Текст книги "Итоги тысячелетнего развития, кн. I-II"
Автор книги: Алексей Лосев
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 94 (всего у книги 115 страниц)
Дальнейшее развитие в понимании хаоса шло в направлении того простейшего качества хаоса, которое мы называли выше бесконечной протяженностью. Здесь интересен текст Марка Аврелия (IV 3), применяющего это понятие не к пространству, как обычно, но ко времени:"Обрати внимание на то, как быстро все предается забвению, на хаос времени, беспредельного в ту и другую сторону…"Здесь, таким образом, хаос мыслится как некоего рода вечность.
3. Беспорядочность и творчество
а)Хаос понимается, далее, как беспорядочное состояние материи. Этот момент в скрытом виде находился во всех тех учениях, которые вообще понимали хаос как принцип становления. Досократики Эмпедокл или Анаксагор и поэт Аполлоний Родосский (I 494 – 500) уже оперируют с первозданной беспорядочной смесью материальных стихий. У Аполлония читаем (Церет.):
…когда то и суша, и небо, и море,
Раньше друг с другом в одну перемешаны будучи форму,
В гибельной распре затем отделились одно от другого
И средь эфира свое неизменное заняли место
Звезды, и также луна и пути неуклонные солнца.
Но у Овидияего мироздание прямо начинается с хаоса вещей, и сам хаос трактуется как rudis indigestaque moles, хотя уже с животворными функциями (Ovid. Met. I 5 – 9, Шервинск.).
Не было моря, земли и над всем распростертого неба, –
Лик был природы един на всей широте мирозданья, –
Хаосом звали его. Нечленной и грубой громадой,
Бременем косным он был, – и только, – где собраны были
Связанных слабо вещей семена разносущные вкупе.
В атмосфере надвигающегося монотеизма в религии и принципата в политике Овидий уже чувствует необходимость некоего специального творческого начала для превращения беспорядочной материи в упорядоченный космос. Оказывается, что для этих целей выступает у него сначала некий deus et melior natura (21"бог и лучшая природа"), затем quisquis ille deorum (32,"тот какой то из богов"), даже cura dei (48"промысел бога"), а потом и прямо mundi fabricator (57"устроитель мира") и opifex rerum (79"мастер вещей"). Это оформляющее и организующее начало получает в другом произведении Овидия глубокую философскую формулировку (см. ниже).
Античная мысль вообще двигалась в направлении тех формул, которые можно было бы привлечь для характеристики хаоса как принципа становления. Стали замечать, что в хаосе содержится в этом смысле некоторого рода единство противоположностей. Хаос, думали, все раскрывает и все развертывает, всему дает возможность выйти наружу; но в то же самое время он и все поглощает, все нивелирует, все прячет вовнутрь. Замечательная концепция в этом смысле имеется у Овидия (Fast. I 89 – 144). Здесь сам Янус называет себя res prisca (103"древняя вещь") и Хаосом (там же). Когда все стихии распределились по своим местам и образовался стройный космос, то Янус, который раньше был globus et sine imagine moles (111"глыба и безликая громада"), получил определенный facies (113"лик") и достойный бога вид (112 – 114). Но и теперь, говорит он, имеется у него остаток прежнего состояния, а именно способность видеть все вперед и назад. Кроме того, Янус своей собственной рукой все открывает и закрывает, являясь как бы некоторого рода мировой дверью. Он может развернуть мир во всей его красоте и может предать его уничтожению. В этой замечательной концепции хаоса как двуликого Януса у Овидия много и философской диалектики, и мифологии, и поэзии. Но ясно, что подобного рода концепция развертывается на основе стоического понимания Януса как принципа становления стихий, становления самой материи.
б) Далее, античная концепция хаоса выдвигала на первый план творческие и животворные моменты этого понятия. Здесь огромную роль сыграли орфики, у которых хаос оказался в самом близком отношении к Мировому Я, породившему из себя весь мир. Интересно рассуждение у Климента Римского (VI 3 – 4, Migne P. G. II 198), излагающего эти древние учения. Здесь мы прямо читаем:"Орфей уподобляет Хаос Я. Ведь в Яйце – слияние первых элементов. Гесиод предположительно называет Хаосом то, что Орфей называет порожденным яйцом, выброшенным из безграничности материи". В дальнейшем пространном изложении Климента Римского подробно говорится о первоначальном беспорядочном состоянии материи, которое постепенно превратилось в этот Хаос–Яйцо, а отсюда появляются и все реальные формы мира. Приблизительно ту же картину Мирового Хаоса–Яйца находим мы и у Руфина (Recogn. X 17, 30; Migne P. G. 1429, 1436). Еще яснее о гесиодовском Хаосе говорит Симпликий (In Arist. Phys. IV 1=528, 12 D):"Ясно, однако, что это – не пространство, но беспредельная и изобильная причина богов, которую Орфей назвал страшной бездной". И далее Симпликий развивает ту мысль, что Эфир и Хаос являются теми тезисом и антитезисом, из слияния которых образуется все бытие: из Эфира – эманация богов, а из Бездны–Хаоса возникает вся беспредельность. В окончательной форме эта концепция формулирована у Гермия Александрийского (In Plat. Phaedr. 246e=p. 138, 11 Couvr.): монада – Эфир, диада – Хаос, триада – Яйцо. Следовательно, Хаос диадичен в орфико–пифагорейском смысле этого слова. Однако не нужно забывать и того, что исходным пунктом является здесь не диада, а монада и что все развертываемое в диаде в свернутом виде заключено уже в монаде. Поэтому среди неоплатоников ходило понимание Хаоса и как монады, о чем весьма отчетливо читаем мы у Ps. – Jambl. Theol. arithm. 5, 16 – 21 De Falco: Хаос–монада есть"слияние и смешение, бесцветное и темное", лишенное"расчленения и различения"; так что он является порождающим лоном (gonë) и материей, без которой невозможны никакие числа. Прекрасную формулу этого мы находим также и у Прокла (In Plat. R. P. II 133, 19 – 24 Kr.), который прямо говорит о noëton chaos, то есть об"умопостигаемом Хаосе"как об исходном пункте всех эманаций и как о той конечной точке, к которой все эманации возвращаются обратно. Специально о нисхождении и о восхождении душ из Хаоса и в Хаос читаем там же, II 141, 21 – 28. О таинственном безмолвии и неизреченности этого Хаоса – Procl. In Plat. Crat. 67, 7 – 14 Pasqu.
в)Необходимо отметить, что совпадение всех начал и концов в одном принципе – это, вообще говоря, любимейшая идея античного мышления. По Гесиоду (Theog. 736 – 738, 806 – 808), все начала и концы мировой жизни залегают в Тартаре. Плутон же по основному значению своего имени указывает на богатство и обилие, но в то же самое время это – божество подземного мира и царства мертвых. Дионис – бог жизни и производительных сил природы; но, по Гераклиту (22 B 15 D),"Аид и Дионис тождественны". Римская Либитина – и вожделение и смерть. Начала и концы совпадают и в периодических мировых пожарах. Гераклита, и в Philia («Любви») Эмпедокла, и в позднейшем учении о палингенесии. Сюда же относится круговращение вечности в себе платоновского"Тимея"и всех позднейших комментаторов этого диалога. Форма у Аристотеля тоже содержит в себе момент и движущий и целевой. Прокл по своей системе проводил триаду – monë, proodos, epistrophë («пребывание на месте»,"эманация","возвращение"). Поэтому учение о совпадении начал и концов в хаосе для античного мышления – одна из типичнейших тем. Из этого видно, что хаос действительно есть принцип непрерывного, неразличимого и бесконечного становления, то есть то, что пифагорейцы и орфики называли диадой и без чего невозможно существование ни богов, ни мира, ни людей, ни божественно–мировой жизни вообще. Прекрасную формулу хаоса как принципа беспредельности мы находим также и у Прокла (In Plat. Tim. 30cd=I 427, 20 Diehl.). Поэтому хотя в этих концепциях Хаос и ниже Эфира или Хроноса, но он все же выше всех поколений царствовавших богов, как об этом отчетливо говорит Сириан (In Arist. Met. 182, 9 Kr.).
4. Хаос как мифическое существо
а)Хаос получил яркое развитие и в качестве мифического существа. Правда, это характеризовало его с самого начала, еще с Гесиода. У Аристофана хаос тоже порождает каких то странных космических птиц. Но хаос как мифическое существо дожил до последних дней античного мира и в этом отношении не оскудевал, а, скорее, только развивался. Так, у орфиковХаос вместе с Эфиром был порождением Хроноса, но сам Хронос рисовался как крылатый дракон с головой быка и льва и с лицом бога, который к тому же именовался еще и Гераклом (Damasc. Pr. pr. 317, 21 – 318, 2 Ruelle.). С другой стороны, Хаос и Эфир порождали из себя некоего Андрогина, муже–женское начало, являвшееся началом всех вещей (Rufin., cit. loc.). А то, что сам Хаос у орфиков трактовался как"страшная бездна"(chasma pelörion), с этим мы уже встречались. Орфическая Аргонавтика (421 Abel.) прямо так и говорит. Несомненно, какой то таинственной бездной мира является хаос в тех словах Нонна (Dion. VII 110 – 112), что Эрос отверз"мрачные врата первородного Хаоса", чтобы извлечь оттуда стрелы для Зевса.
б)Отсюда уже очень близко до того нового значения слова"Хаос", которое мы находим по преимуществу в римской литературеи которое либо очень близко связывает Хаос с Аидом, либо прямо отождествляет его с ним. Связь Хаоса с Аидом понятна. Ведь Хаос есть та бездна, в которой разрушается все оформленное и превращается в некоторого рода сплошное и неразличимое становление, в ту"ужасную бездну", где коренятся только первоначальные истоки жизни, но не сама жизнь. Римляне прибавили к этому еще и острый субъективизм переживания, какой то ужасающий аффект и трагический пафосперед этой бесформенной и всепоглощающей бездной.
в)Уже у Вергилияперед самоубийством Дидоны жрица взывает к богам, Эребу и Хаосу – характерная близость Хаоса к подземному миру. У Вергилия читаем (Aen. IV 509 – 511 Брюс.):
Вкруг стоят алтари, и жрица, власы распустивши,
Трижды сто раз богов призывает, Эреба, Хаос,
Гекаты три существа, три лика безмужней Дианы.
В другом месте (Aen. VI 264 сл.) о хаосе тоже говорится в контексте речи о подземных богах и Аиде.
У Овидия(Met. X 29 – 31) Орфей, желающий вернуть свою Эвридику из мертвых, заклинает (Шервинск.):,
Сей ужаса полной юдолью,
Хаоса бездной молю и безмолвьем пустынного царства:
Вновь Эвридики моей заплетите короткую участь!
Здесь хаос прямо отождествляется с Аидом. Однако самую замечательную концепцию Хаоса–Аида мы находим в трагедиях Сенеки.
г)Можно предполагать, что Хаос – это общемировая бездна, в которой все разрушается и тонет (Sen. Thyest. 830 – 835). Хор в"Фиесте"Сенеки опасается, как бы все бытие вместе с богами, людьми и всем миром не подавил deforme chaos («безóбразный хаос»). В переводе С. Соловьева это – стихи 966 – 970:
Не настал ли для мира конец роковой,
Не разрушится ли все, – и богов, и людей
Поглотит опять безобразный хаос,
И море, и сушу, и звездную твердь
Смешавши навек?
В Oct. 391 говорится о"слепом хаосе", в который должен обрушиться мир. Фиест тоже восклицает:"Почему после всех преступлений земля не разрушит царя и царство ad Chaos inane"(Thyest. 1009). Другие тексты из Сенеки уже невозможно понимать в таком общем смысле, и в них мы находим переход к пониманию хаоса как Аида. Таковы тексты:"tempus nos avidum devorat et chaos"(Tro. 400"жадное время и хаос нас поглощают") или"nox et extremum chaos"("ночь и последний хаос"), о которых говорит Геракл (Herc. Oet. 47). Остальные тексты Сенеки уже прямо отождествляют хаос и Аид.
Колдунья Медея, взывая к привычному для нее подземному миру, говорит о noctis aeternae chaos (Med. 9"вечной ночи хаос"); такое же выражение находим в Herc. Е. 610. Тот же самый Chaos caecum ("слепой хаос") встречаем мы еще раз в заклинаниях той же Медеи (Med. 741, ср. Herc. Oet. 1134). Желающий умереть Тезей молит chaos dirum ("ужасающий хаос") принять его (Phaedr. 1238). Креонт изображает пророчество об Эдипе как полученное из подземного мира, когда rumpitur caecum Chaos (Oed. 572) – "рушится слепой хаос". В контексте образов Аида читаем также: resonet maesto clamore chaos (Herc. F. 1108"хаос оглашается мрачным воплем"), avidum chaos (ibid. 677"жадный хаос"), perdet mors aliqua et chaos (Herc. Oet. 1115"губит некая смерть и хаос").
Ясно, что в трагедиях Сенеки хаос из абстрактной космической картины превратился в предмет трагического пафоса, в тот мифологический образ, который одновременно и универсален и космичен и переживается глубоко интимно, мрачно и экстатически. К нему обращаются, в самые потрясающие моменты жизни.
В заключение этого раздела нам хотелось бы привести еще два текста. У Лукана (VI 695 – 696 Остроумов) фессалийская колдунья взывает:
О Эвмениды и вы, все Муки смертельного Стикса,
Хаос, готовый всегда миры поглощать не считая!
У Лукиана (Amores. 32 Баранов) имеется тоже одно значительное суждение о хаосе, когда приводится обращение к Эроту:"Весь мир словно в какой то общей гробнице покоился; но ты разбил ее; ты загнал облегавший мир хаос в самые дальние глуби преисподней, где поистине
Створы железных дверей и порог, окованный медью,
Несокрушимо его сторожат, заграждая путь к возврату".
5. Неоплатонический синтез
Последним этапом в развитии античного представления о хаосе является его неоплатоническое понимание. Поскольку неоплатонизм являлся позднейшей реставрацией всей древней мифологии, он по необходимости превращал живую и конкретную мифологию в философскую систему абстрактных понятий и по необходимости становился абсолютным идеализмом, в котором главную роль играла теория чистого мышления. Оказывается, что и в области чистого мышления тоже имеются свои формы и своя бесформенность, свой предел и своя беспредельность, свои законченные образы и свое непрерывное и бесконечное становление. Именно в этом плане древний образ хаоса опять начинал играть свою основную роль, но уже как один из организующих принципов чистого мышления. Проклочень ясно говорит о сущности того Эфира и Хаоса, которые породили из себя Мировое Яйцо: Эфир – это предел, то есть то, что ограничивает и оформляет, а Хаос – это беспредельное (Procl. In Plat. Tim. 30cd=I 428, 4 D). По Дамаскию, порождением Хроноса является Эфир и беспредельный Хаос (Damasc. I 318, 12 R.). Но так как некоторые элементы неоплатонизма восходят не только к Платону, но и к Аристотелю, то уже у Эвдема, ученика Аристотеля, мы читаем в изложении того же Дамаския:"Гесиод же, повествуя о том, что сначала произошел Хаос, как мне кажется, назвал Хаосом непостижимую и всесовершенно пребывающую в единстве природу умопостигаемого, а Землю он извел отсюда первой…"(Damasc. I 319, 16 – 320, 3 R.).
6. Итог
Подводя итог античному представлению о хаосе, следует сказать, что он представляется как величественный, трагический образ космического первоединства, в котором расплавлено все бытие, из которого оно появляется и в котором оно погибает, которое в силу этого есть универсальный принцип сплошного и непрерывного, бесконечного и беспредельного становления. Античный хаос есть предельное разрежение и распыление материи, и потому он – вечная смерть для всего живого. Но он является также и предельным сгущением всякой материи. Он – континуум, лишенный всяких разрывов, всяких пустых промежутков и даже вообще всяких различий. И потому он – принцип и источник всякого становления, вечно творящее живое лоно для всех жизненных оформлений. Античный хаос всемогущий и безликий, все оформляющий, но сам бесформенный. Это – мировое чудовище, сущность которого есть пустота и ничто. Но это такое ничто, которое стало мировым чудовищем. Это – бесконечность и нуль одновременно. Все эти элементы слиты здесь в одно нераздельное целое, и в этой синтетичности как раз и заключается разгадка этого одного из самых оригинальных образов античного мифологически–философского мышления. Весьма выразительную эстетику такого чудовищного значения вечного становления, то есть вечного возникновения и уничтожения, талантливо изобразил Плутарх в своем трактате"Об Исиде и Озирисе", 53 – 56 (об этом – в нашей работе: Эллинистически–римская эстетика. М., 1979, с. 154 – 156).
§7. Судьба
В предыдущем мы говорили о судьбе настолько часто и подробно, что сейчас можем только кратко резюмировать сущность античных представлений о судьбе.
1. Главнейшие из предыдущих рассуждений
Этих рассуждений было у нас достаточно много. Укажем главнейшие. Мы рассуждали о судьбе у Гераклита (ИАЭ I 349 – 350), Эмпедокла (415 – 417), Демокрита (454 – 456, 494) с общими выводами для всей ранней классики (536 – 541). Из средней классики к представлениям о судьбе несомненно относился анархизм софистов (II 14 – 19), равно как и телеология Сократа (62 – 68) или понятие свободы духа у киренаиков (110 – 111). Платон учил о судьбе в своей теории необходимости (556, 618 – 621, а также ИАЭ VIII, кн. 1, с. 577. – 579). Аристотелевское учение о судьбе мы подробно трактовали в главе о Халкидии (ИАЭ VIII, кн. 1; с. 102 – 132). Стоикам принадлежит даже не мифологическое, но чисто философское учение о судьбе (ИАЭ V 163 – 164, 171 – 178), равно как и Плотину (VI 513 – 515, 711, 724 – 736). Подробное учение о судьбе принадлежит Проклу (VII, кн. 2, с. 63 – 69). Наконец, о соотношении античности с христианством по вопросу о провидении и судьбе мы также уже говорили.
2. Что не есть античная судьба
О том, что не есть античная судьба, хорошо говорит излагающая наше учение А. А. Тахо–Годи [297]:"Античная судьба не есть только предмет слепой веры и не есть результат только философской теории, не есть только произвольно капризная фантастическая выдумка поэтов и драматургов, не есть только констатация неопределенных случайностей жизни и не есть только стихия жизни, вызывающая ужас и трепет".
3. Сущность античной судьбы
а)Указанный автор продолжает:"Для античного человека судьба, кроме всего этого и отнюдь не в последнюю очередь, есть еще прекрасная и самодовлеюще–успокоительная картина жизни, то есть эстетически выразительный рисунок бытия космического, внутрикосмического и, прежде всего, человеческого". Это сказано совершенно правильно, поскольку судьба в античности, взятая не в своих частностях, но в своем наиболее общем виде, есть понятие в первую очередь эстетическое. Только вот относительно эстетического необходимо заранее условиться, как его понимать, потому что пониманий эстетического имеется огромное число.
б)Прежде всего, под эстетическим мы понимаем то, где отождествляются внутреннее и внешнее, субъект и объект или, вообще говоря, идея и материя. Идея только мыслится, а материя только чувственно воспринимается. Но когда мы рассматриваем художественную картину, то мы и не только мыслим, и не только чувственно ощущаем. Мы затрагиваем при этом совершенно особый акт, в котором уже нет ни отдельно мысли, ни отдельно ощущения, но имеется то общее, где мысленное и чувственное, идеальное и реальное, духовное и материальное сливаются в один единый и неразложимый акт.
Далее, это тождество идеального и реального многие тоже понимают как чисто субъективный акт, в то время как на самом деле при рассмотрении картины художника мы рассматриваем вовсе не себя самих, а то, что изобразил художник.
И, наконец, это объективно данное тождество, идеи и материи не только мыслится предметно, но и на самом деле есть объективная субстанция.
в)Имея в виду эти три обстоятельства, мы и утверждаем, что античная судьба есть эстетическая категория. Другими словами, античная судьба есть не что иное, как все тот же вполне объективно существующий чувственно–материальный космос или, точнее, одна из сторон этого объективно существующего чувственно–материального космоса. А именно, чувственно–материальный космос есть сразу и одновременно нечто раздельное, расчлененное, нечто дискретное, когда мыслится в космосе такая целостность, которая состоит из раздельных частей, одна в отношении другой дискретных. Но в то же самое время космос есть и нечто единое, нераздельное и даже вообще неделимое. Все его части охватываются единым и нераздельным потоком, в котором они утопают как отдельные точки утопают в цельном и сплошном отрезке прямой линии. Поэтому космос не только дискретен, но и континуален, поскольку континуум и есть не что иное, как сплошность, нерасчленимость и непрерывность.
г)Теперь мы можем точнейшим образом определить в максимально общей форме, что такое античная судьба. Это есть континуальная сторона общекосмической континуально–дискретной целостности.
И вот почему о судьбе мы заговорили именно в разделе о космосе. Это есть одна из сторон космоса. Но только нужно уметь распознавать и формулировать тот момент космической жизни, который в античности и носил название судьбы. Заметим при этом, что указанные выше моменты действительности, которые многими считаются судьбой, являются недостаточными не потому, что они целиком отсутствуют в античном понимании судьбы, но потому, что они являются только частичными проявлениями судьбы, а не самой судьбой в целом. Теперь, когда мы дали точное определение античной судьбы, можно признать и некоторую реальность за этими отдельными ее проявлениями, которые всегда могли встречаться не в своем максимально необходимом и всегда наличном виде, а в своем частичном, более или менее случайном и вовсе не абсолютно необходимом виде.
4. Один интересный памятник максимально общего понимания судьбы
Таким памятником в античной литературе является трагедия Софокла"Эдип в Колоне". Здесь Эдип, совершивший свои ужасные преступления независимо от своей воли, а только в результате веления богов и судьбы, приходит к выводу, что эти веления вполне законны и что совершенные им преступления, хотя они и ужасны, во–первых, космически необходимы и, во–вторых, вполне нормальны и сам Эдип в них не виноват. В этой трагедии Эдип говорит следующее своему обвинителю Креонту (995 – 1010 Шервинский):
Убийством, нищетой, кровосмешеньем –
Всем, всем меня уста твои корили,
А я был невиновен: воля божья…
Быть может, древний гнев на весь наш род…
Не смог бы ты во мне самом найти
Порока иль безумия, которым
Я к преступленьям был бы приведен.
Подумай, если боги предсказали
Отцу от собственных детей погибнуть,
То праведно ль за то меня винить,
Когда еще и зарожден я не был,
Во чреве не был матери моей?
Но если я родился злополучным
И, повстречав отца и с ним поспорив,
Его убил, не зная, что творю,
Как за неведенье корить возможно?
Таким образом: преступления Эдипа ужасны и он заслуживает за них осуждения и наказания; но преступления эти совершены по воле судьбы, и, следовательно, они законны и Эдип за них не отвечает. Такова диалектика античной судьбы, если ее понимать как континуальный аспект общеантичного континуально–дискретного космологизма.
5. Космические категории в их специально эстетическом преломлении
Чтобы покончить с рассуждением об античном космосе, необходимо указать еще и на узкоэстетическое понимание космоса в античности. Дело в том, что в античной эстетике, а это значит, и в античной космологии появился ряд категорий, которые трудно назвать только космическими или только эстетическими. В то же самое время эти категории все таки ближе к эстетике, чем к онтологии. Анализировать их в данном месте мы не будем, поскольку они подробно рассматривались нами выше. Но ради системы указать их здесь все же необходимо.
а)Такова, прежде всего, гомеомерияу Анаксагора, которая тоже есть не что иное, как диалектический синтез дискретности и континуума, но только в плане чисто объективном (ИАЭ I 323 – 324). Такова же система пяти категорий в"Софисте"Платона ( Платон. Соч. в 3–х т., т. 2, с. 573 – 575). Сюда же необходимо отнести и категорию"ставшей чтойности"у Аристотеля (ИАЭ IV 120 – 123), равно как и четырехпринципную структуру любого бытия у того же Аристотеля (128 – 131).
б)И вообще, необходимо сказать, что различие идеи и материи, как оно ни принципиально формулировано в античности, оно точно так же отчетливо и принципиально снимается самой же античностью в порядке диалектического анализа. Но даже и без диалектики любопытно отметить, что мысль о тождестве идеи и материи, сознательно или бессознательно, то и дело попадается в античных текстах. Демокрит называет свои атомы идеями (I 431), умопостигаемыми сущностями (457) и даже богами. Так как, по Демокриту (A 74),"бог есть ум в шарообразном огне", а ум, так же как и огонь, шарообразен по форме (A 101), то ясно, что огонь есть проявление божества и потому огненные атомы – божественны. А Платон тоже называет свои идеи атомами и трактует их тоже в виде своеобразных вещей или тел (Soph. 229d). Аристотель признает не только чувственную, но и умопостигаемую материю (ИАЭ IV 56 – 68), и Плотин (VI 303 – 307, 675) еще более углубляет эту концепцию. Признавался не только чувственный космос, но и умопостигаемый космос. И если у Платона (Tim. 30cd, Soph. 253d) и у Аристотеля (Met. VII 11, 1035b 35; 1037a 3 – 4) этот термин («умопостигаемый космос») буквально не употребляется, но абсолютно необходимо предполагается, то у Плотина (II 4, 4, 810; III 2, 1, 27; и мн. др.) этот термин уже назван буквально и неопровержимо.
в)Однако все такого рода совпадения идеи и материи носили обычно приблизительный, частичный, а иной раз даже, может быть, и метафорический смысл. Тем не менее в античности была одна такая категория, где, уж во всяком случае, идея и материя совпадали вполне субстанциально. Это – категория мифаи построенная на ней категория космической театральной постановки.
К этим последним двум категориям мы теперь и обратимся.
6. Космическая судьба и космос как театральная постановка
Очень важен и тот окончательный результат античной эстетики космоса, который заложен уже в первичном значении самого термина"космос"и который сам собой то и дело возникает в течение всего анализа главнейших античных текстов на эту тему.
а)Дело в том, что античные люди очень глубоко всматривались в художественную картину своего космоса; и это приводило к тому, что художественная картина космоса становилась как бы даже важнее самой субстанции этого космоса. Но размышление показывает, что так оно и должно быть, если исходить из основной вещественно–материальной античной интуиции.
б)Если в основе всего лежит вещество, то и личность рисуется античностью главным образом в вещественно–природном пластическом виде. Личность в античности отнюдь не отсутствовала. Но она была выражена там только природными средствами. Человек чувствовал себя личностью и поступал как личность. Но личность была для него не самостоятельной субстанцией, а только вещественным изображением внутренней субъективной жизни.
в)Если все определялось веществом, то есть природой, а это значит – судьбой, то античный человек только играл роль личности, а сам по своей субстанции вовсе не был личностью. Таков именно актер на сцене. Он очень много чувствует, очень много переживает и изображает не что иное, как именно судьбу человеческой личности. Но это есть только его сценическая роль, а сам он здесь в своей субстанции совершенно ни при чем. Космическую и человечески–жизненную пьесу ставит судьба, а человек является только актером на сцене космической судьбы.
г)Вот почему последнее слово античной эстетики заключается в обрисовке мифа вообще и, в частности, космической и общечеловеческой жизни как универсальной мифологически–космической пьесы, как театральной постановки драматического произведения, созданного не человеком, но внеличностной судьбой. Однако это настолько важная тема, что ей мы собираемся посвятить сейчас специальное исследование. С этой темой мы вообще встречались уже не раз. Но именно сейчас мы должны рассмотреть категорию мифа, потому что в ней отождествились и природа, и искусство, и человек, и космос, и судьба.
Глава IX. МИФ
Теперь нам предстоит указать еще на один термин, без которого невозможно себе представить субстанциально–интегральную область и терминологию всей античной эстетики. Мы дошли до человека и до космоса и тем самым исчерпали основные категории античной космической иерархии. Но мы остались бы совершенно вне античной эстетики, не указав хотя бы кратко на значение мифологиидля античности. Об ее происхождении из глубин общинно–родовой формации мы говорили выше (ИАЭ VIII кн. 1, с. 314 – 337). Об ее эволюции вплоть до неоплатонической диалектики мифа мы тоже говорили выше (ИАЭ VIII, кн. 1, с. 402 – 413). Но мы не говорили об общеэстетической значимости мифа и тем самым остались вне завершения субстанциально–интегральной терминологии. Поэтому сейчас будет совершенно необходимо сказать хотя бы в кратчайшей форме о чисто эстетической значимости мифологии. Иначе останется без окончательного завершения и античная мифология и вся античная эстетика.
§1. Вступительное замечание
Если теперь перейти к изображению эстетической значимости мифологии в античности, то нас поражает прежде всего наличие двух колоссальных периодов в развитии мифологии. Более древняя форма ясно свидетельствует о сознании человеком своего ничтожества перед силами обожествляемой им природы. Природа для него полна всяких чудовищ и страшилищ, способных наводить на человека только ужас. Такую мифологию, основанную на тождестве беспорядочного хаоса, перед которым человек бессилен, мы называем мифологией хтонической(chtën – «земля»как всесильная и беспорядочная мощь, все собою порождающая), или мифологией доолимпийской. Но в связи с развитием цивилизации и культуры растет и чисто человеческая, уже более упорядоченная мифологическая картина. Человек становится героем, который способен бороться с чудовищами и даже их уничтожать. Такая мифология, расцветавшая в связи с развитием культуры вокруг горы Олимп, должна быть названа не хтонической, но героической; и значение ее для развития эстетики совершенно очевидно, поскольку такая мифология свидетельствовала о торжестве уже разумного порядка и об отходе хтонических чудовищ в далекое прошлое. В поэмах Гомера и"Теогонии"Гесиода эти два основных исторических периода мифологии, как раз имеющие огромное значение для всей античной эстетической культуры, представлены в весьма яркой форме, и притом в своем взаимном переплетении, даже в своей борьбе. Скажем об этом несколько слов поподробнее.
§2. Эстетика хтонизма
У Гомера красота есть божественная субстанция и главные художники – боги, создающие мир по законам искусства. Недаром красота мира создается богами в страшной борьбе, когда олимпийцы уничтожают архаических и дисгармоничных чудовищ. Правда, эта дикая доолимпийская архаика тоже полна своеобразной красоты. Тератоморфизм совмещает в себе чудовищность и чудесность, ужас и красоту. Однако красота архаической мифологии гибельна: сирены привлекают моряков прекрасными голосами и умерщвляют их. Красота мифологической архаики достигает подлинного совершенства в удивительном безобразии причудливых форм таких чудовищ, как Тифон или сторукие. Гесиод с упоением изображает стоголового Тифона, у которого пламенем горят змеиные глаза. Головы Тифона рычат львом, ревут яростным быком, заливаются собачьим лаем. Жуткий сторукий Котт именуется у Гесиода"безупречным".
