Текст книги "Мифология греков и римлян"
Автор книги: Алексей Лосев
Жанры:
Мифы. Легенды. Эпос
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 70 страниц)
Будучи богом героизма, Аполлон на этой ступени отнюдь не перестает быть богом земледелия, а, наоборот, является символом его наиболее цветущего состояния. Это есть тоже хтонизм, но только аполлинийски преобразованный. Этот аполлинийски преобразованный и просветленный стихийный хтонизм и представлен в образе гиперборейцев. Гиперборейский Аполлон – бог жатвы – ранней, летней, и поздней, осенней. Сюда относятся аполлоновские праздники – Таргелии и Пианепсии. На Пианепсиях в Афинах провожали Аполлона в гиперборейскую страну после его летнего пребывания в Греции, делали так называемые иресионы, т. е. обернутые шерстью масличные ветви, принося их в храм Аполлона и вешая на домах, и совершали с ними праздничные процессии. Эти иресионы часто делались в виде лиры. Другие символы этих праздников вроде пучка колосьев или стрелы тоже имели очевидный аграрный смысл. На Делосе, в Дельфах, в Афинах и в других местах Греции можно найти достаточно указаний на эту связь гиперборейского Аполлона с жатвой и урожаем. Достаточно только вспомнить хотя бы ту картину благодатного расцветания природы, которую рисовал Алкей в своем гимне Аполлону. Еще Порфирий (De abst. II 19) упоминает о приношении снопов Аполлону на Делос. Все эти аграрные элементы мифологии Аполлона навсегда и по преимуществу оставались в античном сознании связанными с гиперборейским Аполлоном. В дальнейшем этот апол–линизм гиперборейцев только углубляется и развивается, переходя еще на новую ступень. К концу общиннородовой формации, т. е. с развитием родовой знати и эволюцией художественных интересов, и сам Аполлон постепенно превращается из полухтонического, полугероического божества в божество чисто героическое и даже божество искусства, и точно так же и гиперборейцы превращаются из сытого племени, живущего на лоне благодатной природы, в народ художественно одаренный, в народ, живущий пением, музыкой и пляской.
С наступлением классики и с появлением рабовладельческой аристократии гиперборейский миф сразу получил небывалое углубление, поскольку выдвинутый рабовладельческой формацией частный индивидуум и частная инициатива уже требовали борьбы с разложением родовой знати, т. е. с Гомером, и требовали реставрации более серьезных и менее художественных эпох. Такова именно причина объединения аристократического пифагорейства с мифом о гиперборейцах, причем это объединение, как реставрационное, уже с самого начала приводило к разбуханию сказочных, магических и утопических элементов во всей гиперборейской мифологии. Из эпохи классики необходимо указать также и на тот культурно–социальный подъем, который привел Грецию к афинской гегемонии и который тоже заметно отразился на мифе о гиперборейцах. Прежде всего афиняне тоже стали связывать себя с гиперборейцами. По схолиасту к Пиндару (ΟΙ. III 28), «гиперборейцы получили название по некоему афинянину Гиперборею, как говорит Фанодем [или, может быть, Филодем]». С возвышением Афин необходимо было сделать их средоточием гиперборейских жертв, о чем и читаем у Павсания (I 31, 2):
«В Прасиях есть храм Аполлона. Рассказывается, что сюда приходят жертвенные начатки от гиперборейцев, что гиперборейцы передают их аримаспам, аримаспы – иседонам, от этих последних скифы доставляют их в Синоп, а затем через земли эллинов они доставляются в Пра–сии, а затем уже афиняне везут их на Делос. Так как эти начатки завернуты в пшеничную солому, то никто не знает, что они представляют. В Прасиях есть памятник Эрисихтона; он умер во время обратного плавания, когда он возвращался домой после Феории, [священного посольства,] с Делоса».
Плутарх (frg. 10) говорит, что «Эрисихтоном была сооружена первая деревянная статуя Аполлона на Делосе». По Павсанию же (I 18, 5), «самое древнее [изображение Илифии] принес с Делоса Эрисихтон». Атеней же (IX 392 d) просто говорит о путешествии Эрисихтона на Делос. Эти материалы, кажется, обнаруживают какие–то афинские претензии на Делос и гиперборейского Аполлона, погоню афинян за приоритетом в делосских делах. С этим гармонируют, наконец, и сообщения о жертве, которую афиняне, по указанию Абариса, принесли за всех греков во время одного всенародного бедствия. Это уже приводившаяся у нас схолия к Аристофану (Equ. 729), где, между прочим, говорится: «Когда афиняне принесли жертву, это бедствие прекратилось. И таким образом, со всех сторон к афинянам посылали в виде дара начатки всех плодов». Здесь ясно видно отражение афинской гегемонии V в. на мифе о гиперборейцах.
В век эллинизма с укреплением формалистических и намеренно сказочных тенденций оживает вся экзотика, связанная с древними представлениями о гиперборейцах. Их понимают то утопически, в намеренно сказочном и фантастическом плане, то чисто философски. Но это философия уже на неоплатонический манер, как и вся философия эпохи античного декаданса.
Таким образом, мифология гиперборейцев со времен матриархата и палеолита переходит через патриархат, через общинно–родовое разложение, через рабовладельческую аристократию. Эта мифология кончает фантастическим и утопическим романтизмом, а также и мистицизмом эпохи декаданса. Мы можем наблюдать развитие этого популярнейшего в античной мифологии сказания о гиперборейцах, находя в этой многовековой мифологической истории почти те же периоды и элементы, что и в мифологии самого Аполлона. Гиперборейцы и Аполлон есть нечто одно неразрывное целое. «Гиперборейский народ был слугой Аполлона и его служителей», «гиперборейцы везде являются посвященными Аполлону» (Pind. ΟΙ. Ill 28); «Аполлон почитается у гиперборейцев, почему он и виден у них пляшущим» (Schol. Apoll. Rhod. II 675).
К мифу о гиперборейцах сделаем еще одно добавление, чисто этимологическое. Не будучи в состоянии понять социальный смысл гиперборейской мифологии, буржуазные ученые в порядке слепого эмпиризма все же натолкнулись на представляющую интерес этимологию греческого слова «гиперборейцы». Распространенное толкование этого слова – «живущие за Бореем», т. е. «живущие на севере». Оно основано на чисто народной этимологии и имеет за собой только одну из многочисленных античных традиций, именно – традицию Арис–тея (если иметь в виду Геродота) или Псевдо–Аристея. Вместо этого в новейшей науке было обращено внимание на то, что Крит имел седьмой месяц Гиперберет, а Македония и Пергам – последний месяц Гиперберетей. Это летние или позднеосенние месяцы, связанные с жатвой и культом Аполлона. С точки зрения македонской диалектологии, «гиперберетей» вполне тождественно с «ги–перферей». А это последнее слово близко к «перфе–рей» – служитель Аполлона, о котором говорит Геродот. Что же касается «перфереев», то совершенно ясно, что данное слово связано с греческим phero, что значит «несу». «Перфереи» – это «носители», «переносители», «переносчики», «доставители» тех жертв и приношений, которые направлялись от населения Аполлону. Следовательно, «гиперборейцы», исходя из этой этимологии, не что иное, как «служители» Аполлона, к чему мы пришли на основании анализа мифологического материала.
Для характеристики Аполлона периода классики чрезвычайно важны материалы, относящиеся к аполло–новской календарной мифологии. Здесь мы находим пеструю картину напластований самых разнообразных периодов религиозно–мифологического развития греков, начиная от времен человеческих жертв и кончая временем позднейшего героизма. Приведем некоторые элементарные сведения из этой области.
1. Аттика. Как известно, календари были разные в разных греческих государствах. Остановимся на аттическом календаре. Аттический год начинался летом, а именно с первого новолуния после летнего солнцестояния, т. е., по нашему счету, с конца июня. Первый месяц года, Гекатомбеон (июль – август), был посвящен Аполлону. Характерно, что этот месяц в более древние времена посвящался Кроносу и, значит, был связан либо с матриархатом, либо с его поздними остатками. То, что этот месяц посвящен Аполлону, вытекает уже из его наименования. Аполлон здесь играл роль покровителя государства, страны и общества времени перехода от родовых отношений к соседским; это свидетельствуется во–первых, праздником 16–го числа, посвященным синойкиз–му Тезея, т. е. установлению единой аттической общины, и, во–вторых, праздником конца месяца, знаменитыми Панафинеями. Оба этих праздника посвящались также Афине Палладе, вместе с которой Аполлон являлся основным божеством патриархата и тородской жизни. Второй месяц (август – сентябрь) назывался Метагейт–нион, т. е. Соседский, и опять–таки был посвящен Аполлону. Подробности относительно этого месяца неизвестны. Однако едва ли тут было что–нибудь иное, чем празднование тех новых соседских отношений, в которые вступили аттические граждане в связи с разрывом прежних родовых.
Удивительно и то, что третий месяц аттического календаря, Боэдромион (сентябрь – октябрь), опять–таки посвящался все тому же Аполлону. На этот раз выдвигалась совсем другая сторона Аполлона, а именно оказание помощи в нужде и особенно на войне. Четвертый месяц аттического календаря, Пианепсион (октябрь – ноябрь), тоже был посвящен Аполлону. И здесь отмечалась связь Аполлона с плодородием, со сбором осеннего урожая и вообще с борьбой против стихийных сил природы. В честь Аполлона здесь варились разнообразные овощи (откуда и самое название месяца – «бобоваре–ние» или, точнее, «варка смеси плодов») (Athen. XIV 648b: pyanion – «смесь плодов, которая варится в сахаре»). Приготовлялись так называемые иресионы, т. е. оливковые или лавровые ветви, обвитые шерстью и увешанные разными плодами и сосудиками с маслом, медом и вином. Они приносились в храм Аполлона и выставлялись у дверей домов. Панспермия и иресиона, конечно, были прежде всего символом обилия и победы над природой, знаком овладения ее производительными силами. Характерно, что это объединилось в данном месяце с воспоминаниями о Тезее и его победе над Минотавром, что тоже было символом победы над стихией, хотя и в другом смысле.
Только с пятого месяца, т. е. с наступлением холодов, Аполлон отступал на задний план и выступали другие боги. Аполлон мыслился в это время ушедшим в гиперборейскую страну, откуда он не возвращался до весны. Зимние месяцы посвящались Зевсу, Посейдону, Гере, Дионису. И только с Элафеболиона (март – апрель) начиналось воспоминание об Артемиде, но Аполлона все еще не было. Мунихион (апрель – май) тоже был посвящен Артемиде, но уже с большой примесью аполлонов–ских элементов. 6–го Мунихиона праздновались чисто аполлоновские Дельфинии в связи с открытием навигации и в память отъезда Тезея на Крит.
Одиннадцатый месяц года, Таргелион (май – июнь), уже целиком посвящается Аполлону, одно из наименований которого – именно Аполлон Таргелий. Аполлон являлся здесь богом лета и летней жатвы, приносящим свою заботу о плодородии вместе с прибытием из гиперборейской страны. Таргелий особенно был распространен в Ионии. В этом месяце Аполлону приносились начатки плодов. Месяц этот значился и в календарях других государств. Таргелий праздновался в Фивах, Миле–те, Микенах. Но что является здесь наиболее удивительным, – это сообщение у лексикографов (Гарпократиона и Свиды, Pharmacol) относительно обычая 6–го Таргели–она. В этот день брали двух преступников (иногда мужчину и женщину), вешали им на шею гирлянды смоквы и под звуки флейт гнали вокруг города к определенному месту на морском берегу. Их называли фармаками. Вначале это было самой настоящей человеческой жертвой, приносившейся Аполлону ради его умилостивления и ради очищения людей. Этих двух людей сжигали, а их пепел бросали в море. В связи с прекращением человеческих жертв обычай этот получал уже только символическое значение, потому что бросаемых в море людей тут же спасали. Обычай этот, конечно, идет из глубочайшей старины и характерен для самых древних ступеней апол–лоновской мифологии. Известен он кроме Афин в Колофоне, Абдере и Массилии.
Очень характерно здесь еще не расчлененное, почти вполне фетишистское отождествление природных и социальных элементов. Самое слово «таргелиос», по Геси–хию, обозначает «горшок со священным варевом»; а по Большому этимологику, слово это от therein gen, что означает «нагревать землю» (имеется в виду указываемая в этом словаре летняя жара и тоже произрастание всяких плодов). Это же читаем и у Свиды, Thargelia. Кратес у Атенея (III 114а) свидетельствует, что tharge–los – это свежеиспеченный хлеб из первого помола. Таким образом, плодородие выдвигается на этих праздниках на первое место. Однако это было в то же самое время η моральным очищением, если отдать себе полный отчет в ритуале с фармаками, который совершался именно ради очищения всего народа (избавление от чумы тоже играло не последнюю роль).
Следует отметить, что человеческие жертвы приносились на Таргелиях не только в Афинах. Сервий в комментариях к «Энеиде» (III 57) сообщает, но без указания на Аполлона, что ради избавления от чумы в Массилии приносился в жертву тоже человек; его предварительно украшали и водили по городу. Плутарх (De Pyth. or. 16) говорит о том же обычае в Эритрее и в Магнезии.
Таким образом, из всего аттического года Аполлону было посвящено по крайней мере пять месяцев, если не считать отдельных праздников и обычаев.
2. Другие местности. В Средней Греции кроме Аттики в смысле календарной мифологии представляют интерес, конечно, Дельфы. К сожалению, наука не располагает слишком подробными точными сведениями о дельфийском календаре, но многое известно. В весеннем месяце под названием Бисий, который соответствовал аттическому Анфестериону, вспоминалось рождение Аполлона и основание оракула. Тут же праздновались и Тео–фании в знак ежегодного возвращения Аполлона из стран гиперборейцев к простым смертным. В летнем месяце Теоксении справлялся праздник под тем же названием в ознаменование прибытия Аполлона в качестве гостя. Имело место символическое угощение его и других богов во время общей трапезы. Осенний месяц Букатон посвящался памяти победы Аполлона над Пифоном и отмечался блестящим праздником Пифий со множеством жертв и с музыкальными и другими состязаниями, куда стекался народ со всей Греции и где пышность мало чем уступала играм в Олимпии. Убийство Пифона Аполлоном изображалось в драматических представлениях, равно как и бегство Аполлона в Темпейскую долину ради очищения. Праздник Септерион был связан с этими воспоминаниями. Все эти месяцы и праздники были, кроме того, ближайшим образом связаны с земледелием, плодородием и с теми или другими земледельческими работами. После всего этого праздновались проводы Аполлона на зимние месяцы в страну гиперборейцев.
В Дельфах Аполлон был ближайшим образом связан с Дионисом. Вследствие этого зимние месяцы посвящались в Дельфах Дионису, равно как и оргийные празднества Фиад на Парнасе.
Из аполлоновских праздников в Средней Греции еще отметим Дафнефории в Фивах (где, между прочим, в торжественной процессии носили так называемый соро – посох из оливкового дерева, увешанный цветами и лентами, тоже вроде упоминавшейся уже иресионы), Птои у Акрефеи, Панэтолика в Ферме, в Этолии (тут тоже видим характерное представление о покровительстве Аполлона государствам и племенам) и Актии в Акар–нании.
В Пелопоннесе наибольшей известностью пользовались аполлоновские праздники Карней, а также Иакин–фии в Лаконике. К этим двум праздникам необходимо прибавить еще Гимнопедии, в которых на первом месте было прославление художественной стороны в Аполлоне. Этот праздник сплошь состоял из разного рода состязаний и игр, в которых, между прочим, кроме общеизвестного аполлоновского принципа меры и стройности выступал также и дионисийский принцип возбужденности и эмоционального подъема (в связи с деятельностью здесь Фалета, поэта и музыканта с Крита). В противоположность этому в мессенской Андании Аполлон почитался в окружении чисто хтонических божеств – Деметры, Гермеса и Кабиров.
В Аркадии к Аполлону имел отношение тегейский праздник, о котором Павсаний (VIII 53, 1—4) рассказывает следующее. Желая наказать людей за отказ принять беременную Лето, Аполлон и Артемида приходят в Тегею, где один сын тегеата, Скефр, пытался говорить с Аполлоном, а другой сын, Леймон, убил его за это. После этого в Тегее наступило бесплодие, а Дельфийский оракул приказал творить плач по Скефру. Артемида убивает Леймона тотчас же после убийства Скефра. На празднике Аполлона Агиея (Дорожного) изображалось преследование Леймона Артемидой.
В этом мифе и ритуале можно видеть отражение борьбы героизма с хтонизмом: хтонизм представлен здесь Леймоном (leimon – луг). Этот Леймон не терпит приближения своей родни к героическому Аполлону, но он гибнет от стрелы Артемиды. Если этимология имени Скефр как «очиститель» (ceima – «очищение») правильная, то под Скефром можно будет понимать стремление хтонического человека к аполлоновскому очищению. Он погибает от старого хтонизма.
Из островов необходимо упомянуть прежде всего Делос, знаменитое средоточие культа Аполлона, с блестящим праздником в честь его – Делиями. Кроме Делоса из Кикладских островов можно упомянуть Феру и Ана–фу, где праздновались Карнеи. Отметим еще Сминфии в Линде, на Родосе в честь Аполлона Сминфийского, широко известного в Малой Азии и весьма архаического.
3. Итоги календарной мифологии. Если теперь подвести итог всей календарной мифологии Аполлона, то вывод напрашивается сам собой: эта мифология представляет собой пестрейшую смесь самых разнообразных исторических ступеней ее развития. Тут мы найдем и рудименты самой дикой поры человеческих жертв – в Тарге–лиях. Правда, период охоты и собирательства остался больше в мифологии Артемиды. Но все прочие периоды первобытного общества представлены в праздниках Аполлона очень ярко. Древним хтонизмом веет и от ан–данских мистерий, и от линдийских Сминфий, и от орги–астических празднеств Фиад в месяце Дадафории на Парнасе. Тут и прославление плодородия и земледелия, а также и скотоводства в аттическом Пианепсии и на лаконских Карнеях. Тут и апофеоз вечного возвращения к жизни природы и общества – на дельфийских праздниках, посвященных аполлоновской эпидемии (пребыванию в отечестве) и аподемии (уходу к гиперборейцам), а также и на Иакинфиях в Амиклах. Тут и прославление Аполлона как покровителя городов, племен и целых стран – на панэтолийских празднествах. В связи с разрушением общинно–родовой скованности и превращением родственных отношений в соседские (например, в связи с Тезеевым синойкизмом) уже создавались предпосылки для государственной жизни и для первого классового государства. Аполлон и здесь возглавлял общественно–политическую практику, в связи с чем ему оказались посвященными аттические месяцы Гекатомбеон и Метагейтнион. Его прославляют в Боедромионе на Дельфиниях; он олицетворяет героизм – на тезеевских праздниках, искусство – на дельфийских Пифиях, на играх в Сикионе и на лаконских Гимнопедиях. И даже в период установившегося классового государства культ Аполлона все еще продолжал возглавлять то аристократическую, то демократическую политику, что видно хотя бы на истории Делосского святилища и тамошнего апол–лоновского праздника Делий. Аполлоновская календарная мифология – это наилучшая область для изучения и показа социальных слоев, налагавших свой отпечаток на мифы об Аполлоне на всем протяжении их истории.
Подведем итоги нашему исследованию мифологии античного Аполлона.
1. Фетишизм и демонология. Уходя в тысячелетия со–бирательско–охотничьей эпохи первобытного общества и разыскивая последние корни Аполлона в глубинах раннего матриархата, мы наталкиваемся прежде всего на беспросветный фетишизм и на стихийно–хтонические основы мифологии. Аполлон встает здесь перед нами если не прямо в виде бесформенного полена, как его мать Лето, то во всяком случае в виде тех или иных предметов, обработанных или не обработанных человеческой рукой, например в виде колонны или в виде доски с едва намеченными конечностями человеческого тела. Если правильна одна из догадок современных ученых, то Аполлон является, может быть, тем столбом или теми столбами, которые охраняют вход в ворота, и, может быть, даже является демоном ворот, т. е. охранителем при входе вовнутрь дома или города или выхода из них. Ни о какой антропоморфичности здесь еще не может быть и речи. Аполлон здесь представляется как–то связанным с цветами и кустарниками – гиацинтом и тамариском. То он вьется в виде плюща, то высится стройной пальмой, то ширится развесистым дубом. Он тут и кипарис, но прежде всего Аполлон – это лавровое дерево. В позднейшие времена, когда уже греки забудут и о его дубе, и о его пальме, лавровая ветвь все еще будет красоваться у него на голове и все еще будут говорить о его любви к девушке, носившей имя Дафны (daphne – лавровое дерево).
Но Аполлон мыслится связанным и с животным миром, включая и мелких насекомых, и огромных четвероногих хищников. Он нападал саранчой на растительность, каркал вещей вороной, распевал лебедем и наводил страх в виде ястреба и коршуна. Он квакал лягушкой, валялся черепахой на берегах рек и морей, прыгал жабой, извивался змеей и шмыгал ящерицей. В виде мышей он изгрызал посевы и в виде дельфина пророчествовал доверчивым морякам. То он снисходил до мирных домашних животных, не пренебрегая ни видом собаки, ни видом барана или овцы; то забегал в лес и становился оленем, а то и диким волком, и царственным львом. В передаче иного мифа нельзя разобрать, где у него львиная порода, а где он орел: таковы древние аполлоновские грифы. Даже в поздние времена, у Кал–лимаха, Аполлон в виде ворона указывает место людям для поселения. У Овидия он вдруг мычит коровой, скорбя о гибели своей возлюбленной Корониды (стр. 313– 322).
Но и в мифах, в которых Аполлон принимает человеческий образ, в нем продолжает жить что–то звериное и стихийное (стр. 327).
Однако фетишизм Аполлона этим далеко не кончается. Попробуем пройдем по земле, заглянем в ее недра или в заоблачную высь – мы везде найдем Аполлона. Аполлон – и горы, и реки, и море, и заливы, и бухты, и мысы. Аполлон забрался и под землю, превратился в подземный мрак, стал смертью, стал роком и судьбой, стал страшилищем земных глубин. Но Аполлон разлился также и бесконечными волнами света по всему космосу, превратившись в воздух, в облака, в зарю, в звезды и в самое Солнце. Нет космоса без Аполлона; и вся структура космоса – это Аполлон (стр. 336—345).
А в сфере человеческого общежития, общества, человеческого труда и борьбы, в жизни племен и народов? Конечно, Аполлон на первом плане и здесь. Он прежде всего охотник; и при нем всегда его лук и стрелы, а может быть, и копье. И это охотник жестокий, суровый, хищный и беспощадный. Он то и дело стреляет в людей и животных без всякого смысла и цели, нападая на все живое мгновенно, неожиданно и принося верную гибель (стр. 443). Он, конечно, тут людоед. В последующие времена греки еще очень долго прыгали с Белой скалы, лишая себя жизни ради умилостивления этого жестокого демона (стр. 334). Ради него престарелые гиперборейцы, его же собственные поклонники, бросались в море, чтобы прекратить свою жизнь, хотя она и была для них счастливой (стр. 466). Ради него афиняне убивали своих фармаков на празднике Таргелий, безмолвно свидетельствуя этим о людоедском прошлом Аполлона (стр. 489). Аполлон – это в буквальном смысле слова профессиональный убийца. Он убивал греков под Троей, наводя на них чуму и коварно обманывая их героев.
Правда, по неумолимой диалектике жизни Аполлон, и притом даже в эти дикие времена, был также и символом жизни и ее расцвета, руководителем и направителем производительных сил природы, нянькой для новорожденных, врачом и целителем, помощником во все моменты человеческой жизни (стр. 331—334). Жизнь и смерть, исцеление и губительство, здоровье и болезнь причудливым образом сплетаются в Аполлоне и являются его постоянными спутниками. То он со своей сестрой Артемидой – какое–то вредное для здоровья испарение (стр. 334); то он, будучи солнечными лучами, уничтожает это испарение и делает воздух здоровым. То он в виде страшной мышиной орды уничтожает посевы и всю растительность; то он в виде охотника и покровителя людей уничтожает эти мышиные стада целиком. То его солнечные лучи поддерживают на земле все живое; то они все выжигают, ослепляют и ведут к смерти. Человечество редко создавало среди своих богов и демонов образ такого губителя и вредителя, постоянно проявляющего себя в самых вероломных и низких поступках. Таков Аполлон и у Гомера, и у Еврипида. И странное дело: все светлое и ясное, все мягкое и красивое, все мудрое и художественное, все таланты и человеческие способности, – все это с начала и до конца в течение тысячелетий связывалось у греков не с кем иным, как именно с Аполлоном. Все устойчивое, все оформленное и упорядоченное, все структурное и организованное – все это воспринималось греками как или идущее прямо от Аполлона, или установленное им, зависящее от него, или вообще как–нибудь связанное с ним. Во всех этих противоречиях трудно разобраться. Мы указываем здесь только на непреложные факты мифологии, отражавшей тогдашнюю человеческую жизнь, свирепую и звериную, но в то же время исполненную наивных представлений, со слабой сопротивляемостью стихийным силам природы, но одновременно и очень упорно борющуюся за существование и за лучшее будущее.
2. Героическая стадия. Вместе с палеолитом кончается безраздельное царство фетишизма и магии, а с гибелью матриархата кончается и безраздельное царство чудовищ и страшилищ и всякого рода демонологии. Уже неолит представляет собой переход от фетишизма к анимизму, так что Аполлон здесь не просто вещь, растение, животное или человек, но здесь он уже демон, с характерным окружением таких же, как и он, хтонических демонов – Куретов, Корибантов, Тельхинов, Сатиров и пр. Но с водворением неолита появились и ростки производящего хозяйства – элементы скотоводства и земледелия; а эти последние привели к выдвижению мужского индивидуума и отцовского права, на основе которых в мифологии вместо прежнего стихийного и расплывчатого хтонизма зарождается героизм. Аполлон теперь – не бездушный камень, не растение и животное и не звероподобный человек. Он теперь не бессмысленная стихия, не слепое жизнерождение и жизнеубийство, не людоедство и аморальная свирепая случайность. Он теперь уже не распластан по всему космосу и по всем бесконечным вещам и явлениям природы и общества. В его образе виден теперь определенный смысловой стержень, определенное семантическое ядро, или зерно, в сравнении с которым все прочие черты и явления, ранее характерные для Аполлона, превращаются теперь только во второстепенные и третьестепенные свойства, рудименты прошлых эпох. В этот период восходящего патриархата, организованной и хорошо защищенной родовой общины, с уже довольно развитой частной инициативой и героизмом, хотя еще и не в отрыве от общинно–родового коллектива, – в этот период и зарождается тот классический Аполлон, который сохранился в памяти всего культурного человечества. Этот Аполлон – сильная, уравновешенная и прекрасная героическая индивидуальность. Все эти свойственные жутким временам зооморфизма магия, чудовищное переплетение жизни и смерти – все это превратилось теперь только в атрибуты Аполлона или в его окружение; но и над тем, и над другим он уже теперь полноправный владыка и герой, овладевающий слепыми и бессмысленными стихиями. На этих атрибутах и на этом окружении современный мифолог прослеживает всю длинную историю самого Аполлона, применяя свой рудиментарный анализ. Теперь Аполлон уже не лавр; но Дафна–лавр – теперь его возлюбленная, и о ней рассказывается целая история. Теперь Аполлон – не кипарис и не гиацинт; но оба эти растения теперь отделены от него, превращены в отдельные живые существа, в молодых людей, и о них теперь тоже создаются новые мифы. Теперь Аполлон не мышь, но повелитель мышей. Аполлон не Солнце, но его управитель и направитель, не дельфин, но – Дельфиний, не Дракон, но убийца Дракона, не лебедь, но предмет лебединых песен. Каждая мелочь из всех этих атрибутов и всего этого окружения имеет свою длинную историю. Раньше если Аполлон и боролся с чудовищным змеем Пифоном, то не он побеждал Пифона, а Пифон побеждал его (стр. 407). И если раньше он был какой–нибудь индивидуальностью, то это была стихийная и слепая индивидуальность Титанов. Теперь он побеждает змея Пифона и вместе с Зевсом побеждает и самих Титанов, среди которых его давно уже нет. Сначала он сам связан со злыми и хтонически–ми демонами Тельхинами, даже сам – Тельхиний; а потом он перебивает Тельхинов не хуже чем Титанов или Киклопов. Беспомощное сознание первобытного человека, подавленное ужасами и неведомыми силами природы, теперь в образе Аполлона уже празднует свою победу над стихийными силами природы и жизни, и аполло–новский свет теперь берет верх и побеждает тьму.
На этой ступени впервые выясняется подлинная сущность Аполлона. Покамест Аполлон разливался по всему бытию и о нем говорили бесчисленные вещи, он был, как и все его собратья по Олимпу, в сущности говоря, всем во всем, т. е. он был тогда просто хаосом, который предстоял взору первобытного человека. Но вот человек в процессе труда развился, появилось расчленение слитного мышления, а следовательно, и расчленение объективного мира, понятие примитивного порядка и закономерности. Тут–то в мифах и появляется Аполлон вместе с Афиной Палладой как символ упорядочения, организации, соразмерности и гармонии. Только теперь можно было судить о специфической природе Аполлона, стало возможным ясно представить предшествующие архаические ступени развития его мифологии.
3. Патриархат и классическая мифология Аполлона. Мифология, отражавшая новую организацию общества, свойственную периоду патриархата, поставила во главе его образ Аполлона. Мифология настолько внутренне связала Аполлона с патриархатом, что об этом будет помнить еще Эсхил (стр. 513). Об этом найдем у него пространные рассуждения, и это – больше чем через тысячу лет после возникновения патриархата.
Но патриархальное устройство родовой общины не было и не могло быть единственной областью, с которой связывалась упорядочивающая и организационная роль Аполлона. Вместе с патриархатом укреплялась, дифференцировалась и распространялась также и родовая организация, ее внутреннее устройство в виде городского поселения, ее охрана от всякого рода внутренних и внешних врагов и ее правовая, политическая и военная организация. И вот отныне Аполлон —'основатель, покровитель и отец множества городов, стран и племен и непрестанный помощник во всех делах войны и мира, покровитель колонизации и защитник нарождающейся государственности.
