулся на ординарца – дескать, будь наготове, рванул дверь на себя и решительным шагом переступил порог.
Сидевший за массивным, потемневшим от времени и паровозной копоти столом громко говорил по телефону и не обратил на вошедшего ни малейшего внимания. Айтек огорчился: пропадал заряд смелости. Наконец телефонный разговор прервался.
– Товарищ начальник станции, я к вам.
– Я дежурный по вокзалу. Начальник будет ночью. Слушаю вас.
– Мне нужен вагон. Не позднее завтрашнего дня я должен быть на месте назначения согласно командировочному предписанию. Нас двое, я и мой ординарец, не считая верховых лошадей.
– Документы? – хмуро спросил железнодорожник.
– Как же? Все есть.
– Прошу предъявить.
Айтеку не хотелось показывать командировку, хотя он понимал, что без этого не обойтись. Он неохотно извлек бумагу, подписанную Кошроковым. Железнодорожник, надев очки, углубился в нее. Нарчо, не совсем точно выбрав момент, протиснулся в дверь, встал на пороге и, вылупив глаза, выпалил единым духом:
– Товарищ полковник, разрешите отвести лошадей на водопой, я уже присмотрел колодец!
– Разрешаю, исполняй.
– Есть! – Нарчо повернулся на левом (и единственном!) каблуке, эффектно зазвенели шпоры, которые он нацепил. Дежурный всего этого даже не заметил.
– Вы полковник? – В Айтека впились два насмешливых глаза.
– Да, – неуверенно отозвался он.
– Или старший конюх?
– Война, дорогой мой, война. Сегодня ты командир роты, завтра командуешь полком и, наоборот, сегодня ты комдив, а завтра командуешь штрафным батальоном. Что, не слыхали? – Айтек сам удивился своей находчивости.
Насмешливые искорки в глазах дежурного погасли.
– Так ты полковник или…
– Да, полковник, выполняю боевое задание. Документ подписан комиссаром дивизии. Какое это имеет значение? Мне нужен товарный вагон. Дадите – хорошо, не дадите – доложу, мол, не дают…
– Для меня это имеет значение.
– Для меня имеет значение вагон.
– Если вы полковник…
– Я сказал: полковник!
– Тогда идите к военному коменданту. Покажите ему свои документы, он примет решение.
Айтек понял, что влип. Представься он просто старшим конюхом, дежурный бы решил дело сам, а военные дела прерогатива военной комендатуры. Он заговорил другим тоном:
– Я полковник, но разжалованный, понимаете, штрафник. Быть мне впредь полковником или не быть, зависит от того, как я выполню приказ командования. – Айтек, упершись руками в край стола, наклонился к железнодорожнику, уставился на него умоляющим взором. – Помогите мне снова встать в строй.
– Так бы сразу и сказал. – Дежурный вернул «полковнику» командировочное удостоверение. – Придет товарно-пассажирский, попробую прицепить. – Посмотрел на часы: – Отдохните часика полтора, потом будете грузиться.
Айтек чуть не подпрыгнул от радости. «Что значит сметка, – думал он, – будешь рассказывать – не поверят». Горячо поблагодарив дежурного, он побежал готовиться к погрузке.
Дежурный взялся за трубку полевого телефона – распорядиться насчет теплушки.
Айтек едва верил своей удаче. Теперь надо ждать прибытия товарно-пассажирского поезда.
– Дают? – спросил Нарчо полушепотом.
– Какое он имеет право не давать! – ответил Айтек важно и тут же оглянулся с тревогой: не слишком ли громко он это сказал?
Полтора часа показались им вечностью. Но поезд прибыл точно по расписанию. Тут же была подана теплушка с нарами по обе стороны вагона. Нарчо догадался: теплушка подготовлена для перевозки солдат. Айтек, окончательно войдя в роль, объявил: отныне он будет только приказывать, так как оба они военные, выполняют приказание полкового комиссара и должны действовать по уставу. Нарчо обещал подчиняться. Они разобрали пары с одной стороны вагона, сложили доски у стенки, освободили место для лошадей. Железнодорожники подтолкнули вагон к погрузочной площадке, чтобы можно было ввести внутрь гнедого мерина и резвую кобылу Айтека. Лошади, не привыкшие к деревянному полу, нервничали, перебирали копытами. Казалось, в вагоне не пара коней, а по крайней мере с десяток. Их пришлось долго успокаивать. Раздобыть две охапки сена оказалось делом не менее трудным, чем получить вагон. Заслугу Нарчо Айтек не оценил по достоинству.
Наконец вагон загромыхал на стыках. Нарчо прильнул к полуоткрытой двери и, держась за перекладину, с грустью смотрел на деревья и дома, которые все быстрей и быстрей уплывали назад, оглушенные паровозными гудками. Айтек решил, что надо нанести первый удар по гомиле – дорожным припасам. Развернув узел, что принесла Кантаса, Нарчо выложил румяные пышки из пшеничной муки, вкусно пахнувшую курицу. Ели быстро и молча: оба сильно проголодались.
Лошади, привыкнув к обстановке, с аппетитом жевали сено. Хорошо бы не налетела вражеская авиация! Нарчо боялся, потому что испытал в полной мере, что такое бомбежка… «Командировочные» развалились на нарах. Каждый думал о своем. Нарчо вспоминал Кантасу. Его любовь к ней росла с каждым днем. Айтек загрустил о молодой жене, с которой он расстался, видимо, надолго. Вагон продувало, спать было холодно, и молчание первым нарушил Оришев-младший. Он рассказал Нарчо, как однажды ночью возвращался через перевал, полз по снегу при свете луны, а утром отогревался в копне сена и проспал чуть ли не сутки. Между прочим, по ту сторону Кавказского хребта он оставил отца с двумя мешками денег…
Потом Оришев спросил:
– Слушай, кем тебе доводится Кантаса? Мать не мать, родственница не родственница, а заботится, как о родном сыне. Смотри, сколько продуктов дала на дорогу, сама, видно, голодать будет… У нее есть дети?
– Сын на фронте.
– Больше никого?
– Никого. Дочь была. Лейла. Погибла при бомбежке.
– Понятно. Ты, значит, сейчас единственная надежда.
Нарчо очень нравилось в поезде. Теплушка казалась ему совершенством. Вот только мучил страх – вдруг Доти Матович все-таки уедет без него. Поезд догнал эшелон, шедший впереди, обогнал его. На платформах стояли грузовики, орудия, повозки, даже танки. Нарчо впервые так близко видел танки: протяни руку – коснешься.
– Смотри, Айтек, – оглянулся Нарчо. – Настоящие!
– Настоящие! По-твоему, что же, ненастоящие повезут на фронт? Тоже называется – ординарец комиссара!.. А ты бы мог управлять танком?
– Танком? – переспросил Нарчо.
– Да.
– Трактором могу. А на танк садиться не приходилось.
– Когда же ты успел? В школе ведь не изучают трактор.
– Сам. Нашему колхозу пастбища в горах отвели около молзавода. У них трактор был. Я подружился с трактористом, он и научил меня ездить. Думаешь, у Апчары трактор откуда?
– Ты смастерил?
– Не смастерил. Спас от гитлеровцев. И сам завел, пригнал на колхозное собрание.
– Прямо на собрание? А как ты спас трактор?
Нарчо вспомнил страшный день гибели всех своих близких. Тогда он подался в горы в надежде найти там хоть какое-нибудь пристанище. Он имел в виду молокозавод. Кто-нибудь да остался же там. Если нет сыров и масла – рядом картофельное поле. С голоду не умрешь.
От отца Нарчо знал: заблудиться в горах невозможно. Пойдешь вверх по течению горной реки, обязательно придешь к хребту, к скалам, покрытым снегом. Там рождаются реки, большие и малые. У истока любую реку можно перепрыгнуть или перейти по валунам, выступающим из воды. Вниз пойдешь – река приведет тебя в Малую Кабарду. Нарчо пошел вверх и на другой день вышел к молочному заводу, где проработал два лета. Увы – ни единой души там не оказалось. По чердаку пробрался в машинный зал – пусто, пахнет прокисшим молоком; чаны, цистерны стоят пустые. В домах, где летом теснились жители, гулял ветер. Только трактор с прицепом, наполненным бидонами, стоял на дороге. Тогда-то Нарчо отыскал пещеру и въехал в нее на тракторе. С трактором было не так страшно, он даже крепко уснул. Выбравшись утром из пещеры, он увидел, что все ущелье залито солнцем. Однако Нарчо знал: если с утра солнце – к полудню опустится туман. А с туманом – шутки плохи: волки выходят из логова, рыщут по горам. Впрочем, в тумане, с другой стороны, можно незаметно перейти ущелье и оказаться на нашей территории. Там Кантаса. Там Шаругов его не отыщет.
Нарчо долго шел чинаровым лесом. Внезапно его окликнули. Это были красноармейцы. Нарчо обрадовался, узнав, что оказался среди разведчиков. Но радость оказалась преждевременной: красноармейцы угостили его хлебом с маслом, дали кусочек сахару, однако взять с собой отказались наотрез. Они шли на задание, за Баксан. Нарчо все же увязался за ними – не вышло, один щелкнул затвором, напугал мальчишку, но рассмеялся и крикнул: «Ступай вниз, правым берегом. Там немцев нет».
Нарчо пошел по течению. Разводил огонь, пек картошку, а то и початки кукурузы, собирал дикие груши, яблоки, мушмулу. Тем и питался. При мысли, что Шаругов его уже не схватит, на душе становилось легче. Мальчик хотел было подождать разведчиков, но кто знает, когда они пойдут обратно? Ночью одному в лесу страшно. Лучше всего засветло дойти до аула, где живет Кантаса. Так он и сделал…
Айтек внимательно слушал. Потом сказал:
– Сплоховал ты, парень.
– Это как же?
– Сам говорил: «Пойдешь по течению – придешь к хребту». Дошел бы до хребта – встретил бы партизан. Я тоже наугад шел, но к ним все-таки вышел. Правда, я партизанил недолго…
– Почему?
– Был там такой человек, Бахов. Не слышал?
– Нет.
– Заставил подковы перековать задом наперед, – замысловато объяснил Айтек.
– А что это значит?
– Не знаешь, что значит перековать подковы задом наперед? Да, Нарчо, до джигита тебе еще далеко.
– У нас никогда не было лошадей. – Нарчо невольно глянул на Марема и Тузера, дремавших стоя.
– Представляешь себе подкову?
– Представляю.
– Подкова предохраняет копыта от порчи. Подбивают ее шипами назад. Был у нас знаменитый конокрад Жираслан. Шахом конокрадов величали. Не слыхал?
– Нет.
– Однажды он украл скакуна и, выехав из аула, тут же перековал его – поставил подковы задом наперед. Утром аульчане видят – скакуна нет: «Ей, ей, в погоню!» Седлают коней, выезжают, напали на след, смотрят: ага, отпечатки подков показывают, что конокрад увел лошадь в сторону Кубани, и, не теряя времени, мчатся туда.
Жираслан же поехал в противоположную сторону, к Тереку.
Когда мы с отцом вырвались из плена, он предлагал перековать лошадей на случай погони. Подковы оказались плохие, со стертыми шипами. Мы намотали на копыта лошадей мешковину, чтобы не оставлять следов. Бештоев выслал погоню, но пока его люди выясняли, по какой тропе мы ушли, время уже было выиграно. Так мы спаслись. А то, пожалуй, мы с тобой не ехали бы в поезде.
Нарчо проникся к Айтеку доверием. «С таким не пропадешь», – думал он. Поезд шел с хорошей скоростью. Айтек, насытившись, забрался на нары, достал планшетку с картой и принялся изучать маршрут, начертанный полковником. Красная линия шла вдоль железной дороги, Айтек вслух произносил названия станций.
– Поезд может свернуть с пути? – неожиданно спросил Нарчо.
– Чудак-человек! Он же по рельсам идет: куда рельсы, туда и он. – Подумав, Айтек добавил: – Вообще-то может, если есть ответвление. А так нет. Маршрут.
Нарчо не отходил от дверей, пока не стемнело. Наконец и он взобрался на нары. Спать на голых досках, конечно, будет жестковато, но ему не привыкать.
– А когда мы приедем?
– Утром. Давай «бай-бай», надо выспаться. Встанем пораньше, приведем себя в порядок, чтобы все было чин-чинарем.
– И лошадей почистим?
– Разумеется.
Нарчо послушно спрятал голову под бурку. Запахло овцами и сеном. Колеса постукивали неравномерно: укороченные рельсы, несовпадающие стыки – отсюда и нарушенный ритм. Нарчо долго переворачивался с боку на бок, слушая похрапывание Айтека, потом заснул. Ему снилось, что Лейла зовет его под грушевое дерево, с которого свисают гроздья ярко-желтых плодов…
